Текст книги "Необязательные отношения"

Автор книги: Ирина Кисельгоф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

– Сними с меня все. Я устала. И наполни ванну горячей водой.

* * *

Галина Захаровна жила в поселке неподалеку. Она приезжала на работу рано утром, отвозила Никиту на машине в школу, а по дороге забрасывала Лаврову на автобусную остановку. В машине не разговаривали. Никита дремал. Лаврова тоже. Галина Захаровна молчала, как Минотавр. Лавровой казалось, что она ее осуждает.

Лаврова целыми днями не видела Минотавра. Он не приглашал ее в свою городскую квартиру и приходил очень поздно. Лаврова представляла его в ночных клубах, саунах, гостиницах с чужими, доступными женщинами. Он дарил им дорогие подарки, целовал их обнаженные спины, возил в загородное грузинское кафе и угощал их там печеными овощами, предназначенными и созданными искусником поваром только для нее.

Она стала приглядываться к Веньке, пытаясь определить по мелким признакам: счастливому смеху, особому взгляду, уверенной походке, новым украшениям, – не появился ли у нее мужчина. Лаврова боялась, что Венька с Минотавром снова вместе.

Дозы ее эндорфинов уменьшились. На кафедре была новая группа слушателей, состоящая почти из одних женщин. Мужчины на улицах скользили по Лавровой равнодушными взглядами и проходили мимо. У нее опять были старые глаза. Ей хотелось встряхнуться или сбежать.

Глава 6

– Я получил пятерку за сочинение, – гордо сказал. Никита за ужином.

– Сочинение? Ты же в первом классе! – Лаврова решила, что министерство образования сошло с ума.

– Никита учится в школе для одаренных детей, – сухо сообщила Галина Захаровна. – Уже второй год.

«Где еще могут учиться дети богатых людей. Только в школах для одаренных», – раздраженно подумала Лаврова.

– Я написал об аругах.

– Арругиях, – машинально поправила Лаврова.

– Я так и сказал. Представляешь, училка не знает, что это такое!

У Лавровой зазвонил сотовый телефон. Она вышла из-за стола.

– Ты куда запропастилась? – жизнерадостно спросила Аська. – Завтра едем на Капчик, на два дня. Автобус от моей работы. Мужичонки замшелые, но на худой конец сойдут. С тебя купальник.

– Уже можно купаться? – удивилась Лаврова.

– Нужно, – ответила Аська. – Завтра в семь у меня.

– Ладно. – Лаврова нажала отбой и размечталась о свободе.

Ей необходимо развеяться. Иначе она засохнет, как фикус без воды. Точнее, без эндорфинов и аспиринов.

– Я уезжаю на два дня, – объявила она Никите. – Буду в понедельник.

Лаврова чмокнула его в щеку и поехала за купальником домой.

Лаврова приехала с Капчагая обгоревшая, покусанная комарами и злая. Мужички действительно оказались замшелыми. Ей все время приходилось отбиваться от их потных рук и отпихивать пахнувшие водочным перегаром рты. У этого аспирина вышел срок годности.

Лаврова полночи проторчала на лавочке у их покосившегося коттеджа, пока Аська удовлетворяла свои древние инстинкты с бритым наголо качком, помеченным татуировками и железными фиксами. Он был водителем автобуса.

– На безрыбье и рак рыба, – без смущения сказала Аська.

– Отвянь! – Лаврова улеглась в кровать, кипя от злости.

* * *

Лаврова только вышла из ванной, как в дверь позвонили. На пороге стоял Минотавр.

– Ты уже? Я сейчас. Проходи.

– Было бы странно, если бы ты не сделала аборт, – вдруг сказал он.

Он говорил спокойно, но его слова прозвучали пощечиной.

– Сволочь! – крикнула Лаврова.

Он бросил на пол ее сумку и развернулся к выходу. Лаврова, подскочив, преградила ему.

– Ты, кажется, ненадолго пригласил меня подружить с твоим сыном. Ненадолго! – Она выкрикнула слово «ненадолго». – Никита сам мне это сказал!

– Отстань от моего сына. Ты ему не нужна. – Минотавр закрыл за собой дверь и ушел навсегда.

– Не очень-то и хотелось, – сказала ему вслед Лаврова, но он уже ее не слышал.

Лаврова уселась на табурет в коридоре и уставилась в одну точку. Она ничего не понимала.

– В чем я виновата? – спросила она себя. – Не знаю. Наверное, я дура.

Ночью Лаврова проснулась от кошмара. У нее неистово билось сердце. Она помнила только грохот обвала, раскрытые в немом крике рты, мириады переполненных ужасом глаз и тонкие детские ручки, торчащие из-под земли. Лаврова рыла землю руками до крови.

Она включила свет и поднесла руки к глазам. На них не было ни одной царапины.

Через неделю Лаврова решилась позвонить Минотавру. У нее билось сердце, как во время ночного кошмара.

– Прости меня, – срывающимся голосом произнесла Лаврова. – У меня не было детей. Я не знаю, что с ними делать.

Минотавр молчал.

– Он расстроен? Сильно?

Минотавр ничего не ответил.

– Он был таким веселым, когда я уезжала. Если бы он не разрешил мне уехать, я бы осталась. – Лаврова глотала слезы. – Я дура.

– Я тебе позвоню, – сказал Минотавр и нажал отбой.

Лаврова слушала короткие гудки.

«Он не позвонит, – решила она. – Такие не прощают».

Она улеглась на кровать и скукожилась, как эмбрион. Для кого-то рождение – оглушительный провал, для кого-то – счастливый билет в новую жизнь. Лавровой лучше было не рождаться. Она пустоцвет. Такие, как она, биологически бесполезны. Раньше у нее была душа, но она умерла, когда Лаврова убила своего ребенка.

«Я стала чужой, и муж от меня ушел. Он ни в чем не виноват. Он не мог жить с зомби. Это заразно. Он мог стать таким же».

Лаврова закрыла глаза и увидела раковые клетки, злобных, рыжих муравьев, расползающихся по всему белому свету и убивающих все живое. За полчищами никчемных зомби оставалась бесплодная, мертвая земля.

Минотавр пригласил Лаврову в кинотеатр на утренний сеанс. Они втроем – он, Лаврова и Никита – жевали попкорн и смотрели на жителей подводного царства. Мультяшные герои не на шутку боролись за свое место под солнцем. Антигерои были аутсайдерами. Аутсайдеры неизбежно проигрывали. По непреложным законам придуманного мира они не могли выиграть никогда.

– Ты по мне скучал? – спросила Лаврова Никиту, когда Минотавр отошел.

– Ясно дело, – ответил веселый чужой ребенок. – А ты?

– Я по себе тоже скучала, – грустно заметила Лаврова.

Никита рассмеялся.

– Разве по себе скучают?

– Я да.

– Ну ты даешь! – Никита насмешливо смотрел на нее.

Он не походил на страдающего, покинутого ребенка. Дети не умеют притворяться. Минотавр опять ее обманул.

– Я водил папу к аругам.

– Арругиям, – машинально поправила Лаврова.

– Я так и сказал. Папа говорит, что ты все выдумала. Там нет золота. И римлян тоже никогда не было.

– И кому ты поверил?

– Тебе, – серьезно произнес ребенок. – Там же рядом речка, где моют золото.

Лаврова его обняла. Она мысленно поблагодарила Плиния Старшего, которого процитировала тогда почти наизусть. У Лавровой было полно таких книг. Она обожала читать их в детстве.

– Папа подарил мне фильм о золотоискателях. Только это на Аляске. Они моют золото в речке, в сите. Представляешь?

– Представляю, – рассмеялась Лаврова.

– Папа тоже не знает, что такое арругии.

– Это великий секрет. Про арругии знают только археологи, историки и один минералог.

– А, понял. Чтобы другие золото не нашли.

– Именно.

– Тамошнее золото наше. Это будет наш великий секрет. Лады?

– Лады.

Никита и Лаврова хлопнули друг друга по ладоням, как бывалые спортсмены.

Минотавр довез Никиту до дома. Лаврова, которую зайти не пригласили, осталась в машине. Минотавр вскоре вернулся, завел мотор, и «Хаммер» тронулся с места.

– Куда едем? – спросила Лаврова вспомнив дымящийся коктал в кафе, двуликом, как мифический Янус. От предвкушения у нее уже заранее текли слюнки.

– Ко мне.

Лаврова пододвинулась ближе к окошку. Минотавр никогда не оправдывал ее ожиданий. Ради Лавровой он не напрягался, с нее было достаточно поточного перепиха без увертюры.

– Я не поеду.

– Старая песня, – усмехнулся Минотавр.

– В новой аранжировке.

– Мне обратиться к продажным женщинам?

– У тебя хорошо получается и на халяву.

– Я же сказал. Назови таксу.

– Моя такса – отсутствие твоего присутствия. Не слишком дорого, правда?

Минотавр расхохотался.

– Вряд ли тебе будет везти, – злорадно заметила Лаврова.

– А мне и не надо.

Оставшийся путь до его квартиры они молчали. Минотавр подал ей руку, когда она выходила из «Хаммера».

– Спасибо, – бросила Лаврова и пошла ловить такси.

Глава 7

Время остановилось. Кто-то забыл перевернуть песочные часы. Лаврова жила в пустом аквариуме, плотно закрытом крышкой. В него забыли налить воду и поставить систему подачи воздуха. По ту сторону стекла, снаружи, разевали рты похожие на людей рыбы. Лаврова силилась их услышать, у нее ничего не получалось. Как положено рыбам, они были немы и жили собственной жизнью, безмолвно проносясь мимо Лавровой по своим важным рыбьим делам. Снаружи за стенками ее аквариума, цвели редкие экзотические водоросли. Они колыхались течением жизни, иногда бурно и строптиво волнуясь, иногда покорно и согласно сгибаясь. Лаврова пыталась их разглядеть сквозь мутные стенки аквариума, у нее опять ничего не выходило.

Ей оставалось только рассматривать произведения альтернативного искусства, созданные человеческим телом. Желтые булочки атеросклеротических бляшек, похожие на термитники пудинги туберкулезных гранулем, бледные гиалиновые леденцы, жирные селезеночные сардельки с полупрозрачными включениями сала, медово-коричные коврижки почек и слоеный торт из тромба, который кондитер до поры до времени прячет в разветвлениях сосудов.

Природа создала тромб, чтобы защитить человека, закупорить раненый сосуд, укрепить его стенку при аневризме. Тромб обвыкся в человеческом организме, осмотрелся и придумал себе маску, похожую на человека. Создал себе головку, гофрированное тельце, конечности, растущие в ветвях мелких сосудов. Наступило назначенное время, тромб убил своего хозяина, и кровь замерла навсегда. Глупый тромб не знал, что, уничтожая хозяина, он тем самым убивает себя.

* * *

По зеленой траве носился Никита, над ним высоко в небе реял воздушный змей. Он щурил раскосые глаза и скалился загадочной улыбкой далеких и древних юго-восточных чудовищ. Лаврова сидела обхватив колени и мечтательно смотрела в небо. Оно было прохладным и чистым. Если постучать по небу стеклянной палочкой, оно запоет, как драгоценный богемский хрусталь. Долго лететь в этом небе нельзя, можно легко замерзнуть. И тогда надо забраться в теплое ватное облако, завернуться в него, как в одеяло, и хорошенько отогреть свои крылья. Лаврова верила, что ее летающее счастье сейчас греется в самом большом, самом горячем ватном облаке. Стоит еще немного подождать, и отдохнувшее счастье к ней вернется.

– О чем думаешь? – сонно спросил Минотавр.

– Интересно, меня кто-нибудь еще полюбит по-настоящему?

– В этом деле редко кому везет.

– Мне везло, – Лаврова щелчком сбила ползущую по ее ноге букашку, – до поры до времени.

Минотавр промолчал. Лаврова засунула свою голову между коленями и закрыла ее ладонями, скрестив пальцы. Голос чужого ребенка и стрекот кузнечиков стали тише. Ее макушка была горячей от солнца, ладони стали защитой от его лучей. В ее скрещенные пальцы вдруг что-то воткнули. Она подняла голову и поднесла руку к глазам. Между пальцев покоился огромный лимонный цветок с толстыми восковыми лепестками. Внутри его толпились длинные тычинки с головками желтых одуванчиков.

– Это тебе, – улыбнулся Никита.

Лаврова засмеялась и засунула цветок за ухо.

– Ты очень красивая, – серьезно сказал чужой ребенок.

За его спиной небрежно лежал лицом вниз проигравший сражение юго-восточный бог.

«Как здорово, что дети не умеют лгать, когда им это не нужно», – подумала Лаврова.

Она схватила Никиту за руку, и они побежали к дому, вниз по склону, за ними волочился плененный, поверженный юго-восточный божок.

– Быстрей! – кричала Лаврова. – Я не успею на последний автобус.

– Зачем автобус? Тебя папа отвезет на машине.

– На автобусе интереснее. Там можно поговорить с кондуктором о жизни.

– Я тоже хочу ездить на автобусе, – позавидовал Никита.

– Папа, купи ребенку автобус! – расхохоталась Лаврова, вспомнив бородатый анекдот.

– И кондуктора, – добавил прагматичный сын богатого человека.

В доме Лаврова быстро схватила сумку, ей надо было спешить на автобус.

– Оставайся у нас ночевать, – попросил мальчик.

– Я не могу, мне завтра на работу.

Минотавр довез ее до остановки и уехал «Хаммер» на прощание подмигнул Лавровой габаритными огнями.

– Тьфу на тебя! – сказала Лаврова и уселась на скамейку.

– Автобус ждешь? А он только что уехал. – Рядом с Лавровой сидела посторонняя тетка.

– Что же мне делать? – растерянно спросила Лаврова.

– К хахалю возвращаться, – ответила тетка, поднялась и пошла прочь, подхватив свои сумки.

Лаврова легла на скамейку и сложила на груди руки. Она смотрела на облака. Ее летающее счастье было в самом далеком облаке и уносилось вместе с ним в незнаемые края.

На площадку въехал «Хаммер» и сыто рыгнул. Его лоснящееся крокодилье тело посверкивало в лучах заходящего солнца. Минотавр подошел к Лавровой.

– Я решил из магазина заехать сюда. Проверить, уехала ли ты.

– Проверил? – поинтересовалась Лаврова. – Ну и вертайся в свой магазин.

– Садись в машину. Переночуешь у нас. Тебя приглашали.

«Хаммер» раскрыл пасть, Лаврова влезла в его утробу. Он иронически хохотнул своим механическим сердцем и повез ее к дому Минотавра.

Лаврова вышла на балкон и привязала свежевыстиранное белье к чугунным перилам. Она засмотрелась вдаль. Края черных гор светились багрянцем в лучах догорающего солнца, как угли костра. Рядом с ней возник Минотавр.

– Что приперся без стука?

– Я у себя дома.

Лаврова задохнулась от негодования. Минотавр окинул взглядом балкон.

– Вывесила белый флаг? – он смотрел на полощущееся на ветру ее нижнее белье.

– Если бы я вывесила белый флаг, я бы сама пришла.

– Пойдем ужинать.

Лаврова прислушалась к своему организму. Он просил есть. Ей пришлось принять приглашение и пойти за Минотавром на кухню.

У Лавровой не было тапочек, она ходила босыми ногами по ледяным плитам пола на цыпочках. От холодильника к столу, от стола к плите. Минотавр сидел у стола и, покачиваясь на стуле, лениво наблюдал за ней. Он не считал нужным ухаживать за Лавровой, она была в состоянии накормить себя сама.

Лаврова поставила на стол блюдо с бутербродами и не заметила, как оказалась сидящей на столе. Над ней скалой навис Минотавр, она оттолкнула его ногами. Он даже не пошевелился. – У тебя ноги ледяные, – сказал он.

– У тебя как тумбы.

Минотавр развязал пояс ее махрового халата.

– С ума сошел, – Лаврова кинула испуганный взгляд на дверь.

– Он уже спит.

– А как же?..

– Никак. – Минотавр сорвал с нее халат.

На нее смотрели его глаза. Они были такие же, как он сам. В черноземе радужки от зрачка, как от ствола, раскинулись крепкие, разлапистые корни. Они давали жизненную силу красным, изогнутым ветвям, свободно расходящимся в голубизне склеры. Лаврова увидела свое отражение в роговице. Его глаза сплели красную паутину, и она запуталась в ней глупой, самонадеянной жертвой. Лаврова закрыла глаза и закусила губы. Когда она закричала, ей закрыли рот рукой. Ее очередное поражение осталось тайной для спящих обитателей лабиринта.

– Молодец, – Минотавр одобрительно похлопал ее по влажному плечу. – Чайник включи.

Глава 8

– Ты кто? – спросила Лаврова сидящего напротив нее парня со смешными лягушачьими губами.

– Кто-кто. Человек, – ответили лягушачьи губы.

– Который смеется? – Лаврова вспомнила Гуинплена и потянула из трубочки нелюбимый «Варштайнер».

– Он не смеется, он плачет, – отозвался узколицый друг лягушонка. У него была короткая стрижка и оттопыренные уши. – Ему нужна девочка. Хорошая. Ты хорошая?

– Да, – соврала Лаврова.

– Очень хорошая, – подтвердила Линка. – Когда спит.

Она ревниво следила за успехами Лавровой. Получалось, новоявленные знакомые клеятся только к Лавровой. Линка оказалась не у дел Ее это задевало.

– Давайте пересядем, – предложил друг лягушонка. – Я зажарюсь на солнце.

– Жарься, – сказала вредная Линка.

– Злюка, – беззлобно ответили ей.

Лаврова с Линкой сидели на летней площадке, на них попадала тень от зонтика, на самцов-поисковиков – нет. Им приходилось париться на солнцепеке.

Лаврова закрыла глаза и мысленно соединила узкое лицо, оттопыренные уши и лягушачьи губы. Получилось забавно. Она расхохоталась.

– Над кем смеешься? – спросил лягушонок.

– Над тобой.

– Смейся, – разрешил лягушонок. – Я Константин, что значит постоянный.

– Ага. Когда спит. Один, – пошутили оттопыренные уши. – Я Стас.

– Таз? – вредно удивилась Линка.

Оттопыренные уши по имени Таз пересели поближе к ней и шепнули на ушко:

– Тебя как зовут?

– Алина, – улыбнулась Линка.

– А подругу как?

– Сам спроси, – перестала улыбаться та.

Лаврова открыла рот, чтобы назвать свое имя.

– Не надо имени! Не сейчас, – взмолился лягушонок.

Лаврова, опешив, закрыла рот.

Стас и Линка воззрились на лягушонка в недоумении.

– О чем-нибудь другом говорить можно? – осторожно осведомилась Линка.

– Можно. – У лягушонка был несчастный вид. – Я сейчас заплачу. – Стас взял бумажную салфетку и приложил ее к глазам.

– Чем ты занимаешься? – спросила Линка лягушонка. В ее голосе была жалость покоренной женщины.

– Мы художники по стеклу, – сообщил Стас.

– Ух ты! – воскликнула Лаврова совсем как Никита.

Перед ее мысленным взором возникли изысканные изделия Тиффани. Они переливались всеми цветами радуги, в них сверкали инкрустированные кусочки полудрагоценных камней. Они отсвечивали красивым металлическим отблеском, нежным, но все же металлическим. Вот такая странная особенность у бесценных стеклянных узоров Тиффани.

Лаврова возвращалась домой с лягушонком. У ее подъезда они остановились.

– Я пойду? – спросил лягушонок. У него снова сделался несчастный вид.

– Иди, – разрешила Лаврова.

Он взял ее руку в свою ладонь. – У тебя красивые пальцы. Ноготки как жемчуг. Лавровой было смешно слышать детское слово «ноготки» из лягушачьих губ высокого взрослого мужчины. Она, смеясь, отняла руку и шагнула в подъезд.

Дома она подошла к окну. Лягушонок стоял под ее балконом, засунув руки в карманы, и смотрел вверх. Лаврова глядела на него. Он не мог ее видеть за шторой из органзы. Он просто смотрел вверх. Когда она устала стоять, то притащила из коридора табурет, села и положила руки на подоконник. Лягушонок по имени Постоянный опустился на бордюр и оставался перед ее подъездом, пока не спустилась ночь. Может, и тогда он не ушел, а просто исчез из виду.

Лаврова легла спать, завернувшись в теплое облако.

Лаврова встречалась теперь с лягушонком по имени Костя. Он трогал завитки ее волос. Прятал лицо в ее ладонях, касаясь губами запястий. Целовал свод стопы, надевая ей туфли. Засыпал, набросив на лицо вуаль ее волос. Он украшал ее голову, запястья, лодыжки узорами из цветов и ягод. Любовался изгибом ее талии и бедер. Его чувственность обостряла желание, разжигала страсть, и она, Лаврова, летела к слепящему свету по бесконечным коралловым сосудам, внутри которых, лепесток за лепестком, распускались пятилистники огромных золотых цветов.

Возвращаясь домой, Лаврова смывала желтую цветочную пыльцу, вобравшую пыль старого дивана, запах разгоряченных тел, терпкий аромат красок, температуру огнежидких растворов и расплавов художественной мастерской.

Ее обожали. Это было впервые.

Костя постоянно делал наброски Лавровой. В одежде, обнаженной, распаленной любовью и удовлетворенной любовью.

– Не то, – повторял он. – Все не так.

Лаврова смеялась и просила:

– Дай посмотреть.

– Нет, – он спешно собирал рисунки и прятал их в ящик под ключ. – Потом.

– Когда потом? – смеялась Лаврова. Ее забавляли и трогали его мучения.

– Когда получится, – смущался и хмурился он. – Не сейчас.

Тогда она целовала его лицо и руки. Так она просила прощения. Он улыбался ей в ответ. У него была такая хорошая улыбка.

При свете опалового светильника они почти каждый день занимались любовью на продавленном диване в мастерской. Стас уходил курить.

– Я обкурился до смерти, – наконец сказал он.

В ответ ему звучал смех счастливых людей.

Костя показывал Лавровой свои работы. Они были выполнены преимущественно в пастельных тонах. В них присутствовали излюбленные пейзажные мотивы со струящимися, волнистыми линиями и размытыми контурами. Она рассматривала ею картины на свет и восхищалась. Лавровой особенно нравилась их акварельная, прозрачная нежность, незащищенность и искренность. Ее трогала чистота рассветного неба со сверкающим куполом улетающей ввысь звонницы, утонувшие в туманной палевой дымке крыши старых домов. Она чувствовала щемящую тоску летящих в никуда осенних листьев на торжественной глади финроза. У нее невольно сжималось сердце при виде искривленной, почерневшей от времени одинокой сосны, чьи синеватые иглы замерзали в промозглом студеном воздухе тронутого патиной зеркала.

– В японской живописи сосна – символ стойкости и мужества – говорил Костя.

– И одиночества, – добавляла она.

Костя слушал ее комплименты, изысканные, как витражи Тиффани, и смущался.

Лаврова разбила стекло с рисунком отцветающих, заиндевевших зарослей сакуры. Она так расстроилась, что чуть не расплакалась.

– На счастье, – рассмеялся он и бережно уложил Лаврову на продавленный, заляпанный красками диван.

В мастерскую часто приходили посредники и покупатели. Они бродили между рядов рукописных картин, прихотливо изогнутых ваз, ажурных подсвечников и пластинчатых фонарей, зеркал в барочных багетах, сплетенных из стеклянных цветов, плодов и ветвей. Посетители качали головами, поднимали брови, цокали языками. Часто останавливались и, прицениваясь, сосредоточенно морщили лбы. Как правило, покупатели выбирали самые мажорные, наиболее яркие и нарядные работы. Лаврова переживала: деликатная, тонкая, близкая ей Костина манера исполнения была не в цене. Оставшись одна, Лаврова оглаживала ладонями холодные поверхности хрупких предметов. И чувствовала, как быстро они согреваются, оживают от ее бережных прикосновений.

Костя, казалось, совсем не ценил свои работы. Его хрупкие холсты стояли на полу мастерской, приткнувшись к стене. Забытые в небрежении, они покрывались пылью, их краски тускнели. Лаврова осторожно вытаскивала из очередной груды стеклянные картины, одну за другой, и долго смотрела на каждую, то отдаляя, то приближая ее к себе. Выплывающие из дымки или тонущие, словно в тумане, образы отбрасывали сумеречные тени, приобретая объем, и в сочетании с проходящим боковым светом создавали ощущение бесконечной глубины. Она с острым любопытством сравнивала, как полотно одной и той же картины расслаивается и мерцает в электрическом освещении, вспыхивает или тает при свете дня, тускнеет и угасает к ночи. Это был сказочный, иллюзорный мир, наполненный неясной грустью, которую не мог скрыть даже яркий солнечный свет.

– Я ремесленник, – полушутя, полусерьезно говорил Костя.

– Неправда. Ты ворожей света Хозяин шестимерной вселенной, – горячо не соглашалась она.

– Я базарный китчер, торгующий поделками, – отрезал он.

Но Костя сам нередко возвращался к теме своего рукомесла, как он сам его называл. Лаврова с жаром его утешала, он отчего-то мрачнел.

«Наверное, он не слишком счастлив», – мелькнула у нее мысль.

Ей непременно захотелось узнать почему. Но спросить об этом у Кости она не решалась.

Чтобы найти разгадку, Лавровой оставалось только перелистывать его стеклянные картины, как слайды, будто там хранились закодированные отпечатки его мыслей и чувств.

Лаврова сама создавала свои мозаики на прекрасных холстах человеческого тела. Из раковых жемчужин, полупрозрачного, как слюда, гиалина, аметистовых и нефритовых кабошонов амилоида, апельсиновых маркиз гематоидина, черно-бурых панделоков гема или кофейных бриолетт липопигментов. Ограненные и отполированные в недрах человеческой планеты, они создавали причудливые броши, кулоны, подвески, затейливые цепочки из бусин и бисерин органического происхождения.

Лаврова рассматривала свои работы на свет. Она любовалась черными кристаллами гематина, мерцающими в поляризованном свете, порфиринами, поблескивающими соком грейпфрута в ультрафиолетовом освещении, сравнивала игру внутреннего света молодого золотисто-желтого и зрелого красно-коричневого липофусцина. Она использовала знания Великого Делания и получала металлическое серебро, выявляя меланин. Добавляла концентрированную азотную кислоту и следила за алхимическими превращениями красно-желтых кристаллов билирубина в зеленый, синий, а затем в пурпурный цвет. Она гордилась своей работой. Только ей было некому ее показать. Ее бы никто не понял, кроме узкого круга профессионалов.

Костина живопись изменилась. Его хрупкие стеклянные картины переполняла жизнь. На них полыхала алым светом заря, среди буйных розовых садов бродили важные золотые фазаны, распускались яркие цветочные снопы пионов и георгинов среди сочной зеленой листвы. Трепетали от ветра пушистые лепестки нежно-голубых ирисов и атласные бутоны пурпурных тюльпанов. В окружении надменных восковых нарциссов рдели коварные восточные маки. На глазах наливались соком солнечные груши и краснобокие яблоки, спели янтарные сливы, волновалась морем рассыпающаяся зернами пшеница, истекал молодым вином черно-синий виноград.

– Базар-вокзал, – хмыкал Стас. – Напоминает гобелены с лебедями.

– Иди ты! – кричали ему хором счастливые люди.

– Бездарь! – добавляла Лаврова, защищая своего лягушонка.

– Мне-то что, – не обижался Стас – Деньги идут. Здесь такое любят.