Текст книги "Инес души моей"

Автор книги: Исабель Альенде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Педро проводил ночи в моем доме, кроме тех случаев, когда уезжал в Сьюдад-де-лос-Рейес или навещал свои владения в Порко и Ла-Канеле, – тогда он брал меня с собой. Мне нравилось смотреть, как он скачет верхом – это придавало ему еще более воинственный вид – и как он применяет свой дар руководителя в общении с подчиненными и товарищами по оружию. Он знал множество вещей, о которых я даже не подозревала, рассказывал мне о прочитанных книгах, делился своими идеями. Он был очень щедр ко мне, дарил пышные наряды, дорогие ткани, украшения и золотые монеты. Поначалу его щедрость смущала меня. Мне казалось, что он так пытается купить мою любовь; но потом я привыкла. Я начала откладывать деньги, желая обеспечить себе хоть какую-то стабильность в будущем. «Никогда не знаешь, что тебя ждет», – говаривала моя мать, которая и научила меня копить деньги. К тому же я обнаружила, что управляющий из Педро не очень хороший и что он не особенно интересуется своими владениями. Как всякий испанский дворянин, он считал себя выше работы и презренных денег, которые тратил, как герцог, а зарабатывать не умел. Милости в виде земельных угодий и рудников, дарованные Писарро, оказались для него неожиданным подарком судьбы, который он принял так же легко, как мог бы расстаться с ним. Однажды я решилась сказать ему об этом, потому что меня, которой с детства приходилось зарабатывать на хлеб, его расточительность ужасала, но он поцелуем заставил меня замолчать. «Золото – для того, чтоб его тратить, и, слава Богу, у меня его в избытке», – возразил он. Но это меня вовсе не успокоило, а даже наоборот.

Вальдивия обращался с вверенными ему индейцами более уважительно, чем другие испанцы, но всегда строго. Он ввел посменную работу, кормил своих людей хорошо и заставлял надсмотрщиков быть умеренными в наказаниях, в то время как на других рудниках и в других имениях работали даже женщины и дети.

– У меня все по-другому, Инес. Я соблюдаю законы Испании настолько, насколько это возможно, – с гордостью сказал он мне, когда я заговорила на эту тему.

– А кто решает, насколько это возможно?

– Христианская мораль и здравый смысл. Так же как не следует загонять лошадей, а надо давать им отдых, так нельзя и злоупотреблять силами индейцев. Без них рудники и земли не стоят ничего. Я бы хотел сосуществовать с ними в гармонии, но подчинить их невозможно без применения силы.

– Сомневаюсь, что это подчинение им во благо, Педро.

– Ты сомневаешься в благе христианской веры и цивилизации? – парировал он.

– Иногда матери бросают своих новорожденных детей умирать с голоду, чтобы не привязаться к ним, потому что знают, что этих детей у них все равно заберут и отдадут в рабство. Разве они не лучше жили до нашего появления?

– Нет, Инес. Под властью Великого Инки они страдали еще больше, чем сейчас. Мы должны смотреть в будущее. Мы здесь и уходить не собираемся. Когда-нибудь на этих землях будут жить люди новой расы, рожденные от испанских отцов и индейских матерей. Все они будут христианами, их будут объединять испанский язык и законы Испании. Вот тогда наступит мир и процветание.

Он искренне верил в это, но умер, так и не дожив до такого счастливого момента. И я тоже умру раньше, чем сбудется его мечта, потому что сейчас на дворе 1580 год, а индейцы ненавидят нас все так же.

Скоро все в Куско привыкли считать нас парой, хотя могу вообразить, что за спиной у нас ходило множество злых сплетен. В Испании на меня бы смотрели как на продажную девку, но в Перу все обращались со мной почтительно, по крайней мере в глаза, потому что иное отношение означало бы неуважение к Педро де Вальдивии. Все знали, что у него есть супруга в Эстремадуре, но это никого не смущало: половина испанцев здесь находились в похожей ситуации: законные супруги для них давно были не более чем туманными воспоминаниями, а любовь (или хотя бы ее замена) им нужна была здесь и сейчас. Кроме того, и в Испании у многих мужчин были наложницы; империя полнилась незаконнорожденными детьми, и многие из конкистадоров были такого происхождения. Пару раз Педро говорил мне об угрызениях совести, не из-за того, что он перестал любить Марину, а из-за того, что он не может жениться на мне. Я вольна выйти замуж за любого из тех, кто раньше за мной ухаживал, а теперь не отваживается даже взглянуть на меня, сказал он. Но эта возможность никогда всерьез не интересовала меня. Я с самого начала прекрасно понимала, что мы с Педро никогда не сможем пожениться, если только не умрет Марина, а этого не желал ни один из нас, поэтому я вырвала из сердца надежду на замужество и решилась радоваться любви и сопричастности, которые нас объединяли, и не задумываться о будущем, о сплетнях, о позоре и о грехе.

Мы были любовниками и друзьями. Мы часто спорили и кричали друг на друга, потому что никто из нас двоих не отличался кротким нравом, но это не было препятствием для наших отношений. «Отныне и навсегда я прикрываю твой тыл, Педро, так что ты можешь заниматься исключительно битвами на фронте», – сказала я ему в нашу вторую ночь любви, и он воспринял эти слова буквально и помнил их всю жизнь. Я, со своей стороны, научилась превозмогать упрямую немоту, которая накатывала на меня, когда я сердилась. В первый раз, когда я решила наказать Педро молчанием, он взял мое лицо в свои ладони, вонзил в меня взгляд своих голубых глаз и принудил сказать, чем я недовольна. «Я же не ясновидец, Инес. Будет гораздо проще, если ты скажешь, чего от меня хочешь», – настаивал он. Так же и я шла ему навстречу, когда им овладевали нетерпение и гордыня или когда какое-нибудь его решение казалось мне мало разумным. Мы были очень похожи: оба сильные, властные и амбициозные. Педро хотел основать королевство, а я хотела быть с ним рядом и участвовать в этом предприятии. Я чувствовала то же, что и он, у нас была общая заветная мечта.

Сначала я ограничивалась тем, что молча слушала, когда он заговаривал о Чили. Я не знала, о чем он говорит, но скрывала свое невежество. Потом я стала расспрашивать своих клиентов – солдат, которые приходили стирать одежду или покупать пирожки, – и таким образом узнала о неудачном походе Диего де Альмагро. У тех, кто пережил эту экспедицию и битву при Лас-Салинасе, не было ни гроша в кармане, они носили лохмотья и часто тайком приходили к моему дому за бесплатной едой. Их называли «чилийскими оборванцами». Эти люди не вставали в очередь вместе с нищими индейцами, хотя были так же бедны, как и они, потому что была некоторая гордость в том, чтобы быть «чилийским оборванцем»: так звали людей храбрых, смелых, сильных и с чувством собственного достоинства. Судя по рассказам этих людей, Чили было проклятым местом, но я была уверена, что у Педро де Вальдивии есть серьезные основания идти именно туда. Слушая его речи, я прониклась его энтузиазмом.

– Даже если это будет стоить мне жизни, я попытаюсь завоевать Чили, – как-то сказал он мне.

– Я поеду с тобой.

– Это не женское дело. Я не могу подвергать тебя опасностям этого предприятия, Инес. Но и покидать тебя не хочу.

– Даже и не думай об этом! Либо мы поедем вместе, либо и ты останешься здесь! – ответила я.

Мы поехали в Сьюдад-де-лос-Рейес, город, построенный на месте инкского кладбища, где Педро намеревался встретиться с Франсиско Писарро и добиться от него позволения ехать в Чили. Мы не могли остановиться в одном доме, чтобы не давать повода злым языкам и церковникам, которые повсюду суют нос, хоть сами далеко не образец добродетели. Однако то, что формально мы жили в разных местах, не мешало нам проводить каждую ночь вместе.

В Сьюдад-де-лос-Рейес редко светило солнце, небо почти всегда было затянуто облаками. Дождей, правда, тоже не было, но капельки воды, висевшие в воздухе, оседали на волосах и покрывали все вокруг зеленоватой патиной. Каталина, которая приехала с нами, уверяла, что ночью в этом городе по улицам бродят мумии инков, похороненных под домами, но я сама никогда их не видела.

Пока я выясняла, что необходимо для выполнения таких трудных задач, как поход в тысячу лиг, основание городов и усмирение индейцев, Педро целыми днями пропадал во дворце губернатора, участвуя в светских приемах и политических собраниях, которых терпеть не мог. Показные знаки уважения и дружбы, которыми Писарро щедро одаривал Вальдивию, вызывали черную зависть у других военных и землевладельцев. Уже тогда, едва только возникнув, этот город был опутан сетью интриг, которая растет и ширится и по сей день. Двор был рассадником склок, там продавалось и покупалось все, даже честь. Честолюбцы и льстецы из кожи вон лезли, чтобы попасть в фавор к губернатору, который единственный имел власть раздавать земли. Богатства Перу были несметны, но и их недоставало, чтобы удовлетворить аппетиты всех этих лизоблюдов. Писарро не мог понять, почему, в то время как другие стремятся только грести золото пригоршнями, Вальдивия готов вернуть ему свои рудники и земли, чтобы повторить ошибку, которая так дорого стоила Диего де Альмагро.

– Зачем вам ехать в Чили, в эту нищую землю, дон Педро? – недоуменно спрашивал Писарро раз за разом.

– Чтобы прославиться и оставить по себе добрую память, ваше сиятельство, – говорил в ответ Вальдивия.

И действительно, это была его единственная цель. Добраться до Чили – все равно что пересечь преисподнюю – индейцы там воинственные, золота почти нет, не то что в Перу, но все эти минусы оборачивались плюсами для Вальдивии. Опасность путешествия и необходимость сражаться с жестокими врагами только привлекали его, и, хотя об этом он не стал говорить Писарро, бедность Чили ему нравилась – это он часто объяснял мне. Он был убежден в том, что золото портит и развращает людей. Золото было причиной распрей между испанцами в Перу, разжигало злобу и алчность, подталкивало к обманам, подрывало устои и губило души. В воображении Педро Чили было идеальным местом, далеким от вельмож Сьюдад-де-лос-Рейес, где можно было организовать справедливое общество, основанное на упорном труде и обработке земли, без дурного богатства рудников и рабства. В Чили – мечталось ему – даже религия будет бесхитростной, потому что он – а он читал труды Эразма – позаботится привезти туда добрых священников, настоящих служителей Господа, а не свору испорченных, тошнотворных святош. Потомки основателей станут честными, строгими, бесстрашными чтущими закон чилийцами. Среди них не будет аристократов, которых Вальдивия так ненавидел: ведь ценен не тот титул, который достался по наследству, а тот, который заработан достойной жизнью и благородством души. Я часами слушала эти его рассуждения, и глаза мои увлажнялись, а сердце от восторга готово было вырваться из груди, когда я представляла утопический мир, который мы построим вместе.

После нескольких недель топтания в залах и коридорах губернаторского дворца Педро начал терять терпение, все больше склоняясь к мысли, что ему никогда не получить разрешения, но я была уверена, что в конце концов Писарро даст одобрение. Неспешность в принятии решений всегда была присуща маркизу, не любившему прямоты. Он изображал обеспокоенность теми опасностями, с которыми «его друг» столкнется в Чили, а на самом деле просто не хотел отпускать Вальдивию так далеко от себя – туда, где невозможно будет чинить ему козни и бросать тень на его авторитет. Все расходы, опасности и тяготы ложились на плечи Вальдивии, а покоренные земли должны были стать частью владений губернатора Перу; Писарро ничем не рисковал в этом дерзком проекте, потому что не собирался вкладывать в него ни гроша.

– Чили до сих пор не завоевано, и его жители не обращены в христианскую веру, сеньор губернатор. Мы, подданные его императорского величества, не можем пренебрегать своей обязанностью, – приводил доводы Вальдивия.

– Сомневаюсь, что вам удастся найти людей, готовых сопровождать вас, дон Педро.

– Среди испанцев никогда не было недостатка в настоящих мужчинах, готовых на подвиги и умеющих воевать, ваше сиятельство. Когда будет объявлено об экспедиции в Чили, людей, готовых к опасностям, найдется вдоволь.

Как только вопрос с финансированием экспедиции был решен, то есть стало ясно, что все расходы берет на себя Вальдивия, губернатор дал согласие на поход, хотя и с видимым неудовольствием, и тут же забрал обратно богатые серебряные рудники и земли, которые совсем недавно пожаловал своему доблестному генералу. Но Вальдивии это было не важно. Безбедную жизнь Марине в Испании он уже обеспечил, а собственное богатство его не интересовало. В его распоряжении было девять тысяч песо золотом и все необходимые для экспедиции документы.

– Не хватает еще одного разрешения, – напомнила я.

– Какого?

– Для меня. Иначе я не смогу поехать с тобой.

Педро расписал маркизу, слегка преувеличивая, мой огромный опыт врачевания болезней и ран, а также безупречное владение швейным и кулинарным делом, незаменимые в подобном путешествии, но снова увяз в болоте придворных интриг и противоречий. Я так настаивала на получении разрешения, что Педро добился для меня личной аудиенции с Писарро. Я не хотела, чтобы Вальдивия сопровождал меня на эту встречу: некоторые вещи женщинам лучше удаются в одиночку.

Я явилась во дворец в указанное время, но мне пришлось прождать несколько часов в зале, полной таких же просителей, как и я. Зала эта изобиловала украшениями и была щедро освещена свечами в серебряных подсвечниках. Тот день был серее других, и сквозь огромные окна проникало совсем мало естественного света. Узнав, что я пришла с рекомендацией от Педро де Вальдивии, лакеи предложили мне стул, в то время как прочие просители должны были ожидать стоя. Некоторые уже целыми месяцами ежедневно приходили сюда, и у них на лицах был будто пепельный налет смирения. Я ждала спокойно, не обращая внимания на гневные взгляды некоторых людей, которые, без сомнения, знали о моей связи с Вальдивией и наверняка спрашивали себя, как это какая-то швея, да еще вне брака сожительствующая с мужчиной, смела просить аудиенции губернатора.

Около полудня в залу вошел секретарь и объявил, что настала моя очередь. Я проследовала за ним в величественные покои, отделанные с излишней роскошью – драпировки, гербы, знамена, золото и серебро, – шокирующей обладателей строгого испанского характера, особенно нас, уроженцев Эстремадуры. Губернатора охраняли стражники в шлемах с плюмажами; больше дюжины писцов, секретарей, законников, ученых и монахов корпели над книгами и документами, которые сам Писарро не мог прочесть, а несколько слуг-индейцев, в ливреях, но босые, подносили вино, фрукты и сладости, приготовленные монашками. Франсиско Писарро сидел на возвышении в бархатном кресле с серебряными подлокотниками. Он оказал мне честь, вспомнив мою скромную персону и сказав, что не забыл о нашей прошлой встрече. Я для такого случая специально сшила себе черное вдовье платье и надела мантилью и току, скрывавшую волосы.

Но сомневаюсь, что пронырливый маркиз обманулся моей внешностью: он прекрасно знал, почему Вальдивия хотел взять меня с собой.

– Чем могу служить вам, сударыня? – обратился он ко мне скрипучим голосом.

– Я сама желаю послужить вам и Испании, ваше сиятельство, – отвечала я с выражением смирения, которого вовсе не чувствовала, и развернула перед Писарро пожелтевшую карту Диего де Альмагро, которую Вальдивия всегда носил на груди. Я показала губернатору путь через пустыню, по которому должна будет пройти экспедиция, и сообщила, что от матери я унаследовала дар находить подземные источники.

Франсиско Писарро с недоверием уставился на меня, думая, что я разыгрываю его. Наверное, он никогда не слышал ни о чем подобном, хотя это довольно распространенная способность.

– Вы утверждаете, что можете найти воду в пустыне, сударыня?

– Да, ваше сиятельство.

– Но ведь речь идет о самой безводной пустыне в мире!

– Судя по рассказам некоторых солдат, участвовавших в прошлой экспедиции, там растет трава и кустарники, ваше сиятельство. Это означает, что вода там есть, хотя, вероятно, и на большой глубине. А если она есть, то я смогу отыскать ее.

В этот момент в зале аудиенций все замерло. Все присутствовавшие, даже слуги-индейцы, слушали наш разговор, раскрыв рот.

– Позвольте мне доказать правдивость моих слов, сеньор губернатор. Я могу отправиться со свидетелями в самое засушливое место, которое вы мне укажете. Мне нужна лишь ветка дерева, и я докажу, что способна отыскивать воду.

– В этом нет необходимости, сударыня. Я вам верю, – произнес Писарро после долгого молчания.

Затем он распорядился, чтобы мне выдали необходимое разрешение, и, помимо этого, подарил мне роскошный походный шатер, в знак дружбы, «чтобы облегчить тяготы пути», – как он выразился. Я не пошла за секретарем, который хотел проводить меня к двери, а встала около одного из писцов и стала ждать, когда будет готов мой документ, потому что иначе это могло занять несколько месяцев. Через полчаса Писарро поставил на разрешение свою печать и, натянуто улыбаясь, протянул его мне. Теперь мне не хватало только разрешения от церкви.

Мы с Педро вернулись в Куско и стали готовиться к экспедиции, что было непростой задачей. Помимо больших затрат, проблема была в том, что очень мало солдат изъявило желание присоединиться к нам. Все рассуждения насчет того, что «людей, готовых к опасностям, найдется вдоволь», о чем говорил Вальдивия столько раз, оказались большим преувеличением. Те, кто несколько лет назад участвовал в походе Диего де Альмагро в Чили, по возвращении рассказывали ужасы об этой земле, называли ее «могилой для испанцев» и уверяли, что она очень бедна и не сможет прокормить и тридцати землевладельцев. «Чилийские оборванцы» вернулись ни с чем и жили подаянием, а это несомненно доказывало, что земля Чили богата только неприятностями.

Этого было достаточно, чтобы отпугнуть даже самых храбрых людей, но Вальдивия бывал очень красноречив, когда убеждал, что стоит только преодолеть тяготы пути, как мы достигнем плодородной и благодатной земли, которая просто излучает довольство и процветание. «А золото?» – спрашивали его люди. И он их уверял, что золото там тоже есть, нужно только чуть-чуть поискать. Те немногие добровольцы, которых удалось набрать, оказались такими малообеспеченными, что Педро приходилось давать им в долг деньги на оружие и лошадей. Альмагро со своими соратниками поступал точно так же, прекрасно понимая, что вряд ли когда-нибудь сможет вернуть свои вложения. Девять тысяч песо оказались совершенно недостаточной суммой, чтобы приобрести все необходимое. Тогда Вальдивия занял денег у одного беспринципного торговца, который согласился помочь в обмен на пятьдесят процентов того, что принесет завоевание.

Мне еще нужно было получить разрешение церкви на путешествие, и я пошла исповедоваться к епископу Куско, постаравшись заранее умаслить его вышитыми скатертями для ризницы. Имея на руках документ, подписанный Писарро, я не особенно волновалась, но ведь предугадать поведение священников, а тем более епископа, невозможно. На исповеди у меня не было другого выхода, как выложить всю правду о своих любовных похождениях.

– Супружеская неверность – смертный грех, – напомнил мне епископ.

– Я вдова, ваше преосвященство. Я признаю, что виновна в прелюбодеянии, что, конечно, страшный грех, но не в супружеской неверности, грехе еще более страшном.

– Но как я могу отпустить вам грехи, дочь моя, если в вас нет ни раскаяния, ни твердого намерения более не грешить?

– Так же, как вы отпускаете грехи всем другим испанцам в Перу, ваше преосвященство. Ведь иначе они все должны были бы отправиться прямиком в ад.

Он отпустил мне грехи и дал разрешение на поездку. Взамен я пообещала, что построю в Чили церковь, посвященную Деве Заступнице. Правда, он предпочел, чтобы я посвятила церковь Богоматери Всемилостивой, что, в общем-то, то же самое, хоть имя и другое, так что перечить епископу я не стала.

Между тем Педро занимался вербовкой солдат, поиском необходимого количества индейцев-помощников – янакон, покупкой оружия, снаряжения, палаток и лошадей. Я взяла на себя заботы о менее важных вещах, на которые великим мужам не стоит отвлекаться: о провизии, земледельческих орудиях, кухонной утвари, ламах, коровах, мулах, свиньях, курах, семенах, одеялах, тканях, шерсти и многом другом. Траты были большие, и мне пришлось пустить на это дело все скопленные мною деньги и продать драгоценности, которые я все равно не носила. Я берегла их на случай чрезвычайных обстоятельств и решила, что более чрезвычайные обстоятельства, чем завоевание Чили, вряд ли бывают. Кроме того, должна признаться, мне никогда не нравились украшения, особенно такие роскошные, как те, что дарил мне Педро. Когда я их надевала – а было это всего пару раз, – мне казалось, что я вижу перед собой свою мать, которая, нахмурив брови, напоминает мне, что не следует привлекать к себе внимание и возбуждать зависть. Врач-немец вручил мне ящичек, в котором были ножи, щипцы, другие хирургические инструменты и лекарства: ртуть, свинцовые белила, каломель, порошок ялапы, винный камень, сатурнова соль, базиликон, сурьма, драконова кровь, ляпис, армянская глина, экстракт катеху и эфир. Каталина, взглянув на эти склянки, презрительно пожала плечами. Она брала с собой запасы местных лекарственных трав, которые по дороге пополнились чилийскими целебными растениями. Кроме того, она настояла на том, чтобы мы взяли с собой корыто для мытья: ничто не раздражало ее так, как зловоние, исходившее от виракочей. К тому же она была убеждена, что практически все болезни происходят от грязи.

Сборы шли полным ходом, когда в дверь моего дома постучал мужчина зрелого возраста с простоватым, почти детским лицом, который представился как дон Бенито. Это был один из людей Альмагро, закаленный годами военной жизни, единственный, кто возвратился из похода влюбленным в Чили. Он не осмеливался говорить об этом открыто, боясь, как бы его не сочли безумцем. Одет он был в лохмотья, как и другие «чилийцы», но сохранял достоинство военного и пришел не для того, чтобы просить денег в долг или ставить какие-то условия, а чтобы стать членом нашей экспедиции и предложить свою помощь. Он был согласен с Вальдивией в том, что в Чили можно построить справедливое и здоровое общество.

– Эта земля простирается на тысячу лиг с севера на юг, с запада ее омывает море, а на востоке высятся такие величественные горы, каких в Испании не видывали, сударыня, – сказал он мне.

Дон Бенито рассказал нам все подробности злополучной экспедиции Диего де Альмагро. По его словам, аделантадо позволял своим людям совершать жестокости, недостойные христиан. Они вели из Куско тысячи индейцев, закованных в цепи и привязанных друг к другу веревками за шею, чтобы не сбежали. Тем, кто умирал, просто отрезали голову, чтобы не развязывать всю вереницу рабов и не задерживать движение отряда, который и так медленно тащился по горам. Когда испанцам начинало не хватать индейцев для услужения, они, как стая демонов, обрушивались на беззащитные деревни, заковывали мужчин в цепи, насиловали женщин, убивали или бросали на произвол судьбы детей и, забрав все съестное и домашних животных, сжигали дома и посевы. Они нагружали индейцев больше, чем человек в состоянии вынести, заставляли носить на плечах новорожденных жеребят, а также носилки и гамаки, в которых ехали сами, чтобы не утомлять лошадей. В пустыне многие виракочи привязывали к своим лошадям недавно родивших индианок, чтобы пить их молоко за неимением другой жидкости, а младенцев просто бросали на раскаленный песок. Падавших от усталости индейцев негры забивали до смерти кнутами, а голод среди этих несчастных был такой страшный, что они ели трупы умерших товарищей. Быть жестоким и убивать как можно больше индейцев считалось среди испанцев добродетелью, иное поведение – трусостью. Вальдивия был опечален известием о таких гнусностях, которых он сам наверняка смог бы избежать, но он понимал, что таковы ужасные издержки войны, в чем убедился во время осады и разграбления Рима. Это море боли и крови – крови, пролитой по дороге, крови жертв, крови, низводящей притеснителей до уровня зверей.

Дон Бенито знал все сложности пути, потому что испытал их на себе. Он поведал нам о переходе через Атакаму, пустыню, по которой они шли, возвращаясь в Перу. Мы решили идти в Чили этой дорогой, в направлении, обратном направлению движения отряда Альмагро.

– Мы должны думать не только о солдатах, сеньора. Нужно заботиться и о состоянии индейцев: им тоже необходима одежда, еда и вода. Без них нам далеко не уйти, – напомнил дон Бенито.

Я это прекрасно понимала, но снабдить всем необходимым тысячу янакон на имеющиеся деньги было бы под силу только волшебнику.

Среди тех немногих, кто решился идти с нами в Чили, был Хуан Гомес, статный и бравый молодой офицер, племянник покойного Диего де Альмагро. В один прекрасный день он явился ко мне и, теребя в руках бархатную шапочку и страшно стесняясь, поведал о своей связи с инкской принцессой, крещенной под именем Сесилии.

– Донья Инес, мы очень друг друга любим и не можем расстаться. Сесилия хочет ехать в Чили вместе со мной, – сказал он.

– Так пусть едет!

– Полагаю, дон Педро де Вальдивия не разрешит этого, ведь Сесилия беременна, – запинаясь, произнес молодой человек.

Это было серьезное препятствие. Педро совершенно ясно выражался в том смысле, что в такое долгое и трудное путешествие нельзя брать женщин в этом состоянии, что это было бы слишком обременительно. Но, войдя в положение Хуана Гомеса, я почувствовала себя обязанной помочь ему.

– На каком она месяце? – спросила я.

– Примерно на третьем или четвертом.

– Вы хорошо понимаете, какой это будет риск для нее?

– У Сесилии очень крепкое здоровье. Кроме того, у нее будет все необходимые удобства и моя поддержка, донья Инес.

– Избалованная принцесса со свитой будет нам весьма некстати.

– Сесилия не помешает, сеньора. Уверяю вас, ее будет почти не заметно…

– Хорошо, дон Хуан. Не говорите об этом пока никому. Я сама выберу, как и когда сообщить об этом деле генералу Вальдивии. Готовьтесь к путешествию.

В благодарность Хуан Гомес подарил мне черного щенка с жесткой и колючей, как свиная щетина, шерстью, который скоро стал моей тенью. Я назвала его Бальтасаром, потому что на дворе было 6 января, День Поклонения волхвов^[14]. Этот пес стал первым из династии очень похожих собак, его потомков, которые сопровождали меня в течение сорока лет.

Через два дня меня посетила инкская принцесса. Она прибыла в паланкине, который несли четверо мужчин, и в сопровождении четырех служанок, нагруженных подарками. Я никогда раньше вблизи не видела ни одного члена двора Великого Инки и сразу же заключила, что испанские принцессы побледнели бы от зависти при виде Сесилии. Она была очень молода и красива, с тонкими, почти детскими, чертами лица, невысокого роста и худощавая, но выглядела внушительно, потому что в ней было естественное величие, каким обладают те, кто с младенчества спал в золотой колыбели и привык, что ему прислуживают. Одета она была по моде инкской империи, очень просто и элегантно. Голова у нее была не покрыта, а распущенные волосы походили на черный атласный блестящий плащ и закрывали всю спину до пояса. Она сообщила, что ее семья желает помочь нам со снаряжением янакон при условии, что мы не будем заковывать их в цепи. Альмагро вел индейцев в цепях под предлогом того, что таким образом одним махом убивает двух зайцев не дает индейцам убежать и везет железо. Из-за тяжести этих цепей умерло больше несчастных, чем от суровости климата. Я заверила принцессу, что у Вальдивии и в мыслях не было поступать так, но она напомнила мне, что виракочи обращаются с индейцами хуже, чем со скотом. Могу ли я отвечать за поведение Вальдивии и остальных испанских участников экспедиции? – спросила она. Нет, я не могла отвечать за них, но обещала быть начеку и к слову поблагодарила за сострадание и отзывчивость, ведь, насколько мне было известно, знатные инки редко заботились о своем народе. Она удивленно посмотрела на меня.

– Смерть и наказания – в порядке вещей, а вот цепи – нет. Это унизительно, – объяснила она на хорошем испанском, которому научилась от своего возлюбленного.

Сесилия привлекала внимание своей красотой, нарядами из самых тонких перуанских тканей и манерами члена королевской семьи, которые ни с чем не спутаешь. Но ей удалось затаиться и оставаться практически незаметной первые пятьдесят лиг нашего путешествия, пока я не нашла подходящего момента, чтобы поговорить с Педро. Он поначалу, как и следовало ожидать, вспыхнул от ярости – ведь нарушен был один из его приказов.

– Если бы я была в положении Сесилии, мне пришлось бы остаться дома… – вздохнула я.

– А ты, часом, не в таком положении? – спросил он с надеждой, потому что ему всегда хотелось иметь детей.

– К сожалению, нет, а вот Сесилия – да. И она не единственная. Твои солдаты сношаются с индианками каждую ночь, так что у нас уже не меньше дюжины беременных.

Сесилия выдержала переход через пустыню, проделав часть пути верхом на муле, часть – в гамаке, который несли ее слуги, и ее сын стал первым ребенком, родившимся в Чили. Хуан Гомес отплатил нам безоговорочной преданностью и принес много пользы в последующие месяцы и годы.

Когда все уже было готово к началу похода с горсткой солдат, изъявивших желание присоединиться к нашему предприятию, возникло неожиданное препятствие. Один вельможа, бывший секретарь Писарро, прибыл из Испании с королевским разрешением на завоевание территории к югу от Перу, от Атакамы и до Магелланова пролива. Его звали Санчо де ла Ос, он обладал приятными манерами и источал потоки приветливых слов, но душой был лжив и низок. Он ходил франтом, носил наряды с каскадами кружев и опрыскивался духами. Мужчины сначала посмеивались у него за спиной, но скоро стали копировать его манеры. Этот человек оказался более опасным для экспедиции, чем безжалостность пустыни и ненависть индейцев, вместе взятые.

Де ла Ос не заслужил, чтобы его имя упоминалось в этой хронике, но я не могу не сказать о нем, потому что позже он еще появится на сцене. Если бы ему удалось воплотить свои замыслы, то ни Педро де Вальдивия, ни я не смогли бы исполнить свою судьбу. С его появлением людей, намеревавшихся заняться одним и тем же делом, стало двое. Несколько недель казалось, что наше предприятие невозможно спасти, но после множества споров и задержек губернатор маркиз Франсиско Писарро решил, что оба могут двинуться на завоевание Чили, в статусе компаньонов. По плану Вальдивия должен был идти посуху, а де ла Ос – морским путем, и встретиться в Атакаме. «Ты остерегайся этого Санчо, да, мамитай», – предупредила меня Каталина, когда узнала эту новость. Она его еще ни разу не видела, но гадательные ракушки поведали ей всю подноготную этого человека.