Текст книги "Звездные мальчики"

Автор книги: Ирина Скидневская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Ты помнишь наш разговор? – прошептала Ана. – Кажется, ты сделал мне предложение...

Кор расслабился и, наклонившись, медленно поцеловал девушке ладонь. Не выпуская ее руку и пристально глядя в зардевшееся лицо, он спросил:

– И какой будет ответ?

– Я согласна...

Кор довольно рассмеялся:

– Моя королева... – И поцеловал на внутренней стороне ее смуглой обнаженной руки тоненькую синюю жилку.

По телу Аны пробежала дрожь. Кор жадно привлек ее к себе, но тут в дверь громко постучали. Кор вздрогнул, Ана выскользнула из его объятий и через мгновение уже открывала дверь.

– Кто там? – недовольно спросил Кор Ану, придержав дверь ногой.

– Мои служанки. Я просила их поторопить меня – мама боится надолго оставаться одна...

– А почему там мужские голоса? – спросил Кор и уже мягче, шутливо, добавил: – Ты что, привела с собой весь замок?

– Дорогой... – Кор улыбнулся. – Я боюсь одна ходить вечером по замку... Ты же не хочешь, чтобы меня съел волк? – кокетливо проговорила Ана.

– Не хочу... Ты мне нравишься живой.

Ана на прощание махнула кружевным платком и растворилась в ночи.

Холодная осенняя ночь царила в старом саду. Изредка сюда доносились выкрики дозорных со сторожевых башен: "Прочь от замка, прочь!" Деревья, качаясь, шумели голыми ветвями, шелестели засохшие побеги дикого хмеля, обвившие старые, доживающие свой век вербы, и пронзительный ветер гонял по земле потемневшие сухие листья.

Кор часто, почти каждую ночь, приходил сюда, на могилу Дола, устроенную в укромном уголке сада, рядом со старым колодцем. Здесь ему становилось спокойнее, но боль от потери еще не прошла. Его заставили сделать это, убить своего лучшего друга, сгубить ни за что, и рана в душе еще саднила. Я не хотел, Дол, говорил он невысокому темному холмику, в который раз прося прощения у старого пса, виноватого лишь в том, что он был похож на волка. Это теперь я король и могу делать все, что хочу, а тогда не мог... Как славно мы порезвились бы сейчас с тобой в лесах...

Кор вспомнил, какой неуклюжей размашистой трусцой спешил к нему Дол, заслышав издали его шаги. Голова покачивается, прыжок, несильный удар лапами в живот, и игра началась. И всегда горд и независим... Лишь однажды Кор увидел испуганного Дола – когда решил глупо и зло пошутить: вынул из ножен меч и зачем-то махнул им перед самой мордой пса. Шерсть у Дола на загривке встала дыбом, уши опустились и оттянулись назад, а хвост прижался к ногам. Кор потом долго не мог вернуть доверие Дола и преодолеть его гордую отчужденность.

Где-то хрустнула ветка, и Кор насторожился. Вчера садовник, по просьбе Аны, рассыпал по саду какую-то вонючую дрянь, дескать, слишком много развелось землероек и кротов, и теперь резкий, невыносимый запах бил в нос, заглушая все остальные, доводя до головокружения. Пора идти, скоро рассвет...

Ана, как дикая кошка, прыгнула с ветки на волка, лежащего под старым деревом, и вонзила сверкающее лезвие в самое основание головы, где мощный загривок переходил в туловище, и, задыхаясь от отвращения, навалилась всем телом на рукоять, чтобы острое жало как можно глубже поразило эту нечеловеческую, враждебную плоть. Отскочив, она с силой выдернула кинжал, и темная кровь ударила струей.

Черный волк, упав набок, силился повернуть огромную страшную морду, но не мог. Ана поняла, что он хочет увидеть, от кого принял смерть. Она подошла и, встав на колени, заглянула в волчьи, уже подернутые пеленой глаза.

– Это я, – тихо сказала она волку.

Гнев и сострадание боролись в ней и отражались на ее лице, и волк понял это. Он закрыл глаза, вытянулся в струну на прихваченной ранними заморозками земле и испустил дух.

Наступал серый рассвет. Очнувшись от минутного забытья, Ана в полумраке нащупала на шее мертвого волка золотую цепь с медальоном и сорвала ее, сломав застежку. Потом встала и, заглянув в старый бездонный колодец, бросила в него знак королевской власти. Старая нянька говорила ей, что этот колодец хранит много тайн. Что ж, сегодня к ним присоединилась еще одна...

Ана вынула из-за пазухи сложенное в несколько раз тончайшее белое полотно и накрыла им волка. Затем, раскидав под дубом, рядом с могилой Дола, хрусткую осеннюю листву, в рыхлой лесной почве вырыла яму, помогая себе кинжалом.

Черный волк лег в землю рядом с тем, кого любил в этой жизни. Нарубив веток, Ана забросала ими свеженасыпанный холмик земли и толстым слоем запорошила его листьями, потом присела рядом. Все плыло у нее перед глазами. В каком-то оцепенении она протянула в сторону руку, чтобы в нее вложили птицу, вздрогнув, очнулась и закрыла лицо руками.

В последний раз взглянув на печальное место, Ана прошла из сада в конюшню, вывела оседланного Ветра и, завернувшись в темный плащ, подбитый мехом, умчалась в долину, в затянутые пепельными туманами просторы. И больше никто никогда не слышал о прекрасной принцессе.

А в замке на горе очень скоро угасла королева, потерявшая вдруг все, что наполняло ее жизнь смыслом.

Глава третья

Дуй

1.

Над тихой долиной промчались века и стерли в пыль гордые очертания каменной громады замка на скалистом мысу. Зубцы башен обвалились, стены разрушились, тлен и запустение царили теперь в жилище королей, где давно уже селились и множились только стаи воронья.

Старый ворон, живший в замке почти триста лет, часами грел на солнце свои кости и равнодушно наблюдал, как там, внизу, в прежде ярко зеленеющих долинах, исчезают густые высокие леса и мелеют быстроводные реки. Некогда плодородные, черные земли заболачиваются, и глубокие овраги, как морщины, избороздили просторные поля. Люди уходят все дальше, в глубь долины, тесня соседей, селясь на каменистых склонах гор, мало пригодных для жилья, и отсюда, с высокой полуразрушенной башни, человеческие жилища кажутся старому ворону крохотными и ненастоящими. Знойные пыльные ветры иногда приносят из тех далеких мест слабые запахи дыма от очагов, и тогда мрачно нахохлившейся птице вспоминается давняя суетливая, шумная жизнь в замке, забытые лица давно ушедших людей...

Ворон дремлет, склонив голову. Вместе с ним в надвигающихся сумерках засыпают темные печальные развалины, над которыми встает в своем зыбком сиянии вечная луна.

День клонился к вечеру, и юноша, неохотно помогающий отцу вынимать из печи горячие противни, часто и с тоской поглядывал в низкое маленькое окно на быстро темнеющие горы. Его отец, ловко управляясь с пышущей жаром печью, весело напевал, что-то громко спрашивал у сына и, привычно не дождавшись ответа, снова начинал петь.

Юноша ненавидел эту веселость отца. Как можно все время быть в хорошем настроении, когда в доме часто нечего есть, кроме куска вчерашнего хлеба? Подавать нищим милостыню, зная, что отдаешь последние деньги?

В их селении они едва ли не самые бедные. Не потому, что отец мало работает – он стоит у печи с утра до ночи – а потому, что для других он ничего не жалеет. Он не умеет копить. Он не думает о завтрашнем дне. Один-единственный раз ему представилась возможность выдвинуться: его пригласили в деревенский совет на уважаемую и денежную должность. А он что ответил? Юноша зло посмотрел в спину отцу. "А кто тогда будет печь хлеб?" И остался в своей маленькой тесной пекарне – печь хлеб. Летом – в удушающей жаре, зимой – на ледяных сквозняках. Хлеб у отца получается чудный, вкусный. Его раскупают мгновенно, едва мать выносит лотки с горячей выпечкой на деревенскую базарную площадь. Но почему нужно продавать его почти задаром?!

Зачем отец с матерью наплодили детей, которых никогда не смогут обеспечить: дать денег, построить каждому по хорошему, просторному дому? Он не просил, чтобы они родили его и выбросили нищим в этот враждебный, не ждущий его мир. Ему надоело стесняться – до головокружения, до тошноты дешевой выходной одежды, в которой вся семья по воскресеньям ходит в церковь. Надоело не замечать косых взглядов, которые сверстники бросают на его стоптанные башмаки. Он ненавидит это вечное безденежье, вечную бедность. И отцовское беспечное отношение к жизни вызывает у него только жгучую злобу и стыд. И мать под стать отцу – все время довольно щебечет, наглядеться не может на эту ненасытную ораву, только успевает всех обстирывать да вытирать носы...

Юноша злобно пнул одного из путающихся под ногами братьев, остальные, с воплями, разбежались сами.

Бабка, мать отца, как-то рассказала внуку, что отец происходит из знатного, чуть ли не королевского рода, и что когда-то, очень давно, его предки владели всем этим краем. И здесь, в долине, и за горными кряжами на востоке простирались их владения. Юноша не раз пытался представить себе это: власть, огромные богатства, тысячи подданных... Все это было когда-то и у кого-то, но не у него и не сейчас. Ему остался только разрушенный замок на горе, бесполезная груда развалин. Все раздарили и развеяли по белу свету беспечно-щедрые, безалаберные, как и их потомок, короли...

Вон он, королевский отпрыск, стоит у печи в протертых до дыр штанах, весь обсыпанный мукой, и мурлычет что-то себе под нос. И беспрестанно сует то крендель, то булочку забегающим к нему с улицы в пекарню голодранцам, вечно голодным и разевающим рот на чужой кусок! Это сводило юношу с ума. Он громыхнул последним противнем и, не глядя на отца, молча вышел из душного чада пекарни наружу, на улицу, где лицо сразу обдала бодрящая свежесть летнего вечера.

Сумерки уже сгустили прозрачный воздух до ослепительной синевы и окрасили синим дома, деревья, горы. Над притихшей деревней, прилепившейся к подножию невысоких пологих гор, вставала ранняя белая луна. Редко тявкали сонные собаки, в соседнем доме плакал ребенок, и мать негромко пела ему колыбельную.

Обогнув низкое строение пекарни, юноша стремительно зашагал по узкой тропинке вверх, к самой вершине Ненужной горы – так люди прозвали холм, перегораживающий ведущую в долину с гор широкую дорогу. Низкая луна и редкие звезды освещали ему путь, и вскоре юноша добрался до цели огромного черного камня, мрачной глыбой лежащего почти на вершине холма.

Про этот камень рассказывали чудеса. Будто бы много лет назад, может, двести, а может, и триста, он лежал внизу, в долине. Но то ли лежать ему там наскучило, то ли по другой какой причине, но тяжеленный округлый монолит вдруг принялся медленно, как старая сонная улитка, ползти в гору, преодолевая за год расстояние в один человеческий шаг.

О странном камне, живущем своей непонятной жизнью, люди всегда говорили неохотно и шепотом и пугали им непослушных детей: "Вот камень услышит!.."

Юноша не боялся камня. Год назад он насмелился осторожно приблизиться к таинственной глыбе, обошел ее со всех сторон, прикладывая ухо к холодным бокам, погладил, потом похлопал неровную, чуть сглаженную, поверхность и наконец по еле заметным трещинкам и впадинам забрался на высокого, в четыре человеческих роста, каменного великана.

Стоя на нем, юноша окинул взором лесистые склоны гор к западу от Ненужной горы и вдруг заметил далеко впереди себя, на соседнем холме, слабое красноватое сияние, то появляющееся, то исчезающее. С этого дня он потерял покой. Это была та загадочная пещера из бабкиных рассказов, в которой исполняются любые человеческие желания. Удача повернулась к нему лицом, и теперь у юноши появилась самая главная в жизни цель – дойти до пещеры.

Едва он спускался с черного камня, потом с горы и углублялся в лес, как тут же сбивался с пути и оказывался далеко в стороне от заветных огней. Часами, в ночной тишине, смотрел он на далекий свет, притягивающий его, как свеча мотыльков, и твердил себе, как безумный, что обязательно дойдет, чего бы это ему ни стоило, иначе его безрадостная, унылая жизнь никогда не переменится.

Уже год его зоркий взгляд напрасно выискивал в море однообразных деревьев, покрывающих холмы, какой-нибудь приметный знак, ориентир, по которому можно найти таинственное место. Черный камень за год продвинулся ровно на шаг, и юноша, глядя на него, часто думал о том, куда так упорно, века напролет, стремится молчаливая громада. Не туда ли, куда и он сам? И какие желания таятся в его холодной непроницаемой глубине?

... Сегодня красное окно далекого загадочного дома светилось особенно ярко, и юноша в мрачном отчаянии решительно зашагал в его сторону по темному ночному лесу, полному пугающих шорохов и скользящих за деревьями неясных теней.

Свет вдали мелькал, не исчезая, и горел все ярче. Юноша рвался к нему, забыв про осторожность, и, внезапно налетев в темноте на пень, упал. Острый сучок распорол ему ладонь. Теплая кровь обильно закапала на землю, но сжав руку в кулак и стиснув зубы, он, не теряя времени, продолжил свой путь.

Огни сияли уже совсем рядом, как вдруг за своей спиной, среди таинственных ночных звуков, он различил прерывистые шаркающие шаги, будто за ним, поминутно останавливаясь, брел немощный, больной человек. Юноша спрятался за неохватное дерево и вгляделся в темноту.

Пригнувшись к земле и принюхиваясь, как собака, шла по его следам безобразная старуха с большой головой. Она всматривалась в капли крови, что темнели на мягкой земле, и что-то бормотала. Юноше стало не по себе, но когда бабка поравнялась с ним, он вышел из-за дерева и встал перед ней, не говоря ни слова. Злоба переполняла его: сейчас, когда до цели оставались считанные шаги, ему мешает эта старая ведьма!

Старуха, не разгибаясь, скособочила шею и глянула на него пронзительными прищуренными глазами. Она молча разглядывала высокого светловолосого незнакомца, худого и нескладного, со злым, ожесточенным видом взиравшего на нее, и, наконец, проговорила:

– Так вот ты какой... – Ее нежный, мелодичный голос журчал, как маленький весенний ручей, и, оглянувшись, юноша поначалу даже не понял, что это заговорила безобразная старуха. – Я думала, за века кровь королей разбавлена, и род прервался. Я глазам своим не поверила, когда увидела эти голубые капли...

– Голубые?.. – Юноша поднес к глазам пораненную руку. Падающая на землю кровь была обычной, темно-красной в свете луны. – Она красная...

Старуха хмыкнула.

– Как тебя звать? – спросила она.

Юноша опустил глаза. Еще одна рана в душе... Когда-то дальний родственник отца, взглянув на сердито орущего в колыбели младенца, воскликнул: "Ох, ты... какой важный, надутый... Дуй!" И это нелепое имя прилипло к нему, как репей, а настоящее вскоре затерялось, забылось.

– Можешь не отвечать, я уже знаю, – сказала старуха, внимательно глядя на юношу своими маленькими выцветшими глазами.

Ее непривычно огромное лицо было желтоватого цвета, неприятно-болезненного, а жидкие седые волосы, собранные на затылке в крохотный пучок, едва прикрывали голый череп. Крючковатый нос хищно нависал над большим ртом с его синими узкими губами. Более безобразного лица юноша никогда не видел, и не мог отвести глаз, рассматривая его. На мгновение он даже забыл, куда шел.

– Поцелуемся? – сказала бабка, заметив, как пристально он изучает ее, и звонко захохотала каким-то чужим, молодым смехом, когда увидела, как передернуло юношу. – Целый год издалека на меня смотришь, и вот я перед тобой...

– На тебя? Нужна ты мне.

– Нужна-нужна, – не обижаясь, подтвердила старуха. – Скажи-ка мне, старший сын пекаря... – последнее слово она произнесла с насмешкой, и юноша почувствовал, как его лицо запылало. – Ты хотел бы владеть этим краем, как твои предки? И этим, и другими? Ведь на свете много земель и побогаче...

Юноша выпрямился, глаза у него заблестели. Старуха зорко следила за ним. Алчный, властолюбивый... Из него может выйти толк...

– Как ты здесь оказался? – вкрадчиво спросила она.

– Увидел свет да и пришел, – буркнул юноша.

Старуха вздрогнула от радости. Он будет хорошим учеником!

– Иди за мной, – сказала она, и вскоре оба вышли к подножию высокой горы. Из широкого круглого отверстия в скале лился ослепительными потоками тревожный, зачаровывающий свет. – Здесь живу я.

Юноша взволнованно глядел то на колдунью с большой головой, то на заветное место, до которого он наконец дошел. Он хотел войти в пещеру, но бабка его остановила:

– Еще не время. Я исполню твои желания только тогда, когда ты мне заплатишь. – Юноша хмуро смотрел на колдунью. – Не деньгами – у тебя их нет, да они мне и не нужны... – Она помолчала. – Ты подроешь склон под черным камнем – по ночам, тихо и незаметно – чтобы эта ползучая дрянь вернулась обратно в долину...

– Ты боишься его, – сказал юноша, исподлобья взглянув на нее.

– Тебя это не касается!

– Камень может, скатившись, разрушить дома в деревне...

– Неважно. Или тебя беспокоят жизни этих людишек?

– Меня – не беспокоят.

– Отлично. Когда сделаешь дело, придешь ко мне.

– А вдруг...

– Найдешь, – успокоила старуха. – Еще быстрее, чем прежде. А теперь иди и не оборачивайся.

Юноша сделал два шага, но остановился и через плечо, не глядя, спросил:

– Почему у тебя такой голос?

Бабка захихикала ему в спину:

– Я украла его у одной молоденькой девчонки. Но я добрая – взамен ей достался мой.

Юноша двинулся дальше. Не обернулся, отметила старуха. Порода. Злая порода. Из него выйдет толк.

В одну из теплых июльских ночей черный камень неожиданно скатился с Ненужной горы в деревню, разрушил несколько домов и убил шестерых человек. Напуганные жители принялись поспешно разбирать по бревнам свои дома, чтобы уехать на новое место, подальше от черного убийцы, лежащего теперь посреди базарной площади, в самом центре деревни.

Коварство камня было очевидно: сотни лет он полз в гору, чтобы, забравшись повыше, скатиться и навредить людям. В деревне стояла тишина боясь навлечь на себя еще большие несчастья, жители собирались в дорогу молча, но каждый в душе проклинал безжалостную каменную глыбу, сгоняющую их с родной земли.

Так впервые Дуй познал опьяняющую силу власти над людьми. Он смотрел на потрясенную деревню, на испуганные, страдающие лица, и ему хотелось кричать:

– Это сделал я, я! Вы слышите? Я, сын нищего пекаря, потомок королей!

Волнуясь, будто получил несметные богатства, он твердил:

– Голубая кровь... я король... король...

И мысленно произносил целые речи – злорадные, мстительные – этим людям, которые, как ему казалось, презирали его за бедность. Его оскорбленное болезненное самолюбие наконец было отомщено, и он решил, что власть – единственная ценность в этой жизни. Власть доказывает твою исключительность: ты лучше, ты умнее, ты достойнее всех!

– Вы смеялись надо мной, – шептал Дуй, – и я наказал вас. Я разом перевернул вашу жизнь. Я ваш король, только вы забыли это!

Эти новые, безумные мысли настолько потрясли все его существо, что он заболел и десять дней находился между жизнью и смертью.

... Деревня снялась с места и невесело тронулась в путь. Телега, запряженная тощим конем, везла больного юношу, над которым заботливо хлопотала мать...

2.

– Я заплатил и пришел к тебе, – волнуясь, сказал Дуй колдунье, которую он нашел сидящей на камне рядом с пылающим проемом таинственной пещеры.

– Да-да... – рассеянно пробормотала старуха, явно размышляя над чем-то другим. – Я отблагодарю тебя. Ты будешь доволен...

Дуй молча терпеливо ждал. Колдунья велела ему сесть в тень высокого стройного бука, закрыть глаза и не шевелиться.

Юноша в болезненно-восторженном состоянии ждал чуда. Он никак не мог сосредоточиться на какой-нибудь одной мысли, в голове шумело, как после работы в душной пекарне, во рту пересохло. "Я король... я король..." назойливо вертелись в сознании одни и те же слова.

Бабка долго гремела чем-то металлическим, бормотала, потом, шаркая ногами, удалилась. Замирая от сладкого предчувствия, Дуй открыл глаза. Он по-прежнему сидел на траве под мощным буком. К его гладкому серебристо-серому стволу он был прикован толстой железной цепью, тянущейся от ошейника на его горле.

Колдунья вернулась к пещере через три дня. Юноша на цепи, увидев ее, поднялся с земли. Полубезумный от ярости, он был страшен. Вместо слов, которые он хотел сказать старухе, из его горла вырывались какие-то булькающие звуки. Ведьма, прищурившись, одобрительно смотрела на почти потерявшего человеческий облик пленника.

– Хорошо, очень хорошо... – проскрипела она жутким, утробным голосом, удивившим даже измученного гневом юношу.

Старуха подошла поближе.

– Ты волк, – сказала она, страшно выкатив глаза и вперив их в человека на цепи.

– А ты старая сумасшедшая дура, – отозвался тот.

– Ты волк, – настойчиво повторила колдунья и длинной палкой ударила юношу по спине.

Дуй в ярости закричал и хотел броситься на свою мучительницу, но внезапная страшная боль согнула его пополам. Какая-то жестокая неведомая сила скрутила его и принялась выворачивать наизнанку нутро, будто в нем сидели и рвали его когтями тысячи злых голодных кошек.

Дую казалось, что он кричит и его крик слышит весь лес, но страшная бабка, без особого интереса наблюдавшая за ним, видела, что он корчится на земле без единого звука, как рыба, разевая искаженный болью рот. Дуй решил, что пришла смерть, но боль неожиданно отступила, будто ее и не было. Земля приблизилась к нему, а деревья сразу стали еще выше. Тело налилось безграничной, опьяняющей силой. В нос ударили тысячи острых, пряных запахов леса.

Он почувствовал, что у него есть брюхо, сытое, тугое, есть четыре мощные пружинистые лапы с острыми, как лезвие ножа, когтями, клыки, которыми так легко вспарывать живую, теплую плоть. И глаза! Видящие теперь восхитительно далеко и четко! Каждая букашка под ногами – или под лапами? каждый никчемный муравей заметен, и ничто отныне не скроется от острого, безжалостного взгляда черного волка!

Волк мотнул головой и нерешительно шагнул вперед. Тело превосходно слушалось его. Сверкая желто-зелеными глазами, зверь сделал еще два быстрых шага, но железная цепь больно ударила его по лапам, и захрипело перехваченное ошейником горло. Волк бешено защелкал зубами, разбрызгивая с черной морды пену. Пригнув огромную голову, он в слепой злобе уставился на колдунью.

Та издалека бросила ему окровавленный кусок мяса. Повинуясь древнему инстинкту, зверь на лету, не раздумывая, проглотил его. Старуха довольно кивнула и подошла к волку вплотную.

– Теперь, когда захочешь превратиться обратно в человека, вспомни, как тебя, короля, будто дворового пса, продержали три дня на цепи. – И она засмеялась противным скрипучим смехом.

Волк, гремя цепью, прыгнул на старуху, но та выбросила вперед руку, и облако огня опалило оскаленную волчью пасть. Волк, трусливо скуля, упал на землю и принялся передними лапами тереть обожженную морду.

– Видишь, волк... – задумчиво проговорила колдунья, – тебе не так больно, как страшно... Это огонь... а волк боится огня всегда, и с этим ты ничего не сможешь поделать... От огня слабеет твоя уверенность, а значит, и колдовство, и если ты не дурак, ты будешь обходить его стороной. Пока что ты ведешь себя не очень умно, Дуй. Ты пришел ко мне, чтобы меня уничтожить или чтобы я сделала тебя королем? – И она больно щелкнула волка по кончику черного носа. Волк, съежившись, стерпел и, склонив голову, подставил колдунье, как слабый сильному, шею, свое самое уязвимое место. – Я сделаю тебя могущественным, я наделю тебя силой, какой нет ни у одного из этих презренных людишек, которые, как кроты, целыми днями копаются в земле... Колдунья, приблизив свое страшное бородавчатое лицо к самой морде черного волка, жарко шептала ему о своих сокровенных желаниях. – Мы с тобой теперь вместе, против них. Мы уничтожим их, мы будем гнать их прочь, как ветры гонят по земле опавшие листья, – не спрашивая и не прислушиваясь к их шелесту... Да, ты будешь ветром! Я научу тебя управлять стихиями – бурями, тучами. Научу внушать необъяснимый, не сравнимый ни с чем страх. О, такая власть дороже денег, дороже любви и даже бессмертия... Ты же хочешь этого, я не ошиблась? – Старуха, склонившись, жадно смотрела в сверкающие волчьи глаза.

Черный волк, присев на задние лапы, задрал свою страшную морду кверху, задергал горлом и издал громкий торжествующий вой...

3.

Ночь спустилась на землю, и лес зажил своей особой, не похожей на дневную, жизнью. Смолкли уставшие птицы, спряталась по дуплам и норкам лесная мелочь, все затаилось, сжавшись от страха перед сильными, прожорливыми, непобедимыми тенями, что вдруг возникали из ночной темноты и выхватывали из жизни того, кто зазевался, не вовремя высунулся, пискнул спросонья. Лишь деревья гордо шумели ветвями так же невозмутимо, как и днем.

Всю ночь, позвякивая цепью, бежал по лесу огромный черный волк. Крепко ухватившись за цепь, вприпрыжку, как резвая коза, неслась за ним следом страшная старуха с большой головой. Время от времени она дергала цепь, и волк послушно поворачивал налево или направо. Перед рассветом странная пара остановилась у заросшего высоким лесом холма.

Старуха, принюхиваясь, потирая руки и подставляя их слабому утреннему ветру, побродила по захламленным валежником склонам, поскребла скрюченными пальцами кору на огромной лиственнице, одиноко стоящей на западной стороне холма, и уверенно показала волку на землю между корнями дерева:

– Здесь.

Своими мощными сильными лапами волк принялся разгребать мягкую землю, разбрасывая во все стороны влажные комья. Старуха молча наблюдала за ним. Когда передние лапы волка вдруг провалились в черный проем в земле, он на мгновение задохнулся от волны затхлого воздуха и попятился назад. Старуха подозвала его, расстегнула ошейник и, отбросив железную цепь в сторону, сказала:

– Иди! Почувствуй себя королем.

Черный волк встряхнулся, потянул носом отвратительно пахнущий воздух из проема, осторожно протиснулся в узкую дыру и исчез.

Волк бежал по широкому ходу, вырытому в земле, не удивляясь и не задумываясь над тем, куда и зачем послала его колдунья. Он доверял ей. Он рвался к своей цели, и ничто теперь не могло его остановить.

Зоркие волчьи глаза видели в темноте так же ясно и отчетливо, как и при дневном свете. Он быстро привык к спертому воздуху, к тому же, в высоком потолке, где местами обвалились сгнившие деревянные подпорки, осевшая земля открыла просветы, и из них тянуло свежестью хвойного леса. Волк уверенно пробирался через завалы из упавших бревен, оплетенных корнями растений, через груды осыпавшейся земли и вдруг начал угадывать каждый приближающийся поворот. Он угадывал очень точно, и это было похоже на просыпающуюся после долгого сна память. Волка пугало это. Он остановился и огляделся.

Он никогда здесь не был. Это место ему совершенно незнакомо, убеждал он себя. Тем не менее, он откуда-то знал, что сейчас подземный ход, огибая скалу, резко повернет влево, потом нужно будет смотреть в оба, перепрыгивая через глубокие провалы в земле, а перед самым выходом на поверхность ход сильно сузится, и придется идти, задевая боками мокрые шершавые бревна...

Волк стоял, прислушиваясь к себе. Он чувствовал, что скоро, очень скоро, чужая память, которую он обрел вместе с этим телом, откроется ему, и жгучее, нетерпеливое любопытство захватило его. Он помчался во всю прыть, и когда в конце пути его сильное тело рванулось через пролом в каменной стене на свободу, в залитый слепящими солнечными потоками широкий двор, яркие картины прошлой жизни вдруг вспыхнули в его сознании, ошеломив своей невероятной четкостью. Осматриваясь, волк покружил на месте, чтобы не оказаться застигнутым врасплох, но вокруг царили тишина и спокойствие. Он был на развалинах старого замка.

Четыре башни еще высились над осыпающимися стенами, и кое-где виднелись следы прежних дворовых построек, но вражеские набеги и безжалостное время безвозвратно разрушили прекрасную, горделивую обитель королей. Огонь, некогда бушевавший в замке, уничтожил все, что могло гореть, и покрыл черным налетом его каменные останки. Ветры год за годом заносили песком и вымощенный тесаным камнем двор, и стены, и подступы к замку, прежде неприступному и величавому. Воронье кружило в небе над башнями, высматривая поживу и изредка оглашая округу резкими гортанными криками...

Печальная участь замка удивила даже волка. Его, никогда раньше не знавшего чувства жалости, вдруг больно кольнуло в сердце: это мог быть его дом – могущественный, богатый, надежный, как в те времена, когда в замке жил тот, чья память сейчас бьется в нем болезненными, горькими толчками.

Память повела его в одну из башен, заставила пройтись по полуразрушенным залам и вместо развалин увидеть красивые, богато убранные комнаты, вместо свиста ветра и унылых птичьих криков услышать тысячи звуков, какие обычно раздаются в многолюдном, обжитом месте, а вместо призрачных теней, порожденных игрой воздуха и света, увидеть вокруг сотни живых людей.

... Волк прилег в тени круглой арки на втором этаже башни, где легкий ветерок спасал от нестерпимого зноя, и позволил чужим воспоминаниям завладеть им. Чужая жизнь – необычная, далекая – проходила перед ним, и с первого же мгновения чувства жившего давным-давно человека стали понятны волку, а иногда ему казалось, что это он страдает и живет в те незапамятные времена...

Он недавно родился, и над его колыбелью склонились отец и мать. Их красивые лица озабоченны.

– Разве он не рожден королевой и его отец не король? – возмущенно говорит мать и берет младенца на руки. Она порывисто целует ребенка, встревоженного словами матери и ее резким тоном. – Почему он не может вместе с братом править своей страной, так же принадлежащей ему по праву родства?

Ребенок громким плачем пытается не допустить этой несправедливости, но отец неумолимо произносит безжалостные слова:

– Потому что когда в доме два хозяина, в нем всегда будут раздор и смута. Королем будет Ян.

Ребенок горько плачет. Он еще не знает, как зовут его самого, но уже знает, что он – не Ян, он кто-то другой, и королем будет не он... Едва обретенная им радость жизни меркнет, теряется перед огромным, непоправимым несчастьем – ведь он не может быть "другим", как они не понимают этого?!

... Эта боль грызет его. Днем и ночью, год за годом, не дают покоя горькие думы: "Как мне жить? Смириться? Но разве я не рожден королевой и отец мой не король?" Эта боль погнала его в леса, к далекому, мерцающему в пещере красному свету, она обернула его волком, и в безумных кровавых бесчинствах он пытается заглушить ее. Но никак не вырвать занозу, засевшую в душе много лет назад...

Глупо так мучиться, решает черный волк, растянувшийся на грязном полу разрушенного зала, ведь эту занозу ты вырвал – ты стал королем. Ты сильный, и должен уважать себя за это.

Тот, другой, волк, похоже, не согласен с ним. Он не хотел убивать брата. Он снова и снова вспоминает тот ужасный день. Ян случайно выследил в лесу волка, подземным ходом пришел к маленькой потайной дверце, ведущей в покои Кора, а когда с обнаженным мечом ворвался в большую комнату, то увидел в ней только брата, без сил лежащего на ложе. Кор, мгновение назад обернувшийся человеком, покорно закрыл глаза, даже желая, чтобы его жизнь сейчас оборвалась, но Ян, оглядевшись, вдруг воскликнул: