Текст книги "Позывные из ночи"
Автор книги: Исаак Бацер
Соавторы: Андрей Кликачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
Глава 3 СВОИ И ЧУЖИЕ
В один из ясных солнечных дней 1943 года Орлов вернулся из штаба в хорошем настроении.
– Ну, Тимофей, – сказал он своему другу Миккоеву, – собирай вещички. Отпуск нам с тобой выпал. Ты что, не доволен? – добавил Алексей, заметив, что его сообщение не слишком обрадовало товарища: Тимофей вдруг помрачнел, достал кисет и стал неторопливо скручивать цигарку.
– Чему радоваться? – закуривая, ответил Миккоев. – У тебя жена, детишки, какой ни на есть дом. А у меня что? Семья-то на оккупированной территории. Будто не знаешь… Только душу бередишь.
– Вот это ты зря! И не думал я тебе душу бередить. А про отпуск потому сказал, что предлагаю вместе со мной съездить. Будь спокоен: встретят как родного.
– Что ж, это мысль, – повеселел Миккоев. – Пожалуй, можно и съездить.
– Вот и хорошо!
И они отправились. За эти недолгие недели отпуска друзья многое повидали, они как бы окинули взглядом страну, по-военному строгую, но до слез родную, уже увидевшую где-то там, впереди, занимающуюся зарю победы.
Были за эти недели и радостные, и грустные впечатления. Но где бы ни находился Орлов, сидел ли вместе с другом за семейным столом, оглядывал ли через окно вагона бескрайние наши российские поля, – ни на минуту не покидали его воспоминания о пережитом. Он видел Заонежье, светлую воду полюбившегося озера, трудные дороги, что пройдены, видел спокойные глаза Бородкина, скупую улыбку Сюкалина, открытое лицо Саши Ржанского и понимал, что там, в заонежских лесах, оставил частицу своего сердца. Разведчик Орлов знал, что не будет ему покоя, пока не возвратится счастье в тихие деревни, где седая давность всегда так тесно сходилась с новью.
– Загостевались мы, пожалуй… – сказал ему как-то Миккоев.
– Твоя правда.
И за несколько дней до окончания отпуска оба вернулись в Беломорск.
…Самолет шел над самым лесом. Взглянув вниз, Орлов с удовлетворением подумал, что в этих местах он знает каждый кустик. И вот он снова идет на задание, которое предстоит выполнить в районе Липовиц. Надо создать новые надежные явки, выяснить судьбу людей, с которыми был связан прежде, собрать информацию о противнике. «Нужна такая явка, – сказал на прощание полковник, – которую мы могли бы использовать и зимой, как место пребывания наших людей».
Пора прыгать. Последнее прощание с пилотом. И вот уже выдернуто кольцо парашюта. Приземлился точно – на том самом болоте северо-восточнее деревни Липовицы, которое было выбрано еще там, в штабе. Так же благополучно совершил посадку и радист Павел Васильев.
Отстегнули парашюты и сразу же принялись маскировать следы своего приземления. Затем в течение трех дней устраивали свое «хозяйство» в лесу. Сообщили на Большую землю о благополучной высадке.
На четвертые сутки Орлов отправился в первую разведку. Перед уходом еще и еще раз с пристрастием осмотрел свой костюм: как будто ничего бросающегося в глаза. И все-таки проверить не мешает. На прощание сказал Васильеву:
– Значит, как договорились: твое дело связь.
– Эх, надоело в лесу отсиживаться, Алексей!
– Яков. По батюшке – Матвеевич и по фамилии Ефимов… А насчет отсиживания чего тебе объяснять. Сам лучше знаешь, чем радист должен заниматься. А придет твой час, так тогда хочешь не хочешь, а сражайся до последнего. Еще помни: коли схватят меня, действуй самостоятельно. Явки у тебя есть. А я их проверять иду. Одним словом, дай пять!
Разведчики обменялись крепким, рукопожатием, и Орлов вышел на едва приметную тропу. Васильев долго смотрел вслед товарищу, который быстро удалялся своей неторопливой, казалось бы, походкой.
Яков рассчитал так, чтобы к вечеру подойти к деревне Липовицы. Надеяться на сумрак здесь, в краю белых ночей, не приходилось. Поэтому действовать надо было с большой осторожностью. Выждав час-другой, он проник в деревню. Но оказалось, что здесь нет ни одного жителя. А еще минувшей зимой, когда он здесь штабишко разгромил, была она населенной. И Ржанские здесь одно время проживали. Теперь даже не у кого про них узнать. А явка нужна обязательно, без нее клин получается.
По-видимому, оккупанты выселили население не только с Большого Клименицкого острова, но и со всех прибрежных деревень Заонежья. Надо переносить базу в глубину территории. Необходимо поскорее связаться по радио с командованием и получить соответствующее разрешение.
Засветло разведчик подошел к деревне Леликозеро. Вскоре он убедился, что здесь есть жители. Из крайнего дома доносились какие-то непонятные глухие удары. Осторожно проник в сарай и там увидел женщину. Она энергично, ни на секунду не отрываясь от дела, толкла солому.
– Бог на помощь, хозяюшка!
– Ох, и божья помощь не впрок, с голоду дохнем. Видишь: солому толку для хлебушка. Мучицы-то едва видно нам достается.
– А хозяин где?
– На огороде.
– Нельзя ли позвать его?
– Сейчас.
На сарай поднялся еще крепкий человек лет шестидесяти. В его слегка косоватых глазах светились ум и искреннее расположение.
– Что ж, познакомимся, – заметил Орлов. – Яков Ефимов.
– Качанов Степан Иванович. – Он зорким взглядом оглядел разведчика. Будто в самую душу заглянул, а потом с нарочитой прямотой продолжал: – В Ламбасручье на барина работаю. Детишек трое. На ихние марки особо не разживешься. Вот какие дела наши.
Яков оценил эту прямоту и сразу почувствовал к нему расположение. Опустив руку во внутренний карман пиджака, извлек оттуда пачку «Казбека». В другом кармане был у него кисет с махоркой. Тот или другой вид курева он использовал исходя из ситуации.
– Закурим, – сказал разведчик, глядя прямо в глаза собеседнику. Он решил поговорить со Степаном Ивановичем начистоту.
– Таких давненько не видывали. А откуда ты будешь, добрый человек?
– Оттуда.
– Оттуда, значит… Тогда поговорим. Только не здесь.
– А почему не здесь?
– Да живет рядом Епифанов. С оккупантами его водой не разольешь. Как бы не донес. А вот мы с тобой в хлеву закроемся, в самый раз будет.
– В хлеву, так в хлеву…
Орлов прежде всего рассказал Качанову об успешном наступлении советских войск, развернувшемся на многих фронтах после разгрома немцев на Волге. И хотя прошло уже порядочно времени после уничтожения трехсоттысячной армии Паулюса, все, что сообщал Алексей, было для Качанова большой и радостной новостью. Он слушал, затаив дыхание. Временами Качанов рукой касался плеча Орлова и тоже полушепотом спрашивал:
– Всю армию немецкую, говоришь, уничтожили?
– Всю, старина, всю, а теперь наши уже под Курском бои ведут.
– Вот это да. А мы тут гадали зимой, отчего это щюцкоровцы перестали бахвалиться, что немцы на Волгу вышли? С осени-то они все говорили: «Сталинград немцы взяли и Москва скоро падет».
– Москва?! Руки коротки.
– А Ленинград-то как?
– И под Ленинградом немцу трепку дали. Зимой тоже. Блокада прорвана.
– Когда же к нам-то придет Красная Армия? Уж как ждем!
– И дождетесь. Скоро… Вот такие мои новости, Качанов. А теперь ты расскажи, как у вас тут? Наших ждете? Это хорошо, но и помогать нашим надо.
Качанов подробно рассказал разведчику, какова обстановка в районе, где имеются оккупационные гарнизоны, на кого из местных жителей можно положиться и кого следует опасаться.
– А не слышал ли ты часом, Степан Иванович, о судьбе Ржанских из Липовиц и Сюкалина Петра Захаровича из Вертилова?
– Чего не знаю, того не знаю. Разнесло людей, как осенние листья.
Возвращался на базу Ефимов в приподнятом настроении. Правда, для явки качановская изба не годится: деревня на бойком месте стоит. Отсюда до Ламбасручья рукой подать. В любой час ожидай беды. Поселиться бы надо в глухом месте, куда оккупанты пореже суются.
Крепко задумался Яков. Сам того не заметил, как в километре от Леликозера наткнулся на финского солдата. Тот сидел на камне: пригрелся на солнышке. У его ног лежал велосипед. В руках у солдата была винтовка. Но держал он ее неловко, как палку.
Уходить Якову было поздно: сидящий поднял голову.
– Руки вверх!.. – скомандовал разведчик, направив на солдата револьвер. Тот испуганно вскочил и молча поднял руки. У него было совсем юное лицо с широко раскрытыми голубыми глазами.
– Какого черта здесь сидишь? – не надеясь, что солдат поймет его, спросил Яков, в который раз мысленно проклиная себя за незнание финского языка.
– Господин начальник! Не стреляйте, – внезапно запричитал тот по-русски. – Я ездил в Великую Губу за пайком для начальства. Да устал. Вот и решил немного отдохнуть.
– Ладно, шагай в лес!
Разведчик обезоружил солдата, отвел его метров на сто пятьдесят от дороги в самую чащу. Здесь решил допросить подробнее. Такая удача не каждый день в руки дается. Пленный из штаба, да еще знающий русский язык.
– Ну, рассказывай о себе. Как звать, откуда, кто будешь? Из каких: белофинн или в холуях у них состоишь?
– Лугачев я. Павел. Мне 17 лет. Взяли меня в переводчики к начальнику полиции в Ламбасручье.
– Вот какая ты оказывается птица. К самому ламбасручейскому барину приписан.
– Нет, барин – сам по себе.
– Все они одним миром мазаны. А родом откуда?
– Из Шелтозерского района. Мать и сейчас там. А брат – танкист у красных.
– Вот-вот, а ты, значит, белый. Потому и поступлю я с тобой, предатель, по всем законам военного времени.
– Не убивайте меня, господин! Я не по своей воле при полиции состою.
– А потому, значит, что кишка тонка. Ну, выкладывай мне подробно все ламбасручейское начальство.
То, о чем Качанов ведал лишь понаслышке, Лугачев знал совершенно точно и в деталях. Он сообщил разведчику исчерпывающие данные о том, сколько солдат в ламбасручейском гарнизоне, и, пользуясь примитивной схемой, объяснил, в каком доме живет Пернанен, где квартируют полицейские и где размещены солдаты, какие здесь у оккупантов огневые точки, сколько людей охраняют штаб.
– Теперь о других деревнях рассказывай. Где имеются воинские подразделения, какие?
Яков только тогда прервал разговор, когда стало очевидно, что Лугачев выложил все, что знал. Вконец испуганный, тот выжидательно глядел на разведчика, прекрасно понимая, что в эти минуты решается его судьба.
«Что делать с ним? – размышлял Яков. – Если отпустить, может всю операцию сорвать. Науськает ищеек по нашему следу. А убивать мальца тоже не хочется».
Яков еще раз испытующе оглядел своего перепуганного собеседника, молча вынул из ножен длинный, обоюдоострый клинок. Лугачев зарыдал.
– Не убивайте меня, господин!
– Заладил, господин, господин. Какой я, к чертям собачьим, господин. Прошу без оскорблений. А вот как быть с тобой, честное слово, не знаю. – Яков достал из другого кармана банку мясных консервов, вскрыл ее ножом, протянул Лугачеву сухари и добавил:
– Давай-ка закусим. А то на голодный желудок голова плохо работает. Твои припасы трогать не будем, чтобы, если отпущу тебя, у господ полицейских подозрения не вызвать.
Закусывал, главным образом, сам Яков, ибо Лугачеву явно не лез кусок в горло. Покончив с банкой, разведчик аккуратно закопал ее в вырытую тем же ножом ямку.
– Вот что: пиши расписку. Мол, получил от советского разведчика Якова Ефимова триста марок за переданные ему сведения о финских воинских частях.
– Да зачем мне марки. Я и так!
– Пиши. Так. Теперь сосчитай. Деньги, хотя они и не рубли, счет любят.
Яков спрятал полученную от Лугачева расписку и сказал, глядя прямо в глаза вконец растерявшегося парня:
– Если предашь, эта расписка будет переслана финскому командованию, да и брату-танкисту сообщим, какой у него браток. А тебе такое задание: потолкайся подольше в штабе, приглядись, нет ли каких документов, ознакомься, запомни. И второе: постарайся разузнать о судьбе Ржанских и Сюкалиных, – и Яков подробно объяснил, о каких людях он ведет речь. – А встретимся вот где. По карте, небось, понимаешь? Так вот гляди. Как прибудешь сюда, располагайся и жди меня. Сколько надо, столько и жди. Сегодня, значит, десятое июня. А это… Это будет двенадцатого. Ясно? Шагай.
Лугачев ушел. А Яков мысленно подвел итог этому дню: не так уж плохо. Он полной грудью вдохнул свежего лесного воздуха, оглянулся по сторонам. Прикинув, что отсюда ему до базы далековато, Яков направился в соседнюю деревню, где решил заночевать. По словам Лугачева, там некого было опасаться.
В крайнем доме дверь ему открыла пожилая женщина. Она разбудила хозяина. Это был румяный с круглыми красноватыми глазами старик. Увидев незнакомца, он засуетился, забегал, всем своим видом выражая радость по поводу встречи с гостем. Весь он так и светился расположением. Сочные губы растягивались в улыбке, большие белые руки были в непрерывном движении. И только в глубине его глаз прятались беспокойные огоньки: сверкнут и исчезнут.
– Гость на порог – ставь чай да пирог, – сказал хозяин, назвавшийся Иваном Сергеевичем Лимоновым.
Уже за чаем на вопрос Орлова, как живется ему, Лимонов сказал не без гордости:
– Работаю старостой. Пятьсот марок платят. 300 из них штаб и 200 полиция. Да еще бондарное ремесло кормит. – Сообщая во всех деталях об источниках своих заработков, он испытующе поглядывал на незнакомца.
«Сразу видно – шельма старик, – решил Яков, мысленно проклиная себя за неосторожность. – Вот тебе и переночевал…»
Поблагодарив хозяина, он встал из-за стола.
– Ждут меня в Ламбасручье, – с подчеркнутым сожалением сказал Яков старику. – А то бы еще у вас чайком побаловался. Хорошо заварен чаек.
– А кто ждет вас, если не секретец?
– Какой секрет: сам Пернанен. Докладец для него есть. Срочный.
– Так может лошадку запрячь?
– Да нет, погода отличная, прогуляюсь.
Было уже темно, когда он простился с Лимоновым. Хозяин вызвался проводить Якова и шел с ним до перекрестка. Только убедившись, куда направился, гость, Лимонов засеменил к дому. А Яков для отвода глаз еще некоторое время шел в сторону Ламбасручья, затем свернул в лес и, всячески путая следы, отправился на свою базу.
Там его ожидал Васильев, немало переволновавшийся за время отсутствия товарища. С интересом выслушал он все новости. И вскоре в эфир ушли данные, столь необходимые нашему командованию. Одновременно Яков просил выяснить, где сейчас находится брат Лугачева. На связь вновь вышли через восемнадцать часов. Разведчикам была передана благодарность. Собранная ими информация представляла большой интерес. Ведь Ламбасручей был важной перевалочной базой противника и данные о ней оказались весьма кстати. О брате Лугачева Большая земля сообщила, что он действительно служит в танковых войсках. И хорошо служит. Действия Якова были одобрены. Ему посоветовали, соблюдая всяческую осторожность, не терять из виду Лугачева.
– Вот что, Павел, думаю, надо нам перебазироваться. Все-таки неспокойно у меня на сердце.
– Конечно, перебазируемся. Обязательно. И не только из-за этого Лимонова.
– А почему еще?
– Запеленговать могут. Работаю часто.
– Ясно.
Новое место для базы разведчики выбрали в трех часах ходьбы от прежнего. На следующий день, прихватив с собой автомат, Яков отправился в очередной рейд: до встречи с Лугачевым оставалось одиннадцать часов.
Проходя неподалеку от деревни, где жил Лимонов, разведчик услышал отдаленный лай. «Наверное, у хозяйских дворов псы брешут», – подумал Орлов. Но лай усиливался. – «Эге, да тут другим пахнет», – и Яков стал уходить в лес. Шел он быстро, и все-таки лай слышался все отчетливее. Как быть? Яков залег в кустах. Приготовил автомат. Конечно, стрелять не хотелось. Это могло его демаскировать. «Если одна собака, встречу ее ножом». Но на поляну выскочили сразу две здоровенные овчарки и кинулись к нему. Тут раздумывать не приходилось. Разведчик дал длинную очередь, и одна из собак ткнулась носом в землю. Вторая кинулась в сторону и исчезла. Видимо, тоже получила гостинца.
Со стороны карателей прозвучало несколько выстрелов. Палили они на авось, и все же одна из пуль срезала ветку над головой. Положение становилось отчаянным, и тут Яков заметил в нескольких десятках метров большую заболоченную вырубку. Здесь собаки не смогли бы взять след. На всякий случай все время меняя направление, разведчик бежал по болоту без передышки. Наконец, задыхаясь, остановился, прислушался. Лай утих.
Через несколько часов, задолго до назначенного срока, Яков вышел к тому ветвистому дереву, у которого была назначена встреча с Лугачевым. Замаскировался в кустах, откуда удобно было наблюдать не только за дорогой, но и за всеми подходами к сосне.
Теперь у Якова, казалось, больше было оснований не доверять Лугачеву. Кто знает: не он ли пустил по следу карателей. Но трезво поразмыслив над этим, Яков решил, что этот парень вряд ли способен на измену. Скорее всего это дело рук Лимонова. Недаром же он состоит на жалованье в полиции. «Эх, старичок-боровичок, доберусь до тебя…»
Медленно потянулись минута за минутой. Но вот разведчик явственно услышал шуршание шин по дороге. Едет. Да, это Лугачев. Трудно было не узнать его тонкую фигуру, его узкие плечи, на которых мешком висел мундир финского солдата.
Лугачев спрятал велосипед в кустах, отошел в сторону от дороги и уселся возле сосны, беспечно бросив винтовку перед собой. «Ну и солдат, – подумал Яков. – Если у них все такие, тогда неплохо». И он вышел из кустов.
Лугачев поднялся ему навстречу.
– Поздравляю, – сказал Яков. – Наше командование высоко оценило переданные тобой сведения. Что же до твоего брата, то он воюет хорошо и просит передать привет.
– Спасибо. Большое спасибо, – сказал Лугачев.
– Меня не за что благодарить. А теперь выкладывай, что удалось добыть. Да, кстати, не бросай, пожалуйста, винтовку, как будто это пастушеский кнут. Помни, ты теперь выполняешь задания советской разведки и держаться должен как штык. А теперь о деле. С чем пришел?
– Кое-что есть. Вот копии снял с документов, тех, что о действиях полиции, и о расположении гарнизонов данные уточнил. Теперь об агентах. Фамилии их я запомнил.
– Молодец. А как же насчет Ржанских и Сюкалиных?
– Плохо с ними.
– Говори!
– Ржанские, отец и сын, Сюкалин и его родственники приговорены к расстрелу. Мать Ржанского осуждена к каторжным работам. В копии приговора, которую я видел, сказано, что они вели подрывную работу против финских властей.
– К расстрелу? – Якова потрясло это сообщение. – Сашку? Ведь он же совсем мальчик. Гады! Кто же выдал их? – спросил Яков, когда преодолел охватившее его волнение.
– Об этом в документах ничего не сказано.
– Не сказано, говоришь? Все равно найдем. Из-под земли сыщем. Я, понимаешь, не успокоюсь, с этим буду и спать ложиться, и вставать, пока не раздавлю змею. – Яков смахнул с ресниц непрошеную слезу и уже совсем другим тоном заговорил: – А не известно ли, где содержат приговоренных.
– Скорее всего в Петрозаводске.
– Это плохо. Очень плохо. Здесь бы мы что-нибудь придумали с тобой, товарищ Лугачев… Верно я говорю?
– Верно.
– Ну, что ж. Новая встреча через пять суток. Здесь же. – И уже уходя добавил. – Учись у Саши Ржанского родную землю любить. Тогда будешь человеком.
Глава 4 «ПРОЩАЙТЕ, ТОВАРИЩИ!»
Следователь финских оккупационных войск готовился к очередному допросу арестованных. Перед ним на столе лежала папка с показаниями сдавшегося военным властям Зайкова и другие папки с протоколами допросов. Следователь взял в руки одну из них и скользнул взглядом по первому листку, на котором было выведено: «Ржанский Александр, 1923 года рождения», «подозревается в связях с русскими партизанами».
«Подозревается. На этом не построишь обвинения, – подумал следователь. – А показаний одного человека, увы, недостаточно для того, чтобы вынести приговор. Еще хорошо, что в наших судах на оккупированной территории нет защиты, а то любой адвокатишка легко поставил бы под сомнение правдивость таких показаний. Нетрудно получить их от изменника, спасающего, как говорят русские, свою шкуру. Черт возьми, уже два месяца веду следствие, и никто из шести арестованных не признался в преступлениях, перечисленных в показаниях этого Зайкова. И главное, они упорно не хотят назвать тех, кто был связан с партизанами. Фанатики!»
Следователь брезгливо поморщился.
«Приходится прибегать к крайним мерам. Мои друзья в Хельсинки, наверное, перестали бы мне руку подавать, если б узнали об этом. Им-то там хорошо. А здесь попробуй обойдись без крайних мер, если даже женщины и те упорно молчат.
Ведь мы так ничего и не добились от них. А вообще к чему следствие в отношении этого сброда! Тут все заговорщики, враги великой Финляндии. Наши союзники немцы расстреливают русских без суда и следствия. И правильно делают. Ни к чему эти проволочки! Однако посмотрим, как эти мужланы поведут себя сегодня. Попробуем при старшем Ржанском как следует поговорить с его щенком, может старый дьявол тогда заговорит».
Следователь еще раз пробежал взглядом по протоколам прежних допросов Александра Ржанского. После каждого вопроса, заданного арестованному, в протоколе указано: «не отвечает», либо «отрицает».
– Введите арестованного Александра Ржанского, – крикнул он, не вставая с места.
Дверь приоткрылась, и в кабинет втолкнули арестованного. В этом истощенном человеке с рассеченной, вспухшей губой и большим синяком, закрывающим весь правый глаз, трудно было узнать светловолосого, веселого паренька, каким еще недавно был Саша Ржанский.
Следователь указал на стул:
– Садитесь, Ржанский, продолжим наш разговор. Вы коммунист?
– Нет.
– Комсомолец?
– Жалею, что не успел вступить.
– Не успели? Значит и на этой территории сейчас можно было вступить в комсомол? – бросил следователь, внутренне торжествуя.
– Не сейчас, до войны не успел, – уточнил Саша и вспомнил слова Даши Дудковой: «Считай себя комсомольцем, моим помощником. Потом твой прием оформим». И он улыбнулся. Следователь не понимал чему мог улыбаться этот избитый парень. И потому что не понимал – постепенно закипал. Однако он решил продолжать начатую игру.
– Значит – не успели. А раз не успели – значит не хотели. Кто хотел, тот вступил. Таким образом, вас ничто не связывает. Но о себе можете не говорить. Назовите тех, кто выполнял поручения Орлова и Гайдина.
– Я уже говорил: никакого Гайдина и Орлова я не знаю, не знаю и тех, кто выполнял их поручения.
– Вы, оказывается, неисправимый человек. Тогда я освежу вашу память. Вот с кем вы были связаны: Орлов, Гайдин и эта комсомолка из Беломорска. Как ее?.. Они приходили к вам?
Александр Ржанский ничего не ответил. Он смотрел в окно и будто не слышал вопроса.
– Напрасно упорствуете, молодой человек. Нам уже все ясно. Один из ваших оказался благоразумнее. Он дал показания. Вы распространяли листовки, принимали у себя партизан, передавали им сведения военного характера, организовали группу из молодежи, готовили восстание против законных властей.
– Ничего этого не было, – ответил Саша, а сам пытался понять, откуда враг мог узнать так много.
– Не было, говоришь, – разъярился следователь. – А ну-ка, подойди к окну. Смотри, да повнимательнее: кого ты там видишь?..
Ржанский не спеша пересек комнату и глянул в запотелое небольшое оконце. Там, во дворе, мужчина в полушубке лопатой разгребал снег. Это был Зайков.
«Так вот кто предал», – понял Ржанский. И, стараясь ничем не выдать своего негодования, равнодушно отвернулся от окна.
– Вы узнали его?
– В первый раз вижу.
– Вот как! – следователь схватил со стола какую-то толстую в твердом переплете книгу, подбежал к Саше и в ярости стал бить его по лицу, выкрикивая:
– Узнал или нет?! Узнал или нет?! Говори!
Но Саша молчал.
Тут к нему подскочил помощник следователя и пустил в ход палку. Прыщеватое, потное лицо маннергеймовца лоснилось от удовольствия. Изловчившись, Ржанский ударил садиста ногой в живот. Тот скорчился, присел. В комнату вбежали несколько охранников. Швырнув парня на пол, они стали истязать лежащего резиновыми хлыстами, палками, топтать его ногами.
Озверевшие шюцкоровцы продолжали избиение до тех пор, пока Саша не потерял сознания. Затем его вытащили в коридор и бросили бесчувственное тело в углу. А через несколько минут конвойные доставили на допрос Василия Ржанского.
Старик переступил порог и сразу узнал в распростертом на полу человеке сына. Вот сейчас бы подойти к нему, помочь, приласкать. Нет, нельзя ничем выдавать свою тревогу. Нельзя радовать тюремщиков, которые, злорадно поглядывая на него, обливали ледяной водой неподвижное тело. «Запугать хотят, думают из жалости к Саше проговорюсь», – понял Ржанский.
Его ввели в кабинет следователя. На все вопросы Ржанский, как и его сын, отвечал молчанием, и следователь снова впал в ярость. Как и час назад, он вдруг закричал:
– Вы знаете его, знаете? И указал на окно.
Василий Иванович посмотрел туда и отвернулся, ничего не сказав. Он узнал Зайкова, приходившего к ним с заданием от группы, и подумал: «Когда меня вели сюда, его не было на улице. Значит, специально приводят. А может быть, он такая же жертва, как и мы? Но тогда почему он так чисто одет и на лице никаких следов побоев?»
– Так узнали вы этого человека? – снова спросил следователь.
Ржанский молчал, а следователь, схватив ту же толстую книгу, начал с ожесточением бить его по лицу. Наконец, задыхаясь от злобы и бессилия, он оттолкнул Василия Ивановича и закричал:
– Я сейчас прикажу расстрелять твоего щенка. Видел в коридоре валяется?
– Это вы можете, – только и произнес в ответ Ржанский, и его глаза под нависшими бровями грозно сверкнули.
Когда Ржанского увели, офицер утер потное лицо шелковым платком и взял листок бумаги, на котором были выписаны фамилии всех арестованных:
«Сюкалин Петр,
Ржанский Василий,
Ржанский Александр,
Ржанская Александра,
Сюкалина Анна,
Чивина Матрена».
Он пометил галочкой фамилии отца и сына Ржанских и задумался: «Это последний допрос, и ничего нового. Так и не удалось выяснить, кто еще помогал советским разведчикам и партизанам. Кто входил в группу молодого Ржанского и, главное, где теперь находятся русские разведчики и их проклятый Орлов».
Зазвонил телефон. Следователь снял трубку. В ней рокотал начальствующий голос:
– Пока вы там возитесь с этими бандитами и не можете вытянуть из них ни слова, проклятый Орлов не зевает.
– А что, господин майор?
– А то, что он вчера разгромил штаб в Липовицах, убил наших людей и даже сейф увез.
– Откуда известно, господин майор, что в Липовицах бесчинствовал именно Орлов?
– Кому же еще? Его почерк. Пора кончать с орловскими помощниками.
Через два месяца их судили. После зачтения обвинительного заключения, в котором говорилось, что они принимали и укрывали партизан, занимались сбором сведений о численности военных гарнизонов и подстрекали население к неподчинению властям, всех их ввели в одну камеру, предназначенную для подсудимых.
Здесь Сюкалины и Ржанские впервые встретились как бойцы одного и того же невидимого фронта смертельной борьбы с врагом. Только теперь они узнали, что служили, чем могли, своей Родине под руководством одного и того же центра, встречались с одними и теми же людьми, не зная о действиях друг друга.
Василий Иванович подошел к Сюкалину, тронул его за рукав:
– Прости меня, Петр Захарович, плохое я о тебе думал, когда ты был бригадиром у этих извергов. А выходит, ты самый настоящий наш человек.
– Да что о том говорить, Василий Иванович, – ответил Сюкалин, – время такое, что и себе в другой раз не веришь. А вот тому подлецу Зайкову верили. Как-то я встретился с ним, когда уже в тюрьме был. Меня вывели из камеры, а в коридоре – он. Плюнуть в лицо ему хотелось. Подошел ко мне и слюнявит: «Не показывал я на тебя, говорит, только про Орлова и Ржанских пришлось рассказать». Пришлось… Гадина!
– Смотрите, – подозвал Саша отца и Сюкалина к окну, – в суд идет предатель. На нас показывать будет Зайков. Эх, надо бы предупредить Орлова. Ведь он и не подозревает, кто нас выдал и за ним финнам помогает охотиться. Надо бы. Но как?
– Орлов еще осенью уехал, – сказал Сюкалин.
– Знаю. И все равно его надо бы как-то предупредить. Ведь они могут здесь снова появиться, а Зайков и их предаст. Эх, попался бы он мне – своими руками задушил бы.
Никто из шести обвиняемых не признал себя виновным на суде, и никто из них не прибавил к своим показаниям ни одного слова.
Зачитали приговор: Петра и Анну Сюкалиных, Василия и Александра Ржанских и семидесятилетнюю бабушку Матрену Чивину – к расстрелу. Александру Ржанскую, жену Василия Ивановича, к пожизненной каторге.
Молча слушали они этот приговор. Стояли твердо, как будто не они, а фашистские судьи обречены на гибель. Ржанские – отец и сын – поддерживали под руки ослабевшую от болезни и пыток мать.
В начале мая всех их перевезли в петрозаводскую тюрьму. Держали здесь два месяца и двадцать суток. Восемьдесят страшных дней, каждый из которых казался вечностью. Каждое утро они вставали, не зная, проживут ли до вечера, и встречали ночь, не надеясь больше увидеть солнце. Все это время они пребывали в неведении друг о друге. Иногда давали знать о себе голосом или стуком в толстую каменную стену. Прислушивались, не ответят ли? Но стены тюрьмы молчали, а длинные, изнуряющие своим безмолвием дни тянулись медленно, томительно, чередуясь с бессонными ночами, полными кошмаров.
За эти ночи Василий Иванович Ржанский перебрал в памяти всю свою жизнь: события большие и незначительные, дни радости и горя, думал о жене, о сыне, вспоминал знакомых. Своей жизни он не жалел – она уже прожита и прожита не напрасно. Но сердце его сжималось при мысли о сыне, о жене.
«Саша, Саша, – мысленно обращался он к сыну, – прости меня. Это я посоветовал тебе не уезжать на тот берег с Орловым, думал, что не вынесет мать разлуки с тобой. А теперь, выходит, ей, бедной, предстоит расстаться с сыном навсегда. Выстоит ли она? Выдержит ли ее материнское сердце? Одна надежда у тебя, мать, – на победу Красной Армии. Она придет, эта победа. Но доживешь ли ты, старая, больная? Крепись, дорогая. Тебе надо жить. Ты должна дожить, чтобы рассказать людям всю правду о нас, чтобы за всех нас порадоваться спокойной мирной жизни… Мы умрем не напрасно. Что могли – делали, помогали приблизить эту жизнь…»
В последний день в камеру Василия Ивановича вошли начальник тюрьмы и тюремный надзиратель. Объявили, что ему, Василию Ржанскому, расстрел заменен пожизненной каторгой.
В эти же минуты Саша получил последнее свидание с матерью. Это свидание выпросила у надзирателя одна из заключенных – Клавдия Ефимовна Колмачева. С разведывательным заданием она в свое время проникла в тыл врага. Но шюцкоровцы напали на след и, хотя никаких доказательств у них не было, Колмачеву арестовали. В тюрьме Колмачева сблизилась со Ржанскими.
– Не вечно безнаказанно людоедствовать будете. Скоро ваш черед ответ держать, – с точно рассчитанной прямотой сказала она надзирателю. – Устрой свидание. Это тебе зачтется в будущем.
