Текст книги "Любовь и Тьма"

Автор книги: Исабель Альенде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

– Кто же будет все это гладить, мама, когда я выйду замуж? – жалобно спрашивала Ирэне, рассматривая кружева из Бельгии, шелк из Японии, нитки из Ирландии, шерсть из Шотландии и другие неосязаемые на ощупь ткани, привезенные из дальних стран.

За время службы Густаво получал назначения в провинциальные гарнизоны, но по мере возможности вырывался в столицу, чтобы увидеться с Ирэне. В такие дни она с Франсиско не встречалась, даже если в журнале их ждала срочная работа. Она пропадала в полутьме дискотеки, где танцевала со своим женихом, ходила в театр или гуляла с ним под руку, или они скрывались в уединенных отелях, где утоляли свою страсть. Это очень мучило Франсиско: он закрывался у себя в комнате и слушал любимые симфонии, погружаясь в сладкий омут своей грусти. Однажды он не сдержался и глупо спросил у Ирэне, насколько она близка с Женихом Смерти. «Неужели ты думаешь, что я в моем возрасте – девственница?» – ответила она, не оставив ему даже успокоительного сомнения. Вскоре Густаво Моранте был командирован на несколько месяцев в Панаму в одну из офицерских академий. Его контакты с Ирэне ограничивались страстными письмами, международными телефонными переговорами и посылаемыми с военными самолетами подарками. Так или иначе, но всемогущий призрак упрямого любовника оказался причиной того, что Франсиско в одну из ночей спал с Ирэне как брат с сестрой. Когда он вспоминал об этом, то хлопал себя по лбу, удивляясь собственному поведению.

Однажды, чтобы подготовить репортаж, им пришлось остаться в издательстве. Нужно было обработать материал к утру следующего дня. Часы летели: они и не заметили, как остальные сотрудники ушли, и во всех кабинетах погас свет. Они вышли из редакции, чтобы купить бутылку вина и что-нибудь на ужин. Поскольку им нравилось работать под музыку, включили магнитофон с записью какого-то концерта; так, под звуки флейты и скрипок, шло время, о котором они просто забыли. Работа была закончена очень поздно, и только тогда через окно на них нахлынули безмолвие и тьма ночи. Город не подавал ни единого признака жизни, казался опустевшим, брошенным в результате какой-то катастрофы, стершей следы человека на земле, словно в научно-фантастической повести. Даже воздух казался тусклым и неподвижным.

– Комендантский час, – вырвалось у них одновременно.

Они почувствовали себя в западне: в это время движение по улицам запрещалось. Франсиско поблагодарил судьбу за то, что ему было позволено еще побыть с Ирэне. Она подумала, что мать и Роса беспокоятся, и позвонила домой, чтобы объяснить им ситуацию. Они допили вино, два раза прослушали концерт, переговорили о тысяче вещей и уже валились с ног от усталости; она предложила отдохнуть на диване.

Туалетная комната на шестом этаже издательства представляла из себя просторное помещение многоцелевого назначения: она служила гардеробной для переодевания моделей, гримерной – здесь висело огромное, с хорошей подсветкой зеркало – и даже кафетерием, благодаря небольшой плите, где можно было вскипятить воду. Это было единственное укромное место для непринужденного общения. В углу стоял диван, забытый с достопамятных времен, обтянутый красной парчой. Он был внушительных размеров, со множеством прорех, откуда виднелись ржавые пружины, издававшие неблагозвучный скрип, не вязавшийся с его помпезным видом конца прошлого века. Его использовали в особых случаях при мигрени, для оплакивания несчастной любви и других, меньших неприятностей или попросту для отдыха, когда рабочая нагрузка становилась слишком тяжелой. Здесь из-за неудачного аборта чуть было не истекла кровью одна из секретарш, здесь признавались друг другу в любви ассистенты Марио, и здесь же он их застал без штанов на выцветшей красной парче. На этот диван и легли, укрывшись каждый своим пальто, Ирэне и Франсиско. Она тут же уснула, а он, обуреваемый противоречивыми чувствами, не заснул до утра Ему не хотелось авантюрной связи с женщиной из другого мира, которая, вне всякого сомнения, перевернет его жизнь. Но его неудержимо тянуло к ней, в ее присутствии его чувства обострялись, а душа наполнялась радостью. Ирэне и смешила его, и очаровывала За ее переменчивостью, наивностью, простодушием скрывалась чистая душа – будто сердцевина плода ожидающего срока созревания. Он думал также о Густаво Моранте и о его роли в судьбе Ирэне. Франсиско боялся, что девушка оттолкнет его, и ему не хотелось подвергать опасности их дружбу. Однажды сказанные слова не могут стереться из памяти. Позже, возвращаясь в воспоминаниях к своим чувствам, испытанным им в ту незабываемую ночь, он пришел к выводу, что не осмелился заявить о своей любви потому, что Ирэне не разделяла его чувства. Она спокойно уснула в его объятиях ей и в голову не пришло, что Франсиско испытывает такое глубокое волнение. Она дышала их дружбой словно свежим воздухом, но без тени влюбленности, и он решил оставить все как есть, в ожидании, что любовь овладеет ею так же ненавязчиво, как и им. Он ощущал ее свернувшееся на диване тело, ее безмятежное сонное дыхание и темное кружево длинных волос, покрывавшее лицо и плечи. Он боялся пошевелиться, стараясь даже дышать незаметно, чтобы она не догадалась об охватившем его невероятном возбуждении. С одной стороны, он уже сожалел об этом молчаливом договоре братства, уже несколько месяцев связывавшем ему руки, – ему отчаянно хотелось обладать ей, но с другой стороны, он понимал, что должен сдерживать свои порывы, чтобы не отойти от того, что было главным в его теперешней жизни. Измученный напряжением и желанием, – мечтая, однако, чтобы это мгновение длилось вечно, – он лежал с нею рядом, пока не послышались первые уличные звуки и не загорелась в окнах утренняя заря. Ирэне проснулась внезапно и сначала не поняла, где она, но потом резко поднялась и, ополоснув лицо холодной водой, поспешила домой, забыв об осиротевшем Франсиско. С этого дня она рассказывала налево и направо всем, кто хотел слушать, что они спали вместе, однако в переносном смысле слова; к сожалению, как полагал Франсиско, действительности это не соответствовало.

В воскресенье рассветное небо было залито нестерпимым светом, воздух струился зыбкий и густой, словно лето уже не за горами. Прогресс не коснулся убоя скота: свиней закалывали тем же способом, что и в древние языческие времена Ирэне все это казалось очень живописным: ей даже не доводилось видеть, как сворачивают голову курице, и вряд ли она представляла себе свинку в ее естественном состоянии. Собираясь написать репортаж для журнала, она настолько загорелась новой идеей, что о Еванхелине и ее бурных припадках не упомянула ни словом, словно просто забыла об этом. А Франсиско казалось, что они едут по незнакомой местности. За эту неделю весна окончательно вошла в свои права поля покрылись плотным зеленым ковром, расцвели акации – издалека казалось, что эти чудесные деревья облеплены пчелами, а вблизи от аромата их желтых соцветий кружилась голова, – кусты боярышника и ежевики заполнили птицы, а воздух дрожал от гудения насекомых Когда они подъехали к дому семьи Ранкилео, там уже все хлопотали. Хозяева и гости суетились у большого костра, по двору, смеясь и кашляя от дыма носилась с криками детвора, а собаки, чувствуя, что им перепадет от пиршества потрохов, стояли начеку у котлов в радостном и нетерпеливом ожидании. Семья Ранкилео встретила прибывших вежливо, но от внимания Ирэне не ускользнула тень грусти на их лицах Под внешним сердечным радушием скрывалась тревога, однако уже не было времени выяснить ее причину или поделиться своими наблюдениями с Франсиско: уже волокли на убой свинью. Это было крупное животное, откормленное специально для семьи, – остальные продавались на рынке.

Через несколько дней после рождения специалист обычно осматривает поросят и отбирает того, у которого нет в горле гнойничков, что гарантирует хорошее качество мяса В отличие от других поросят, питающихся отходами, этого откармливают зерном и зеленой массой. Его держат отдельно, не давая двигаться: так он ждет своей судьбы, обрастая толстым слоем жира и нежным мясом.

Покачиваясь на своих коротких ножках обреченного на заклание, кабан, ослепнув от яркого света и оглохнув от страха, впервые прошел отделявшие его свинарник от жертвенного алтаря двести метров. Увидев кабана, Ирэне не могла даже представить себе, как можно умертвить эту мясную громаду, равную по весу трем мужчинам богатырского телосложения.

На стоящие у костра две бочки были положены толстые доски – получилось нечто, похожее на настил. Когда кабана подвели, Иполито Ранкилео подошел к нему, замахнулся топором и нанес ему резкий удар в лоб обухом. Оглушенный кабан рухнул на землю, но этого оказалось недостаточно: его пронзительный рев отозвался резким эхом в горах, вызвав остервенелый лай захлебывавшихся от нетерпения собак. Несколько мужчин связали ему ноги и с трудом подвесили над настилом. Теперь за дело взялся специалист. Это был мужчина с врожденным даром умерщвлять, – женщины почти полностью лишены этого редкого свойства Одним движением он должен поразить жертву прямо в сердце, и не из-за знания анатомии, а благодаря безошибочной интуиции палача Для того чтобы заколоть животное, он проделал неблизкое путешествие – его пригласили специально, – в противном случае, без сноровки, крик агонизирующего кабана может изрядно попортить нервы всей округе. Подобно ацтекскому жрецу,[40]40
  …ацтекский жрец. – Ацтеки – самый многочисленный индейский народ Мексики. В XIV—начале XVI в. на территории Мексики существовало Царство ацтеков с центром в городе Теночтитлан (современный Мехико). Ацтекские жрецы приносили человеческие жертвы богам.


[Закрыть] взяв в обе руки огромный нож с остро отточенным стальным лезвием и костяной рукоятью, мужчина вонзил его кабану в шею и безошибочно направил в средоточие жизни. Кабан отчаянно завизжал, и хлынувшая из раны струя горячей крови обрызгала всех, кто стоял рядом; вскоре на земле появилась кровавая лужа, которую принялись лакать собаки. Дигна подставила под струю ведро, и оно быстро наполнилось. В воздухе плавал сладковатый запах крови и страха.

Тут Франсиско обнаружил, что Ирэне нет рядом, и, поискав взглядом, увидел, что она без чувств лежит на земле. Остальные тоже увидели ее: обморок вызвал у них смех Наклонившись, он потряс ее, стараясь, чтобы она открыла глаза «Я хочу уйти отсюда», – просительно, едва слышно прошептала она, но друг уговорил ее остаться до конца Ведь для этого они сюда и приехали. Он посоветовал ей учиться держать себя в руках или сменить профессию, а то подобные проколы могут превратиться в привычку, и напомнил ей колдовской дом, где достаточно было скрипа двери, чтобы она, побледнев, как покойница, упала в обморок прямо в его объятия. Так он подшучивал над ней, пока не смолк стон животного, и, узнав, что кабан наконец мертв, она встала на ноги.

Работа продолжалась. Тушу обдали кипятком и металлической пластинкой со шкуры соскребли щетину: кожа стала лоснящейся, розовой и чистой, как у новорожденного; затем сделали глубокий надрез и принялись извлекать внутренности и вырезать сало под зачарованными взглядами детей, а также собак, чьи морды были влажными от крови. Промыв в оросительной канаве многометровые кишки, женщины затем нафаршировали их – так делается кровяная колбаса, – а из котла с бульоном зачерпнули большую чашку и преподнесли Ирэне для восстановления сил. При виде этого вампирского варева, где плавали темные сгустки, девушка смутилась, но, не желая обидеть хозяев, выпила его. Бульон оказался восхитительным, с явными лечебными свойствами: в считанные минуты у нее на щеках вновь заиграл румянец и вернулось хорошее настроение. В оставшееся время, пока в больших жестяных банках вытапливался жир, они с Франциско делали снимки, ели и прямо из кувшина пили вино. Куски жареного сала извлекали из жира большими шумовками и подавали с хлебом. Печень и сердце тоже были зажарены и поднесены гостям. К вечеру все стали клевать носом: мужчины – от спиртного, женщины – от усталости, дети – из-за одолевавшего их сна, а собаки – впервые в жизни – от сытости. Только тогда Ирэне и Франсиско вспомнили: за весь день Еванхелина так и не появилась.

– А куда подевалась Еванхелина? – спросили они у Дигны Ранкилео; та, не ответив, опустила голову.

Почувствовав, что произошло что-то необычное, Ирэне спросила:

– Как зовут вашего сына-гвардейца?

– Праделио дель Кармен Ранкилео, – ответила мать, и чашка в ее руках задрожала.

Мягко взяв женщину за руку, Ирэне повела ее в дальний уголок двора который в это время уже утопал в густой вечерней тени; Франсиско хотел было двинуться вслед за ними, но Ирэне, уверенная, что только наедине ей удастся поговорить с Дигной по душам, жестом остановила его. Они сели на соломенные стулья. В слабом свете сумерек взгляду Дигны Ранкилео предстала бледная девушка с большими странными глазами, подведенными черным карандашом, и растрепанными от ветра волосами; на ней был наряд, модный в достопамятные времена, а на запястьях позвякивали браслеты из стеклянных бусинок. Дигна Ранкилео понимала: несмотря на огромную пропасть, казалось, разделявшую их, она может ей довериться – ведь по сути они сестры, каковыми и являются, в конечном счете, все женщины.

В прошлое воскресенье, ночью, когда в доме все спали, вернулся лейтенант Хуан де Диос Рамирес и его помощник – тот, кто засветил пленку у Франсиско.

– Это сержант Фаустино Ривера – сын моего кума Мануэля Риверы – того, что с заячьей губой, – пояснила Дигна Ирэне.

Отгоняя собак, Ривера остался за порогом, а лейтенант, размахивая оружием и не скупясь на угрозы, вломился в спальню, пиная ногами мебель. Он выстроил вдоль стены всю семью, еще не пришедшую в себя после прерванного сна, а потом схватил Еванхелину и потащил ее к джипу. Когда девочку заталкивали в машину, фары выхватили из темноты ее трепещущую белую юбку, и это было последнее, что увидели ее родители. Некоторое время еще слышны были ее крики: она звала отца и мать. С тяжелым сердцем дождались рассвета и с первыми петухами запрягли лошадей и отправились в штаб части. Через длинный вестибюль они прошли к дежурному капралу; тот им сообщил, что их дочь ночью была в камере, а рано утром ее отпустили на свободу. Когда они спросили о Праделио, то узнали, что он переведен в другое место службы.

– С тех пор нам ничего не известно ни о нашей девочке, ни о Праделио, – сказала мать. Обходя дом за домом в округе, они искали Еванхелину в селе, останавливали автобусы прямо на шоссе, спрашивая, не видел ли ее кто-нибудь из водителей, расспрашивали протестантского пастора и католического падре, знахаря и повивальную бабку – всех, кто попадался на пути, но никто не мог помочь им ее найти. Они исходили всю округу, начиная с реки и кончая вершинами гор, – но нигде ее не было; ветер носил ее имя по ущельям и дорогам, и пятью днями позднее, после бесполезных поисков, они поняли: девочка погибла, став жертвой насилия. Тогда они оделись в траур и отправились к Флоресам, чтобы сообщить им эту печальную новость. Их душил стыд: в семье Еванхелина не знала ничего, кроме невзгод, и, видимо, было бы лучше, если бы ее воспитывала родная мать.

– Не говорите так, кума, – возразила сеньора Флорес. – Разве вы не видите: беда спуску не дает никому. Вспомните-ка, несколько лет тому назад я потеряла мужа и четырех моих сыновей: их забрали, отняли у меня точь-в-точь как и Еванхелину. Такова ее судьба, кума Не вы виноваты, а я: ведь в моих жилах течет кровь невезения.

Стоя за стулом своей приемной матери, крепкотелая и пышущая здоровьем пятнадцатилетняя Еванхелина Флорес слушала разговор двух женщин. У нее было спокойное и смуглое, как у Дигны Ранкилео, лицо, такие же квадратные, как у нее, руки и широкие бедра, но девочка не испытывала к ней дочерних чувств: ее колыбель качали другие руки и вскормила другая грудь. Однако она почему-то догадывалась, что исчезнувшая девочка приходилась ей больше, чем сестрой, – это была она сама, но другая, ее жизнь, но прожитая другой, и если Еванхелину Ранкилео постигла смерть, то, по-видимому, это была ее смерть. Быть может, в этот миг озарения она приняла на себя то бремя, которое позднее понесет в поисках справедливости по всему свету.

Все это Дигна рассказала Ирэне, и когда рассказ был закончен, последние искры очага уже погасли, а по горизонту распласталась ночь. Пора было уезжать. Ирэне Бельтран пообещала поискать ее дочь в городе, оставив Дигне свой адрес, чтобы та могла связаться с ней, если вдруг станет что-нибудь известно. Расставаясь, они обнялись.

В этот вечер Франсиско заметил в глазах девушки нечто новое: в них не было всегдашнего удивления и ликования. Ее глаза погрустнели и потемнели, став похожими на жухлые листья эвкалипта Тут его осенила догадка она теряет свою наивность, и уже ничто не сможет помешать ей узнать правду.

Ирэне и Франсиско обошли все соответствующие места, спрашивая о Еванхелине Ранкилео скорее из упорства, чем на что-то надеясь. В таких хождениях они были не одиноки. Вместе со многими другими, знавшими лучше, чем они, этот путь на Голгофу и помогавшими им советами, Ирэне Бельтран и Франсиско Леаль побывали в лагерях для содержания заключенных, камерах предварительного заключения в полицейских участках, в закрытом отделении психиатрической больницы, куда поступали уже только замученные до полусмерти узники в смирительных рубашках и куда имели доступ лишь врачи службы безопасности. И тут, как и везде, где сосредотачиваются страдания, существовала человеческая солидарность, как живительный бальзам помогавшая людям превозмочь несчастье.

– А вы, сеньора, кого ищете? – спросила Ирэне стоявшую в очереди женщину.

– Никого, доченька Три года я искала мужа, но сейчас знаю, что почил он в мире.

– Зачем же вы тогда приходите сюда?

– Помогаю подруге, – ответила та, показывая на другую женщину.

Эти женщины познакомились несколько лет назад; вместе обошли все возможные места, стучась во все двери, умоляя чиновников и умасливая взятками солдат. Одной из них повезло: по крайней мере, она узнала, что уже ничем не может помочь своему мужу, – другая продолжала свои странствия. Как же оставить ее одну? А кроме того, вошло в привычку – ждать и терпеть унижения, говорила она, ее жизнь состояла из часов свиданий и казенных бланков. Она знала, как связаться с заключенными и как добиться свидания.

– Еванхелина Ранкилео Санчес, пятнадцать лет, арестована в Лос-Рискосе и увезена на допрос, больше о ней ничего неизвестно.

– Не ищите ее больше. Скорее всего ее прибили.

– Езжайте в Министерство обороны: там появились новые списки.

– Приходите на следующей неделе в это же время.

– В пять – смена дежурства, спросите Антонио, он добрый, может, он что-нибудь знает.

– Вам лучше начать с морга: меньше времени потеряете.

У Хосе Леаля был в таких делах опыт: он тратил много сил на подобные хождения. Используя свои врачебные связи, он помог им попасть в такие места, куда они сами никогда бы не попали. Он привел их в морг – старое, серое, заброшенное, зловещего вида здание – как раз для хранения трупов. Сюда попадали нищие мертвецы, неопознанные трупы из больниц, убитые или пристреленные в пьяных драках, жертвы дорожных происшествий, а в последние годы начали поступать трупы мужчин и женщин со связанными колючей проволокой руками и ногами, с обрубленными пальцами и с лицами, обожженными газовой горелкой или обезображенными побоями настолько, что опознать их было невозможно: их путь завершался в безымянной могиле 29-го сектора общего кладбища Пропускали туда только по разрешению военного командования, но Хосе здесь бывал часто, и служащие его знали. Его работа в канцелярии викария заключалась в розыске без вести пропавших. В то время как адвокаты-добровольцы пытались безуспешно найти легальные средства их защиты, в случае, если они оставались в живых, Хосе Леаль и другие священнослужители с фотографиями в руках выполняли, что называется, бюрократическую процедуру смерти, осматривая трупы и стараясь их опознать. Изредка удавалось отыскивать и живых, но, в основном, уповая на Божью помощь, священники надеялись, что им удастся найти хоть какие-нибудь останки и передать их семьям для погребения.

Предупрежденный братом о том, что предстоит увидеть в морге, Франсиско настойчиво просил Ирэне не входить с ним в помещение, но, движимая стремлением узнать правду, она решительно воспротивилась: именно правда заставила девушку перешагнуть порог. Работая в больницах и сумасшедших домах, Франсиско приходилось сталкиваться с леденящими сердце жуткими картинами, это закалило его и сделало выносливым. Однако, когда он вышел из морга, ему было не по себе, и это состояние еще долго не проходило; можно было представить, каково пришлось его подруге. Холодильные камеры не вмещали такого количества тел: когда не хватало места на столах, их складывали в подвалах, предназначавшихся ранее для других целей. Воздух был пропитан формальдегидом[41]41
  …формальдегид (муравьиный альдегид) – бесцветный газ с острым резким запахом. Используется, в частности, как дезинфицирующее средство.


[Закрыть] и влажностью. Стены просторных грязных помещений были в пятнах, освещения не было. Только кое-где одинокая лампочка освещала коридоры, обшарпанные служебные помещения и вместительные хранилища Всюду царило отчаяние, а работавшие здесь люди, за целый день исчерпав свою способность к состраданию, становились безразличными. В силу своих обязанностей они имели дело со смертью как с обычным товаром; соседство со смертью было столь тесным, что они забывали о жизни. Франсиско и Ирэне видели, как служащие жевали бутерброды, разложив их прямо на операционных столах, предназначенных для вскрытия, или, безразличные к вспученным останкам человеческой плоти, слушали по радио спортивные передачи, или играли в карты в подвальных хранилищах, где складывались поступившие за день трупы.

Глядя только на женщин – их было немного, и все без одежды, – они осматривали отсек за отсеком. Франсиско чувствовал тошноту, и, сжимая руку Ирэне, ощущал, что ее бьет дрожь. Потрясенная, застывшими, широко раскрытыми глазами на побледневшем лице, она безмолвно, словно заледенев, скользила, как в нескончаемом кошмарном сне, будто паря в этой зловонной дымке. Ее сознание отказывалось воспринимать адские видения, и даже самое буйное воображение было не способно представить глубину этого ужаса.

Франсиско не отступал перед проявлениями насилия – это было одно из звеньев в длинной цепи подпольной работы – и он был прекрасно осведомлен об обратной стороне диктатуры. Никто не подозревал о том, что он помогает укрывать людей, добывает из тайных источников информацию и деньги, записывает имена и даты и собирает для отсылки за рубеж улики на случай, если кто-нибудь решит обо всем этом написать. Однако репрессии пока обходили его стороной: постоянно балансируя на краю пропасти, ему удавалось, только касаясь их, проскользнуть мимо. Однажды его случайно схватили и остригли наголо. Как-то, возвращаясь из своей консультации – в то время Франсиско еще работал психологом, – он столкнулся с патрулем, останавливающим всех подряд. Подумав, что это обычная проверка документов, он протянул свои, но цепкие, как клешни, руки схватили его и стащили с мотоцикла; ствол автомата уперся в грудь:

– Слезай, пидор!

В этой переделке он оказался не один – двое мальчишек школьного возраста стояли на коленях прямо на земле, – ему велели опуститься рядом. Два солдата направили на него оружие, а еще один, схватив за волосы, быстро обрил их Прошли годы, но всякий раз, когда он вспоминал этот случай, на него накатывало острое ощущение беспомощности и гнева, хотя он и понимал: это не идет ни в какое сравнение с тем, что случилось пережить другим. Он попытался объясниться с солдатами, но получил удар прикладом в спину и несколько порезов при стрижке. В тот вечер, униженный, как никогда, он вернулся домой вне себя от бешенства.

– Я предупреждала тебя, сынок, что они стригут волосы, – плача, говорила мать.

– С этой минуты, Франсиско, начинай снова отращивать гриву: нужно сопротивляться всеми возможными способами, – гневно прошамкал отец, забыв о том, что сам не признавал длинные волосы у мужчин. Так Франсиско и сделал, будучи уверен, что его снова обкорнают, но новый приказ противоположного содержания оставил длинноволосых в покое.

До сих пор Ирэне Бельтран жила в святом неведении, но не из-за беспечности или ограниченности, а в силу того, что это считалось в ее среде нормой. Как ее мать и многие другие, принадлежавшие к ее общественному классу, она укрывалась в упорядочном и спокойном мире богатого квартала состоящем из великолепных курортов, лыжных трасс и летнего отдыха в деревне. Очевидное, если оно не соответствовало норме, отвергалось как ошибочное: такова была суть воспитания Ирэне. Однажды ей довелось увидеть, как остановился автомобиль, из него выскочили несколько человек, набросились на прохожего и затолкали его в машину; порой издалека до нее доносился запах дыма от костров, где сжигались запрещенные книги; однажды в мутных водах канала она увидела нечто похожее, как ей показалось, на человеческое тело. Порой по ночам до ее слуха долетали шаги патрулей и шум вертолетов в небе. Как-то раз, пытаясь помочь, она наклонилась над потерявшим сознание от голода человеком. Смерч ненависти ходил вокруг, не задевая ее, – она была защищена высокой стеной, отгородившей мир, где она росла; однако она была человеком тонкого восприятия, и, решив пойти в морг, девушка сделала важный шаг, который перевернул ее жизнь. До этого дня она никогда близко не видела покойника, тут же их было столько, что хватило бы на все страшные сны. Ирэне остановилась у огромной полости холодильной камеры: ее внимание привлекла светловолосая девушка, висевшая на крюке рядом с другими. Издали она была похожа на Еванхелину Ранкилео, но вблизи оказалось, что это не она В ужасе она обратила внимание на глубокие порезы на теле, обожженное лицо и отрубленные руки.

– Не смотри на нее, это не Еванхелина, – сказал ей Франсиско, уводя Ирэне в сторону, потом взял за плечи и повел к двери; так же как и она, он чувствовал себя разбитым и опустошенным.

Они были в морге всего полчаса, но Ирэне Бельтран вышла оттуда другим человеком, в ее душе что-то сломалось. Еще до того, как она заговорила, Франсиско догадался об этом и стал мучительно думать, как утешить ее. Усадив ее на мотоцикл, он на полной скорости понесся по направлению к холмам.

Они частенько заглядывали сюда перекусить. Обед на свежем воздухе прекращал их споры, и, когда приносили счет, оба уже молча наслаждались великолепием окружавшего ресторан парка Иногда они заезжали к Ирэне, чтобы взять с собой Клео. Девушка опасалась, что жизнь среди дряхлых стариков и скитание по дорожкам дома престарелых доведут собаку до утраты инстинктов, поэтому ей будет полезно побегать. Сначала, в первые поездки, бедное животное, прижав уши и вытаращив глаза, обмирало от страха, зажатое на мотоцикле между ними двумя, но со временем собака привыкла и приходила в восторг от шума любого мотора.

Это было беспородное существо пестрого окраса, наделенное живостью и сообразительностью, доставшимися по наследству от его неблагородных предков. Собака служила хозяйке со спокойной преданностью. Восседавшее на мотоцикле грио походило на какую-то ярмарочную потешную труппу: Ирэне, с развевающимися на ветру, как крылья мельницы, юбкой, шалью с бахромой и длинными волосами, в центре – собака, и затем Франсиско, старавшийся удержать в равновесии корзину с едой.

Попасть в этот вклинившийся в центр города огромный естественный парк было легко, но посещали его мало: многие даже не подозревали о его существовании. Франсиско чувствовал себя здесь полноправным хозяином – он приходил сюда, когда снимал пейзажи; летом – покатые, с пересохшей землей холмы, осенью – облитые золотом коричные деревья[42]42
  …коричные деревья – деревья семейства лавровых. Культивируются в тропиках (в том числе в Южной Америке).


[Закрыть] и могучие дубы, где жили белки, зимой – бесконечное безмолвие оголенных ветвей. Весной расцвеченный тысячами оттенков зелени парк трепетал, пробуждаясь от гула роящихся в цветах мириадов насекомых; его родники набухали влагой, корни растений готовились дать жизнь, и живительные соки наполняли скрытые вены природы.

Они прошли по мостику через маленькую речку и стали подниматься по извилистой дороге, усаженной экзотическими растениями. Чем выше они поднимались, тем гуще становились заросли кустарника, а тропинки совсем пропали; появились нежные березки с первыми листочками и вечнозеленые кряжистые сосны, стройные эвкалипты и красные буки. Утренняя роса испарялась в горниле полуденного зноя: над землей висела дымка, похожая на вуаль. Оказавшись на вершине, они почувствовали себя единственными обитателями этого блаженного края. Они знали укромные уголки и умели отыскать такие места, откуда город лежал перед ними как на ладони. Иной раз, когда внизу собирался туман, подножие горы терялось в густой пене, и тогда им чудилось, что они оказались на острове, словно бы осыпанном мукой. В ясные дни была хорошо видна бесконечная серебряная лента движущихся по улицам машин, – беспорядочный гул доносился до слуха, подобно рокоту далекой реки. Кое-где листва была невероятно густой, а аромат растений настолько сильным, что вызывал у них головокружение. Они никого не посвящали в эти восхождения на гору, словно это была важная тайна Не сговариваясь, желая ее сохранить, они никогда об этом не упоминали.

Выйдя из морга, Франсиско подумал, что только густая растительность парка, влажное дыхание земли и аромат прелых листьев способны отвлечь его подругу от молчаливого зова загубленных. Приведя ее на вершину, он нашел уединенный тенистый уголок. Они уселись под ивой у ручья, который струился вниз, беззаботно огибая камни. Ветви дерева опускались, создавая шатер из листьев. Прислонившись к узловатому стволу, они застыли в молчании; они не касались друг друга, но охватившие их чувства настолько сблизили их, что им вдруг показалось, будто они очутились в едином чреве. Подавленные, погруженные в свои мысли, они находили друг в друге утешение и поддержку. Бег времени, южный бриз, шум воды, щебет желтых птиц и запахи земли медленно возвращали их к реальности.

– Надо бы вернуться в редакцию, – выдавила наконец Ирэне.

– Надо.

Однако с места они не двинулись. Она сорвала несколько стебельков и надкусила их, чтобы выдавить сок. Ирэне посмотрела на своего друга, и он утонул в омуте ее зрачков. Не отдавая себе отчета, Франсиско привлек ее к себе и потянулся к ее губам. Это был целомудренный, робкий и легкий поцелуй, но он пронзил их нервы, словно мощный подземный толчок. Они вдруг ощутили друг друга так близко, как никогда, они сплели ладони, повинуясь охватившему их желанию близости, знакомому людям с тех пор, как стоит мир. Каждую клеточку тела охватил лихорадочный жар – неведомый им до сих пор или совершенно забытый, ведь память плоти хрупка Все вокруг исчезло, были только их слившиеся губы. Это был даже не поцелуй, скорее – знак ожидаемой и неизбежной близости, но оба знали – возможно, этот поцелуй они будут помнить до конца своих дней и только он оставит неизгладимый след в их воспоминаниях. Их пронзило предчувствие, что по прошествии лет они будут ясно помнить влажное и горячее прикосновение губ, запах свежей травы и смятенное состояние души. Поцелуй длился не более вздоха Когда Франсиско открыл глаза, девушка стояла обхватив себя руками, – ее силуэт четко вырисовывался на фоне бездонного неба. Охваченные страстью, оба прерывисто дышали, погруженные в собственные пространство и время. Потрясенный новым, захватившим его чувством к этой женщине, уже навсегда связанной с его судьбой, он не шевелился. Ему показалось, что он слышит тихий плач, и он понял, какая борьба шла в сердце Ирэне: она разрывалась между любовью, верностью и сомнением. Он сам заколебался между желанием обнять ее и боязнью проявить насилие над ее душой. Несколько долгих мгновений, показавшихся вечностью, они простояли не проронив ни слова. Повернувшись, Ирэне медленно подошла и опустилась на колени рядом с юношей. Он обнял ее за талию и вдохнул исходивший от блузки аромат, угадывая ее глубинное влечение к нему.