Текст книги "Необязательные отношения"

Автор книги: Ирина Кисельгоф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Глава 17

Лаврова простудилась и взяла больничный. Простуда оказалась не сильной, но ей нужно было быть одной. Ей прислали повестку и позвонили домой из областного военного суда. Ее вызывали на заседание по поводу автоаварии пятилетней давности. Лавровой так не хотелось туда идти. Ей не хотелось никого слышать, видеть, ей нужно было быть одной.

– Я на больничном, – сказала она.

– Вам следует обязательно прийти, – ответили ей. – Вы свидетель.

Лаврову ноги не несли в суд.

«Мне туда нельзя», – подумала она и вошла в зал заседаний.

За столом стороны обвинения сидел Минотавр. Лаврова не удивилась. Она ждала его где угодно. Здесь для него было самое подходящее место.

Лаврова отвечала на вопросы о том, что произошло в ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое августа пять лет назад в Байгельды.

– Врет она все! – закричала женщина.

Лаврова обернулась и увидела жену главного врача сельской врачебной амбулатории Байгельды. Она сразу ее узнала. Его жена работала в СБА медсестрой. Ее муж со странным именем Торгын сидел рядом с ней.

– Не было моего мужа там. Она одна была.

– Не перебивайте свидетеля. Или вас выведут из зала, – отрезал судья.

Лаврова молчала, опустив голову. Она так четко видела этот старый август, словно это было вчера. Женщину, изломанную, как кукла. Ее слипшиеся от крови волосы, закрывающие лицо красным погребальным платком. Белую, без единой кровинки кожу. И кости, вбитые ледорубом в беззащитную ткань мозга.

Лаврова не уехала после заседания суда, она осталась ждать Минотавра. Ожидание было бесконечным и невыносимым. Лаврова ходила по коридору из конца в конец, как заведенная, под навязчивый треск догорающих неоновых трубок. Минотавр прошел, глядя сквозь нее. Она бросилась за ним и схватила его за руку.

– Ты же не веришь им? – умоляла она его. – Нет?

Минотавр, не останавливаясь, молча шагал вперед.

– Клянусь. Я ничего не сделала. Меня там даже не было.

– Почему?

Его налитые кровью глаза врезались ей в лицо. Лаврова запнулась. Она не знала, что ответить. Ее вина увеличилась и стала безмерной, как вселенная.

– Прости меня, – прошептала она.

– Бог простит, если захочет, – усмехнулся он.

Она стояла, прижав руки к груди. Ей было страшно, что она не вынесет груза своей вины.

– Поехали ко мне, – сказал Минотавр и взял ее за руку.

Она благодарно кивнула. Она не могла ответить, в ее горле был огромный ком сплетенных в клубок слез.

Лаврова ехала в тихом зеленом «Хаммере». Он плавно вливался в потоки машин, тихо фыркал мотором, стоя в пробках. Он казался ручным, домашним, добрым.

* * *

Они лежали вместе в его кровати. Минотавр склонился над ней.

– Что мне с тобой делать? – спросил он.

Лаврова не ответила.

– Что мне с тобой делать? – повторил он.

Лаврова молчала.

– Значит, оставляешь выбор мне? А если казнить?

Лаврова не отвечала.

– Учти. От меня не сбежишь. Я в этом городе найду любого.

– Не надо искать, – сказала Лаврова.

Он поцеловал ее губы. Она ласково провела рукой по его проволочным волосам.

* * *

Линка рассталась со Стасом.

В один прекрасный день он ей сказал: «Мы больше не будем встречаться».

– Почему? – спросила она.

– Я тебя не люблю, – преспокойно ответил он, глядя ей прямо в лицо.

– Почему? – опять спросила она.

– Не знаю. – Он пожал плечами.

Линка сказала, это было так буднично, что она даже не заплакала. Она плакала потом. Дома. Навзрыд.

Она плакала сейчас, сидя у Лавровой. Ее снова все утешали.

– Я урод! – твердила она. – Меня никто никогда не полюбит.

– А ты его любишь? – спросила Аська.

– Конечно! – возмутилась Линка. – Как ты можешь такое спрашивать?

– Могу. Ты любишь уже в двадцатый раз. Не надоело?

– Дура! – крикнула Линка.

– Сама такая, – буркнула Аська. – Выпей лучше.

Линка трясущимися руками взяла рюмку водки. Она расплескивалась горькими прозрачными слезами.

– Что во мне не так? – отчаянно спросила Линка. – Может, мне в губы ботокс закачать?

– Балда, – сказала ей Лаврова.

– Удали шишку влюбчивости, – рекомендовала Аська. Ее глаза безжалостно щурились.

Линка рыдала и пила водку маленькими глоточками. Она не могла выпить сразу, она заходилась от плача.

– Слушай! – оживилась Аська – Раз ты рассталась со Стасом, может, мне начать с ним встречаться?

Линка подняла на Аську глаза. В них были слезы и боль.

– Как ты можешь? – прошептала она.

– Могу, – ответила Аська, прикуривая сигарету.

– Гадина!

Линка вскочила и схватила сумку. Подруги услышали, как хлопнула дверь.

– Позвоню, как угомонится.

«Я бы, наверное, не простила, если бы такое сказала моя лучшая подруга», – подумала Лаврова.

– Зачем ты это сказала?

– А что такого? Это жизнь, дорогая моя. – Аська выпустила аккуратные кольца дыма. Они поднимались кверху, закольцовывая ее слова.

По радио звучала старая песня. Обе молча слушали ее слова.

– Глупая, бездарная песня, – раздраженно бросила Аська – Жить без любви не только можно, а нужно. Ни забот, ни хлопот.

* * *

– Давай завтра отвезем Никиту на поющий бархан. Он в восьмидесяти километрах от Алматы, – попросила за ужином Лаврова. – Никита так хочет его услышать.

– Хорошо, – кивнул Минотавр. – Отвезем.

– Никита! – крикнула Лаврова. – Завтра едем на поющий бархан.

В столовую вбежал Никита.

– Ура! – закричал он и захлопал в ладоши.

Лаврова проснулась, в доме было необычно тихо. Она зашла в комнату Никиты, та оказалась пуста. Она обошла весь дом, в нем не нашлось ни души.

– Куда они подевались? – спросила она себя и села их ждать. Она их ждала до глубокого вечера.

Лаврова услышала шум подъезжающей машины и вышла встречать. Из слепящего света фар выбежала маленькая черная фигурка. Она приблизилась, и Лаврова узнала лицо Никиты.

– Наташа! Там было так здорово! – крикнул он. – Он поет! По-настоящему.

– Здорово, – она медленно провела рукой по его цыплячьему хохолку.

– Жаль, что тебя не было. Я хотел тебя разбудить, но папа сказал, что ты заболела.

Лаврова взглянула на Минотавра. Дубовая кора его лица растрескалась узким, корявым дуплом.

– Тебе уже лучше? – спросил он.

– Да.

– Молодец! – Он занес руку, Лаврова отшатнулась.

Он засмеялся и прошел в дом.

– Пойдем, я расскажу тебе, как было, – Никита тянул ее в комнату.

Она вошла вслед за ним.

– Надо сбегать по нему с самой вершины, тогда он поет, как контрабас. Ты же знаешь.

– Нет, – сказала Лаврова. – Я никогда там не была.

– Ты же говорила, что они визжат и стонут от слез погибших воинов.

– Я об этом читала.

– А, – разочарованно протянул Никита. – Они не визжали. Папа сказал, что ты это выдумала. Значит, правда.

– Нет, – Лаврова прижала его к себе. – Они действительно кричат от слез. Об этом знают все люди и передают эту легенду из уст в уста.

– Так жаль, что тебя не было, – огорченно произнес Никита и обнял ее за шею. Она поцеловала его в нос.

– Я туда обязательно съезжу, – пообещала она.

Они сидели, обнявшись, пока в окно не заглянула луна.

– Не плачь, – сказал лунный мальчик. – Мы обязательно поедем вместе в другие незнаемые края.

– Да.

– На Мангышлак. Смотреть окаменевшие скелеты драконов.

– Да.

– А правда, что в их пасти можно стоять в полный рост?

– Правда. Это были древние киты, твои предки. Мы отыщем их дом Каспиотиду, исчезнувший в самой глубокой впадине мира.

– Да! – восхитился лунный мальчик.

* * *

Лаврова приходила кормить крыс свежей травой. Это были чистолинейные крысы. Они ели травинки, аккуратно откусывая кусочек за кусочком. Они уже узнавали Лаврову и встречали ее, забираясь по сетке клеток вверх. Через сетку животные тянули передние лапки за свежей травой. Просто так. Их хорошо кормили, потому что они были беременны. Пришло время, и они родили белоснежных крысят величиной с большой человеческий палец. Крысята раскрывали свои розовые рты и еле слышно пищали. Лаврова вводила в их тельца аллергены.

Потом пришло время забоя. Лаврова отрезала крысятам головы, перекусывая крошечные, тоньше мизинца, шейки острыми ножницами. Крысята еще успевали перед этим крикнуть. Когда ножницы тупились, Лаврова брала другие. И все начиналось заново. Лаврова делала это ради какой-то дурацкой науки. Ради безжалостных к новорожденным крысятам больных людей и больных детей. Людям тоже нужно было выживать.

«Бог меня не простит, – думала она. – Мало кто делает это. Это делаю почему-то именно я».

* * *

Наступили школьные каникулы. Лаврова мечтала, что будет чаще видеть Никиту. Вместо этого он стал отдаляться от нее. Он больше времени проводил с отцом. Уже не у Лавровой, а у Минотавра были с сыном секреты. Она ревновала и мучилась.

– Хорошо, что он много общается с отцом. Это нормально. Я сама так хотела. Они станут ближе, – уговаривала она себя, но на сердце было тревожно.

Никита начал ходить на тренировки в секцию карате.

– Зачем тебе это нужно? – спросила Лаврова.

– Чтобы правильно дать сдачи.

– Тебя бьют?

– Пусть только попробуют.

– Тогда зачем?

– Чтобы быть сильным.

– Зачем?

– Ну ты дрова! – засмеялся Никита.

У Лавровой на глазах выступили слезы. Он отвернулся. Тогда она испугалась, что потеряет его.

– Наверное, ты прав. Без этого мужчинам нельзя. Вы – разведчики эволюции.

Никита молчал. Раньше он обязательно попросил бы ее рассказать подробнее. А теперь молчал. Ей хотелось его вернуть. Ей нужно было его вернуть.

– Я знаю о необычном случае. О хохлатом пеликане. Точнее, о самце хохлатого пеликана. Он прилетел в Россию из Казахстана. Пеликаны не гнездились в тех местах много сотен лет. Ученые выяснили, что время от времени у всех живых существ рождается «разведчик», запрограммированный на поиск новых территорий обитания. Точнее, мест, где много еды и всего другого. В смысле, всего того, что нужно для процветания вида. Знаешь, вид – это… Нет, не слушай, это не важно. Важно другое. Чаще всего разведчики погибают, но в случае успеха их вид… То есть я хотела сказать, если они возвращаются назад и рассказывают, что видели, их сородичей ждет процветание. Хотя, кажется, я уже об этом говорила…

У Лавровой никак не получалось вспомнить, с чего начался разговор. Зачем она это рассказывает? Она не могла собраться с мыслями, путалась и сбивалась. Ей казалось, что она читает скучную лекцию.

– При чем здесь пеликаны? – спросил Никита.

– Не знаю, – потерянно сказала Лаврова.

– Папа мне говорил, что ты в морге работаешь.

– Не в морге, а на кафедре патанатомии. Это разные вещи, – устало произнесла Лаврова.

– Жаль. Мертвецы – это круто! – развеселился сын Минотавра. – Ты бы притащила мне скелет.

Слезы потекли сами собой.

– Ты как ребенок, – сказал ей Никита.

Лаврова опустила голову, она стыдилась маленького, уверенного в себе мальчика. Она не видела, как ушел Никита, ей глаза застили слезы.

«Аура успеха», – думала она, уронив голову на колени.

Перед отъездом к ней в комнату зашел Никита.

– Поцелуй мой нос, – смущаясь, попросил он, – а то ему грустно.

Она прижала Никиту к себе и слушала, как бьется его сердце, отмеряя часы ее жизни.

– Наташа, не приезжай к нам в эти выходные, – сказал Никита. – Мы с папой едем на аэродром. Мы будем там прыгать с парашютом. Из самолета!

– Ты же совсем маленький, – испугалась Лаврова.

– Какой я тебе маленький? – рассерженный мальчик положил трубку.

Лаврова никак не могла успокоиться. Она металась как зверь. Ей представлялось изломанное тельце маленького мальчика Неестественно вывернутая голова со смешным цыплячьим хохолком, слипшимся от алой крови.

– Не каркай! – беспрестанно твердила она. – Все обойдется. Все обойдется. Все будет хорошо.

Она звонила им целый вечер и не могла дозвониться. Всю ночь она не спала. А утром опять набрала номер Минотавра.

– Ты даже не представляешь. Это такой драйв! – воскликнул ребенок. – Я летел как птица!

– Тебе не было страшно?

– Ни капли! На большой высоте никому не страшно. В крови полно адреналина. Как будто в тебе носятся и взрываются шаровые молнии. Ветер ревет, как двигатели космического корабля, аж щеки сдуваются. Земля маленькая-маленькая, как шахматная доска, а небо в вышине и у земли разное, непохожее. В следующие выходные мы тоже поедем на аэродром!

– Когда я тебя увижу? – У нее все еще замирало сердце.

– Скоро, – пообещал ей очарованный странник.

Глава 18

Лаврова изучала под микроскопом ткани убитых ею новорожденных крысят. Перед смертью они отчаянно боролись за выживание. После введения аллергена в их крошечных организмах произошли огромные изменения. Их еще не развитый иммунитет искал выход. Расширялись сосуды, чтобы усилить ток артериальной крови, несущей эликсир жизни – кислород к жизненно важным органам. В бешеном темпе размножались клетки лимфатических узлов, селезенки, тимуса и истощались в борьбе за выживание. Зародышевые центры лимфатических узлов, мозговые синусы селезенки были пусты, в них распадались на куски белковых масс уставшие, умершие клетки, рядом лежала их истерзанная душа – разрушенные клеточные ядра. Их тела, как саван, окутывала ретикулярная сеть. На поверхностях внутренних органов: печени, легких, селезенке, сердце – вольготно располагались новые, наглые, чуждые хозяева. Беспощадные завоеватели, несущие смерть. Новорожденные крысята были обречены.

* * *

Лаврова увиделась с Никитой через полмесяца.

– Расскажи, что с тобой приключилось, пока меня не было, – попросила она.

– Я учусь прыгать с парашютом в формации. Все ложатся на маленькие доски с колесиками, берутся за руки и делают на полу разные фигуры. Все меняется, как в калейдоскопе. Помнишь, ты рассказывала о фее? Ее платье было соткано из порхающих бабочек и живых цветов, которые все время составляли новые и новые узоры.

– Да, – кивнула Лаврова.

– Это то же самое. Все в разноцветных комбинезонах кружатся на полу, составляя все новые и новые мозаики. А представляешь, как красиво это в небе? Я пытался увидеть с земли, но у меня плохо получилось. Это было так высоко и так далеко. Жаль.

Никита опустил голову.

– Еще увидишь.

– Ну да. Конечно, – улыбнулся он.

– Ты сам прыгаешь с парашютом?

– Нет. Для меня нет таких парашютов. Я прыгаю со Снежаной.

– Кто она?

Сердце Лавровой тревожно забилось.

– Она такая крутая! Мастер спорта по прыжкам с парашютом. Ее все уважают и слушаются.

– Что вы еще делаете?

– Снежана учит меня правильно складывать парашют. Я уже научился, – с гордостью сказал он. – Снежана меня похвалила.

– А чему еще учит Снежана?

– Многому. Тебе не понять.

– Да.

Она держала руку у горла. Его давила тоска.

– Знаешь, как она поет?

– Нет.

– Мы все садимся у костра и поем песни под гитару. Начинает всегда Снежана, а остальные подхватывают. Я так много песен выучил.

– Спой мне какую-нибудь.

– Нет. Обстановка не подходящая. И потом. Без Снежаны я петь не могу, – заявил маленький мучитель.

Лаврова ненавидела неведомую Снежану, и за это ей хотелось отхлестать по щекам маленькое жестокосердное чудовище, сидящее рядом с ней. Разбить до крови его губы, чтобы никогда больше не слышать этого имени.

Лавровой виделась Снежана чужой, пришлой женщиной с безжизненным, застывшим лицом и холодными, бледными пальцами. Она представляла, как та поет величественные, божественные литургии на мертвой латыни. И возвышенно-сосредоточенная мелодия ее голоса уносится к самому богу. Чернокнижница. Ворожея. Кто еще мог околдовать ее мальчика?

Лаврова почти не виделась с Никитой. Он все время пропадал на аэродроме. Она ему только звонила.

– Сегодня такое случилось! – возбужденно сказал Никита. – Ребята как попало, пинками сложили парашют своему другу, парашют еле раскрылся у самой земли. Этот парень чуть не разбился!

– И что?! – Лаврова испугалась не за парня, а за Никиту.

– Ничего. Все смеялись. И тот парень тоже.

– Зачем они это сделали?

– Ради шутки. Разве непонятно? – удивился Никита.

– Завтра парашют не раскроется. И его друзья будут искренне скорбеть. Животные! – Лаврова была вне себя. – Никита, тебе нельзя прыгать! Я за тебя боюсь. Очень боюсь! Прошу тебя. Пожалуйста! – взмолилась она.

– Да не бойся ты. Я со Снежаной прыгаю. Редко. Всего два раза. Она сама свой парашют складывает.

– Что у тебя еще нового? – помолчав, спросила Лаврова.

– Я не буду больше ходить в изостудию, – объявил он. – Не успеваю. У меня ведь еще карате.

– Как?! – Земля ушла у Лавровой из-под ног.

– Папа говорит, что это девчачьи интересы. Надо стать настоящим мужчиной.

– Как же твое будущее? Мы мечтали, ты станешь великим художником. – Лаврова не узнавала свой голос.

– А, – отмахнулся маленький мучитель. – Рисовать я смогу и так. Когда захочу. Я теперь все время рисую небо и землю. Зачем мне калякать всякую фигню в изостудии?

– Как поживает… Снежана?

Лаврова снова держала руку у горла. Это становилось таким привычным, что она перестала это замечать.

– Здорово. Мы теперь все время вместе с ней. Вчера ходили в парк развлечений, она, я и папа.

Лаврова положила трубку, не дослушав. Лавровой не стало в прямом смысле слова. Ее место заняла другая женщина. Она вытолкала Лаврову оттуда, даже не узнав, кто она такая. Не пожалев. Не подумав. Просто так.

Лаврова не умела рисовать, не владела ни одним музыкальным инструментом, даже гитарой, не умела прыгать с парашютом, не занималась альпинизмом, не сплавлялась на байдарках, не владела приемами рукопашного боя, не была автогонщиком или горнолыжником. Она не покоряла горные вершины, не погружалась в морские пучины, не бродила по таежным дебрям, не открывала новые земли, не летала в космос. Она была ничем, пустым местом. Она не смогла выполнить даже самого главного, такого естественного для всех женщин предназначения – родить собственного ребенка. Нулем. Вот кем оказалась Лаврова.

«Пусть его жизнь будет связана с блистательными, талантливыми людьми, которые смогут многому его научить. Он с ними вырастет и добьется успеха», – убеждала себя Лаврова, которой до смерти было жаль, что Никита не станет художником.

«Я опять все провалила», – отчаянно думала она.

* * *

На кафедре была комната, где хранились микроскопы и учебные препараты. Они лежали на стеллажах в специальных промаркированных ящиках. Их расставляли лаборанты перед началом занятий со слушателями курсов повышения квалификации. Учебные микропрепараты были тончайшими срезами тканей человека, расцвеченных красками. Ящики имели названия: «паренхиматозные дистрофии», «мезенхимальные дистрофии», «гломерулопатии», «тубулопатии», «пиелонефрит», «пороки сердца», «ишемическая болезнь сердца», «ревматизм» и так далее и так далее.

Лаврова прошла в следующую комнату, которая сообщалась с первой. Эту комнату Князев называл «анатомический театр». На ее стеллажах хранились макропрепараты, части органов, извлеченных из мертвого человеческого тела и достойных внимания врачей, которые проходят повышение квалификации. Макропрепараты находились в закупоренных сосудах, заполненных консервантами, чаще формалином. Лавровой нужно было отыскать макропрепарат с внематочной беременностью, закончившейся разрывом фаллопиевой трубы и внутренним кровотечением, от которого женщина и умерла.

Взгляд Лавровой остановился на полке, где хранились банки с уродцами, внушающими ужас, отвращение, суеверный страх благополучным людям и потому популярными с незапамятных времен. О них писали в одиннадцатом веке арабские лекари, в шестнадцатом веке – врач, ученый и чернокнижник Амбруаз Паре. В семнадцатом веке для своей кунсткамеры их собирал по всей Европе Петр Первый, следуя моде того времени, когда у каждого монарха был свой музей артефактов. Они вдохновили Гете на описание магических ритуалов создания ущербного Гомункула, заранее обреченного на гибель своей нежизнеспособностью.

В далекие времена господства инквизиции отважные грешники тщетно выращивали гомункулов в подпольных алхимических лабораториях с черными стенами, украшенными звездами. Для успеха задуманного они не только использовали знания Великого Делания, но и призывали на подмогу архаичные камни, изображающие фаллос или вульву, мумифицированные останки людей, черепа, чучела филинов и ведьмовские яды, хранящиеся в сосудах-альбарелло из Савоны или Фаэнцы. За гордыню и ересь врач и скиталец Иоганн Фауст, живший в эпоху Реформации, был выпотрошен чертом. А зачем? Он был обречен на провал. Природа прекрасно обходилась сама. Науке трудно разобраться в сложных взаимоотношениях двух биологических объектов – матери и зародыша. Кто-то считает, что ребенку в утробе матери уютно и спокойно, на самом же деле он постоянно борется за выживание с момента зачатия до рождения. Фрейд безнадежно устарел.

Лаврова смотрела на не родившихся детей со сросшимися телами, с избыточным количеством сосков, анэнцефалией, врожденной ампутацией конечностей, выворотом губ и век, волчьей пастью. Она смотрела на распластанный спинной мозг, открыто лежащий на передней стенке позвоночного канала, на ихтиозную кожу, похожую на панцирь черепахи. Смотрела на множественные примеры наследственных уродств, которые могут вызывать такие разрушительные последствия, что лишают всякой надежды на рождение. Она смотрела на детей Каина, отца всех людей, передавшего человечеству «каинову печать» – набор своих генов, среди которых затерялся слабый, едва заметный отпечаток души Авеля. Глаза Лавровой наткнулись на новорожденного ребенка с водяным раком лица. Гангренозный распад затронул не только слизистую, но и все ткани щеки. На месте щеки у ребенка была огромная дыра с рваными краями, на ее дне виднелись маленькие молочные зубы.

– Хорошо, что у меня нет детей. Я бы такого не вынесла.

– Ты? Ты что здесь делаешь?

Лаврова вздрогнула и оглянулась. У двери «анатомического театра» стояла их клинический ординатор Нагима.

– Ты что? Плачешь? – спросила она.

– Я? Нет, – Лаврова отвернулась к окну и вытерла влажные руки о накрахмаленный халат. – Ты иди. Я скоро.

* * *

У Минотавра Лаврову встретил Никита. У него был несчастный вид заброшенного ребенка.

– Она уехала, – горько сказал маленький мальчик. – Надолго.

– На сколько?

– На две недели.

Для него две недели были вечностью.

– Она приедет, – ласково пообещала Лаврова – Обязательно.

– Да, – кивнул он. – Она уехала на соревнования в Австрию. Они будут летать как птицы среди альпийских гор. Без меня.

– Не грусти, китенок.

Никита горько вздохнул.

– Как птицы, – повторил он.

Он уныло слонялся по дому, не находя себе ни места, ни занятия.

– Давай поедем в древнюю столицу Белой Орды, город Савран. Будем бродить среди его развалин и представлять, как он выглядел в старину, – предложила Лаврова.

Никита, казалось, ее не слышал.

– Ты меня слушаешь?

Он рассеянно кивнул.

– Если хочешь, чтобы она быстрее приехала, надо отправиться туда незамедлительно. Потому что единственный оставшийся в степи колодец исполняет самые заветные желания. Возле него лежит гора ведер. Надо привязать ведро к веревке, загадать желание и бросить ведро вниз, тогда оно наполнится свежей водой и даже самое неисполнимое желание сбудется. Поедем?

– Потом.

– Когда потом?

– Когда налетаюсь.

– А если никогда?

– Значит, никогда, – ответил маленький мальчик.

Минотавр рассмеялся.

Лаврова стояла у окна и смотрела вдаль. Она белой птицей летела над землей, то поднимаясь, то снижаясь. Она парила над древним Савраном, ее сильные крылья рассекали разогретый солнцем степной воздух. Она любовалась медресе и его благородными, стройными, как кипарисы, минаретами, стоящими на изящной террасе с колоннами. Она касалась крыльями чубов под куполами минаретов, тогда цепь приходила в движение и минареты начинали качаться, вызывая смятение и ужас чужестранцев и гордость жителей Саврана. Она слушала крик муэдзинов, созывающих к молитве. Смотрела на мощные крепостные стены, которые могли выдержать долгую осаду и сопротивляться осадным камнеметным машинам. Она ложилась на живот и вглядывалась во тьму окружающего город оборонительного рва. Потом крылья несли ее к кяризам, древней системе водоснабжения, гениальней которой еще никто не придумал. Она залетала в ее подземные галереи и взмывала к белому свету из длинного-длинного колодца, исполняющего желания.

– Куда ты смотришь?

– Никуда.

– Ты стоишь у окна уже час.

– Да.

– Ты не его мать. Он не твой сын. Ты должна это понимать.

– Должна, – как эхо повторила Лаврова.

От нее ускользала красота. Это было красиво и страшно.

* * *

Лавровой позвонил Стас.

– От Кости ни слуху ни духу.

– Ясно.

– Ты о нем ничего не слышала?

– Нет.

– Можно я буду к тебе приходить? Хоть иногда? Просто так, – попросил он, и голос его дрогнул.

– Нельзя, – ответила Лаврова и положила трубку.

Лаврова набрала телефонный номер.

– Ты ее любишь? – спросила она.

– Кого?

– Снежану.

– Кого?! – Он рассмеялся. – Я с ней даже не спал. Она никакая.

– Тогда зачем?

– Я никого не люблю.

Лаврова слушала короткие гудки.

– Тогда зачем?