Текст книги "Турако - птица печали"

Автор книги: Ив Шеневьер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Под разными предлогами, которым, впрочем, никто не верит, Камбэ уклоняется от этого разврата, убогость которого сплачивает действующих лиц позорной сцены. Однажды, проявив слабость, он поддался уговорам. После этого Камбэ несколько недель избегал встреч со свидетелями своего малодушия. И еще дольше не решался смотреть в глаза Нао. Боялся увидеть в них самого себя.

V

Придерживая рукой розовую соломенную шляпку, Элен Парм стоит у кабестана. Это пришло судно, которое раз в неделю привозит на Остров почту, товары и пассажиров, предпочитающих поездку по морю, несмотря на отсутствие комфорта. Дело в том, что даже самые смелые из редких туристов, увидев единственный ветхий самолетик, отказываются от его услуг. Им пользуются только фаталисты-островитяне. У Элен на вороте шелкового платья видно большое черное маслянистое пятно. Она тщетно пыталась оттереть его туалетной водой, флакон которой всегда лежит у нее в сумочке. Новые сандалии натирают пятки. Лейкопластырь отклеивается при каждом движении ремешка. Зря она его не сменила. Она мельком смотрит в треснувшее стекло иллюминатора: в каюте так пахло бензином, что ей пришлось провести ночь на палубе, в шезлонге, закутавшись в пыльное одеяло, и она не успела вовремя спуститься и подправить макияж и прическу. Нервы ее на пределе.

Среди рыбаков и зевак, поджидающих судно, она видит Пьера. Он в рабочей одежде, ему пришлось пройти пешком несколько километров, отделяющих раскопки от порта, куда он никогда не ходит. Для него Остров – это только Усадьба и раскопки, то есть места, где живут и работают люди, которых он любит. Ему спокойно в этом добровольном уединении, куда вход открыт, хотя и охраняется. Он настолько привык к этому пространству, что мог бы с закрытыми глазами проделать путь от своей комнаты до раскопок, от Виллы до высокого мыса, где кончается Усадьба и где он любит в одиночестве размышлять о течении времени, к которому с некоторых пор относится достаточно безразлично.

Сидя на перевернутой лодке, он читает и не следит за приближением парохода. Элен заметила его, но ждет, когда он увидит ее. Он ищет ее глазами, узнает и машет рукой. Она кивает ему в ответ, сначала едва заметно, затем гораздо энергичнее. Он проталкивается сквозь толпу и подходит к краю причала.

Явно раздосадованный тем, что не сумел соблазнить свою единственную пассажирку за те несколько часов, что они провели вблизи друг от друга, капитан вежливо подает ей руку и помогает спуститься вниз, где у трапа ее встречает Пьер. Она прижимается к нему. Он целует ей руку и берет поднесенный матросом чемодан.

Зиа настороженна, но не проявляет недоброжелательства раньше времени. Она ждет: духи подскажут ей, как себя вести. Узнав, что Элен пробудет некоторое время на Вилле, она ничего не сказала, не произнесла никакой принятой в таких случаях фразы. Пьер никогда не говорил ей о своей прошлой жизни. Теперь, воспользовавшись случаем, он сказал ей о своем разводе. Она пожала плечами. Для нее любая женщина по природе своей полигамна, но остается супругой мужчин, сделавших ее матерью, даже если она с ними не живет. Пьер, как неисправимый педагог, стремящийся все расставить по своим местам, попытался было объяснить ситуацию. Зиа не поняла и, недовольная, ушла, не попрощавшись.

Поднявшись на второй этаж, она выбрала для Элен самую маленькую гостевую комнату, самую сырую и самую шумную, поскольку окна ее выходили на птичий двор. Вместо того чтобы самой приготовить комнату, как ее попросила Жюли, Зиа поручила Пери убрать и проветрить спальни, выдав ему самые старые простыни и одеяла из всех хранившихся в бельевом шкафу. Дочери, которую присутствие посторонних всегда немного нервирует, мать не стала наказывать вести себя потише. Напротив, она даже упрекнула Нао, что та почему-то перестала петь. На ужин в честь гостьи Зиа решила подать самые безвкусные блюда, тяжелые и трудно перевариваемые: пшенный кускус с томатным соусом, вареную фасоль на пару без приправ, финики с кислым молоком. Из напитков она выбрала сладкую и крепкую настойку из коры маниоки.

Пьер, словно пытаясь принизить важность информации несвоевременной ее подачей, оттянул до самого последнего момента свою просьбу к Жюли принять Элен на Вилле. Она обрадовалась этому визиту и попеняла Пьеру, что он так поздно ей о нем сообщил.

– Я видела вашу жену, вашу бывшую жену, только один раз, накануне моего возвращения сюда. Я сказала вам тогда, что решила оставить учебу. Вы осудили мое решение в довольно резкой форме и, чтобы "я извинила вас", как вы выразились, предложили мне познакомиться с вашей семьей. Вы даже уточнили, чтобы лишить меня возможности отказаться, что я буду первой студенткой, которую вы когда-либо принимали у себя.

* * *

Пьер хорошо запомнил тот ужин, оставивший у него на душе горький осадок.

– Элен, я пригласил студентку, которая помогает мне в моих исследованиях. Скоро она уедет к себе, за границу. Могли бы вы быть дома завтра вечером?

Очень довольная, что наконец-то увидит любовницу мужа, безупречная личная жизнь которого была для нее постоянным упреком, Элен тотчас согласилась. Если бы он собирался ее обмануть, представляя Жюли как дальнюю родственницу, которую нужно обучить хорошим манерам, она тут же обнаружила бы любовную связь между ними и таким образом оправдала бы в своих глазах собственную неверность, стерла бы в своей душе последние остатки чувства вины, которое еще немного ее беспокоило.

Шофер такси попался неопытный, да еще ужасные пробки на улицах, да еще неразборчивый адрес, написанный Пьером на обрывке газеты, – в результате Жюли опоздала и приехала растрепанная и бледная от спешки. На ней было новое платье со слишком узкими рукавами, слишком явно заметными швами и туфли на платформе, утяжелявшие ее походку.

Пьер покраснел от стыда, словно сын, представляющий матери недостойную его невесту. Элен плохо скрывала свою радость. Жюли выглядела равнодушной к тому впечатлению, которое она произвела, и к явно отрицательному мнению о ней, которое сложилось у Элен. Она улыбнулась, видя досаду Пьера. Он даже подумал, что она нарочно старается принизить себя. И когда за столом она заговорила с креольским акцентом, которого раньше он у нее не замечал, а за десертом вдруг сменила эту манеру на другую, скорее снобистскую, у него окончательно пропали всякие сомнения.

Переступив порог дома, Жюли поняла, что, как она и предчувствовала, хозяева дома не ладят и вот-вот начнут сводить счеты между собой не без вреда для гостьи. Ее естественный вид и ее игра обезоружили их. Удивившись, Элен срочно стала выстраивать новую стратегию, чтобы Пьер наделал ошибок. Ей это было так необходимо, чтобы заставить его смутиться перед сообщницей его предполагаемых гнусностей!

Жюли поняла маневр. Она зевнула, посмотрела на часы, поставила портфель на стол.

– Уже поздно! – сказала она огорченно. – Мне надо еще попрощаться с друзьями, они ждут меня и собираются устроить мне проводы.

Прощание было коротким. Пьер не поцеловал ее. Только сильно, чересчур сильно пожал ей руку. Она сморщилась от боли. Элен злилась оттого, что ей не удалось воспользоваться таким долгожданным случаем, и, запершись в спальне, предоставила Пьеру убирать со стола, вытряхивать пепельницы и тушить везде свет.

* * *

Сидя во главе стола, Жюли просит Элен сесть справа от нее, Пьера слева, а опоздавшего Камбэ – напротив. На плохо поглаженной льняной скатерти с вышитыми фамильными вензелями видны заплатки – там, где ее прожгли неаккуратные курильщики. В центре стола в серебряных чашечках, также с вензелями, плавают в воде, ароматизированной кусочками камфорного дерева, красные цветы алоэ, сорванные перед заходом солнца. Пьер молчит. Он смотрит на Жюли. Та успокаивает его взглядом и, надеясь, что этот рассказ заполнит весь ужин от начала до конца, спрашивает Элен, как она доехала.

– Добираться сюда было так утомительно, что даже рассказывать не хочется. Давайте отложим. Может быть, как-нибудь в другой день, если у вас не пропадет желание. Мне нужно время, чтобы расположить по порядку воспоминания, оставив только хорошие, если такие найдутся.

Этот отказ озадачивает Жюли. Она не знает, как поддержать беседу. Ее выручает появление Зии, принесшей большое фаянсовое блюдо.

– По традиции этого дома гостей обслуживает хозяин, – говорит Жюли, накладывая еду в тарелки, которые Зиа затем расставляет перед ужинающими гостями.

Камбэ тянет носом, хвалит аромат. Пьер поддакивает. Не дожидаясь их, Элен начинает есть.

Она ожидала худшего. Но это восхитительно, она удивлена.

– Спасибо, Зиа, – говорит Жюли. – А мы давайте угадаем, из чего сделано это рагу. Пьер, вы – археолог, вы должны угадать.

Каждый пробует по нескольку раз и пытается угадать. Тарелки быстро пустеют. Зиа подкладывает еще.

– Пальмовое масло, лук, помидоры, перец, чеснок, тимьян, кориандр, лимон, ямс, маниока, банан, – подводит итог Жюли.

– А мясо? – вмешивается Элен. Она позже других включилась в игру и забавы ради делает самые нелепые предположения: обезьяна, кабан, индейка, дрофа, коршун, крыса?..

– Это птица, – говорит Зиа. – Не бойся, Камбэ, это не наш Турако! Но главное здесь – соус. Из вас никто не назвал цветы жасмина, ягоды филодендрона, плоды канны...

Она молчит о том, что, повинуясь неудержимому желанию, плюнула в котел, прежде чем поставить его на огонь.

– Ты по-прежнему разговариваешь с углями, чтобы они не погасли? спрашивает Жюли.

– Как и погибшая любовь, потухший огонь не сразу умирает, но отравляет то, что уже не может согреть, – отвечает Зиа, прежде чем выйти.

Жюли вполголоса шепчет:

– Элен, вы позволите мне называть вас просто Элен, не удивляйтесь. Зиа творит пословицы. А еще она может пережить в настоящем времени прошлые события, как если бы она никогда их не переживала. Здесь она настоящая хозяйка дома, его покровительница. Она меня воспитала и любит меня, как и я ее. На Острове все ее побаиваются. Я-то ее не боюсь, но она может причинить зло тем, кого считает плохими людьми. К сожалению, они замечают это слишком поздно.

– Жюли, если вы позволите звать вас просто Жюли, не успела я приехать, как вы преподносите мне все те штампы, в которые уже не верят даже самые наивные туристы!

– Вы должны верить тому, что Жюли...

Подняв руку, Пьер перебивает Камбэ, которого шокировали слова Элен. Чтобы скрыть свое смущение, тот спрашивает:

– А где Нао? Сегодня вечером я ее не видел.

– Когда ты здесь, она не может быть далеко, – говорит Пьер, улыбаясь парню и пытаясь таким образом извиниться за то, что перебил его.

– А кто это – Нао? – спрашивает Элен.

Никто не отвечает. Входит Зиа с маленькими сосудами из тыквы, полными пальмовой настойкой, и молча их раздает.

Элен выпивает свою бутылочку одним духом. У нее перехватывает дыхание. Слезы выступают на глазах. Не в силах вздохнуть, она смотрит, как пьют другие – маленькими глоточками, а последние капли вытряхивают на пол. Зиа, не сдержавшись, улыбается.

– Это мы делаем, чтобы задобрить домашних духов, они могут отомстить, если их забудут, – говорит Пьер, обращаясь к Элен.

Та пожимает плечами. Жюли встает, кивает гостям и через кухню выходит из Виллы, направляясь в дом миссионеров, где ее ждет Ребель.

Большой Турако, с высоты дерева, выбранного им на эту ночь, наблюдает за ее бегством.

– Покажи Элен сад, – говорит Пьер, обращаясь к Камбэ. – Эта настойка ударила мне в голову. Не стоило ее пить. Пойду к себе. Вам лучше лечь не слишком поздно, Элен. Вы устали с дороги. Меня всегда удивляла ваша выносливость, но и у нее есть пределы. Не забывайте: вы здесь в отпуске. Отдыхайте. Здесь надо беречь силы, а то они быстро иссякнут. Боюсь показаться вам занудой, но все же советую остерегаться этого Острова. Научитесь быть с ним в гармонии. Спокойной ночи.

Он хочет поцеловать ей руку. Элен, угадав его формальное желание сделать формальный галантный жест, отворачивается и бежит в сад, залитый холодным светом полной луны. Выполняя пожелание Пьера, Камбэ идет за ней. Ему интересно, что скажет эта женщина, чью фотографию Пьер долго хранил на своем письменном столе, но однажды, не говоря ни слова, порвал.

Элен не стала его ждать. Пошла по центральной аллее до купы акаций, желтые цветы которых, словно фонари, светятся в таинственной глубине сада. Она останавливается, оборачивается и всеми своими безукоризненно белыми зубами улыбается медленно приближающемуся Камбэ.

– Ночью все сады похожи друг на друга, – говорит она. – Чтобы не заблудиться, надо стать немного ребенком. Здесь, сегодня, я чувствую себя, как в детстве, в садах моего дедушки, в Испании, в садах моего отца, в Италии, в садах моего мужа, Пьера... вы ведь знаете, что мы были мужем и женой... что у нас есть сын...

Она умолкает. Камбэ не задает ей вопросов. Она продолжает:

– Отличный сад был и в имении его родителей, в его "отчем доме", как он говорил, но мать была вынуждена продать его... Он никогда не рассказывал, как мы познакомились?.. нет... конечно... Зато, наверное, рассказывал о том, как встретился с Жюли Керн, его любимой студенткой... тоже нет... я удивляюсь... она часто приходила к нам... по вечерам, когда меня не было дома... очень часто... даже слишком часто, как полагали наши друзья... ее друзья тоже, они звонили по ночам, спрашивали – с учителем ли она... у них был низкий голос... с акцентом, похожим на ваш... это акцент всех жителей Острова?

Камбэ по-прежнему молчит. Элен присаживается на пенек, оставленный садовником от дерева унаби.

– Это что за птица поет? – спрашивает она.

– Дрозд курришан. Он живет в кустах за Виллой. Каждый вечер Нао дает ему проса и перезрелых фруктов.

– Красота его пения подчеркивается паузами... – говорит Элен. – О, я тоже начинаю говорить как Пьер. Вы уже заметили, что он любит выражаться сентенциями? Как вы стали его ассистентом?

– Я родился в Усадьбе. Всю жизнь тут живу. Отец мой был искателем жемчуга. Погиб в море: его съела акула. Мама, двоюродная сестра Зии, работала на Вилле портнихой. Она вторично вышла замуж и уехала с Острова. Жюли опекала меня, заставила учиться, чтобы я стал школьным учителем. Потом приехал Пьер. Ему нужен был ассистент, которого он мог бы обучить археологии. Увидев меня, задал только один вопрос. Я ответил. Он выбрал меня. Без Жюли и без Пьера я был бы таким же, как все мои друзья, рыбаком, ремесленником или... просто бездельником.

– У вас сложные отношения с Пьером.

– Наоборот, очень простые. Я больше учусь, глядя, как он работает, чем слушая его.

– Он так мало говорит.

– Зато все, что он говорит, очень важно.

– Но молчание его сковывает окружающих.

– Это молчание ученых людей! И еще – молчание людей снисходительных.

– Вы его любите?

– Он мне нужен. Мне кажется, что и я ему тоже немного нужен.

– А какой вопрос он задал вам, когда выбирал себе помощника?

– Это касается его и меня, как и мой ответ.

Элен не настаивает. На лице ее застывает выражение, выдающее сильную тревогу, которую скрывали до сих пор искусственные улыбки, нервный тик и многословие. Губы ее шевелятся, ноздри раздуваются, дыхание становится прерывистым. Она вспоминает событие, рассказать о котором вслух этому скромному свидетелю неожиданного и жестокого пробуждения ее памяти она не в силах. Руки ее поднимаются, щупают пустоту, бессильно падают на колени.

Камбэ, стоя рядом, глядит на нее с тревогой. Он наклоняется ближе к ней:

– Вам холодно?

Она смотрит на него. В глазах ее застыли слезы. Он не шевелится. Она понимает эту внимательную пассивность как проявление ненавязчивой благосклонности. Кладет руку на грудь Камбэ. Он отстраняется. Она убирает руку. Он приближается. Она встает на колени, гладит ему ноги, живот, прижимается к нему лицом, губами. Он не противится. Она расстегивает ему брюки, сжимает руками возбудившийся член, берет его в рот. Камбэ пытается отступить назад. Она удерживает. Он больше не сопротивляется.

Она следит за его реакцией и опасается ее. Он молча застегивается, не чувствуя ни удовлетворения, ни неловкости. Она встает, смеясь, поправляет одежду, вытирает губы, проводит рукой по волосам, приводя прическу в порядок, и, как если бы она была одна, вприпрыжку бежит к Вилле, где свет в гостиной уже потушен, а в спальнях еще горит.

Луна скрывается за густыми тучами. Большой Турако пронзительными криками возвещает о близкой грозе. Камбэ срывает цветок акации, растирает его между ладонями и съедает. Затем возвращается домой. На Усадьбу налетает буря, ветер срывает с крыши черепицу и листы железа, хлопает плохо закрепленными ставнями.

Наутро от свежего влажного воздуха, омывающего пейзаж после бурной ночи, создается ощущение, что земля пробуждается после загула. Поломанные сучья деревьев устилают землю, подобно флажкам и знаменам, которые бросают пьяные жители Острова, обессилевшие от празднования летнего солнцестояния.

* * *

Элен спит. В комнату без стука входит Зиа с подносом. Ставит на стол чайник с выщербленной крышкой, полный тепловатой воды с плавающими в ней листочками заплесневевшего чая, сахарный песок в чашечке, белую фарфоровую чашку и подогретые галеты из маниока, покрытые тонким слоем прогорклого масла. Открывает ставни, поднимает сетку от комаров, расталкивает Элен.

– Масло я делаю из молока буйволицы, – говорит она. – Вам может не понравиться.

Элен протирает глаза, потягивается, встает. Спит она голая. Зиа опускает глаза.

– Вас это шокирует? – удивляется Элен.

– Здесь мы знаем, какими мы рождаемся и какими умираем. Но наши традиции запрещают нам без надобности показывать свои недостатки. Обнаженное тело стареющей женщины огорчает духов дома.

– Но почему? – спрашивает Элен в недоумении.

– Такое тело не может родить ребенка, оно дает все меньше удовольствия и...

– Уберите отсюда этот вонючий чай и эти тошнотворные галеты! – кричит Элен.

Равнодушно выслушав гневные крики, Зиа и не думает повиноваться. Она взбивает перину и подушки, демонстративно снимает с наволочки волосы, оставленные Элен, вытряхивает из сетки застрявших комаров, лениво идет к двери, оборачивается и, глядя в пространство, говорит низким голосом:

– Огорчать духов не следует. Они никогда не протестуют. Они просто ждут случая отомстить. Запомните мой совет, – настойчиво говорит она и выходит, не закрыв за собою дверь.

Элен пожимает плечами, потом кидается вслед за Зией, толкает ее так, что та чуть не падает. Сама удивившись своей грубости, Элен бормочет невнятно какие-то извинения, понимает, что у нее это не получится, бегом возвращается в спальню, хлопает дверью. Прогнившая перемычка над дверью трескается. Элен ругает саму себя, Зию, Пьера, которого она винит во всем. Осыпая проклятиями всех и вся, бросается на кровать, прячет лицо в подушку и ждет, ждет покоя, который всегда оправдывает ее ожидания, медленно овладевая ею.

Немой мальчик не появлялся уже несколько дней. Никого это не беспокоит.

* * *

Пери ведет Нао в глубь сада. В зарослях алоэ их ждет Зиа. На ней накидка, украшенная разноцветными перьями. Она показывает им на два плоских камня на земле. Они садятся на них. Зиа закрывает глаза и застывает в неподвижности.

Внезапно у нее идет носом кровь. Она слизывает ее с губы и глотает, а кровь все течет. Несколько капель падают на подбородок, а оттуда на плащ. Когда кровотечение останавливается, Зиа начинает долгую молитву-жалобу, слова которой смешиваются с дыханием, отчего голос ее звучит громче. Она задыхается и теряет сознание. В ту же секунду ветер спадает. Деревья застывают в тишине, движения животных замедляются, крики умолкают, исчезают все признаки жизни.

Из полной тишины рождается и постепенно нарастает шум крыльев всех птиц, которых созвала Зиа своей молитвой. Стая за стаей над Усадьбой пролетают, заслоняя небосвод, белокрылые ушастые грифы, ястребы с широкими хвостами, сероголовые пустельги, дрофы с черным оперением на брюшке, коростели с полосатым горлышком, белолобые зуйки, плачущие горлинки, унылые чибисы, пепельные болотные ласточки, черные ласточки, голубые сойки, карликовые осоеды, пальмовые стрижи, черноголовые калао, сероголовые альсипы, славки-камышовки, дятлы, ласточки, желтоклювые вороны, каменки, голубокрылые дрозды, ожереловые попугаи, вдовушки с золотистыми спинками, ткачики, нектарницы – все смешались в огромную тучу, которая колышется непредсказуемыми волнами.

Криков не слышно. Раздается только голос Большого Турако. Он сидит на верхушке драконова дерева, из потрескавшегося ствола которого вытекает сок кровавого цвета, и говорит с Зией. Она слушает его, затем встает с успокоенным видом и, покачиваясь, идет на Виллу.

И тогда Большой Турако улетает в сторону леса, а за ним и вся стая. Летят они в кажущемся беспорядке, подняв оглушительный крик разноголосого хора. Небо очищается.

* * *

Пьер определил происхождение первых обитателей Острова и путь их миграции, сопоставив найденную статуэтку с теми, которым поклоняются на архипелаге, находящемся на расстоянии нескольких тысяч километров. Он передал статуэтку Жюли. Она положила ее в моряцкий сундук, где ее отец хранил семейный архив.

Пьеру захотелось исследовать и насечки на статуэтке, но ее не оказалось на месте. Он не очень удивился. Вместо нее похититель положил завернутый в пропитанную мочой тряпку черный камень конической формы, банальный фетиш фаллоса, из тех, что в большом количестве изготовляет на Острове один знахарь, чтобы продавать их мужчинам, страдающим бессилием.

Осмыслить ситуацию Пьер не успел. В гостиную, запыхавшись, входит Зиа и объявляет, что неожиданно пришли ополченцы национальной гвардии. Дверь со стуком распахивается. На натертый паркет падают кусочки старой розовой штукатурки. Пьер делает знак Зие держаться за ним. Ничуть не испугавшись, она поднимает свои худые руки с выкрашенными белой краской ногтями и обращается к ополченцам, как к напроказившим школьникам:

– А что бы вы сказали, если бы я вот так же ворвалась в ваш дом? Вы бы выставили меня вон, и правильно бы сделали.

– Не волнуйся, Зиа, они пришли по приказу начальства. Не правда ли, господа? – спрашивает твердым голосом Жюли, появляясь на верхней ступеньке лестницы.

Ополченец с черной повязкой на шее – он за старшего – не отвечает. Тогда Жюли спускается, на секунду задерживается на последней ступеньке и, улыбаясь, направляется к старшему. Тот опускает голову, потом поднимает ее и говорит:

– Мы пришли в связи с кражей.

– Какой кражей? Зиа, что у нас украли?

– Статуэтку, – отвечает ополченец. – Нам сказали, что статуэтка...

– Кто сказал? Какую статуэтку? Ах да, ту поломанную фигурку, на которую вы, Пьер, убили столько времени, когда пытались ее восстановить. Не знаю, украли ее или нет, но это и не важно. Она не представляет никакой ценности. Я не подавала заявления о пропаже.

– Статуэтка не ваша.

– Ну и что же?

– Но украдена она в вашем доме.

– Откуда вам известно? – сухо перебивает его Жюли.

– Я должен доставить вас в комиссариат для допроса. Идите с нами.

Тут вмешивается Зиа.

– Да кто ты такой? Как ты смеешь! – кричит она.

– Не бойся, Зиа. Это чистая формальность. Я вернусь к обеду. Не забудь приготовить для Элен... а кстати, где она? Пьер, вы не знаете? Я слышала, как утром она просила Пери отвезти ее в город. Он уже вернулся со своей коляской, а она...

Пьер покусывает губы.

– Пошли, господа, – говорит Жюли.

– Я с вами, – вмешивается Пьер.

– Ни в коем случае! – возражает Жюли. – Этот инцидент не стоит того, чтобы вы прерывали свою работу даже на минуту. Жалко только, что я сейчас не смогу пойти к больным в диспансер, как собиралась. Пока. Я скоро вернусь.

– Нет, нет, я пойду, – настаивает Пьер.

Тут один из ополченцев отталкивает его, не позволяя ему сопровождать Жюли. Ее сажают в старенький джип между двумя вооруженными людьми.

Несколько часов спустя в комнату Пьера входят еще двое ополченцев, один – в камуфляже, другой – в униформе с галунами. Они поднялись прямо наверх, словно знали, где его найти. Пьер в этот момент работал как раз над статьей о своей находке. Опустив очки на кончик носа, он близоруко щурится на непрошеных гостей. Те останавливаются в дверях. Внизу хлопает дверь. Они переступают порог со словами:

– Следуйте за нами!

– Поновее ничего не придумали... а куда?

– Там увидите.

Они берут Пьера под руки с двух сторон, ведут и заталкивают в машину. В ней нет передних дверец. А задние помяты и открываются с ужасным скрипом. Они выкрашены в черный цвет. В середине их видны наполовину стершиеся аббревиатуры. Ополченец кожаным ремнем связывает руки Пьеру за спиной, удивляясь, что тот не оказывает сопротивления. Подозревая подвох, он меняет тактику и развязывает ему руки.

– Зачем связывать? Вам все равно не убежать. Куда вы тут побежите? Вы же на острове.

Машина завелась не сразу, потом, чихая, поехала. Водитель нервничает. Пьер наклоняется вперед и пытается понять, куда его везут. Ему казалось, что во время своих ежедневных прогулок он обошел все дороги в окрестностях Виллы, но ему совершенно не запомнился этот проселок, весь в выбоинах, среди зонтовидных сосен и дубов, корявые стволы которых, обвитые ядовитыми лианами, нередко становятся причиной смерти антилоп, любительниц коры.

Любопытство Пьера беспокоит стража. Он завязывает ему глаза. Пьер напевает. Беспокойство у ополченца перерастает в тревогу. Он приказывает Пьеру замолчать. Пьер не подчиняется. Удар кулака по зубам все же заставляет его прервать пение. Пьер чувствует во рту вкус крови.

– Паникуешь, идиот! – говорит он шепотом, но не из осторожности, а из-за кровоподтека во рту.

Машина замедляет ход, останавливается. Ни звуки, ни запахи не позволяют Пьеру понять, где они находятся. Он опасается худшего. С его глаз снимают повязку. Он видит, что они кружили, кружили и приехали почти туда же, откуда уехали, – к Миссии. В бывшей трапезной Пьер видит Жюли, привязанную к стулу. Перед ней на камышовой циновке на корточках сидит Ребель и смотрит на нее. Она улыбается. Пьер улыбается ей в ответ. Ребель встает и, указывая пальцем на табурет, говорит:

– Садитесь!

Допрос длится недолго. Ребель задает нелепые вопросы. Жюли спокойно оправдывается. Ее ясные ответы сбивают с толку обвинителя, убежденного в ее невиновности. Он путается, говорит угрожающим тоном, упорствует, чтобы его не заподозрили в снисходительности. Жюли все отрицает. Из-за этого они как бы меняются ролями. Она требует доказательств, подтверждающих выдвигаемые против нее обвинения. Пьер опасается, как бы она не поплатилась за такую дерзость. Угрюмо, словно преступник, начавший наконец признаваться, он говорит:

– В ночь, когда пропала статуэтка, мы с Жюли Керн вместе спали здесь, в здании Миссии. Она пригласила меня, чтобы отметить мое шестидесятилетие. Если хотите, могу перечислить меню ужина. Мы выпили лишнего. Решили остаться на ночь здесь. И я не пожалел об этом, – заканчивает он, улыбаясь Жюли, у которой от удивления широко раскрываются глаза.

Свидетельство Пьера служит обоим алиби – Ребель не станет его проверять. Он приказывает развязать Жюли руки. Разочарованный ополченец со второй попытки перерезает веревку охотничьим ножом.

– Не очень-то радуйтесь! – говорит Ребель. – Дело не закрыто. Статуэтку не могут найти. Мы еще увидимся. Я не верю в твою невиновность, говорит он Жюли, проводя рукой по ее талии, когда она выходит в дверь.

– А кто вообще невинен? – произносит она.

– Позволяю тебе вернуться домой пешком без сопровождения, – ухмыляется он. – Тебе ничего не грозит. Здесь, похоже, все, кто надо и кто не надо, любят тебя. Что же касается вас, Пьер Дост, то думаю, ваше присутствие на этом слишком гостеприимном для вас Острове стало нежелательным.

Пьер, готовый немедленно среагировать на любую опасность, тянет Жюли к выходу. Ребель отпускает их и возвращается к своим людям. Те, явно недовольные, держат пистолеты наготове, чтобы выстрелить по приказу, которого, однако, Ребель не дает.

* * *

А на Вилле Камбэ разыскивает Пьера. Он хочет показать ему кремневое острие стрелы, найденное немым мальчиком возле болота, где, рискуя быть укушенным, он ловит задремавших змей. На лестнице он сталкивается с Нао. Та сообщает ему об аресте Жюли и Пьера.

– Пойду их искать, – говорит Камбэ.

– Жди лучше здесь. Их скоро отпустят. Зиа знает.

Она тянет его за руку на второй этаж, в пустую комнату. Он раздевает ее с лихорадочной поспешностью от волнения. Нао помогает, когда не поддается какая-нибудь пуговица или затягивается узел.

– Оставь дверь открытой, – говорит она, – в доме никого нет.

Нао, не скрывая волнения, глядит на тело Камбэ. Вид его будоражит ее и одновременно успокаивает. Она отдается этой прекрасной и нежной силе, которой он никогда не злоупотребляет. Они вместе импровизируют разные фазы игры, правила которой меняют каждый раз, следя за тем, чтобы в ней не было проигравших. Он ласкает ее языком, задерживаясь в тех местах, где от наслаждения она начинает трепетать. Забыв все на свете, занятые только друг другом, они не слышат осторожных шагов Элен на скрипящей лестнице.

Она лежала на солнце возле кустов кордии и видела, как Камбэ, а за ним Нао вошли в дом... Угадав, чем они собираются заниматься, она не смогла удержаться от желания проверить свои подозрения.

Камбэ уже совсем забыл о своем небольшом приключении с Элен. Нао принимает его в себя. Он закрывает глаза и улыбается, слушая ее мурлыкание. Элен подглядывает через приоткрытую дверь. Она ласкает сама себя и плачет от одиночества, от зависти, от злости.

Зиа видит, как Элен выходит из дома, потрясенная, и бежит по дороге в сторону города. И торопится посыпать одежду дочери порошком из кашу, чтобы предохранить ее от несчастья. Словно одобряя ее действия, Большой Турако, сидящий на вершине единственного в Усадьбе дерева аренга, пронзительно кричит. Зиа высовывается в окно и посылает птице поток благодарностей, просьб, угроз и брани – все вперемешку.

Она регулярно так обращается к Большому Турако, еще со времени их первой встречи, много лет тому назад, при обстоятельствах, известных только им двоим. Мать Зии знала, когда умрет. Перед смертью она позвала дочь и спросила, хочет ли та узнать все тайны, которые с незапамятных времен хранили женщины их рода. Мать сказала, что Зиа получит дар ясновидения, дар предсказания и способности целительницы, но также и умение колдовать, проклинать и напускать порчу. Однако ей предстояло заплатить за это, а чем заплатить – она могла узнать только потом, после согласия принять подобный дар. Зиа, не колеблясь, согласилась. Она простилась с матерью и ночью пошла домой.

Неожиданно на полпути, в лесу, ее настигла ужасная буря. Перепуганные птицы улетели на болота. Не в состоянии сделать ни шагу, Зиа легла на тропинке, залитой холодным лунным светом. Какое-то время – она не помнила сколько – она пролежала на земле вниз лицом. Ее охватил жар, разлившийся по всему телу, от ступней до головы. Несколько часов она пробыла в прострации, вне своего тела. Когда Зиа пришла в себя, было еще темно. Ветер стих, небо очистилось, птицы вернулись на деревья. В течение всех этих блужданий ее сознания она чувствовала, что мать находится рядом и передает ей свои тайны и свои способности.