Текст книги "Мужчина-вамп"

Автор книги: Ирина Павская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Конечно, Борис, как всегда, прав. Ярмарка тщеславия работает без выходных. Если престижно тусоваться в гей-клубе, будь ты хоть трижды дамским угодником, а по моим сведениям, Алексей Михайлович именно им и является, – будешь тусоваться. Имидж просвещенного бизнесмена обязывает. И все-таки новость меня задела. Я видела Подлубняка дважды в своей жизни, разговаривала и того меньше, но он произвел на меня впечатление самостоятельного человека, не зависящего от мнения толпы. Неужели и он «повелся» на модную вывеску? Да, как говорится, человек слаб, а враг силен.

– Вот, собственно, и все! – Валевич развел руками. – Кажется, я тебя новостями не порадовал, извини.

– Следствие еще идет?

– Идет, но больше для проформы. Подчищают последние нестыковки.

Я вдруг вспомнила стеснительного подростка, который тянул пьяного Колю за рукав, пытаясь увести отца домой. Теперь отец получит клеймо уголовника и душегуба. Деревня простодушна и жестока в своем простодушии. Будут говорить: «Это Ерохин. Ну, тот, у которого отец дачу сжег вместе с девчонкой». И юноша каждый раз будет вздрагивать. А потом привыкнет и озлобится. Поэтому мне надо торопиться.

– Спасибо, Боря.

– Сделал все, что мог. Хочешь еще мороженого?

Я покачала головой. Следует учитывать прежние ошибки. Сегодня первой уйду я. А он в одиночестве доест свое мороженое.

Уличное пластиковое кресло отодвинулось с легким стуком. Я небрежным жестом подхватила сумочку и выпрямилась. Надеюсь, моя новая блузка расстегнута ровно на столько, на сколько нужно:

– Боря, на всякий случай… Если мне вдруг понадобится твоя помощь, могу я позвонить еще раз?

– Ты что, уходишь?

Ага, попался! Уже ногой осторожно пробуешь воду в старой реке, нельзя ли снова войти?

– Да, ухожу! – сказала я с наигранным сожалением, напирая на слово «ухожу», интонируя так, чтобы мой собеседник понял – сожаление ненастоящее. – Пока, пока!

Вот тебе за мою прошлую одинокую чашку кофе!

* * *

Я напрасно боялась, что Раиса опоздает. Несмотря на свой художественно-небрежный образ жизни, дизайнер была пунктуальна. Наверное, работа с богатыми клиентами благотворно влияет. И правда, ничто так не дисциплинирует, как хороший заработок. Я-то сама уже минут десять как плясала на условленном месте.

– Сима, привет! Ты готова? – Рая заговорщицки подмигнула. Может быть, я напрасно сослалась на якобы личную слабость к Подлубняку? Теперь моя знакомая замучает меня двусмысленными намеками и подмигиваниями. Пожалуй, по доброте душевной еще начнет нам устраивать встречи наедине, как старая дуэнья.

Мы быстрым шагом пересекли сквер и подошли к внушительному дому, облицованному серым гранитом. Все правильно! Не какая-нибудь «элитная» новостройка красного кирпича, внушающая страх своей карточной непрочностью, а солидный, добротный советский классицизм. Стоял пятьдесят лет и еще двести простоит при умном подходе. Главное – несущие стены не рушить. Апартаменты Подлубняка занимали весь второй этаж. Рая бодро нажала кнопку звонка. В квартире раздался приглушенный лай, послышались чьи-то шаги.

– Сейчас открою. – Лязгнули засовы, дверь распахнулась. На пороге стояла полная розовощекая женщина лет шестидесяти с небольшим.

– Раечка, наконец-то! Эти оглоеды меня совсем замучили, я с ними не справляюсь. Представляешь, вчера ушли и мусор за собой не убрали. А мне разве по силам все выворотить. Хотела Алексею Михайловичу пожаловаться, но ему сейчас, бедному, не до того.

– Разберемся, Людмила Семеновна. Вот познакомьтесь, моя помощница – Серафима Нечаева. Между прочим, сотрудница картинной галереи. Искусствовед.

– Очень приятно, – женщина церемонно протянула руку.

– Людмила Семеновна здесь работает. За хозяйством следит, – пояснила Рая. – Сима, иди пока с квартирой ознакомься, а я с оглоедами поговорю. – И она исчезла в глубине огромной квартиры.

Не успела я ступить и шага, как под ноги мне с визгом выкатился серый ком, весь в крупную складку.

– Джина, ну-ка фу! Свои! – строго закричала Людмила Семеновна. Строгость была абсолютно неуместной, поскольку молоденький шарпей, судя по его радостному виду, считал, что весь мир состоит только из своих. Он проворно обнюхал мои ноги, вывалил розовый язык и ясно выражал готовность к конструктивному диалогу.

– Вы ее не бойтесь, Джина не кусается.

Собака, казалось, улыбалась каждой своей кожаной складкой. Неужели какой-то идиот считает, что эта прелесть может укусить? Я наклонилась и потрепала Джину по загривку. Джина в ответ преданно тявкнула.

– Все, она вас признала, – засмеялась домработница. – Только конфет много не давайте, а то живот расстроится.

В этот момент где-то далеко в недрах бесконечных комнат послышался неясный шум, Джина бросилась на звуки, я пошла за ней.

Да, действительно квартира Алексея Михайловича находилась в той тяжелой стадии, когда идет подготовка поля для будущей реконструкции. Правда, разгром осуществлялся поэтапно, очевидно, для меньшего травматизма. В некоторых комнатах отсутствовала мебель, были выломаны двери и сорваны обои. Другие имели пока вполне жилой вид. По мере нашего продвижения вдоль коридора шум становился все отчетливей, перерастая в крики. Я узнала голос Раисы. Судя по всему, там шла крутая разборка с таинственными «оглоедами».

– Это что такое (мать, мать, мать!), сколько можно говорить! Учти, Толик, еще раз займетесь самодеятельностью, выгоню (так и распротак!) без выходного пособия и найму другую бригаду. Слава богу, дефицита трудовых кадров нет! И твоим орлам последнее предупреждение.

Я осторожно заглянула в комнату. Рая металась по оголенному пространству, словно разъяренная валькирия. Толик, здоровенный детина, угрюмо молчал, ковыряя кучу цемента на полу носком заляпанного краской ботинка. Даже если бы ему и было что сказать, вряд ли он смог бы это втиснуть в поток живописной Раечкиной ругани. Художница, автор утонченного графического цикла «Зима в городе» виртуозно выстраивала многоэтажные языковые конструкции. Я еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Но Толику было не до смеха.

– Ты меня понял? – Рая достигла наивысшей ноты и держала ее, как настоящий маэстро.

– Понял, Раиса Ивановна, – сдавленно пробормотал Толик.

Волна гнева с шумом опала. Художница повернулась ко мне.

– Сима, как тебе квартира? – спросила она как ни в чем не бывало ласковым голосом. И добавила, обращаясь к Людмиле Семеновне: – Хозяин когда сегодня заглянет?

Тут она мне снова незаметно подмигнула.

– Обещал к обеду.

– И отлично! Нам необходимо кое-что обсудить.

Рая схватила меня под руку и потащила в другую комнату, оставив бригадира ремонтников в состоянии легкого шока.

– Раечка, ну ты даешь! Я восхищена твоими ораторскими талантами.

– Иначе с ними нельзя. Иначе они просто не понимают, – ответила моя знакомая спокойно. – Побудешь здесь дня два – привыкнешь. Это все нормальные рабочие моменты. Ладно, давай лучше я тебе покажу свои задумки.

Она вытащила из большого планшета листы с эскизами и принялась вдохновенно объяснять оригинальную дизайнерскую концепцию. Я невольно увлеклась и почти забыла, зачем, собственно, пришла в дом Подлубняка.

– Есть одна заминка. – Раиса вдруг стала серьезной и даже печальной. – В той дальней комнате была спальня Киры Тоцкой. Она недавно погибла, может быть, ты слышала об этой жуткой истории?

Я что-то невразумительно пробормотала, обозначая свою осведомленность.

– У меня по поводу комнаты была хорошая идея, а теперь заказчик не разрешает ее трогать. Говорит, пусть все остается, как при Кире. Я понимаю, должно пройти время… Но все равно жаль! Ведь рано или поздно придется переделывать. Нельзя же навечно так оставлять. Сама посмотри.

Мы прошли по коридору, и художница распахнула резную дверь.

Спальня девушки была выполнена в золотых и красных тонах. Огромная кровать была завалена маленькими подушечками, над ней нависал тяжелый балдахин с длинной бахромой. Тут и там куклы, мягкие игрушки, туалетный столик заставлен флакончиками и коробочками с дорогой косметикой.

– Интересно бы узнать, кто предложил организовать этот пылесборник, – негромко пробормотала Раиса, указывая на балдахин.

Наверное, сама хозяйка спальни, подумала я. Не наигралась в принцессу, вот и устроила все в соответствии со своими представлениями о красоте и богатстве.

Сзади бесшумно подошла домработница.

– Я здесь ничего не трогаю, только пыль вытираю, – сказала она, смаргивая с ресниц слезу, и шумно высморкалась в платок. – Бедная наша Кирочка, бедный Алексей Михайлович!

Я внимательно посмотрела на Людмилу Семеновну. Наверное, с ней надо поговорить в первую очередь. Преданная домоправительница уж точно знала об особых отношениях хозяина и его падчерицы. А возможно, знала и еще кое-какие интересные детали жизни обитателей богатой квартиры, скрытые от посторонних глаз. Но как построить разговор, не вызывая подозрений?

Вдруг женщина встрепенулась и прислушалась:

– Ой, кажется, Алексей Михайлович приехал! – И она заспешила в прихожую, из которой уже доносился веселый лай Джины.

– Очень кстати. Пойдем, я тебя представлю. Да не робей! – Рая шутливо толкнула меня в плечо.

– Мы немного знакомы, только не знаю, вспомнит ли он.

– Вот сейчас и определим, – художница повлекла меня в сторону прихожей.

Посреди просторного холла юлой крутилась собака. Она подпрыгивала с явным намерением лизнуть в лицо крупного мужчину. Мужчина уворачивался, приговаривая ласково:

– Джина, перестань, не шали.

Он поднял голову, и я узнала Алексея Михайловича Подлубняка. Все такой же импозантный и красивый, только резко обозначились тени под глазами.

– A-а, Рая! Вы, как всегда, на рабочем месте. Все нормально или есть проблемы?

– Как же без проблем, – засмеялась Раиса. – Но об этом позже. А пока познакомьтесь с моей помощницей. – И она легонько подтолкнула меня вперед.

– Алексей Михайлович, мы уже знакомились однажды. Меня зовут Серафима. Серафима Нечаева.

– Вот как! Возможно. – Подлубняк задумчиво наморщил лоб. Вероятно, не от желания вспомнить, а из вежливости.

Мне стало неловко. Обидно чувствовать себя такой невыразительной личностью, знакомство с которой не отпечатывается надолго в памяти.

– Вы как-то подвозили меня до Малых Петушков.

По лицу Алексея Михайловича пробежала едва заметная судорога.

– Да-да, – сказал он поспешно и тут же снова обернулся к Рае. Очевидно, воспоминания о Малых Петушках доставляли ему боль.

Разговор перекинулся на ремонтные темы. Раиса начала доказывать хозяину преимущества матовой краски перед глянцевой, потом Подлубняк ушел ненадолго в свой кабинет, причем Джина последовала за ним.

– Обожает хозяина, – умиленно прошептала им вслед Людмила Семеновна. – И он в ней души не чает. Особенно после того, как Кирочка… Для Киры щенка-то и брали. – Домработница коротко задышала, собираясь снова заплакать. Но справилась со скорбью и пошла на кухню по обеденным делам.

– Ну что я скажу, Сима, – мужественно резюмировала Раиса, – задача тебе предстоит трудная.

Ее смутил прохладный прием, который оказал мне молочный император, и его откровенное нежелание узнавать во мне свою старую знакомую. Я, напротив, выказала твердость:

– Ничего, чем труднее борьба, тем слаще победа.

– Молодец, уважаю! – Наивная художница по-прежнему считала, что я собираюсь заманить Подлубняка в любовные сети. – Людмила Семеновна! – крикнула она в сторону кухни. – Сима будет теперь приходить каждый день, чтобы курировать отделочников.

– Вот и славно, – обрадовалась домработница, – их надо, это самое… курировать, и курировать без всякой жалости, а то совсем распустятся. – Она высунулась из дверей и погрозила маленьким кулачком в сторону самой большой комнаты, где после Раечкиного разноса «оглоеды» показывали чудеса трудового энтузиазма.

– Оперативный простор тебе обеспечен, а теперь уж не взыщи – дам задание на завтрашний день. – Рая слегка стушевалась. Наверное, ей было неловко использовать меня в качестве дармовой рабсилы.

Мы прошли в разгромленную комнату, и моя работодательница стала объяснять, на что нужно обратить внимание. Когда инструктаж закончился, оказалось, что Алексей Михайлович уже уехал, и сегодня, как он предупредил домработницу, больше не появится. Мне тоже пора было уходить. Рая собралась отправиться в салон «Английские ткани», где, к слову сказать, английским был только чай, предлагаемый солидным покупателям. А болтаться в ее отсутствие по квартире Подлубняка не имело смысла. Мы попрощались с Людмилой Семеновной, условившись, что я приду завтра.

Весь остаток дня я провела в размышлении. Ничего обнадеживающего мне пока в голову не приходило. Да, честно говоря, стратегия у меня хромала. А тактика что ж! Тактика известная: расспросы, наблюдения и выводы. Ладно, если не подведет тактика – появится и стратегия. Еще я позвонила Зойке и объявила, что вынуждена задержаться в городе на неопределенное время. Очень жаль, потому как малина совсем поспела и опадает, сказала Зойка сердитым голосом. А, кроме того, вечера стоят сказочные. Я только вздохнула. Слава богу, подруга не знает, что я в такую чудную летнюю погоду нанялась в подмастерья к Раисе, и притом без оплаты. А то бы точно решила, что меня пора лечить в отделении неврозов и пограничных состояний. Кстати о работе. Надо заранее продумать свой наряд, чтобы завтра поутру не метаться. Я три раза перебрала свой гардероб, прикидывая так и этак. Конечно, у меня абсолютно не было желания соблазнить Алексея Михайловича, как думала Рая, но все-таки он мужчина, а я женщина. И просто хотелось взять какой-никакой реванш за сегодняшний прокол, когда Подлубняк не узнал меня с первого взгляда.

* * *

Уже несколько дней я после завтрака дисциплинированно направляюсь в квартиру, где идет ремонт. Определенный прогресс в отношениях с ее обитателями есть, конечно. Отделочники при моем появлении заметно активизируются, поскольку за моей спиной незримо маячит грозная фигура Раечки. Людмила Семеновна старательно поит меня чаем, не забывая обсудить попутно последние политические скандалы. А Джина, та просто злоупотребляет своим обаянием, чтобы выпросить очередную 128 конфетку. У меня сердце жалостливое, отказать совершенно не могу. И потом, она так уморительно чавкает и так душевно благодарит, пытаясь облизать руки и, по возможности, достать до лица. Раиса, по-моему, начала в полной мере осознавать, какие выгоды несет ей наше добровольное сотрудничество. Она поручает мне все более ответственные задания и все реже появляется сама на строительном поле боя. Впрочем, я не в претензии. Даже интересно попробовать себя в новом качестве. Между прочим, дизайнер она, конечно, опытный и в нашем городке популярный, но к некоторым моим советам все же прислушалась. Это меня очень поднимает в собственных глазах.

Все бы ничего, но только в расследовании я пока не продвинулась ни на шаг, хотя и накопила уже некоторые впечатления. Тот, кто меня, собственно, интригует, а именно хозяин огромной квартиры, появляется ненадолго. Скупо здоровается, не проявляя никакого интереса, проходит в кабинет, до которого еще не докатился вихрь великой квартирной перестройки, и снова уезжает. Иногда Людмиле Семеновне удается его накормить своими особыми пирогами – и только. Больше всего хозяйского внимания перепадает Джине. Алексей Михайлович балует ее маленькими собачьими подарками, подробно расспрашивает домработницу о состоянии здоровья своей любимицы и даже иногда гуляет с собакой во дворе. Его чувства мне очень понятны, если вспомнить, что собственные коты уже сели мне на шею, а я все терплю и радуюсь.

Иногда вдруг ни с того ни с сего приезжает шофер Подлубняка с поручением хозяина непременно погулять с Джиной или передает от него какой-нибудь специальный корм. Матвей, так же, как и его шеф, старательно держит дистанцию. Вероятно, мечтает втихаря тоже стать когда-нибудь богатым и влиятельным, а пока, как всякий недалекий человек, перенимает манеры своего кумира. Наверное, думает, что это приближает его к мечте. Манеры-то перенимает, но одинаковое поведение обусловлено разными причинами. Когда я исподтишка наблюдаю за Алексеем Михайловичем, то чувствую, что его неразговорчивость вызвана глубокими внутренними причинами. Словно что-то его грызет изнутри. А Матвей просто высокомерный и надменный красавчик. Хотя видно, что хозяину искренне предан. И вообще все обитатели квартиры, включая даже брутальных представителей рабочего класса, относятся к Алексею Михайловичу, на удивление, нежно и почтительно. Этот крупный властный человек распространяет вокруг себя некое удивительное, неотразимое обаяние. Джина просто голову теряет при его появлении: визжит, путается под ногами, не спуская с Подлубняка влюбленных глаз. Про домработницу и говорить нечего. Людмила Семеновна, кажется, голову готова сложить за своего хозяина. Ну просто няня Арина Родионовна!

– Беда, Симочка, – жалуется она сокрушенно, – совсем от дома отбился. Да и то сказать, кому понравится жить в такой разрухе. И зачем он затеял ремонт – ума не приложу. У нас и так все было красиво. Даже в кухне хрустальная люстра висела, – добавляет она горделиво. – А Рая пришла и давай: то ужасно, это ужасно.

Я улыбаюсь и закрываю глаза, пытаясь представить на кухне хрустальную люстру. Да, это круто! А Людмила Семеновна, ободренная моей улыбкой, продолжает возмущаться:

– Это Кира все первая начала. Ее идея. Конечно, сама, как только рабочие пришли, в деревню съехала, а Алексею Михайловичу каково… Ладно, прежде-то хоть тоже на даче отдыхал, а теперь и вовсе…

Женщина горестно вздыхает, и по ее румяным щекам привычно струятся прозрачные слезки.

Вообще-то разговоры о юной обитательнице дома, трагически погибшей летней ночью, Людмила Семеновна поддерживала неохотно. Думаю, все ее старомодное естество сопротивлялось необычным любовным отношениям, но критиковать хозяина она не могла. Поэтому домработница упорно называла Киру падчерицей Алексея Михайловича и, как только беседа переходила в опасную плоскость, сурово поджимала губы и умолкала.

Огромная квартира, раскинувшаяся на весь этаж, стала уже привычной и не впечатляла. Ничего интересного, кроме, пожалуй, спальни Киры. Мне до ужаса хотелось осторожно покопаться в ее вещах, особенно в бумагах. Но, во-первых, сделать это абсолютно невозможно, «верная Личарда» Людмила Семеновна всегда начеку, а во-вторых, кажется, и бумаг, как таковых, в спальне девушки не наблюдается. Во всяком случае визуально.

Глядя на бесконечную путаницу комнат и коридоров, я невольно вспоминала комнатку своего детства. Мы тогда жили с мамой в коммунальной квартире и занимали жилплощадь размером в пятнадцать квадратных метров. По сути дела, это была убогая клетушка. Но в памяти моей она осталась целым миром, огромным и необъятным. Наверное, особое детское восприятие. Каждый предмет незамысловатого интерьера был важным и самодостаточным. Шкаф – это шкаф, а кровать – это кровать. Они жили собственной жизнью, не сливаясь в единое пространство, а потому границы комнаты раздвигались беспредельно, словно космос. До подоконника я не доставала подбородком, а чтобы взглянуть на потолок, приходилось до боли в шее задирать голову.

Мне и сейчас нет-нет да и приснится та старая комнатушка. И с тем же самым ощущением свободы и простора, которого я больше никогда в своей жизни не испытывала.

– Сима, иди обедать! – заботливый голос Людмилы Семеновны прервал мои детские воспоминания.

– Спасибо, я еще не проголодалась.

– Иди, иди, уже все на столе.

Не получается у домработницы опекать своего хозяина, вот она и перекинулась на нового благодарного клиента. Не терпит никаких возражений и споров. Придется идти, чтобы сердобольная женщина не обиделась.

Ну вот, как всегда! Огромная суповая тарелка полна густого наваристого борща.

– Людмила Семеновна, миленькая, – взмолилась я, – мне столько не осилить!

– Да чего тут кушать! Два раза ложкой зачерпнула – и все. Посмотри, какая ты худенькая. Нужно поправляться.

Худоба и нездоровье для моей благодетельницы – синонимы. Я вздохнула и покорно взяла ложку. Глаза Людмилы Семеновны радостно засияли.

– Наш-то опять сегодня дома не ночевал, – поделилась она своими заботами, пододвигая ко мне поближе корзинку с толстыми ломтями белого хлеба. Надо было понимать, что Подлубняк теперь такой же «мой», как и Людмилы Семеновны.

– Может быть, у женщины остается?

Домработница вспылила, словно я сказала что-то неприличное про ее хозяина:

– Он, прости господи, не бомж какой-нибудь, чтобы по чужим квартирам болтаться. И не до женщин ему сейчас. Кира-то совсем недавно померла! – воскликнула она и тут же прикусила язык. – Одиноко ему, вот в клубе и пропадает. Сидит там до самого утра, а потом приедет, вздремнет часа два и снова на работу. Слушай, Сима, ты вот молодая, современная, объясни, и что там в этих клубах делают?

Я вспомнила, какую характеристику дал Валевич любимому заведению Подлубняка, и чуть не поперхнулась. Хотелось бы мне и самой знать, что там делает Алексей Михайлович.

– И часто он в клубе пропадает? – спросила я, разгребая ложкой суповую гущу.

– Ой, часто. Он и раньше ездил, еще при Кире. Она очень была недовольна, обижалась, плакала. Даже ссорились из-за этого несколько раз. Понятно! Алексей Михайлович один ездил, ее с собой не брал. А теперь уж и вовсе через день да каждый день. Сказать, чтобы пил, не могу. Приезжает не пьяный, так, с запахом слегка. Может, в карты играет? Игры – такая зараза! По своему зятю знаю. – Людмила Семеновна покачала головой и подперла щеку ладонью.

В это время затренькал дверной звонок.

– Рая, наверное, – вскинулась домработница. – Пойду открою, а ты кушай, кушай, – сурово отрезала она мне пути к отступлению.

Я прислушалась. Нет, не Рая. В коридоре раздался юношеский тенорок Матвея. Потом залаяла Джина, снова хлопнула дверь.

– Матвей приехал. Алексей Михайлович наказал ему с Джиной погулять, – объявила моя кормилица, снова появившись в кухне.

Я с усилием проглотила последнюю ложку и сказала решительно:

– Людмила Семеновна, воля ваша, но больше не могу.

– А второе! – с отчаянием воскликнула домработница.

– И второе не буду.

– Ну, хоть компот.

– И компота не хочу, – бунтовать так бунтовать!

И, не дав Людмиле Семеновне очнуться, я выскочила из кухни.

Из окна, выходящего во двор, было видно, как Матвей тащит на поводке упирающуюся Джину. Эта парочка явно недолюбливала друг друга. Честно говоря, мне паренек тоже был не очень симпатичен. Конечно, задевает, если на тебя обращают внимания не больше чем на мебель. А Матвей относился ко мне именно так. И я опять вспомнила хозяина. Так что же гложет Алексея Михайловича? Неужто совесть? И еще. Какие у него могут быть интересы в гей-клубе «Арамис»?

* * *

Хочу быть раскованной, современной и продвинутой во всех отношениях. Это когда небрежно говоришь на любые темы, тонко и чуть устало улыбаешься изумлению окружающих по поводу странных проявлений жизни, дескать, все уже знакомо, все уже понятно. Когда вхож в любое общество (разумеется, кроме откровенно асоциального, типа бомжей), и никакому секьюрити не придет в голову прощупывать тебя презрительным взглядом из-за того, что фейсконтроль ты безнадежно провалил.

Старый троллейбус взвизгнул на ухабе с интонацией щенка, которому нечаянно отдавили лапку. Ага, вот она, элегантно-сдержанная вывеска клуба «Арамис». Никаких зазывно распахнутых ворот, никаких разухабистых неоновых завитушек. Я торопливо выскочила на остановке, и очень вовремя, так как ветеран городского общественного транспорта с полным пренебрежением к этой элитной части города через секунду сомкнул свою рассохшуюся дверную гармошку и покатил дальше.

Да, хочу быть раскованной… Но между «хочу» и «могу», как говорится, дистанция… Я крутилась в некотором отдалении от наглухо закрытого клубного входа, и, казалось, никакая сила, никакое самовнушение не смогут заставить меня дернуть ручку массивной двери. Денежная сумма, приготовленная на клубный кутеж и еще полчаса назад казавшаяся огромной, вдруг сжалась до нищенских крох, которые даже стыдно вытаскивать из сумочки. Мне мерещились непереносимые для моего самолюбия ужасы, когда щеголеватый официант засмеется, увидев, как я села за столик. Засмеется вроде просто так, что-то сказав не менее щеголеватому метрдотелю, но чтобы я непременно заметила. А потом подойдет к столику и объявит с отчетливо ощутимой холодной брезгливостью: «Извините, столик не обслуживается!» А когда я покорно пересяду, окажется, что этот столик заказан. А кофе попить можно за углом. Там как раз есть трейлер с горячими сосисками. Я покорно поплетусь к выходу, а прилизанные мальчики с наманикюренными ногтями и в голубых рубашках (кстати, почему именно в голубых? Ассоциации давят, что ли?) будут фыркать мне вслед.

Нет, нет! Я от страха закрыла глаза. А когда открыла, то увидела, что на клубной стоянке аккуратно паркуется знакомая серебристая капля. Ого, совсем в тему! Это же «Опель» Алексея Михайловича. Подлубняк уверенным шагом подошел к двери «Арамиса» и нажал неприметную кнопку у косяка. «Сим-сим» покорно открылся, проглотив молочного короля. Еще и кнопка! Ну и какие у меня шансы? Почему-то вспомнился мультик «Кошкин дом». «Кто там стучится у ворот, привратник мой Василий?» И дальше со всеми вытекающими последствиями. А именно: метла, угрозы и пинок под зад.

Не хотела, ох, не хотела приставать к Валевичу. Самоуверенно мечтала справиться сама. Дело-то, если разобраться, ерундовое. Подумаешь, провести вечер в закрытом клубе для богатых и слегка нетрадиционных. Кстати, вон и тетка из «мерса» выползает, вся в мехах, несмотря на жару. Вот дура! И тоже в «Арамис». И мужик с ней в клубном пиджаке. То-то сопреют в зале. И поделом! Хотя что это я. Там кондиционеры.

От собственного бессилия и малодушия я совершенно озверела. Ясно одно – в клуб мне сегодня не попасть. И без помощи Бориса не обойтись. А вообще – чего дался мне этот «Арамис», самый изнеженный мушкетер из прославленной троицы Дюма? Нечего мне там делать! Кстати, от трейлера так зазывно сосисками тянет. Еще и с кетчупом.

Кетчуп, как всегда, выскочил из булки бордовой гусеницей и радостно шмякнулся на мою светлую блузу. «Нет ни в чем вам благодати, с счастием у вас разлад…» И как это вы, Александр Сергеевич Пушкин, через века так хорошо определили принцип моей жизни? Попытка убрать жирную томатную гусеницу привела к тому, что на груди расплылось огромное пятно. Алое и трагическое. Как раз напротив сердца. Оставалось только прилечь на скамью и раскинуть театрально руки. Бедную Серафиму, неугомонную правдоискательницу, наконец-то «замочили» за излишнее любопытство. А вот и скамья подходящая.

– Алле, Борис, это ты? – Я была так раздосадована своими неудачами и с клубом, и с кетчупом, что даже не успела трепетно стушеваться. Железная леди, и все тут!

– Да, Сима, это я. Слушаю.

В знакомом баритоне мне почудилась улыбка. Все-таки ты, Серафима Нечаева, ужасная балда! Кто, скажи на милость, может еще ответить с личного сотового?

– Боря, нужна твоя помощь.

Так, надеюсь, голос достаточно тверд и эмоционально нейтрален. Пожалуйста, не подумайте, что бедной девушке требуется скрасить одинокий вечерок или, чего доброго, согреть холодную сиротскую постель. Теперь не дать расслабиться моему собеседнику и сразу к делу. Пугать не будем, начнем с невинного вопроса.

– Борис, подскажи, пожалуйста, как можно попасть в клуб «Арамис»?

– Что, заинтересовалась? Очень просто. – Мне показалось, что Валевич опять улыбнулся. – Например, в качестве члена клуба или хотя бы спутницы богатого обладателя клубной карточки.

Мне вспомнилась тетка в мехах.

– А если нет ни того, ни другого?

Борис помолчал. Сейчас предложит трейлер с сосисками.

– Ну, можно еще наняться мыть посуду при наличии вакантных мест, – сказал он нарочито неуверенно.

Представляю, какая ироническая усмешка заиграла на его лице. Ах, ты издеваешься!

И тут я сказала самым проникновенным голосом с эротическим придыханием:

– Боря, ты ведь настоящий мужчина?

Даже через телефон я почувствовала, что Валевич опешил:

– В-в-в каком смысле?

Ого, теперь меня уже не сбить.

– Знаешь, мужчина или настоящий, или нет. И по смыслам это не раскладывается.

Ну, попробуй скажи теперь, что ты ни на что не годный лопух. Скорее умрет, чем скажет. Потому как в каждом мужике сидит ген соперничества. Природа-умница так задумала. Я круче, я сильнее, я умнее, я, я, я… Ну, хотя бы в чем-то по сравнению с соседом. Пусть даже он меня в поединке за самку рогами и забодал, зато я нашел полянку, где трава гуще и сочней, чем на его угодьях. И проницательные самочки на этих струнах самолюбия такие рапсодии могут сыграть, любо-дорого послушать!

– Боря, мне очень нужно попасть в «Арамис». Хотя бы на один вечер. Знаешь, я почему-то уверена, что тебе клубную карточку раздобыть – раз плюнуть.

– М-м, не могу сказать, что совсем уж плюнуть, но каналы имеются.

Есть! «Повелся» на настоящего мужчину!

– Может быть, ты не откажешься сопроводить меня вечерком в это славное заведение? Или я ошибаюсь? – Голос в меру печальный, с еле уловимой надеждой. Если Валевича не прошибет, значит, я его совсем не знаю.

– Ну, если тебе очень надо… Когда ты хочешь сходить?

Когда, когда? Как бы не промахнуться. Допустим, приду, а Подлубняка как раз в этот день и не будет. Не могу же я в «Арамисе» всю неделю ошиваться. Но выбора нет. Что-то мне подсказывает, что не станет Алексей Михайлович согласовывать со мной свои клубные загулы. Придется действовать наугад.

Прошептала я про себя горячую просьбу ангелу-хранителю, чтобы подсуетился насчет удачи, и сказала первое, что на ум пришло:

– Мне нужно послезавтра.

– Договорились. Я тебе еще перезвоню, уточню время. Пока, до встречи. Наряды готовь. – И Борис, наконец-то, засмеялся. Но по-доброму.

Пока, пока. А как же холодная сиротская постель? Впрочем, лето, не замерзну и одна.

* * *

– Алексей Михайлович! Неприятность. – Голос в трубке срывался и испуганно вибрировал.

– Что случилось, Людмила Семеновна? – Подлубняк не скрывал раздражения. Идет важное совещание, а домработница врывается со своим звонком, сбивая нужную мысль, которую он только что сформулировал внутри себя до конца. И наверняка какая-нибудь чушь, жалоба насчет бригады ремонтников. В досаде Алексей Михайлович даже не подумал, что домоправительница почти никогда не обременяла его пустыми звонками. И ценил он ее, собственно, и за это тоже.

– Алексей Михайлович, Джина заболела!

О, господи! Приболел щенок. Разве это повод для паники. Подлубняк с досадой швырнул на стол органайзер в кожаном переплете, но в груди что-то неожиданно оборвалось и заныло.