Текст книги "Инес души моей"

Автор книги: Исабель Альенде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

То же самое было с Педро еще намного раньше, когда мы только познакомились с ним в Куско. У меня не очень богатый опыт любовных отношений с испанскими капитанами, но могу сказать, что те из них, с кем мне довелось иметь дело, были очень мало сведущи в любовной материи, хотя оказывались не прочь углубить свои познания в ней. Не смейся, доченька, так и есть. Я рассказываю это тебе на всякий случай. Я ничего не знаю о твоих интимных отношениях с мужем, но если у тебя есть какие-нибудь жалобы, советую тебе поговорить со мной об этом, потому что после моей смерти говорить будет уже не с кем.

Мужчин, как лошадей и собак, нужно приручать, но только немногие женщины способны на это, потому что сами ничего не знают, ведь не каждой же выпадает встретить такого прекрасного учителя, как Хуан де Малага. К тому же многие ужасно стесняются: вспомни про ночную рубашку с прорезью Марины Ортис де Гаэте. От этого только растет невежество, которое способно покончить с любовными отношениями даже при самых благих и нежных намерениях обеих сторон.

Только я вернулась в Сантьяго и принялась за совместное с Родриго взращивание удовольствий и укрепление нашей благословенной любви, как одним прекрасным утром город проснулся от звука сигнального рожка часового. На том самом шесте, на котором столько лет выставлялись для устрашения человеческие головы, головы казненных, обнаружили лошадиную голову. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это голова Султана, любимого жеребца губернатора. Крик ужаса замер в груди жителей города.

В Сантьяго действовал комендантский час, чтобы препятствовать грабежам; всем индейцам, неграм и метисам воспрещалось выходить на улицу ночью под страхом сотни ударов кнутом на площади у позорного столба; такое же наказание полагалось, если они устраивали праздники без разрешения, напивались или играли на деньги: грешить подобным образом дозволялось только их хозяевам.

Комендантский час снимал подозрения со всех метисов и индейцев в городе, но никто и представить себе не мог, что такую гнусность мог совершить испанец. Вальдивия приказал Хуану Гомесу пытать всех, кого сочтет нужным, чтобы отыскать виновного.

Хотя я и излечилась от ненависти к Педро де Вальдивии, но предпочитала видеть его как можно меньше. Несмотря на это, сталкивались мы довольно часто, ведь центр Сантьяго невелик, да и жили мы рядом, но на одних и тех же общественных мероприятиях мы не появлялись. Друзья старались не приглашать нас вместе. Встречаясь на улице или в церкви, мы приветствовали друг друга кивком головы, и все. При этом его отношения с Родриго не переменились: Педро все так же выказывал ему доверие, а тот отвечал губернатору верностью и восхищением. Но я, конечно, стала мишенью для множества язвительных замечаний.

– Отчего это люди такие злые и так любят сплетничать, Инес? – спросила как-то у меня Сесилия.

– Их просто раздражает, что вместо того, чтобы принять роль брошенной любовницы, я стала счастливой супругой. Они ликуют, когда видят униженными сильных женщин, таких как ты или я. И не могут простить нам то, что мы выигрываем, когда столько других терпят поражение, – объяснила я.

– Не сравнивай меня с собой, Инес! Во мне нет твоей силы, – засмеялась Сесилия.

– Сила считается добродетелью только для мужчин, а для женщин – это недостаток. Сильные женщины угрожают несправедливому мироустройству, у которого мужчины явно в фаворе. Поэтому таких женщин стараются высмеять и погубить. Но такие женщины как тараканы: одну давят, а из углов тут же появляются новые, – сказала я.

Про Марию де Энсио я помню только, что никто из лучших людей города ее не принимал, хотя она была испанкой и любовницей губернатора. К ней относились так, будто она была его экономкой. А что касается второй, Хуаны Хименес, то над ней смеялись у нее за спиной, говоря, что ее госпожа надоумила ее выполнять в постели такие пируэты, на которые сама не решалась. Если это правда, то не могу понять, что за демоны окрутили Педро, ведь он всегда бы человеком здоровой и бесхитростной чувственности: его никогда не интересовали причуды из французских книжечек, водившихся у Франсиско де Агирре. Единственным исключением было то, как он себя вел во время истории с юным Эскобаром. Тогда он хотел заглушить свою вину, пытаясь приравнять меня к продажной девке.

Кстати, чтобы не забыть: Эскобар так и не добрался до Перу, но и не умер в пустыне от жажды, как многие думали. Много лет спустя я узнала, что сопровождавший его молодой янакона по тайным тропкам отвел его в свою родную деревню, затерянную высоко в горах, где оба живут и поныне. Прежде чем отправиться в пустыню, Эскобар обещал Гонсалесу де Мармолехо, что если доберется живым до Перу, то станет священником, потому что если он выжил сначала на виселице, а потом и в пустыне, то это перст Божий. Но он не сдержал обещания, а, наоборот, взял в жены нескольких женщин из племени кечуа, которые родили ему множество детей-метисов, и таким образом на свой лад послужил распространению веры Христовой.

Возвращаюсь к любовницам, которых Вальдивия привез из Куско. Каталина рассказала мне, что они поят его отваром гравилата. Наверное, Педро боялся потерять свою мужскую силу, которая для него была так же важна, как и храбрость на поле боя, и поэтому пил отвары и подстегивал себя силами двух женщин. Он был еще не в том возрасте, чтобы его сила ослабла, но здоровье у него было не такое уж крепкое, и болели старые раны.

Судьба обеих этих женщин оказалась переменчива. После смерти Вальдивии Хуана Хименес пропала. По слухам, ее похитили индейцы мапуче во время одной из своих вылазок на юг. Мария де Энсио тронулась рассудком и стала истязать своих служанок. Говорят, что кости несчастных индианок похоронены прямо в доме, который теперь принадлежит городскому совету, и что по ночам там слышны их стоны. Но это тоже уже другая история, рассказывать которую у меня нет времени.

С Марией и Хуаной я держалась на расстоянии. Я не думала, что мне когда-нибудь придется сказать им хоть слово, но Педро упал с лошади и сломал себе ногу, и тогда позвали меня, потому что никто лучше меня не лечил переломы. Тогда я в первый раз после свадьбы с Родриго вошла в дом, который когда-то был моим и который я построила своими руками, и не узнала его, хотя внутри стояла та же самая мебель на тех же самых местах. Хуана, низенькая, но хорошо сложенная и с приятными чертами лица галисийка, поздоровалась со мной с любезностью служанки и провела в спальню, которую раньше я делила с Педро. Там Мария, причитая, обтирала влажным полотенцем лоб больного, который, казалось, был уже более мертв, чем жив. Мария кинулась целовать мне руки, всхлипывая от благодарности и страха – если бы Педро умер, ее бы ожидала довольно мутная будущность, – но я мягко, чтобы не обидеть, отстранила ее и подошла к кровати. Откинув простыню, я обнаружила, что нога у Педро сломана в двух местах, и подумала, что самое лучшее было бы ампутировать ее повыше колена, пока она не начала гнить, но эта операция всегда пугала меня и я не чувствовала, что способна осуществить ее над этим телом, которое прежде любила.

Помолившись Деве, я принялась обрабатывать раны, как могла, с помощью ветеринара и кузнеца, так как про врача уже давно было ясно, что он никчемный пьяница. Это были нехорошие переломы, из тех, с которыми очень сложно работать. Мне пришлось вставлять каждую косточку на место вслепую, и только чудом это получилось более или менее хорошо. Каталина одурманивала больного своими волшебными порошками, разведенными в ликере, но даже во сне он ревел от боли; потребовалось несколько мужчин, чтобы держать его при каждом моем действии. Я делала свою работу без всякой злобы, стараясь уменьшить его страдания, хотя это оказалось практически невозможным. По правде говоря, о его неблагодарности я даже и не вспомнила.

Педро столько раз казалось, что он умирает от боли, что он продиктовал завещание Гонсалесу де Мармолехо, скрепил бумагу печатью и распорядился хранить под тремя замками в городском совете. Когда после его смерти завещание открыли, выяснилось, что в нем, кроме всего прочего, он просил передать свои губернаторские полномочия Родриго де Кироге.

Нужно признать, что любовницы ухаживали за Педро с большим тщанием и частично благодаря их заботам он снова смог ходить, хоть и хромал весь остаток жизни.

Хуану Гомесу не понадобилось никого пытать, чтобы узнать, кто отрезал голову Султану. Уже через полчаса стало известно, что это сделал Фелипе. Поначалу я не могла в это поверить, потому что юный мапуче обожал этого жеребца. Однажды, когда Султан был ранен индейцами в Марга-Марга, Фелипе выхаживал его неделями, спал рядом с ним, кормил с рук, чистил и лечил, пока тот не выздоровел. Паренек и конь так любили друг друга, что Педро часто ревновал, но так как никто не мог ухаживать за Султаном лучше Фелипе, не решался вмешиваться. Умение юноши прекрасно находить общий язык с лошадьми стало легендарным, и Вальдивия подумывал о том, чтобы сделать Фелипе конюшим, когда он еще немного повзрослеет, а это занятие было очень уважаемым в нашей колонии, потому что разведение лошадей являлось делом первостепенной важности. Фелипе убил своего благородного друга, перерезав ему сонную артерию, чтобы он не мучился, а потом обезглавил его кинжалом. Нарушив комендантский час и воспользовавшись темнотой, он повесил лошадиную голову на шест на площади и бежал из города. Он оставил свою одежду и все немногочисленные пожитки в узелке в залитой кровью конюшне. Он ушел нагим, с одним только амулетом на шее, как и пришел за несколько лет до того. Я представляю, как он бежит босиком по мягкой земле, полной грудью вдыхая таинственные ароматы леса, запахи лавра, квиллайи и розмарина, переходя вброд мутные лужи и прозрачные ручьи, переплывая ледяные воды рек, чувствуя бесконечное небо над головой, обретя наконец свободу. Почему он так поступил с животным, которое очень любил? Загадочное объяснение Каталины, которая никогда не симпатизировала парнишке, оказалось как нельзя более верным: «Разве не видишь? Мапуче к своим утек, да, мамитай».

Наверное, Педро де Вальдивия просто взорвался от ярости, узнав о произошедшем, и поклялся отомстить страшной местью своему любимому конюху, но ему пришлось отложить отмщение на потом из-за более срочных дел. Ему только что удалось заключить союз с нашим главным врагом вождем Мичималонко, и он был занят подготовкой большого похода на юг страны для покорения мапуче. Старый касик, для которого годы проходили, не оставляя следа, понял, что раз уж победить уинок не удается, стоит заключить с ними союз. После карательной кампании Агирре Мичималонко практически лишился способных воевать мужчин: на севере остались только женщины и дети, половина из которых были метисы. Между погибелью и войной с мапуче на юге вождь выбрал второе. Отношения с мапуче в последнее время у него и так не ладились, потому что ему не удалось выполнить данное им обещание разбить испанцев, а, сделав такой выбор, он, по крайней мере, спасал свое достоинство и не был принужден посылать своих воинов работать в поле или мыть золото для уинок.

Я не могла выкинуть Фелипе из головы. Убийство Султана показалось мне действием символическим: этими ударами кинжала индеец как бы убил губернатора. После этого дороги назад не было, и он порвал с нами навсегда и ушел, унеся с собой все, что узнал о нас и нашей жизни за годы искусного притворства. Я вспомнила первое нападение индейцев на только зарождающийся город Сантьяго весной 1541 года и, как мне показалось, нашла ключ к разгадке того, какую роль сыграл Фелипе в нашей жизни. Тогда индейцы накрылись черными покрывалами, чтобы подойти к городу ночью и остаться незамеченными часовыми, так же как поступили в Европе солдаты маркиза де Пескары, накрывшись белыми простынями на снегу. Фелипе много раз слышал эту историю от Педро и передал идею вождям. Его частые отлучки не были случайными: они были частью жестокого замысла, хотя в этом невозможно было заподозрить ребенка, которым он был тогда. Он мог выходить из города на охоту, не боясь индейцев, которые нас тогда осаждали, потому что сам был одним из них. Охота была лишь предлогом, чтобы получить возможность встретиться со своими соплеменниками и рассказать им о нас. Именно он привез известие о том, что люди Мичималонко собираются недалеко от Сантьяго, это он помог устроить ловушку, чтобы вывести из города Вальдивию и половину наших солдат, это он подсказал индейцам самый подходящий момент для нападения. Где был этот мальчишка во время атаки на Сантьяго? В суматохе того ужасного дня мы совершенно позабыли про него. Он прятался или помогал нашим врагам, может быть, раздувал пожар – я не знаю. Несколько лет Фелипе посвятил изучению лошадей, выездке и выращиванию; он внимательно слушал рассказы солдат и постигал военную стратегию; он научился пользоваться нашим оружием, начиная от шпаги и заканчивая аркебузой и пушкой; он знал наши сильные и слабые стороны. Мы думали, что он восхищается Вальдивией, своим тайтой, которому прислуживал лучше, чем кто бы то ни было, а на самом деле он за ним следил и в душе лелеял ненависть к чужакам, захватившим его родную землю. Спустя какое-то время мы узнали, что он был сыном одного из токи, последним в длинном роду глав племени, и так же гордился своей родословной, состоящей из безупречных воителей, как Вальдивия гордился своей. Представляю, какая ужасная ненависть жила в сердце Фелипе. А теперь этот мапуче восемнадцати лет от роду, крепкий и стройный, как тростник, бежал на юг, нагой и быстрый, к влажным лесам, где его племена ждали возвращения молодого вождя.

Его настоящим именем было Лаутаро, и он стал самым знаменитым вождем Араукании, ужасным демоном для испанцев, героем – для мапуче, центральной фигурой военной эпопеи. Под его командованием прежде беспорядочные толпы индейцев стали так же прекрасно организованы, как лучшие армии Европы, и были разделены на эскадроны, пехоту и кавалерию. Чтобы сбивать с ног лошадей, не убивая и не калеча их – лошади были для них так же ценны, как и для нас, – он использовал болеадору, веревку с привязанными к концам камнями. При точном броске концы веревки обматывались вокруг ног лошадей, отчего они падали, или вокруг шеи всадника, и он валился на землю. Лаутаро посылал своих людей воровать лошадей и сам занимался их выучкой и разведением; то же он проделывал и с собаками. Он так натренировал своих воинов, что они стали лучшими в мире наездниками, такими же, как и он сам, и конница мапуче стала непобедимой. Он заменил старые дубины, тяжелые и неповоротливые, на гораздо более эффективные короткие палицы. В каждой битве он захватывал оружие врага, чтобы в дальнейшем пользоваться им и учиться делать подобное. Он организовал такую отлаженную систему связи, что все до единого его солдаты узнавали о приказах токи за считаные секунды, и ввел железную дисциплину, которая могла сравниться только с дисциплиной в знаменитых испанских терциях. Женщин он тоже превратил в суровых воительниц, а детей приспособил доставлять провизию, снаряжение и послания. Он прекрасно знал местность и предпочитал скрывать свои войска в лесу, но, когда считал это необходимым, строил крепости в труднодоступных местах, где готовил своих людей к сражению, получая от шпионов сведения о каждом шаге врага. Единственное, чего ему не удалось, – отвадить своих воинов от дурной привычки после каждой победы напиваться до потери сознания чичей и мудаем. Если бы у него получилось и это, мапуче истребили бы все наше войско на юге. Сегодня, тридцать лет спустя, дух Лаутаро все еще стоит во главе войска индейцев. Его имя будет жить в веках, и нам никогда не победить его.

Мы узнали историю Лаутаро немного позже, когда Педро де Вальдивия отправился в Арауканию основывать новые города, мечтая распространить испанские завоевания до Магелланова пролива. «Если Франсиско Писарро смог завоевать Перу, имея в своем распоряжении сотню с небольшим солдат, которые справились с тридцатипятитысячным войском Атауальпы, для нас будет большим позором позволить кучке дикарей задержать нас», – заявил он на собрании городского совета. Он взял с собой на юг двести прекрасно вооруженных солдат, четырех капитанов, в том числе храброго Херонимо де Альдерете, и сотни янакон, груженных всевозможной поклажей. Кроме того, его сопровождал Мичималонко, который возглавлял свое отважное, но недисциплинированное войско, сидя верхом на подаренном ему когда-то скакуне. Всадники были в полном боевом доспехе; у пехотинцев были кирасы и мечи, и даже на янаконах были шлемы, чтобы защитить головы от тяжелых палиц мапуче. Диссонировало с общей картиной военной мощи только то, что самого Вальдивию, как придворную даму, пришлось нести в паланкине, потому что сломанная нога еще не зажила до конца и боль не позволяла ему ехать верхом. Прежде чем выступить в поход, он отправил грозного Агирре восстанавливать Ла-Серену и основывать новые города на севере, почти обезлюдевшем после ранее проведенных Агирре кампаний по уничтожению местного населения и массового ухода людей Мичималонко. Своим представителем в Сантьяго Вальдивия назначил Родриго де Кирогу, ведь он был единственным капитаном, которому все были готовы подчиняться и которого единодушно уважали.

Вот так, в результате очередного неожиданного поворота судьбы, я снова стала губернаторшей. Впрочем, фактически я всегда была ею, хотя это и не всегда было моим официальным титулом.

Лаутаро покинул Сантьяго самой темной летней ночью; его не заметили часовые, и собак он не всполошил, потому что они знали его. Он бежал по берегу Мапочо, скрываясь в зарослях тростника и папоротника. Он не стал переправляться по подвесному мосту уинок, а бросился в черные воды реки и поплыл, подавляя в груди крик счастья. Холодная вода омывала его внутри и снаружи, освобождая от запаха уинок.

Он переплывает реку большими гребками и выходит на другой берег, будто заново рожденный. «Инче Лаутаро! Я Лаутаро!» – кричит он. Он недвижно ждет на берегу, пока теплый воздух не высушит капли на его теле. Он слышит карканье чон-чона, духа с туловищем птицы и головой человека, и отвечает таким же кличем. Он ощущает близкое присутствие Гуакольды – своей спутницы и наставницы. Ему приходится напрячь зрение, чтобы увидеть ее, хотя его глаза уже привыкли к темноте: у нее дар испаряться, она невидима и может пройти между вражескими строями – солдаты ее не видят, а псы не чувствуют запаха.

Гуакольда пятью годами старше его, она его невеста. Он знаком с ней с детства и знает, что принадлежит ей так же, как и она принадлежит ему. Он встречался с ней каждый раз, когда покидал город уинок, чтобы передать племени новейшие сведения. Она исполняла роль связующего звена, быстро доставляла известия. Именно она привела Лаутаро, тогда одиннадцатилетнего мальчишку, к городу захватчиков, дав четкие указания притворяться и наблюдать. Она следила за ним с близкого расстояния, когда он увидел одетого в черное священника и последовал за ним.

При последней их встрече Гуакольда сказала юноше покинуть город в ближайшую безлунную ночь, потому что время его жизни в стане врага вышло: он знает уже все необходимое и его народ ждет возвращения молодого вождя. Увидев в ту ночь, что он приближается без одежды уинки, нагой, Гуакольда приветствует его: «Мари март, впервые целует в губы, целует ему лицо, по-женски прикасается к нему, как бы утверждая свое право на него. «Мари мари», – отвечает Лаутаро, зная, что для него пришло время любви, что скоро он сможет украсть свою невесту из ее хижины, закинуть себе на спину и убежать с нею, как подобает. Он говорит ей об этом, и она улыбается, а потом легким бегом увлекает его на юг. Амулет, который Лаутаро никогда не снимал с шеи, подарила ему Гуакольда.

Через несколько дней юноша и девушка достигают наконец своей цели. Отец Лаутаро, очень уважаемый касик, представляет сына другим токи, чтобы они послушали, что скажет молодой человек.

– Враг уже в пути. Это те же уинки, что победили наших братьев на севере, – говорит Лаутаро. – Они приближаются к Био-Био, священной реке, со своими янаконами, конями и собаками. С ними идет предатель Мичималонко и ведет своих трусов сражаться с собственными братьями с юга. Смерть Мичималонко! Смерть уинкам!

Лаутаро говорит много дней, рассказывая, что аркебузы – не более чем шум и ветер, что бояться следует больше шпаг, копий и псов; что капитаны носят кольчуги, которые не пробить ни стрелами, ни деревянными копьями; на них надо идти с дубинами, чтобы оглушать их и с помощью лассо стаскивать с лошадей; как только они оказываются на земле, они пропали: их легко уволочь и разрубить в куски, ведь под сталью у них мягкая плоть.

– Осторожно! Это люди без страха. У пехотинцев защищены только грудь и голова, в них можно пускать стрелы. Осторожно! Они тоже люди без страха. Нужно смазывать ядом наконечники стрел, чтобы раненые больше никогда не смогли сражаться. Лошади очень важны, их нужно брать живыми, особенно кобыл, чтобы разводить этих животных. Нужно будет ночами посылать детей к лагерям уинок бросать отравленное мясо собакам – они всегда сидят на цепи. Мы будем устраивать западни. Будем копать глубокие ямы и накрывать их ветками. Лошади будут падать туда и накалываться на пики на дне. На стороне мапуче численность, быстрота и знание леса, – говорит Лаутаро. – Уинок можно победить: они спят дольше, чем мапуче, пьют и едят слишком много и не могут обойтись без носильщиков, потому что им самим не справиться с весом собственного снаряжения. Мы будем непрерывно мешать им, станем жалить, как осы и слепни, – приказывает он. – Сначала мы утомим их, а потом убьем. Уинки – это люди, они умирают так же, как мапуче, но ведут они себя как демоны. На севере они заживо сжигали целые племена. Они хотят, чтобы мы признали их бога – бога смерти, пригвожденного к кресту. Они хотят, чтобы мы подчинились их королю, который живет где-то далеко и которого мы не знаем, хотят присвоить нашу землю и сделать нас своими рабами. За что? – спрашиваю я у всех. Да не за что, братья. Они не ценят свободы. Они не понимают, что такое гордость, они готовы подчиняться, встают на колени, склоняют головы. Они не знают ничего ни о справедливости, ни о воздаянии. Уинки – безумцы, злые безумцы. И я говорю вам, братья, мы никогда не сдадимся им в плен, мы умрем в битве. Мы будем убивать мужчин, а женщин и детей будем брать живыми. Их женщины станут нашими чиньюрами, а детей, если уинки захотят, будем выменивать на лошадей. Это будет справедливо. Мы будем тихи и быстры, как рыбы, чтобы они не догадывались, как мы близко. Мы будем заставать их врасплох и нападать, когда они меньше всего этого ожидают. Мы будем терпеливыми охотниками. Нам предстоит долгая борьба. Готовьтесь.

Пока молодой вождь Лаутаро посвящает дни военной стратегии, а ночи – жарким объятиям с Гуакольдой в лесу, племена выбирают себе военачальников, которые будут командовать эскадронами и в свою очередь подчиняться приказам ньидольтоки, главного токи, Лаутаро. В чаще леса дни теплы, но как только наступает ночь, становится холодно. Состязания начались неделями раньше, кандидаты уже начали сражаться, и выявились фавориты. Только самые сильные и выносливые, с самым твердым характером и волей могут претендовать на звание токи. Один из самых крепких выходит в центр круга. «Инче Кауполикан!» – называет он свое имя. Он наг, только короткая повязка прикрывает ему промежность, но на руках и на лбу у него повязаны ленты, указывающие на его статус. Два дюжих молодца подходят к толстому стволу дерева, приготовленному заранее, и с трудом поднимают его, чтобы присутствующие могли оценить его вес, а затем осторожно кладут его на сильные плечи Кауполикана. Под огромным весом он сгибается в поясе и коленях, и какое-то мгновение кажется, что он сейчас упадет, но он тут же выпрямляется. Все мускулы напряжены, тело блестит от пота, вены на шее вздуваются так, будто сейчас разорвутся. Хриплый крик вырывается у зрителей, когда Кауполикан начинает медленно, маленькими шагами идти, распределяя силы, чтобы их хватило на предстоящие часы. Он должен победить других, столь же сильных, как и он. Единственное его преимущество перед ними – твердая решимость умереть на этом состязании, но не уступить первого места. Он хочет вести свой народ в битву, хочет, чтобы его имя осталось в памяти, хочет детей от Фресии, девушки, которую он выбрал, и чтобы эти дети гордились тем, какая кровь течет в их жилах. Он кладет ствол на затылок, поддерживая груз плечами и руками. Острая кора дерева рвет ему кожу, и несколько тонких струек крови появляются на его широкой спине. Он полной грудью вдыхает острые запахи леса, чувствует прохладу ветра и росы. Черные глаза Фресии, которая станет его женой, если он выйдет победителем из этого испытания, смотрят прямо в его глаза, без тени удивления или сострадания, но влюбленно. Этим взглядом она требует от него триумфа: она желает его, но выйдет замуж только за лучшего. В ее волосах сияет красный цветок лапажерии, цветок лесов, растущий на высоких деревьях, капля крови Матери-Земли, подарок Кауполикана, который взобрался на самое высокое дерево, чтобы добыть цветок для нее.

Воин ходит кругами с тяжестью всего мира на плечах и говорит: «Мы – сон Земли, мы ей снимся. На звездах тоже живут снящиеся кому-то существа, полные собственных чудес. Мы – сны внутри других снов. Мы – мужья природы. Мы приветствуем мать нашу Святую Землю и воспеваем ее языком араукарий и канело, черешен и кондоров. Пусть цветущие ветры донесут до нас голоса предков, чтобы взгляд наш окреп. Старики говорят, что пришло время топора. Деды дедов наших смотрят на нас и поддерживают нашу руку. Настал час сражения. Мы умрем. Жизнь и смерть – одно и то же…» Прерывистый голос воина часами произносит эту неустанную мольбу, а тяжелое бревно покачивается на его плечах. Воин призывает духов природы защитить их землю, их великие воды, их зори. Он призывает предков, чтобы они превратили в копья руки мужчин. Он призывает горных пум, чтобы они принесли силу и храбрость женщинам. Зрители устают, мокнут под нежным ночным моросящим дождем, кое-кто разводит небольшие костерки, кто-то жует жареные зерна маиса, другие засыпают, третьи уходят, но потом возвращаются, чтобы снова восхититься силой этого человека. Старая колдунья-мачи машет вокруг Кауполикана веточкой канело, смоченной в крови жертвенного животного, чтобы придать воину еще силы. Эта женщина боится, потому что прошлой ночью ей во сне явились змеелис, ньеру-филу, и змеепетух, пиуичен, и объявили ей, что в эту войну прольется столько крови, что вода Био-Био будет красной до скончания времен. Фресия подносит к пересохшим губам Кауполикана выдолбленную тыкву с водой. Он видит крепкие руки своей возлюбленной у себя на груди: они ощупывают его каменные мускулы, – но не чувствует их, как уже не чувствует ни боли, ни усталости. Он продолжает говорить в трансе, продолжает ходить во сне. Так протекают часы, целая ночь, занимается новый день, и свет проникает сквозь листья высоких деревьев. Фигура воина погружается в холодный туман, поднимающийся от земли, первые лучи солнца золотом омывают его тело, а он продолжает делать какие-то па, будто танцуя, по его спине продолжает течь кровь, слова продолжают звучать. «Сейчас уалан, священное время сбора плодов, когда Святая Мать дает нам пищу; время кедра и появления потомства у животных и у женщин; время появления сыновей и дочерей Нгенечена. Прежде чем наступит время отдыха, время холода и сна Матери-Земли, сюда придут уинки».

Его голос эхом отражается в горах. На поляну приходят воины из других племен, и она наполняется людьми. Круг, по которому ходит Кауполикан, сжимается. Теперь его подбадривают, мачи снова окропляет его свежей кровью, Фресия и другие женщины протирают его тело влажными кроличьими шкурками, дают воды, вкладывают в рот немного жеваной пищи, чтобы он сразу ее проглотил, не прерывая своей поэтической речи. Старые токи склоняются перед воином в знак уважения – они никогда не видели ничего подобного. Солнце нагревает землю, туман рассеивается, и воздух наполняется прозрачными бабочками. Над верхушками деревьев на фоне неба возвышается величественная фигура вулкана, из которого всегда поднимается струйка дыма. «Еще воды воину», – приказывает колдунья. Кауполикан, который уже давно выиграл состязание, не опускает ствол на землю, продолжает ходить и говорить. Солнце достигает зенита и начинает снижаться, пока не исчезает за деревьями, а он все не останавливается. За это время на поляне собрались тысячи мапуче, люди заполнили всю поляну и весь лес, но с гор продолжают спускаться все новые воины, звучат трутруки и барабаны, возвещая о подвиге всем четырем ветрам. Фресия не сводит глаз с Кауполикана, ее взгляд поддерживает и ведет его.

Наконец, когда уже темнеет, воин вздрагивает и снимает ствол дерева с головы. Он держит его в воздухе несколько мгновений, а потом откидывает далеко от себя. Теперь у Лаутаро есть заместитель. «Оооооооооом! Ооооооооооом!» Крик огромной волной прокатывается по лесу, эхом отдается в горах, проходит по всей Араукании и на расстоянии многих лиг достигает слуха уинок. «Ооооооооооооом!»

Вальдивии понадобился почти месяц, чтобы добраться до территории мапуче, и за это время его нога зажила достаточно, чтобы он мог иногда ехать верхом, хоть и давалось ему это непросто. Едва был поставлен лагерь, как начались ежедневные атаки со стороны противника. Мапуче вплавь преодолевали те самые реки, которые преграждали путь испанцам: из-за тяжести доспехов и снаряжения они не могли переправляться без лодок.

Пока одни индейцы с голой грудью шли навстречу псам, зная, что будут растерзаны заживо, но от этого не менее решительно выполняя свою миссию, другие обрушивались на испанцев. В таких стычках мапуче оставляли десятки погибших, а раненых забирали только тех, которые могли сами держаться на ногах. После каждой атаки индейцы исчезали в лесу раньше, чем солдаты могли организовать их преследование.

Вальдивия приказал, чтобы половина его небольшого войска несла караул, пока вторая половина отдыхает – сменами по шесть часов. Несмотря на налеты мапуче, губернатор со своими людьми продвигался вперед, побеждая в каждой стычке. Он все больше углублялся в Арауканию, не встречая многочисленных отрядов индейцев, а лишь отдельные небольшие группы, чьи внезапные и быстрые атаки утомляли солдат, но не могли их остановить, ведь они привыкли иметь дело с врагом иногда во сто раз более многочисленным. Единственным, кто проявлял беспокойство, был Мичималонко, потому что он знал, с кем придется столкнуться очень скоро.