Текст книги "Порно"

Автор книги: Ирвин Уэлш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 38 страниц)

69. Полиция

У этого мудилы Доннелли с собой перо, и он втыкает его в меня, а я не могу поднять руки, чтобы ударить его, не могу – хоть ты тресни, как будто их кто-то держит или они сделаны из свинца, блядь, и вот этот пиздюк, который зверь, этот Чиззи идет ко мне, и я пытаюсь его пнуть, а он говорит:

– Я люблю тя, малыш… спасибо, малыш… И я ору:

– ОТВАЛИ ОТ МЕНЯ, ТЫ, МУДАК ЗВЕРЬ ХУЕВ, А ТО УБЬЮ, НА ХУЙ… – Но я все еще не могу двинуть руками, и этот мудак приближается… и раздается стук…

Я просыпаюсь у себя в кровати, и ее голова лежит у меня на руке, и это все – просто сон, но мудацкий стук продолжается, и вот оно что, это стук в дверь, и она просыпается, и я говорю:

– Иди открой…

И она встает, мутная, сонная, но когда возвращается, она вся такая вдруг напряженная и встревоженная и говорит сдавленным шепотом:

– Френк, это полиция, к тебе. ПОЛИЦИЯ, БЛЯДЬ…

КАКОЙ-ТО МУДАК НАСТУЧАЛ ПРО ЗВЕРЯ… МЕРФИ… МОЖ, ЭТОТ ПИДОР СДОХ В ГОСПИТАЛЕ ИЛИ ЭТА ПИЗ-ДА АЛИСОН НАКАПАЛА НА МЕНЯ… ВТОРОЙ, БЛЯДЬ ПРИЗ… МУДАКИ НЕДОДЕЛАННЫЕ…

– Хорошо… я сейчас встану, а ты их пока задержи, – говорю я, и она снова выходит.

Я быстренько одеваюсь. Ладно, наверняка этот пидор Второй Приз проболтался про Зверя! Не убий, бля, или как там… или Мерфи… сдается мне, он слишком много знает…

БЛЯДЬ… БЛЯДЬ… БЛЯДЬ… БЛЯДЬ…

Я смотрю вниз в окно, я бы мог спуститься по водосточной трубе на задний двор. Но может быть, там еще копы – сидят снаружи, в машине… нет, если я сбегу, меня точно за жопу возьмут… можно ведь забашлять, кому надо… заполучить адвоката Доналдсона, блядь… где этот ебучий мобильник…

Я лезу в карман куртки… мобильник умер, я никогда его не заряжаю… нах…

Стук в дверь.

– Мистер Бегби? Пиздец. Полиция.

– Да, уже выхожу.

Если эти мудилы станут до меня доебываться, я ни хуя не скажу, я просто позвоню Доналдсону. Делаю глубокий вдох и выхожу. Их двое, полицейских: парень с оттопыренными ушами, торчащими из-под фуражки, и девчонка.

– Мистер Бегби? – спрашивает она. – Да.

– Мы к вам по поводу инцидента на Лорн-стрит, произошедшего ранее на этой неделе.

Я задумываюсь. Чиззи был раньше, чем «ранее на этой неделе»… и это было не на Лорн-стрит…

– Ваша бывшая жена, госпожа Джун Тейлор, подала на вас жалобу. Мы пришли, чтобы предупредить: вам определили судебный запрет, действующий до тех пор, пока ваше дело не будет рассмотрено в суде, – говорит девушка-полицейская, вся такая, блядь, важная, на козе не подъедешь.

– Да… ладно…

Я смотрю на этот клочок бумаги, который она мне протягивает.

– Вот копия судебного приказа. Вам должен был быть предоставлен один экземпляр. Напоминаю его основные положения, – эта полицейская птичка почти поет, – вам строго-настрого запрещено иметь какие-либо контакты с мисс Тейлор.

Второй коп вмешивается:

– Госпожа Тейлор подала заявление, что вы подошли к ней на лейтском Бульваре, накричали на нее и преследовали ее до Лорн-стрит.

СЛАВА ЯЙЦАМ!

Это всего лишь Джун! У меня отлегло от сердца. Мне так хорошо, что я даже расхохотался, а эти двое стоят и смотрят на меня, как будто я сумасшедший. Я говорю, отсмеявшись:

– Да… прошу прощения, офицер. Я просто случайно встретил ее на улице и хотел извиниться за то, как я себя вел с ней раньше. Хотел ей сказать, что это было обычное недопонимание, да. Я просто не с той стороны подошел. Кстати, примите к сведению, – говорю я, задирая рубашку и демонстрируя им рану, – она мне бок ножом пропорола, и у нее еще хватает наглости на меня жаловаться.

Кейт согласно кивает и говорит:

– Это правда! Она ударила Фрэнка ножом. Вот посмотрите!

– И я, однако же, на нее не жаловался, – я пожимаю плечами, – ради детей, знаете.

Девушка-полицейский говорит:

– Ну, если вы хотите подать жалобу на вашу жену, вы в своем праве. В то же время вы должны выполнять эти условия и держаться от нее подальше.

– На этот счет не беспокойтесь. – Я прям весь смеюсь. Другой полицейский, который с оттопыренными ушами, пытаетца быть суровым, хочет, наверное, произвести впечатление на свою напарницу.

– Это серьезно, мистер Бегби. У вас могут быть крупные неприятности, если вы будете преследовать вашу бывшую жену. Я понятно выражаюсь?

Я думаю, что мне надо просто посмотреть этому мудаку в глаза, посмотреть, как они у него заслезятся и он отвернется, я ведь знаю, что так все и будет, но я не хочу, чтобы они посчитали меня большим умником, так что я просто ему улыбаюсь:

– Я буду держаться от нее подальше, не волнуйтесь об этом, офицер. Жалко, вас не было рядом тогда, десять лет назад. Тогда мне никто не сказал, что от нее надо держатца подальше. Сберег бы время и нервы.

Они продолжают этак серьезно таращитца на меня. Я вот о чем: если очень старатца, у тебя так или иначе проявитца чувство юмора, бля, но есть, бля, мудаки, которые лишены его напрочь. Чувства юмора, в смысле. К Джун я действительно близко не подойду, но есть тут парочка злоебучих уродов, к которым я подойду непременно – еще как подойду.

70. Покатушки

Али – она просто супер, приходит ко мне каждый день. Мы сказали сынишке, что я попал в аварию, а «дядя Френк» меня спас. Она сходила поговорила с Джо, брательником Френка, и сказала ему, что никто даже и не собирался ни на кого подавать жалобу. Вроде об этом и говорить не надо, но Фрэнк – это ваще абзац. Я сказал Али, чтобы она взяла деньги и положила их на свой счет в банке. Это – для нее и ребенка, она может их тратить, как сама захочет.

У меня сломана челюсть, она теперь вся прикручена проволокой, и я не могу есть ниче твердого. Треснули три ребра. Плюс к тому – сломанный нос и перелом бедра. И восемнадцать швов на голове. В общем, он меня отмудохал по полной программе. Как будто я и вправду попал в аварию.

Меня скоро выпишут, и Али говорит, что хочет вернуться. Но я чиста сам не хочу, чтобы она и Энди были поблизости, когда Бегби вышел на тропу войны. Сперва надо с ним разрулить. Это пиздец, полный пиздец, но вот что странно: меня это действительно кое-чему научило, брат. Я теперь более сосредоточен, что ли. Я сказал Али:

– Я очень хочу, чтобы ты вернулась, но ты права. Я должен сам в себе разобратца, научиться справлятца со всем, типа, с готовкой или по дому там чего сделать. Чтобы не все на тебе, когда ты вернешься. А пока я хочу просто видетца с вами, с тобой, с пацаном. Ну, вроде как на свидание тебя пригласить, и все такое.

Она засмеялась и поцеловала мое избитое лицо.

– Это было бы здорово. Но ты же не сможешь сейчас один, Дэнни. В таком состоянии.

– Это все типа фигня, – бурчу я сквозь перемотанную челюсть.

Али надо идти забирать малыша, но когда меня выписывают, за мной приезжает мама, и Шона, и Лиз, и они отвозят меня домой. Там они сразу идут на кухню и готовят какую-то жрачку, чтобы хватило на пару дней, а потом собираются уходить, но так неохотно.

– Это глупо, Дэнни, – говорит Лиз, – давай ты у нас поживешь.

– Да, сынок, поехали домой, – говорит мама.

– Не, я в порядке, – говорю я, – не волнуйтесь.

Они уходят, и это хорошо, потому что уже ближе к вечеру вдруг раздается негромкий стук в дверь. Ни хрена. Никому не открою.

– Мерфи, ты дома, блядь? – кричит этот мудак, приподняв крышку почтового ящика. Хоть я сижу с выключенным светом, я прямо воочию вижу эти злые глаза, сканирующие прихожую. – Лучше б тебя тут не было, потому что если ты здесь и не подходишь к этой ебучей двери…

Я чуть в штаны не наделал, но Франко, похоже, поверил, что меня нету. А что бы было, если бы я открыл ему дверь? В общем, он отвалил.

Я заснул прямо в кресле, потому что мне так удобно, но потом все-таки перебрался в кровать и опять отрубился. Уже до утра. А утром меня разбудил стук в дверь. Я испугался, что это он, опять притащился по мою душу, мудила. Но это не он.

– Урод… ты дома?

Это Кертис. Я открываю дверь, почти ожидая увидеть там Бегби, стоящего с ножом, прижатым к горлу бедного пацана.

– Да, привет, Кертис, я тут, чиста, лежу себе, сплю.

– Это Бегби, да? Я знаю, потому что Фи-Филипп с ним, типа, теперь скорешился.

– Не, брат, это были какие-то мудаки, которым я задолжал дозу. Франко, наоборот, помог мне с ними, ну, разобратца, – говорю я ему, и он знает, что врун из меня дерьмовый, ко он также знает, что я вру для того, чтобы его защитить, чтобы его в это не втягивать. – Я слышал, ты тут на Каннский фестиваль собираешься. Неплохо.

– Ага, – говорит он, весь такой из себя в приподнятом настроении, – хотя это не настоящий фестиваль, то есть настоящий, но только для порно… – добавляет он. Ну что же, удачи ему. Кертис – хороший парнишка. Я в том смысле, он в больницу ко мне приходил регулярно, и все такое. У него сейчас лучшее время в жизни, с его-то членом, но он не забыл старых приятелей, а это сейчас дорогого стоит. Сейчас слишком многие забывают, откуда они вообще вышли. Как Псих, например. У него сейчас, типа, большой успех, и он весь из себя на понтах, но Кертису лучше об этом не говорить, потому что ему Псих нравицца. У него хоть какая-то жизнь началась: трахаетца с хорошенькими девчонками и получает за это деньги. Неплохая работа, если подумать. Я в том смысле, что есть и худшие варианты, как зарабатывать себе на жизнь. Потом он говорит:

– Пошли, я на машине. Покатаемся, малость развеешься. Ну и ваще.

Так что мы едем по А1 к Хэддингтону, и машина у него старая, и я говорю ему, чтобы ехал быстрее, и он едет быстрее, а я думаю про себя, что я мог бы просто расстегнуть ремень, и нажать ногой на педаль тормоза, и вылететь, на хрен, через лобовое стекло. Но, с моей-то удачей, я просто останусь парализованным на всю жизнь или еще что-нить в таком роде. И это будет нечестно по отношению к Кертису, и я чиста хочу разобраться сам, потому что у меня есть Али и Энди или по крайней мере у меня есть шанс снова быть с ними. Достоевский. Аферы со страховкой. Полный том чепухи.

Мы заходим в такой маленький деревенский паб, всего в нескольких милях от Лейта, но это – совсем другой мир. Я бы здесь жить не смог, брат. Иногда я думаю: жить втроем в маленьком домике, в каком-нибудь тихом местечке, как это было бы здорово, – но потом я понимаю, что мне стало бы скучно, не из-за Али и Энди, а, типа, из-за отсутствия общего драйва. Я прошу у Кертиса мобильный телефон и звоню Ренту, договариваюсь встретиться с ним вечером в пабе в Грассмаркете. Бегби в Грассмаркете не бывает, а нам, знаешь, обоим чиста не хочется видеться с Бегби.

71. Шлюхи из города Амстердама (Часть 10)

Выглядит Урод хреново. Его челюсть распухла так, будто на лице вторая голова растет, и он совсем запыхался, взбираясь по лестнице к Гэву. Он так и не говорит, кто его так отделал, просто невнятно бормочет сквозь свою сломанную челюсть о каких-то придурках, которым он задолжал денег. Сара видит его и замирает в потрясении. Она в жизни не видела, чтобы человека вот так вот отделали. Если это был Бегби, то он ничуть не смягчился, ни капельки. Гэв с Сарой идут с нами выпить, а потом уходят в кино.

– Все исчезают, когда я появляюсь, – говорит он слабым приглушенным голосом. – Что-то во мне есть такое, что напрочь отпугивает людей. И все-таки хорошо, что мы снова встречаемся, да, Марк? – бормочет он, весь напряжение и надежда.

Я не хочу его огорчать, не хочу разрывать его маленький кокон, в котором он прячется от всего, но я поднимаю кружку, ставлю ее обратно и глубоко вздыхаю.

– Послушай, Урод, я не собираюсь здесь зависать надолго.

– Из-за Бегби? – спрашивает он, и огонек жизни в его усталых глазах мгновенно гаснет.

– Частично да, – признаюсь я, – но не только из-за него. Я хочу уехать, с Дианой. Она всю жизнь прожила в Эдинбурге и хочет чего-нибудь нового.

Урод грустно смотрит на меня.

– Ну, хорошо… только прежде, чем уезжать, принеси мне обратно Заппу, ага? Я бы сам за ним съездил, но очень трудно управлятца с кошачьей клеткой с забинтованными ребрами и только одной рукой. – Он с отвращением смотрит на свою повязку.

– Без проблем, – говорю я ему. – Но ты тоже можешь кое-что для меня сделать.

– Правда? – Урод так удивляется, что сразу становится ясно: он не привык, чтобы о нем думали как о человеке, который может кому-то чем-то помочь.

– Подскажи, где найти Второго Приза?

Он смотрит на меня так, как будто я сошел с ума, что, по-моему, со мной и случилось, с учетом всего дерьма, в котором я увяз по уши. Потом он улыбается и говорит:

– Хорошо.

Мы допиваем, и я подбрасываю Урода до дома, но сам из такси не выхожу. Потом я возвращаюсь к Диане, и мы занимаемся с ней любовью всю ночь, и встречаем так новый день. А потом до меня вдруг доходит, что она малость нервничает и смущается. В конце концов она говорит:

– Мне надо работать. Закончить свою диссертацию. Ты не обижайся. Я сегодня ее сдаю, так что больше она нам мешать не будет.

Я неохотно ухожу и иду к Гэву, чтобы дать ей спокойно позаниматься. Блядь, какой противный, холодный день. Лето уже, считай, за углом, а погода прямо осенняя. Мобильник вибрирует у меня в кармане. Это Псих, и он сразу становится весь из себя подозрительный, когда я ему говорю, что не могу ехать в Канны. Миз там будет по-любому, а мне нужно сперва съездить в Дам и разобраться с делами в клубе.

Я прихожу к Гэву, и он говорит, что встретил в городе Психа и Никки и пригласил их пообедать с нами – со мной и с Дианой. Подобная перспектива меня вовсе не радует, и я сомневаюсь, что Диана будет в восторге. Но когда мне удается поймать ее по телефону, она реагирует на это нормально, наверное, потому что Никки – ее подружка.

Когда мы встречаемся, Псих демонстрирует свои лучшие манеры или, вернее, лучшее из того, на что он вообще способен. Он откровенно флиртует с Сарой, но Никки вроде бы не обращает на это внимания, она суетливо опекает Гэва, который выглядит озадаченным, как будто боится, что его пригласят поучаствовать в оргии «пара на пару», что в отношении этих двоих может вполне соответствовать действительности.

После обеда Псих отлавливает меня на кухне.

– Ты мне нужен в Каннах! – чуть ли не стонет он. Я не понимаю, с чего бы ему так расстраиваться. Он же сам говорил, что нам нужно экономить деньги, в смысле, на этой поездке, вот пусть на мне и сэкономит.

– Я не могу просто так взять и уехать. Все мои вещи в Голландии, и я хочу их забрать. Я не хочу, чтобы Катрин прибрала их себе, а так все и будет, если я не потороплюсь.

Он досадливо шипит, куда там Дейрдре из «Улицы Коронации» [20]20
  Имеется в виду британский сериал «Улица Коронации» (Coronation Street), рассказывающий об обитателях вымышленного района Уэзэр-фидц в Манчестере и занесенный в Книгу рекордов Гиннесса как самая длинная мыльная опера. Ее начали показывать по телевидению с 1960 года и показывают до сих пор – по меньшей мере две серии в неделю. – Примеч. пер.


[Закрыть].

– А когда ты туда приедешь?

– К четвергу точно буду.

– Да, ты уж, пожалуйста, приезжай, а то я уже номера заказал в отеле, – говорит он, и его бренди плещется в бокале. – Давай, Марк, пришло наше время. Мы всю жизнь этого ждали. Парни из Лейта в Каннах, ебать-колотить! Мы наконец-то востребованы. Это будет такой улет!

– И я ни за что на свете этого не пропущу, – говорю я ему. – Просто мне надо сперва разобраться с Катрин. Она дама капризная… и я не хочу, чтобы она выкинула на помойку мои вещи. И я не могу просто так бросить Мартина. Типа, прости, приятель, я понимаю, что мы с тобой вместе держали клуб целых семь лет, повидали и хорошее, и плохое, но теперь проявился мой старый друг Саймон, и он хочет, чтобы мы с ним занялись производством порнофильмов.

Он поднимает руки и опускает голову, и тут входит Сара со стопкой грязных тарелок.

– Хорошо, хорошо…

Я продолжаю:

– Все-таки все эти девять лет у меня была какая-то жизнь, и я не могу вот так просто все бросить, блядь, только из-за того, что ты снова считаешь меня persona grata.

Сара выходит, ступая так, словно идет по битому стеклу.

Он что-то отвечает, и какое-то время мы просто сидим и вяло переругиваемся, но потом замечаем озорной огонек в глазах друг у друга и взрываемся хохотом.

– Так больше нельзя, Саймон, – говорю я ему. – Это было нормально для молодых парней, но теперь это похоже на свару двух старых дам. Ты можешь представить, какими мы станем еще лет через десять?

– Я лучше не буду себе этого представлять, – отвечает он, и, похоже, его не прельщает подобная перспектива. – Единственное, что нас может спасти, это: а) куча денег и б) толпа молоденьких девочек. В двадцать лет ты еще можешь чего-то добиться одними пылкими взглядами, в тридцать – своей интересной личностью, но в сорок тебе нужны деньги и слава. Элементарная математика, блядь. Все считают, что я очень целеустремленный, но ни фига подобного. Это просто во мне инерция, что-то вроде кризисного менеджмента.

Меня тревожит, что он вот так открывается, потому что я вижу: под этой нигилистической бравадой скрывается искренность. И я опять его кину. С этой нашей аферой. Наверное, это жестоко. Но как бы он меня кинул, если бы Бегби меня нашел? Нет уж, Псих. Извини. Не то чтобы ты уж совсем нехороший ублюдок, просто ты, блядь, выдающийся эгоист. Когда плаваешь вместе с акулами, единственный способ выжить – стать самой акулистой из всех акул.

И вот что странно. Он вроде как меня понимает, в смысле, что я собираюсь покинуть Англию.

– Тут все отжило свой срок, и если у тебя нет положения или денег – ты гражданин третьего сорта. Америка – вот это место, что надо, – говорит он, – мне надо было туда податься, замутить, например, свою собственную Церковь и выжимать соки из этих наивных, доверчивых янки.

Входит Никки и говорит мне, приподняв бровь:

– Саймон на кухне? Неужели все так плохо? – Она внимательно смотрит на него. – Ты хорошо себя вел?

– Образцово-показательно, – отвечает он. – Ладно, Ренте, пойдем к остальным. А то я боюсь оставлять Темпса наедине с девочками.

Мы снова садимся за стол, и мы с Психом и Гэвом заводим спор о тексте песенки группы The Who «Just A Boy».

– Там: «I'd know better now, giving it all away», – говорит Псих.

– He, – трясет головой Гэв. – Там: «I know better now». Я машу рукой.

– Разница в ваших позициях – это лишь незначительная перепалка двух упертых педантов, которая ничего не меняет в изначальном смысле песни. Но если вы вслушаетесь, действительно вслушаетесь, вы услышите, что там поется: «I'm no better now», в смысле, что я не стал лучше. Я такой же, каким и был. Я ничему не научился.

– Дебилизм, – фыркает Псих. – Песня о том, как ты оглядываешься на прожитые годы, имея все преимущества зрелого взгляда.

– Ага, – соглашается Гэв, – что-то вроде: «Если бы только тогда я знал все, что я знаю сейчас».

– Нет. Здесь вы оба не правы, – говорю я. – Вы послушайте голос Далтри, это же плач, в нем есть что-то пораженческое; рассказ о парне, который наконец осознал свою несостоятельность и ограниченность. «I'm no better now», я все такой же придурок, каким был всегда.

Псих как-то уж очень враждебно все это воспринимает, бесится, словно его обидели лично.

– Ты сам, блядь, не знаешь, о чем говоришь, Рентой. – Он поворачивается к Гэву: – Скажи ему, Гэв, ну скажи!

Наш мистер Уильямсон, кажется, принял все близко к сердцу. Спор продолжается до тех пор, пока не вмешивается Диана:

– Ну и что вы так рьяно спорите о какой-то фигне? – Она встряхивает головой и оборачивается к Никки и Саре. – Мне бы очень хотелось провести хоть один денек у кого-то из них в голове, просто чтобы почувствовать, каково это – когда весь этот вздор крутится там внутри. – Она проводит рукой мне по лбу, а другая ее рука ложится мне на бедро.

– Мне бы и часа хватило, – говорит Сара.

– Ага, – говорит Псих и улыбается мне. – В старые добрые времена у нас был Бегби для коронной финальной реплики: «Это все куча дерьма, блядь, нах, и меня уже это достало, так что заткнитесь или я вам пасть порву».

– Ага, а то когда демократии слишком много, это приводит к смертоубийству, – смеется Гэв.

– Этот Бегби, похоже, очень интересный персонаж. Вот бы с ним познакомиться, – вдруг заявляет Никки.

Псих качает головой.

– Нет, лучше не надо. Я имею в виду, ему девушки не особенно нравятся, – хмыкает он.

– Но и мальчики ему тоже не нравятся, – добавляю я, и теперь мы подзуживаем друг друга.

Потом Никки заводит разговор о Каннах. Как мне сказала Диана, Никки в последнее время только и говорит, что о Каннах. А Сара и Гэв углубляются в приватный, междусобойный разговор. Мы с Дианой понимаем это так, что нам пора уходить, она что-то говорит о том, что ей нужно еще распечатать свою диссертацию. К несчастью, Никки и Псих решают уйти вместе с нами, так что мы все садимся в одно такси.

– Эта Сара такая вся из себя, типа, порядочная, – говорит Псих.

– Да нормальная девчонка, – отвечает Никки. Лицо у нее раскраснелось от выпивки.

– Я предложил им секс «пара на пару», но она отказалась, – подтверждает Псих мои подозрения. – Мне показалось, Темпе тоже слегка смутился, – добавляет он и поворачивается к Диане: – Я не спрашивал у тебя, Ди, не потому, что ты мне не нравишься, просто ты вроде как занята, а одна только мысль про голого Рента…

Вот мудак. У нее он не спрашивал, да. А вот мне предлагал. И я рассказал об этом Диане. Она смотрит на него испепеляющим взглядом, потом что-то говорит Никки, которая, кажется, сильно под мухой. Мы поднимаемся в квартиру и расходимся по разным комнатам, и я слышу, как Психхи и Никки, как называет их Терри, заводят какой-то громкий пьяный спор.

Пока Диана плещется в ванной, я пытаюсь читать последний черновик ее диссертации. Мне почти ничего не понятно, что там написано, но выглядит это очень солидно; данные статистического исследования, ссылки, сноски, обширные библиографии и так далее – да и читается это все неплохо.

– Впечатляющая работа, – говорю я Диане, когда она входит в комнату. – То есть насколько я вообще понимаю в подобных вещах. Но это хотя бы удобочитаемо для неспециалиста.

– Это так, проходной вариант, и не такой уж и хороший, – отвечает она без малейшего намека на уныние.

Мы заговариваем о том, что она сейчас собирается делать, когда ее работа закончена, и она целует меня и говорит:

– Что ты там говорил о неспециалистах? – Она расстегивает мне ширинку и вытаскивает мой твердеющий член. Нежно держа его в руке, она проводит языком по губам. – Я сейчас тебе кое-что сделаю, очень приятное, – говорит она. – А потом сделаю еще приятнее.

И я думаю про себя, что приятнее, чем у нас уже есть, наверное, просто невозможно.

Мы засыпаем и просыпаемся только под вечер на следующий день. Я приношу нам чай прямо в постель и решаю, что, наверное, пришло время рассказать Диане обо всем, полностью. И я ей рассказываю. Я точно не знаю, как много она уже знала или о чем догадывалась, но вид у нее не особенно удивленный. Я одеваюсь, натягиваю толстовку и джинсы, а она садится в кровати и смотрит на меня.

– То есть ты собираешься разыскать дружка-алкоголика, которого ты не видел почти десять лет, и отдать ему три тысячи фунтов наличными?

– Ага.

– Ты уверен, что хорошо все обдумал? – спрашивает она сквозь зевок. – Не так уж часто я соглашаюсь с Психом, но в данном конкретном случае твои благие намерения могут принести парню больше вреда, чем пользы, если ты отдашь ему эти деньги все сразу.

– Это его выбор. Если он упьется до смерти, значит, сам дурак, – говорю я ей, но в душе-то я знаю, что думаю только о самом себе, о том, что мне нужно честно произвести расчет.

Холод, похоже, заморозил весь город до самого сердца. Это как хроническая болезнь, от которой уже не избавиться никогда. Капризная дама-погода на высоких каблучках постоянно грозит отступить обратно в студеную зиму перед лицом ледяных ветров с Северного моря. Майл кажется призрачной, хотя еще только вечер, даже темнеть толком не начало. Я устало бреду по улице и нахожу Клоуз-сквер. Сворачиваю в тесный, узенький переулок, который открывается в небольшой темный скверик, окруженный громоздкими старыми зданиями. Маленькая дорожка бежит вниз, в направлении к Новому Городу.

Маленький скверик забит народом; все слушают какого-то бородатого старого кренделя с дикими, больными глазами, проповедующего по Библии. Народ самый разный: безнадежные алкаши, реабилитирующиеся анонимные алкоголики и наркоманы, у которых экзальтированная фиксация на евангелических излияниях служит заменой стакана и дозы. Я разглядываю толпу и вижу его. Он стал стройнее, чисто выбрит, но выглядит как человек после тяжелой болезни, потому что так оно и есть, замороженное состояние выздоровления – состояние, которое движение трезвенников стремится увековечить в камне. Вот он. Рэб МакНаутон, Второй Приз. И мне нужно отдать ему три штуки фунтов наличными.

Я осторожно подхожу к нему. В свое время Второй Приз был близок с Томми, нашим старым дружком, который умер от СПИДа. Он обвинял меня в том, что я подсадил Томми на наркоту, и даже однажды сам попробовал, как это. У парня всегда был характер, этого у него не отнять.

– Что… Роберт, – быстренько поправляюсь я.

Он косится на меня, регистрирует мое присутствие легким презрением во взгляде и оборачивается обратно к бородатому проповеднику, его глаза горят, он жадно ловит каждое слово, а губы произносят «аминь» в надлежащих местах.

– Как дела? – Я делаю еще одну попытку.

– Что тебе нужно? – Он даже не смотрит в мою сторону.

– У меня для тебя кое-что есть, – говорю я. – Деньги, которые я тебе должен… – Я сую руку в карман пальто, нащупываю пачку денег и думаю про себя: смех, да и только.

Второй Приз наконец оборачивается ко мне.

– Сказать тебе, куда их засунуть, деньги твои? Ты – зло; ты, Бегби, этот порнографический Саймон Уильямсон, Мерфи-наркоман… вы все – зло. Вы убийцы, и вы делаете работу для дьявола. Дьявол живет в порту Лейта, а вы – его работники. Это место – средоточие зла… – говорит он, закатывая глаза.

Странное чувство – нечто среднее между весельем и злостью – вскипает во мне, и я с трудом сдерживаю себя, чтобы не ответить ему в том смысле, что еще за пургу ты, приятель, несешь.

– Я тебе должен. Я просто хочу отдать долг. Вот, просто возьми – и встретимся в следующей жизни, – говорю я, запихивая пачку денег ему в карман. Тучная женщина с кудрявыми волосами и сильным белфастским акцентом подходит и спрашивает:

– Че происходит-та? Че происходит-та, Роберт? Второй Приз достает из кармана деньги и размахивает пачкой у меня перед носом.

– Вот! Вот что происходит! Ты думаешь, сможешь купить меня на этот мусор?! Что вы сможете купить мое молчание, вы с Бегби? Не убий! – говорит он с горящими глазами и вдруг вопит мне в лицо, брызжа слюной: – НЕ УБИЙ!

Он бросает деньги в воздух, и купюры кружатся на ветру. Толпа неожиданно осознает происходящее. Один заляпанный грязью мужик в заношенном пальто хватает пятидесятифунтовую бумажку и смотрит ее на свет. Бомж ныряет на мостовую, и вот уже все охвачены безумием жадности, никто больше не обращает внимания на старого проповедника, который, увидев порхающие в воздухе деньги, забывает о своей душеспасительной проповеди и ползает по асфальту вместе с остальными. Я отхожу назад, подхватываю пару-тройку купюр, до которых могу дотянуться, и запихиваю их в карман. Я говорю себе: я отдал ему деньги, чтобы он поступил с ними согласно своим желаниям, но раз уж он решил устроить раздачу слонов, то и я себе пару слонят отхвачу. Я направляюсь к аллее, вон из этого сквера, на Майл, размышляя о том, что, вероятно, моими стараниями популяция городских пьяниц сократилась примерно наполовину, и еще я нарушил течение многих десятков реабилитационных программ.

Я возвращаюсь к Диане и вижу, что Псих все еще там. Он, видимо, только что вышел из душа – весь мокрый, бедра обернуты полотенцем.

– Завтра в Канны, – улыбается он.

– Я уже жду не дождусь, когда сам туда прилечу, – говорю я. – Но у меня, блядь, еще дела в Даме. Дела, которые нужно сделать. У вас когда самолет?

Он говорит, что в одиннадцать утра, так что на следующий день я вызываю такси, и мы все вместе едем в аэропорт. За завтраком он нюхает кокаин, и еще раз – уже в такси. Он что-то парит про Фрэнка Саузу.

– Этот мужик – просто Бог, блядь. Нет, Рентой, правда, блядь, Бог. Я видел, как он вчера выходил из «Вальво и Кролла» с бутылкой дорогого вина, и я подумал, вот то, чего у нас никогда не было на Истер-роуд, тот самый класс, класс и шик, – трещит он, и глаза у него совершенно больные. Никки сама вся укуренная, и ее так трясет от предканнской лихорадки, что она просто не замечает его состояния. Я провожаю их до выхода на посадку и говорю, что я сам полечу в Амстердам рейсом в двенадцать тридцать. На самом деле я собираюсь во Франкфурт, чтобы там пересесть в самолет до Цюриха.

Швейцария – охуенно унылое место. Я потерял всякое уважение к Боуи, когда услышал, что он здесь живет. Но местные банки – это действительно что-то с чем-то. Они тут и вправду не задают никаких вопросов. Так что когда заполнил бланк на перевод фондов со счета «Бананацурри» на другой счет, который я открыл в Сити-банке, никто даже глазом не моргнул. В общем, пухлый услужливый клерк в костюме и при очках спрашивает у меня:

– Вы не будете закрывать этот счет?

– Нет, – говорю я ему, – нам необходим немедленный доступ к деньгам, поскольку мы занимаемся съемками фильмов. Но фонды скоро пополнятся, потому что у нас уже есть инвесторы для следующей картины.

– У нас есть эксперты по финансированию кино. Может быть, вам с мистером Уильямсоном стоило бы поговорить с Густавом, в следующий раз, когда вы к нам зайдете, мистер Рентой. Мы можем открыть специальный счет для текущих расходов на съемки, позволяющий вам выписывать чеки прямо на месте и мгновенно расплачиваться с кредиторами.

– Гм-м… это интересно. Это определенно избавит нас от лишней нервотрепки, если мы сможем проводить все операции, так сказать, под одной крышей, – говорю я, глядя на часы, не желая возбуждать подозрения, но и не желая задерживаться. – Мы обязательно это обсудим, но в следующий раз. У меня самолет…

– Конечно… прошу прощения… – говорит он, и процесс перевода денег существенно ускоряется.

Вот как все просто. Псих, стало быть, уже в Каннах, а я возвращаюсь в Эдинбург.