Текст книги "Заморский рубеж. Западня для леших. Засечная черта"

Автор книги: Иван Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 58 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

– Все понятно, великий князь. Вот теперь-то мне твой замысел наконец в общих чертах прояснился.

– Я на тебя в первую очередь и рассчитывал. Но еще кое-что из того, что в сем свитке подробно описано, я тебе вкратце сейчас поведаю. Орда сильна легкой конницей. Посему тяжелое оружие против нее, как мне представляется, малопригодно. Например, мечи наши богатырские двуручные, броню крушить призванные, вряд ли победе поспособствуют: пока таким мечом замахнешься, хан три раза увернется да пять раз ударит легкой сабелькой. А сабельки те – не простые, а хитро изогнутые, на некоторых и сталь особая, дамасская. При правильном ударе с оттяжкой такая сабелька, хоть и легкой кажется, рассекает-разрезает любые латы и шеломы, словно соломенные. Рыцари же западные, как мне было доложено, тоже от мечей тяжелых отказываются, переходят на шпаги с длинным узким лезвием. И в конной атаке такой шпагой колоть удобно, противника замахнувшегося опережать, ибо длинная, да и в узких коридорах ихних замков, где часто схватки завязываются, особо не замахнешься, поэтому процветает у них сейчас искусство не рубить, а колоть, фехтованием прозываемое. Нашим бы воинам вместе с оружейниками изобретательными все это проверить-испытать надобно да лучшее оружие и выбрать для каждого случая, будь то бой ночной, или засада лесная, или полевое противоборство открытое, где строй на строй сходятся.

Кроме того, идет сейчас на Западе, особливо в войне Франции с Англией, спор нешуточный, что лучше: лук или арбалет (самострел по-нашему). У лука скорость стрельбы высокая, а у самострела зато дальность прицельной стрельбы выше. Мы-то из лука-то не хуже ордынцев стреляем, а самострел пока у нас мало употребим. А если окажется, что ханскую конницу, на нас скачущую, мы поражать начнем с такого расстояния, что их стрелы до нас еще не долетают? Сколько выстрелов сделать успеем? Что выйдет из этого? Тоже все проверить на опыте, условия, подобные боевым, при проверке сей создать. Таковые задачи и будете решать в тайном стане воинском общими усилиями: мужей ученых, изобретателей хитроумных, ремесленников искусных и воинов умелых… У меня в этом свитке еще о копьях и дротиках, а также о ножных мечах, за голенищем носимых, ножами называемых, кое-какие мысли есть. Да если мы людей умом пытливых, до сути вещей любопытных соберем вместе да создадим им условия для их пытливости и любознательности благоприятные, они нам еще не то придумают. Обычно они окружающим кажутся убогими да блаженными, ибо мечтают о делах несбыточных: полетах человеческих, машинах причудливых. А в обыденной жизни-то мечтать некогда, надо землю пахать да железо ковать. Поэтому не дают сим людям мечты свои испытать да проверить. А мы не просто дадим, мы еще им поможем да поспособствуем. И пищу предоставим для их ума пытливого: станем собирать сведения о новейшем вооружении и приемах боевых со всех стран, и западных и восточных, и нашим изобретателям сообщать, чтобы они сопоставляли да оценивали, выбирали лучшее и свое развивали, чужой опыт используя.

– А как ты мнишь сии сведения собирать, Александр Ярославович?

– Многие монахи наши еще до ордынского нашествия частенько в длительные путешествия по святым местам отправлялись. Да и сейчас такое возможно, ибо, как уже говорилось, ханы священнослужителей чужих стран не трогают, препятствий в пути не чинят. В самой Орде кого только нет: и муллы турецкие, и аббаты папские. Так что пройдут посланцы наши спокойно и на юг, и на запад, и на восток. Приютят их, надеюсь, в конце пути в монастырях и храмах местных, особливо ежели узнают, что из страны, под Ордой стонущей, они пришли. Во всем мире ханских походов дальнейших страшатся, и если переговоры повести правильно, то правдой или хитростью можно через священников местных многое и о науке воинской, и оружии новом выведать, поскольку во всех странах, нам известных, ученые люди, книги и знания в монастырях сосредоточены. То есть ежели намекнуть, что мы от них помощи против Орды ждем, да ежели еще и притвориться, что веру их за это перенять хотим, то раскроют любые тайны. Не столько, конечно, из любви к нам, сколько из страха перед ханским нашествием. Понимают небось, что Орда до них пока не докатилась лишь потому, что на Руси увязла.

– Про Запад, это понятно: там науки воинские процветают, вооружение и машины военные изобретают они усердно и искусно. А на Востоке что мы найти сможем?

– Когда отец мой, великий князь Ярослав Всеволодович, к главному кагану ордынскому, на берега Амура-реки вызван был и путешествие труднейшее предпринял, из коего, как ты знаешь, не вернулся, умерев на обратном пути, люди, его сопровождавшие, те, что выжили, сведения любопытные мне поведали. Встречали они в ханском стане наших пленников, тех, что ранее в Орду, в степи монгольские и в самый Китай увезены были да там потом скитались-мыкались. Так вот, довелось некоторым бывать в монастырях буддийских, кои ханы, Китай покорившие, как и в других странах, не трогают. Видели сородичи наши в монастырях этих вещи удивительные. Оружие ханы китайцам запретили носить, так монахи эти буддийские искусство боя без оружия изобретать и совершенствовать принялись и большой ловкости в этом деле достигли.

– Зачем нам бой без оружия, князь? Слава Богу, пока с оружием в руках бьемся! А ежели в рукопашной схватке случается грудь в грудь сойтись, так и там умеем действовать, переняв да развив приемы борьбы греческой.

– Так все это, Савва, да нам надо сейчас все искусства воинские воедино собирать, не пренебрегать даже малостью. И опыт китайских воинов-монахов безоружных нам лишним не будет… Но насчет западной искусности воинской, особливо в изобретении нового оружия хитроумного, ты прав, конечно. Поэтому следует нам не только монахов-разведчиков к ихним людям ученым направлять, но и через торговые пути морские, кои еще из Руси сохранились, посылать также в страны западные наших дружинников, чтобы поступали они там в войска наемные и перенимали опыт боевой и новинки оружейные непосредственно. Часть из них погибнет в битвах неминуемо, но те, кто выживут и вернутся, обогатят нашу дружину будущую сведениями бесценными, привезут, если удастся, образцы вооружения новейшего… Ну, вот и все, пожалуй, что я тебе сказать хотел. Теперь догуливай сегодня, коли хочешь, а через три дня явишься ко мне с подробным докладом о мерах первоначальных по устройству тайного стана воинского.

Князь поднялся из-за стола, протянул руку своему дружиннику. Савва встал, крепко пожал руку князя и ответил твердо и сурово:

– Какое уж тут гулянье, князь, после того, что ты мне доверил и поручил. Сей же час начну соратников, для нашего дела подходящих, скликать, к путешествию дальнему для поисков места для стана тайного готовиться. Через три дня доложу, какие действия предприняты да намечены. Разреши идти?

– Иди, Савва, – ласково кивнул ему князь и, когда за дружинником уже затворялась дверь, чуть слышно, одними губами добавил: – Помоги нам Бог!

* * *

Лодка плыла совершенно бесшумно по чуть подернутой утренней туманной дымкой неподвижной глади озера. Михась поразился прежде всего этой бесшумности, поскольку знал, как трудно достичь беззвучного гребка именно в туман и безветрие, когда малейший плеск разносится по воде на многие сотни сажен вокруг. Она стояла во весь рост в почти скрытой низко стелющимся туманом лодке и спокойно, даже чуть замедленно взмахивала веслом. Лопасть весла также тонула в молочной пелене. Силуэт ее был смутным, но удивительно легким и стройным, распущенные волосы колыхались в такт движениям плеч. Михась попытался разглядеть и запомнить ее лицо или хотя бы глаза, но неожиданно перед самым носом лодки из казалось бы спокойной воды вынырнуло скользкое черное тело, с невероятной быстротой увеличилось в размерах, заслонило собой девушку, к которой Михась стремился всеми силами души. Чудовище разинуло безобразную пасть и заорало нечеловеческим голосом: «Отря-аад! Подъем!!!»

Еще не стряхнув с себя остатки сна, Михась вскочил с лежанки. Под сердцем щемило сладко и тоскливо. Кто же она? Как очутилась на этом озере? Да и что это было за озеро? Он быстро натянул шаровары, обул сапоги и вылетел из приземистого отрядного блокгауза на площадку для утреннего построения.

На второй версте пробежки по мягким и ровным тропинкам векового соснового бора, когда легкие уже продышались, сердце работало спокойно и ритмично, картина озера и девушки в лодке опять на секунду встала перед глазами, но Михась усилием воли отогнал чудесное видение. День сегодня был особенный, и мечтать, и уж тем более – расслабляться, мягко говоря, не стоило.

Через час, когда зарядившиеся бодростью во время утренних упражнений, умытые и одетые по полной форме бойцы замерли в стройных рядах, на середину обширной площадки с приличествующей особо ответственному моменту торжественностью вышел сам тысяцкий в сопровождении нескольких сотников и порученцев.

– Равняйсь! Смирно! – скомандовал дежурный по отряду сотник, подбежал к группе начальников с докладом.

– Здорово, дружинники! – привычно бодро-весело гаркнул тысяцкий.

– Здрав будь, воевода! – последовал дружный ответ.

– Поздравляю вас с началом строевых испытаний!

Выкрикивая вместе со всеми троекратное «ура!», Михась с гордостью ощущал, что наконец-то сегодня это поздравление, которое он слушал за свою жизнь вот уже девять раз, вначале стоя с малышами на самом левом фланге, затем перемещаясь все правее, относится теперь и к нему.

Тысяцкий между тем продолжал свою речь:

– С тех самых времен, когда по приказу святого князя Александра Невского его верный дружинник Савва Кондратьевич почти три столетия назад основал наш тайный лесной воинский стан, каждый год молодые воины, прошедшие все ступени подготовки к ратному делу, подвергаются испытаниям, после которых становятся строевыми бойцами и получают почетное звание леших. Правила и условия испытания, как вы знаете, разработаны лично отцом-основателем, Саввой Кондратьевичем. От него же и пошел обычай лесных дружинников лешими именовать. Помните, что в испытаниях сих посредниками и судьями вам не мы, ваши начальники, будем, а наши боевые друзья из Южной тысячи. Спрашивать с вас они будут по всей строгости, спуску не ждите, ибо знаете сами, – перешел тысяцкий с пафосного на шутливый тон и по-отечески покровительственно погрозил строю пальцем, – что только в бою они нам друзья, а в соревнованиях – извечные соперники!

Строй отреагировал на шутливость начальства почтительным хохотком.

– Так что вы уж нашу славную Северную тысячу перед друзьями-то не посрамите! Не ударьте в грязь лицом. Впрочем, ударять в грязь другими частями тела я вам тоже не советую. Ну а ежели кого все же постигнет неудача, что ж: жалко, но не смертельно. Вы молодые, все впереди, поупражняетесь еще годик – ив строй. Зато уж потом в смертельном бою не дадите врагу ни малейшей возможности вас одолеть! Ну а десять лучших из лучших, как вы знаете, будут направлены в заморские страны для прохождения там боевой практики и усвоения новейшей науки воинской, то есть для разведки боем. Все должны будут выжить и вернуться, привезти с собой опыт бесценный и оружие последних образцов. Для того лучших и отбираем с особым пристрастием и даже жесткостью: не имеют права они погибнуть на заморских ристалищах. Я верю в вас, сынки! Во всех и в каждого. Помогай вам Бог!

Тысяцкий махнул рукой дежурному сотнику. Тот сделал шаг вперед и зычным голосом скомандовал:

– Северная тысяча! К торжественному прохождению… Первый отряд прямо, остальные на-прааа-во!

Михась шел в строю на своем привычном месте, третьим справа, плечом к плечу с закадычными дружками, Разиком и Желтком. Когда их шеренга поравнялась с воеводой, Михасю показалось, что тот как-то по-особенному взглянул на их известную, пожалуй, всему Лесному Стану троицу, и легкая тень пробежала по суровому лицу высокого начальства. Впрочем, Михась видел воеводу лишь мгновение и не придал никакого значения своему мимолетному ощущению.

После торжественного прохождения отряды, как и положено, отправились в трапезную. Здесь ощущение значительности предстоящего события, охватившее всех на площадке для построений, постепенно прошло, и бойцы оживились перед приятным делом: честно заработанным завтраком. Строй остановился перед дверью приземистой длинной бревенчатой трапезной, послышались знакомые и вечные, как зима и лето, команды десятников:

– Головные уборы снять! Справа по одному! Узкие места преодолеваются бегом!

После простого, но сытного завтрака Северная тысяча вновь построилась и направилась на главную учебную поляну Лесного Стана. Там и должны были начаться испытания, после которых молодые дружинники становились лешими и начинали принимать участие в боевых действиях. В тот момент, когда голова колонны Северной тысячи вошла на поляну, практически одновременно с противоположной – южной – стороны показалась колонна Южной тысячи. Это одновременное появление, как и многое другое во взаимоотношениях северных и южных, давным-давно стало обычаем, который хотя и не был записан в уставах, но строго соблюдался всеми: от тысяцкого до последнего малыша-дружинника. Сам Савва Кондратьевич разделил войско Лесного Стана на две тысячи, которые имели специфику подготовки, обусловленную выполняемыми ими задачами. Южная тысяча специализировалась на приемах степной войны и направлялась для боевых действий и спецопераций в основном на южные рубежи Руси, против ордынцев, тогда как Северная тысяча соответственно отвечала за рубежи северо-западные, готовилась к боям в лесистой местности, а также на воде и противостояла немцам, ливонцам и шведам. Естественно, в крупных сражениях дружина тайного Лесного Стана выступала единым войском, которое знающие люди вскоре шепотом стали называть войском леших. Разделив тайную лесную дружину на две тысячи, любимый соратник святого князя Савва Кондратьевич, который был не только опытным, но и весьма образованным для своего времени военачальником, а также просто умным человеком, специально внушил им дух соперничества. Он понимал, что в условиях отдаленного и закрытого воинского стана именно постоянные соревнования друг с другом должны стать основой повышения качества боевой подготовки, и в некоторой степени – центральным смыслом общественной жизни всего маленького лесного города.

Торжественно затрубили рожки, и в центр поляны вышло все руководство и высшее духовенство Лесного Стана. Раздалась команда: «Рав-няйсь! Смирно! Равнение на-аправо!» В сопровождении почетного караула с саблями наголо перед строем проплыла войсковая хоругвь. Войско обнажило головы, преклонило колена. Настоятель Всесвятского монастыря, вокруг которого и создавался в свое время тайный лесной воинский стан, отслужил молебен. Затем вновь запели рожки, зазвучали команды. Плечом к плечу, легким походным шагом, сотня за сотней, дружинники прошли перед хоругвью, овеянной славой Куликовской битвы. Потемневший от времени лик Спаса Нерукотворного, пробитый вражескими стрелами, иссеченный саблями, строго и требовательно взирал на защитников Русской земли.

Первым этапом испытаний были конные скачки с препятствиями, стрельбой и рубкой. Это был единственный этап, на котором северные и южные состязались вместе. Сразу со скачек отряд южных, включавший также посредников-судей из Северной дружины, уходил на юг, совершая длительный пятисотверстный конный переход в степи и обратно. Северные оставались в своем лесу и все испытания проходили на месте.

Михась, как и все, стоял на исходном рубеже, держа под уздцы доставшегося ему по жребию скакуна. У южных у каждого был свой личный конь, причем не один, а два. Сейчас, конечно, каждый из них был при одном скакуне, а вот в дальний поход они отправятся одвуконь, ведя второго – заводного – в поводу. Михасю достался уже знакомый конь, Бардик, на котором не раз доводилось скакать по полянам и узким лесным тропинкам. Он послушно, не закидываясь, брал препятствия, надежно шел в шенкелях при стрельбе, то есть подчинялся управлению одними ногами, когда всаднику приходилось бросать повод и обеими руками держать лук или самострел. Михась был спокоен и собран и особого волнения не испытывал.

– По коням! – прозвучала команда. – Рысью… Аида!

Михась повернул голову вправо, поймал, как и ожидал, взгляды рысивших рядом друзей: Разика и Желтка. Они подмигнули друг другу, улыбнулись. Все трое дружили с тех пор как себя помнили. Вместе попали в малышовый отряд, спали на лавках рядом друг с другом, и во время бодрствования практически не разлучались. Самое интересное, что их иногда путали даже хорошо знакомые люди: обращались к Михасю «Разик» или к Разику «Желток» и т. д. Они слились в сознании окружающих в одно целое, хотя внешне были совершенно не похожи друг на друга. Михась был среднего роста, крепкого телосложения, белобрысый и голубоглазый, типичный представитель центральной Руси. Разик был также среднего роста, но более худощавый, имел темные волосы и карие глаза. Его происхождение скорее можно было отнести к Руси юго-западной. Желток был выше всех, рыжий и веснушчатый, его прабабушкой была английская леди, которую прадед Желтка привез в Лесной Стан из заморского испытания. Хотя кто кого привез – это вопрос отдельный. Троица отличалась во всем. В первую очередь, конечно же, в боевой учебе. Друзья успешно перепрыгивали через все ступени воинской подготовки, проявляли невероятную настырность и любопытство, от их вечных каверзных вопросов часто вставали в тупик наставники-командиры. Но умных наставников и начальников (а глупых в тайном воинском Лесном Стане не было по причине естественного отбора в боях и походах) такая настырность и любознательность питомцев только радовала, ибо они не сомневались, что растят себе достойную смену, которая в недалеком будущем непременно превзойдет их самих. Преуспевали друзья и в науках отвлеченных: письме и чтении, изучении иностранных языков. Но особую известность среди всех обитателей Лесного Стана, не только бойцов, но и монахов, ученых, ремесленников и земледельцев, великолепной тройке принесли их многочисленные выходки, точнее именуемые художествами.

Некоторые из этих художеств были непосредственно связаны с лошадьми и верховой ездой. Лошадей приятели любили и сызмальства мечтали ездить верхом. Конечно, они не могли спокойно ждать, когда достигнут подходящего возраста и связанного с ним роста, дающего возможность полноценно управлять скакуном. Родители время от времени подсаживали свои чада на боевых коней и катали, или держа в седле перед собой, или ведя скакуна в поводу. Но это было все не то: друзья мечтали лично управлять лошадью без всяких там помощников в лице взрослых. Поэтому, вскоре после поступления в малышовый отряд, то есть отделения от родительской опеки, не дожидаясь, когда их официально посадят в седло и начнут учить верховой езде, Михась, Разик и Желток задумали и осуществили один из первых своих грандиозных планов. Ночью, перехитрив дежурного по отряду, такого же, как они, малыша, приятели незаметно выбрались из блокгауза и совершили набег на конюховку – конный двор, на котором мирно дремали рабочие лошади земледельцев. Понятно, что авантюристы пошли по легкому пути: конюшни с боевыми скакунами, как и положено, охранялись караулом из числа вполне взрослых бойцов, и умыкнуть оттуда лошадей не было ни малейшей возможности. Похитители, воспользовавшись навыками, полученными во время родительских катаний, взнуздали трех весьма удивленных и огорченных неожиданным пробуждением меринов, стоявших у самой изгороди. По этой изгороди они и влезли на неоседланных животных. Рабочие седла лежали тут же, на конном дворе под навесом, вместе с упряжью, но были малолетним угонщикам совершенно ни к чему: их ноги еще не доставали даже до предельно укороченных стремян. И через предварительно отворенную воротину друзья, вооружившись хлыстами из прутьев, погнали изумленных меринов куда глаза глядят, а вернее, куда попало, ибо сумрак безлунной ночи был совершенно непроглядным.

Некоторое время мерины, обалдевшие от неожиданности, послушно скакали по окрестным, еще не вспаханным полям ленивым корявым галопом. Они постоянно стремились перейти на привычный шаг, но удары прутьями по крупу (шпор у трех молодцов, естественно, и в помине не было) взбадривали животных на короткое время. Друзья какое-то время были совершенно счастливы: еще бы, ведь они сами управляли настоящими скакунами и неслись, как вольные птицы, по необозримым просторам, навстречу ветру! И тут у Желтка сломался хлыст. Моментально почувствовавший изменившуюся ситуацию мерин забаловался, перестал слушаться невесомого седока, принялся подкидывать круп и вставать на дыбы. Естественно, Желток шлепнулся на землю, причем не просто на землю, а в довольно большую лужу. Мерин, окончательно почувствовав свободу, радостно заржал и уже вполне пристойным галопом устремился на родной конный двор.

– Разик, Михась! Ловите его! – отчаянно закричал из лужи Желток. Он, естественно, не знал, куда помчался мерин, и испугался, что тот сбежит.

– Как ты там? – воскликнули с высоты своих скакунов еще не потерявшие управление друзья.

– Да цел вроде! Ловите коня, а то убежит в лес, волки его задерут, и нам попадет сильно! Я на конюховку сам прибегу!

Разик и Михась тоже изрядно испугались мгновенно представшей в их воображении картины: задранный волками несчастный мерин, рядом с ним, понурив головы, стоят трое злодеев, то есть они сами, а вокруг – суровый и непреклонный суд из числа командиров и начальников. Позор! Отчисление из отряда…

Разик и Михась, отчаянно нахлестывая своих скакунов, устремились в погоню. Мерины, прекрасно сообразив, куда несется их сородич, и вполне разделяя его чувства, охотно помчались к месту заслуженного отдыха, проявив невиданную до сего момента прыть. Оба малыша-дружинника на долгие годы запомнили эту захватывающую дух погоню: свист ветра в ушах, никогда не испытанное ранее ощущение скорости, непроглядный сумрак ночи, бешеный стук копыт по невидимой земле, а впереди – чуть различимое светлое пятно, круп удиравшего от них беглеца. Как это ни удивительно, но лошадь с всадником практически всегда догоняет лошадь без седока, хотя последней, казалось бы, намного легче бежать. Друзья настигли убегавшего мерина недалеко от конюховки. Михась изловчился и, чуть не разбив колено об изгородь, подхватил на скаку свисавший повод беглеца и остановил его. Мерины уже были почти водворены на свое законное место, когда появился дозор, привлеченный необычным шумом. Друзей задержали и препроводили, куда и положено: в воинский острог. Вскоре туда самостоятельно явился сдаваться Желток, об участии которого в незаконном мероприятии Михась и Разик, естественно, ничего не сказали дозорным. Но, конечно же, Желток был не таким человеком, чтобы прокрасться в блокгауз и как ни в чем не бывало улечься спать, оставив друзей одних отвечать за общий проступок. Когда он, мокрый и жалкий, весь дрожа, явился в острог и потребовал писклявым от волнения голосом, чтобы его наказали вместе с его товарищами, начальник караула – старый заслуженный леший – чуть было не пустил слезу, но притворно-сурово насупив брови, глухим голосом велел часовым водворить нарушителя в темницу. Глянув через зарешеченное оконце, как радостно обнимаются встретившиеся в этом не очень-то веселом месте друзья, начальник караула лишь крякнул и улыбнулся в седые усы.

Естественно, нарушителей воинских порядков наказали по всей строгости, причем не столько за самовольное оставление расположения отряда, сколько за обиду, нанесенную земледельческому составу Лесного Стана. Согласно заветам святого князя, в Лесном Стане были собраны со всей Руси наиболее искусные ремесленники и земледельцы, которые настолько любили свое дело, что их не надо было заставлять работать, а скорее, заставлять отдыхать. И духовные наставники из лесного монастыря, и воинские начальники внушали дружинникам самое уважительное отношение к кормившим, одевавшим и вооружавшим их кузнецам, ткачам, плотникам и землепашцам. Мастеровой люд был также разделен надвое: одна половина считалась приписанной к Южной тысяче, вторая – к Северной. Между ними также шло совершенно открытое, поощряемое духовенством и руководством Лесного Стана соперничество: у кого больше урожай, вкуснее плоды, крепче упряжь и т. д. Пренебрежительное и высокомерное отношение со стороны военного люда к работному сурово пресекалось. Это моральное поощрение и прекрасное материальное благополучие делало труд обслуживающих тайный воинский Стан людей в высшей степени творческим и производительным. Кроме того, имея возможность время от времени посещать родственников за пределами Стана (их вывозили по запутанным дорогам и встречали в условленном месте, пути назад они самостоятельно бы не нашли, да и никто не прошел бы сквозь заставы и засеки, окружавшие Стан), работники видели жуткий контраст между своим положением в закрытом лесном городе и положением остальных русских людей. Поэтому у них было достаточно стимулов, чтобы оставаться в Лесном Стане и трудиться, не щадя сил и от всей души. Нечто подобное много веков спустя будет происходить в закрытых городах – «почтовых ящиках» СССР, в которых также существовал практически коммунизм, рабочие и инженеры, в отличие от своих соотечественников в «обычной» России, не знали слова «дефицит», не испытывали недостатка ни в чем и выдавали военную продукцию высочайшего уровня, на много лет опережавшую аналогичные изделия западных стран. При этом гражданская продукция в СССР соответственно отставала на несколько десятилетий, и труженики стояли в бесконечных очередях за всем: начиная от зубной пасты, молока и мяса и заканчивая жильем. Что ж, абсолютна мудрость Экклезиаста, написавшего: «Что было, то и будет, что происходило, то и будет происходить, и ничто не ново под солнцем. И есть ли хоть что-нибудь, о чем скажут: смотрите, это новое? Это все уже было в прежние времена, задолго до нас».

В общем, друзья подверглись первому в жизни воинскому взысканию. Старательно выполняя в течение десяти дней самые грязные работы, а в промежутках вместо отдыха занимаясь строевой подготовкой, они не утратили любви к верховой езде. И впоследствии, когда Михась, Разик и Желток сели в боевые седла уже официально, они были совершенно счастливы. Лишь один факт омрачал их радость. Дело в том, что в Южной тысяче все дружинники, начиная с самых младших, традиционно и по профилю своей подготовки лучше владели искусством верховой езды и всегда гордились этим перед северными. Трем друзьям, несмотря на выдающиеся успехи во всех других видах боевой подготовки, никак не удавалось одолеть своих южных сверстников в конных состязаниях. Тогда, чтобы поддержать престиж северной кавалерии, троица придумала некий план.

Все отроки-дружинники время от времени, согласно очередности, заступали на дежурства по Лесному Стану. Возглавляли дежурства, естественно, сотники, в караулы и дозоры ходили более взрослые бойцы, а отроки числились в наряде и выполняли разнообразные поручения дежурного сотника и его помощников, в том числе бегали в качестве вестовых к различным начальникам как Северной, так и Южной тысячи. Трое друзей хорошо знали начальника кавалерии Южной тысячи, поскольку им доводилось не раз бывать у него с поручениями. Этот бравый начальник, заслуженно гордясь своими подчиненными, не упускал случая подтрунить над Михасем, Разиком и Желтком по поводу их очередной неудачи в конных состязаниях. Жил он, как и положено начальству, почти в центре Лесного Стана, в высоком тереме. Любил кавалерийский начальник сиживать в светелке на самом верху терема со своей обожаемой супругой. А в ту светелку вела с крыльца довольно длинная и крутая лестница с перильцами, идущая вдоль внешней стены терема и покрытая навесом. И вот, в один прекрасный день, сидел начальник по обыкновению в светелке, держал супругу за руку да любовался в оконце прекрасной панорамой леса, обширных полян и тихого озера. Вдруг услышал он стук в дверь и вслед за тем бодрый мальчишеский голос: «Вестовой от дежурного сотника к господину начальнику с поручением!» Распахнув дверь светелки, которая открывалась на небольшой балкончик перед лестницей, изумленный начальник очутился лицом к лицу не с вестовым, а с конской мордой. Конь меланхолично потряхивал головой и лениво грыз удила. Из-за конской морды показался преувеличенно-серьезный вестовой, сидевший в седле и пригнувшийся к самой шее коня, чтобы не задеть головой навес над лестницей.

– Распоряжение от дежурного сотника! – Вестовой протянул начальнику свернутую трубкой грамоту с печатью.

Обалдевший начальник молча взял протянутый свиток, продолжая беззвучно взирать на вестового, в котором он уже узнал Михася.

– Разрешите отбыть к месту дежурства? – деловитым тоном осведомился Михась.

– Разрешаю, – едва только и смог выдавить из себя изумленный глава всей южной кавалерии и вздрогнул от раздавшегося за спиной визга супруги, выглянувшей у него из-за плеча и увидевшей на их родном балкончике конскую морду.

Михась тронул поводья, и конь послушно стал спускаться, пятясь, по лестнице. Достигнув земли, отрок развернул коня и неспешно потрусил со двора. А на улице, с которой через невысокий забор прекрасно была видна вся только что происходившая сцена, Михася громко приветствовали многочисленные зрители, в первых рядах которых, конечно же, находились Разик и Желток. Трое друзей в обстановке строжайшей секретности в течение двух месяцев готовили для только что состоявшегося трюка старого боевого коня Петьку, отслужившего свой срок и теперь, как и многие другие четвероногие ветераны, мирно коротавшего оставшиеся ему годы на отдельной конюшне. Петька был выбран тройкой заговорщиков из многих других претендентов за покладистость и сообразительность. На отдаленной укромной полянке они соорудили лестницу, напоминавшую ту, что была пристроена к терему начальника южной конницы, вначале закрепили ее полого, под небольшим углом, и стали приучать Петьку ходить по ступенькам, а главное – пятиться по ним. Угол наклона лестницы постепенно увеличивался, пока не достиг реального «боевого» положения. Затем оставалось только дождаться дежурства и соответствующего поручения, которое выпало на долю Михася, привести из пенсионной конюшни Петьку и совершить поступок, немедленно попавший в легенды Лесного Стана. Друзья так ни разу и не выиграли конных состязаний у южных, но шутки и подтрунивания по этому поводу в их адрес со стороны соперников прекратились раз и навсегда.