Текст книги "Необязательные отношения"
Автор книги: Ирина Кисельгоф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Глава 16
Они лежали и смотрели в серо-голубое равнодушное небо.
– Зачем ты ходишь в эти ночные клубы? – после долгой паузы спросил Минотавр.
Лаврова закрыла глаза и направила в шею дуло отцовского охотничьего карабина. Пальцы привычно нажали курок. Газовый столб вышиб кожу, облачко копоти и пороха обожгло черно-красным клеймом. В голову влетела пуля, разрывая мягкие ткани и дробя затылок крестом. Раз – и готово. Все как всегда. Наилучший выход, ставший обыденным.
– Зачем? – повторил Минотавр.
– Чтобы чувствовать, что я жива, – неохотно произнесла Лаврова.
Она не успела договорить. В ее шею уперлось лезвие ножа. В самое яблочко. Нож блестел киноварью в лучах умирающего солнца. Отблеск клинка падал на роговицу Минотавра, оставляя в тени зрачок, узкую камеру пыток. Его глазные яблоки двигались в шарлаховых всполохах адского огня. Они с безжалостным и нетерпеливым любопытством вглядывались в ее лицо. Она слышала, как хрипло он дышит, как часто бьется его сердце. Скоро их дыхание и сердечные ритмы слились.
– Жива? – он надавил на острие, и она почувствовала резкий, сильный укол. – Что молчишь? Ну!
Лавровой не было страшно. Она наблюдала за Минотавром с таким же любопытством, как и он за ней.
– А теперь? – он провел лезвием по ее шее.
Лаврова ощутила боль, как при порезе бритвой. Она почувствовала, как по коже стекает капля крови или, может быть, пота. Ей казалось странным, что ее тело реагировало на опасность, а сознание нет.
– Да, – ответила Лаврова и отвела его руку.
Он сел, отвернувшись, и вытер влажные ладони о брюки. Лаврова взяла нож. Его блестящий, не раз заточенный клинок был испачкан ее кровью. Ее оказалось немного, она уже стала засыхать. Лаврова наклонилась и провела лезвием ножа по его телу. Она часто так делала со своими тихими пациентами. Вслед за клинком на его дубленой коричневой коже вскипали крошечные капельки крови, алый бисер, хранящий в геномах клеток его душу и душу всех поколений до и после него. Его кровь была густой и вязкой. Она должна была быть горькой на вкус. Лаврова слизнула ее, она действительно оказалась горькой. Лаврова поднесла к глазам клинок. На ее крови засыхала его кровь. Теперь их кровь смешалась.
– У тебя какая группа крови? – спросила она.
– Вторая.
– Гемотрансфузионный шок. Нам вместе не выжить.
Он провел пальцами по ее порезу и поднес их к глазам. На его пальцах ничего не было.
– Какая ты?
– Никакая.
Он целовал ее рану. Целовал ее горло, перебирая языком кольца трахеи, как четки. Он отслеживал жизнь Лавровой, касаясь губами пульсирующих сонных артерий. Он забирал жизнь Лавровой, жадно вытягивая ртом воздух из ее легких. Он сковывал запястья наручниками своих ладоней, скручивал пальцы цепью из пястей и фаланг, сжимал грудь колодками, сбитыми из костей его плеча и предплечья. Геномы их клеток смешивались, соприкасались, не проникая друг в друга, чтобы вскоре расстаться.
Они возвращались в город под тихий шорох бесконечной, сумеречной дороги. Она положила руку на его колено, он отвел ногу.
– Я этого не люблю, – сказал он.
Тогда она сложила руки на своих коленях ладонями кверху. Она ничего не просила. Просто так получилось. Минотавр и она оказались лишними, и они были не вместе. Минотавр стал арестантской гирей Лавровой, с которой она улетала в безучастный, призрачный космос.
На следующий день Лаврова отправилась на работу с платком, повязанным вокруг шеи.
* * *
Никита был продвинутый ребенок. Он не писал, свои домашние работы, он печатал их на компьютере. В школе их за это не ругали, а, напротив, поощряли. Лавровой такой подход казался странным.
– Печатать свои мысли нельзя, надо писать. – Да ну, – отмахивался Никита. – Чего заморачиваться? Печатать легче.
– Да. Зато твой почерк может многое о тебе рассказать: о твоем характере, личности, истории твоей жизни, даже настроении, в котором ты писал.
– Зачем это обо мне знать? Я не хочу, чтобы кто-то читал по почерку мои мысли.
– Печатать нужно разведчикам в стане врагов. А близким людям надо знать, какой ты.
– Не надо.
– Очень важно, чтобы тебя поняли. Иначе вы можете стать чужими.
– Ну и пусть, – вредничал ребенок.
– Дерево! – злилась Лаврова.
– Сама дерево!
Лаврова неожиданно обиделась на маленького мальчика, обиженного на нее. Она замолчала и уставилась в стену. Никита отвернулся. Он сидел, сгорбившись и опустив голову. Ей стало его жалко. Захотелось притянуть его к себе и исцеловать всю его макушку. «Бедный мой бедный Никита, – подумала она – Мой китенок».
– Давай мириться, Кит, – предложила она и протянула мизинец.
– Почему кит? – пробурчал ребенок.
– Потому что рыба-кит.
– Ладно, – улыбнулся он и протянул свой мизинец.
В его прозрачно-голубых глазах у самого дня плескались солнечно-рыжие рыбки Криницы.
В воскресенье, проснувшись, Лаврова обнаружила на своей подушке красное сердечко, раскрашенное гуашью. На его обратной стороне корявыми, шатающимися буквами было написано: «Наташе от Кита». Ниже улыбался во весь рот нарисованный кит, на его правый глаз была залихватски наброшена челка водяного фонтанчика.
Лаврова счастливо засмеялась и осторожно поцеловала сердце маленького мальчика.
* * *
Лаврова могла есть что угодно и сколько угодно. Она никогда не толстела, поэтому в еде себя не ограничивала. В ее организме жил огромный солитер под малопонятным научным названием «чувство вины». Лучшим лекарством от него были калории и углеводы.
Лаврова в «Рамсторе» ходила с корзинкой между полок с продуктами, выбирая, что душа пожелает, заранее предвкушая, как усядется в маленькой рамсторской кафешке. Закажет большущий кусок слоеного торта с взбитым, воздушным творогом и медленно, по маленькому кусочку, будет дегустировать его нежный вкус, запивая свежесваренным кофе.
– Эй, Лаврова!
Она оглянулась и увидела старинную знакомую с необычным, арабским именем Камона. Ее волосы, туго стянутые на затылке, темной блестящей патокой обтекали голову. Арабские газельи глаза изогнулись улыбкой к вискам.
– Сто лет не виделись! – воскликнула она. – Как ты?
– Как обычно.
– Зануда! – засмеялась Камона. – Пошли посидим, поокаем.
Они уселись за столик в рамсторской кафешке.
– У тебя как? – спросила Лаврова.
– Отлично! Вышла замуж за француза. Живу в Марселе. Привезла ненадолго внуков к дедке и бабке.
– Как за француза? – изумилась Лаврова. – Ты что, в третий раз замуж вышла?
– Да, – Камона откусила кусочек торта. – Вкуснотища какая!
Она все делала вкусно. Она сама была аппетитной и вкусной, оптимисткой, не знающей, что стакан может быть наполовину пуст. Ее стаканы всегда оказывались полными.
– Поразительно. Толпы женщин мечтают выйти замуж, а у тебя все так легко и просто, – восхитилась Лаврова.
– Это в первый раз сложно выйти замуж и сложно развестись. Все кажется сплошной трагедией. Трудно второй раз выйти замуж, от страха, что опять настанет разочарование. А потом пошло-поехало. Не исключено, что француз у меня не последний.
– И как к этому относятся твои дети?
– Лучше, чем я. Им не приходится с ним спать.
– А что, какие-то проблемы?
– Шутка, – рассмеялась Камона. – Хотя он макает круассан в кофейную чашку и жует мокрый хлеб, запивая кофе с плавающим жиром. Чепуха, а раздражает просто жуть!
– Как тебе удается так легко жить?
– Мужчинами управлять несложно. Надо только делать вид, что ты с ними заодно, – сказала женщина, сидящая напротив Лавровой. «Интересно, мудрость приходит с годами или она не каждой женщине дана?» – подумала Лаврова и вздохнула. Ее мучила зависть.
– Как Мадина? – спросила она о старшей сестре Камоны.
– Живет в гражданском браке с парнем на семь лет моложе. Он ее обожает. Целует взасос у института, где она работает. Все это видят, а ей хоть бы хны. Пускай завидуют, говорит.
Лавровой было удивительно видеть счастливого человека. Ей было удивительно слышать о счастливом человеке. Она раньше думала, что такие люди давным-давно перевелись на белом свете. Все дело в генах, решила она и перестала завидовать.
Когда Лаврова с мужем только поженились, они поехали знакомиться с его матерью. Она жила в Ейске, ее дом стоял почти на самом берегу моря.
Его мать была грузной женщиной с больными распухшими ногами, она ходила, опираясь на трость. За ней ухаживала женщина по имени Зухра. С ними жили ее племянники, подросток Халида и девятилетний Тимур.
Лаврова улыбнулась его матери, она волновалась и не хотела, чтобы та это заметила. Муж тоже нервничал. Ночью Лаврова долго не могла заснуть, она слушала шум моря, которое дышало своими огромными легкими.
На следующий день после обеда все спустились во двор, где рос огромный карагач. Палящее южное солнце пробивалось сквозь его листву золотыми монетами. Лаврова держала за руку Тимура.
– Посмотри, как много на нем старинных золотых монет! Их награбили разбойники и спрятали на дереве. Во смешные! Они думали, что мы их не найдем! – воскликнула Лаврова.
Лавровой нравился мальчик, ведь у нее тоже будет сын, и она хотела его развлечь.
– Давай залезем и соберем их, – включился в игру Тимур.
– Нельзя, там спит кот ученый.
– А что он знает?
– Он звездочет, днем он стережет разбойничьи сокровища, а ночью считает звезды. Их на небе миллиарды. Он не успевает их пересчитать и сбивается, потому что утром звезд уже не видно и ему надо заступать на дежурство.
– Вот глупый!
– Он не глупый, просто так надо.
– Давай я тебе покажу, где растет крыжовник. Он такой вкусный.
Тимур повел ее за собой. Он нарвал ягод и протянул их Лавровой. Они лежали на его грязной ладошке, и Лавровой вдруг захотелось ее поцеловать.
– Хоть одну ягодку дайте! – жалобно попросил ее муж.
Лаврова обратилась к Тимуру, словно он был главный, и предложила:
– Давай дадим, а то он умрет от разрыва сердца.
Тимур неохотно согласился.
Муж лежал на травке, Лаврова одну ягодку клала себе в рот, другую – в его.
– Как хорошо! – сказал муж. – Давай так и проживем здесь остаток жизни.
Потом Лаврова случайно услышала разговор мужа с матерью.
– Плохо, что ты на ней женился. Ты не будешь с ней счастлив, – говорила она.
– Почему? Она тебе не понравилась?
– Понравилась, не понравилась, – проворчала мать. – Она фантазерка. Мог бы найти себе и посолиднее.
– Мог бы, но нашел эту. – Он обнял мать.
– Теперь уже ничего не поделаешь, – вздохнула та. Ей было жаль сына.
Когда стемнело, дети развели костер. Языки пламени поднимались к самому небу. Все ели печеную картошку. Муж очистил одну картофелину и дал Лавровой. Она откусила кусочек, картошка была необычайно вкусная, как в детстве.
Ночью муж вдохнул запах ее волос и произнес:
– Твои волосы пахнут степным пожаром.
Лаврова улыбнулась, и он сказал:
– У тебя страшная улыбка.
Она его поняла и попросила:
– А ты не бойся!
На заре они пошли на море. Лаврова лежала на песке. Солнечная дорожка на море напоминала взлетную полосу. Лаврова заложила руки за голову и стала смотреть в небо. У него был цвет глаз ее мужа. Даже зрачки такие же, как два солнышка.
– Что ты там увидела? – спросил муж.
– Там летают птицы.
– Какие?
– С золотыми перьями и сапфировыми глазами. Они живут на солнце.
– Моя жена фантазерка, – улыбнулся ей муж.
При прощании его мать поцеловала Лаврову. Сына она перекрестила.
Лаврова вышла замуж на пятом курсе института, а развелась с мужем после смерти его матери. После похорон муж сказал: «На свете больше никого не осталось, кто бы меня любил».
Лаврова была виновна в том, что возненавидела самого дорогого ей человека за то, что убила их ребенка и лишила их общего будущего. Ей нужно было освободить его от себя. И она его отпустила.
* * *
Лаврова сидела на камне, опустив ноги в прозрачную воду горной речки. Камень был горячим от солнца, вода ледяная. Лаврова обливалась потом, а ее ноги стыли от холода. Струящаяся вода размывала очертания ступней и камней, лежащих на дне. Вода меняла объем, делая его больше. Вода изменяла цвет, делая кожу белее, а серые пыльные камни, попадая в реку, приобретали оттенок слоновой кости или красного гранита в черных ожогах шрапнели.
– Этот черный с белой полоской посередине, – сказал Никита – Он похож на субмарину с белой ватерлинией.
Никита держал камень под водой, вода закручивалась кольцами возле пальцев мальчика и текла дальше, увлекая за собой запах разогретого тела, грязь и ржавчину забытой и брошенной на берегу черной субмарины. Лаврова поставила замерзшие ступни на горячий камень.
– Как хорошо, – мечтательно сказала она. – Было бы так всегда.
Никита перевернулся на спину и положил субмарину на грудь. Она медленно высыхала, становясь черным камнем с белой полоской.
– Смотри. Солнце в тумане.
Лаврова подняла голову. Высоко в небе светило бледно-голубое солнце с растекающимся неоновым обручем протуберанцев. Это было холодное солнце чужой, бездушной планеты. Ветер отогнал легкое облако, и солнце лишилось прозрачной вуали, снова став горячим сердцем живой плоти земли.
– Почти как на картинах японских художников, исповедующих философию югэн.
– Что такое югэн?
– Самое великое делание. Это предчувствие, написанное кистью. Или, другими словами, изображение не выразимого словами ощущения жизни, вызывающее радость, тревогу или печаль. Например, отражение луны в воде, умирающие осенние листья или туманный свет фонарей ночной улицы. Это живопись, влияющая на настроение человека и помогающая через чувства понять смысл жизни. Такое искусство доступно не многим. Его могут создать и прочесть только те, кто слышит и видит по-другому. Понял?
– Не знаю.
– Когда осенью деревья теряют листья, они перестают дышать и умирают. Тогда нападает грусть и тоска. Оттого, что лето закончилось и начинается сырая промозглая осень с хмурым небом и нудным дождем, а затем наступит холодная, бесконечная зима Мы все это чувствуем потому, что талантливый художник сумел рассказать несколькими мазками красок, как осенний ветер равнодушно сметает листья – обрывки легких, медленно умирающих деревьев. Это и есть югэн. Понял?
– Наверное, – вздохнул ребенок.
– Вообще, живопись – это самая большая тайна в тайне.
– Да?! – глаза Никиты загорелись.
Лавровой нравилось, что он, как все дети, легко меняет настроение, через мгновение забывая, что ему было грустно. Она этому немного завидовала.
– Представь, ты смотришь на картину и чувствуешь тайну. К примеру, художник Модильяни почти всегда писал людей на фоне закрытой двери. Почему она закрыта? Кто это сделал, сам художник или его модель? Что им так хотелось скрыть? В портретах Модильяни есть недосказанность, неразгаданная тайна. Теперь ее уже никогда не узнать. Модильяни рано умер и унес загадку с собой.
– Что за этой дверью? – спросил очарованный странник. – Как думаешь?
– Может быть, прошлое и будущее этих людей или самого художника.
– Здорово знать свое будущее!
– Не всегда.
– Почему? – удивился Никита.
– Жить тогда будет или скучно, или страшно.
* * *
Вечер окутал город мглистыми сумерками и залил дождем голые стволы домов, заблестел тусклыми каплями окон. Дождь потек артериями мощенных красной плиткой тротуаров и черными асфальтовыми венами дорог среди улиц и переулков. Перечеркнул светящийся ореол вывесок и витрин, разлетелся ртутными брызгами луж из-под колес автомобилей, ощетинился иглами фонарей и фар.
Под навесом на скамейке автобусной остановки сидел мужчина средних лет в помятом светлом пиджаке. Лаврова примостилась на другом конце скамейки.
– А вам никогда не приходило в голову, зачем вы живете? – неожиданно спросил мужчина, не глядя на Лаврову.
Лаврова промолчала.
– У меня было все, – продолжал он. – Теперь я потерял деньги. От меня ушла жена, друзья отвернулись. Знаете, что такое аура успеха? Это когда люди слетаются к вам, как мотыльки на свет.
«Не все так просто, – подумала Лаврова. – Мотыльки слетаются на свет и погибают от его жара. Иначе ты не остался бы один».
Незнакомец вытащил из кармана пачку сигарет. Пальцы его дрожали. Он сломал одну сигарету, доставая ее из пачки. Выбросил, закурил другую. Огонек зажигалки трепыхался в его руке. Он перехватил взгляд Лавровой.
– Нет, я не пьян. Я не пью. Но вчера, спускаясь по лестнице, я упал. Я сто раз спускался по этой проклятой лестнице и никогда не падал, а вчера упал. Не знаю, в чем дело. Лучше бы я сломал себе шею. – Он помолчал и добавил: – Да, так было бы лучше!
Он опять помолчал и снова заговорил:
– Вы мне все же не сказали, для чего вам так нужно жить.
Незнакомец пытливо вглядывался в лицо Лавровой, она так и не ответила. Он выбросил недокуренную сигарету, встал и ушел. Его походка была тяжелой, будто вместо ступней у него были свинцовые плиты.
Лаврову мучила вина. Она чувствовала, он может с собой что-нибудь сделать. Она даже не попыталась этому помешать, хотя бы поговорить с ним. Она побоялась, что ей придется за него отвечать, взвалить на себя чужой груз. Она опять оказалась виновна.
Лаврова вернулась домой с похоронным настроением. Чтобы спасти свою душу, ей нужно было только одно. Ухватиться за соломинку – чужого, маленького ребенка.
* * *
– Давай пройдемся, – предложил Минотавр.
– Как же Никита?
– Мы вернемся до ухода Галины Захаровны.
Они отправились к небольшой роще, поднимаясь в гору. Тропа становилась все круче и уже. Вскоре они шли по редколесью, ветер небрежно шевелил листву. Просачиваясь сквозь ветви деревьев, струи нежаркого вечернего солнца охряно-желтыми конусами расходились к земле. Очертания фигур то блекли в серых сумерках, то размывались клубящимся светом солнечных прожекторов. Свет и тень нехотя уступали дорогу друг другу, то даря, то отбирая светящийся ореол у случайных прохожих.
«Получается, и ему приходится решать на ходу, – думала Лаврова. – Или так и должно быть?»
Они взобрались на уступ, покрытый сухой землей и мелкими камешками. Лаврова поскользнулась и чуть не упала. Она была в полуметре от обрыва. Минотавр стоял на самом краю и смотрел вдаль, засунув руки в карманы. Лаврова подошла ближе. Внизу лежал безжизненный сай, где они с Никитой нашли арругии.
Западная сторона сая была темной, восточная покрыта россыпью крупных камней. Они отсвечивали в лучах солнца. Пылающие бурые скалы при переходе к тени становились темно-фиолетовыми, в расщелинах – черными. На дне ущелья шумела узкая горная речка, пробившая извилистый путь в негостеприимной земной коре. Речка билась о берега, у порогов пенились и закручивались медно-зеленые водовороты.
«Если бы он захотел, он мог бы столкнуть меня вниз», – неожиданно подумала Лаврова.
– Как ему удается отделять агнцев от козлищ? – спросил Минотавр, стоя к ней спиной. Он будто читал ее мысли.
– Не напрягайся. Ты не он.
– Скажи, какая ты?
– А ты? – резко бросила Лаврова – Ты виновен?
– Да.
– Что ты сделал?
– Ничего!
Он круто развернулся и пошел к дому не оборачиваясь.
– Убивая дьявола, можно вытравить в себе бога, – крикнула Лаврова ему в спину.
– Бессмысленная затея, – бесцветно отозвался Минотавр. – Это одно и то же.
– Зачем я так сказала? – спросила она саму себя.
У лампы в ее комнате кружили златоглазые мушки с тонкими бирюзовыми тельцами и прозрачными голубыми крыльями. Одна из них, храбрая, безрассудная или отчаявшаяся, влетела в опасную зону. Лаврова, обжигаясь, достала ее из плафона. Она умерла на ее ладони. Лаврова закрыла глаза и увидела лицо Минотавра.
– Убивая Каина, ты убиваешь самого себя в таком же, как ты, – сказала она.
Каменное изваяние бога Аписа осталось надменно бесстрастным. С его застывшего лица на Лаврову отчужденно смотрели глаза без зрачков.
* * *
В изостудии Лавровой сказали, что Никита очень талантлив. Его рисунки выразительные и необычные. У него есть тонкое чувство цвета, формы и богатое воображение, смелое, как полет птицы. Это редкий дар. Его рисунки имеют запах и вкус. Он все делит на вкусное и невкусное. Он говорит, что персик лохматый и теплый, абрикос шелковистый и холодный. Зимний снег пахнет дымом костра, а нежданный, весенний – брызгами соленого моря. Он рисует пустыню, и ему жарко, заснеженные горы – холодно.
– У него большое будущее, – сказали ей.
Лавровой хотелось плакать.
* * *
Было темно, в большом доме Минотавра не горело ни огонька. Склонившись, как заговорщики, Лаврова с Никитой сидели на полу в ее комнате в кругу мерцающих живым огнем толстых свечей. Сквозь окно за ними подглядывала и подслушивала любопытная ночь. Она зажгла матовый шар полной луны, разлила молочные озера и реки среди туманных, пасмурных берегов. Подсветила рваные облака, рассыпала яркие бусины немигающих звезд на черном небосводе. Ночь сложила звезды в светящиеся криптограммы и подвесила так низко, что до них можно было дотянуться рукой.
Лаврова шепотом читала танка: «Росинки дрожат на листьях мисканта, миг, и их нет, но я все живу, надеясь» note 3Note3
Акадзоме-Эмон – японская поэтесса (текст танка приведен в сокращенном виде).
[Закрыть].
Ей нравилось, как слушал ее Никита, его глаза распахивались широко-широко. Иногда он ее даже не слышал, воображение уносило его в дальние дали.
– Как красиво! – воскликнул ребенок.
– Да, очень. Миг, и их нет. Красиво и грустно. Красивой и грустной может быть только ускользающая красота Ее трудно увидеть и еще труднее сберечь.
– Что такое ускользающая красота?
Лаврова взяла ароматическую палочку и опустила ее в воду. На палочке сверкал и переливался всеми цветами мира крошечный бриллиант, он медленно соскользнул вниз, и через миг его не стало.
– Ах! – отчаянно вздохнул очарованный странник.
– Не расстраивайся. Она возвращается. Ее только надо суметь отыскать.
– Можно я буду ночевать с тобой? – попросил околдованный ребенок.
– Можно, – разрешила Лаврова.
Ночью она его разбудила.
– Кит, вставай, пойдем смотреть на траву.
Они вышли в сад. Перед ними раскинулось море черно-белой травы. Оно простиралось до самого горизонта. Море колыхалось сильным ветром загадочно и страшно. Его волны были высокими и грозными, они, низко склоняясь, опадали, и тут же вздымалась новая волна, величественная и непостижимая. Шепот странного моря вселял тревогу, будоражил душу первобытным страхом. Лаврова и Никита стояли не шевелясь, они были заворожены темной смутой природы.
– Что происходит?!
Они вздрогнули от неожиданности. За ними стоял Минотавр. Он спал чутко, как зверь.
– Мы смотрим на серебряное море травы, – разочарованно произнес маленький мальчик.
– Немедленно в постель!
Лаврова повела Никиту укладываться спать. Минотавр пошел за ними следом.
– Папа, уйди. Ты мне мешаешь.
Лаврова наклонилась над кроватью Никиты и подоткнула одеяло.
– Рассказать тебе сказку?
– Не надо. Я буду думать о серебряном море травы, – сказал необыкновенный ребенок. – Ты иди.
Лаврова вышла из его комнаты. В ее руку врезались когти Минотавра.
– Спятила?! Ему завтра в школу! Как он там будет?
– Ты ничего не понимаешь.
– Что я должен понять? – шипел клубок змей в голове Минотавра.
– Пойдем, я тебе покажу.
Лаврова взяла его за руку и повела в сад. В тайном море травы была буря. В нем носились неистовые смерчи, вздымались громады черных волн с серебряной пеной у края. Дикий ураган выл стаями голодных, бешеных псов. Трещали и ломались хрупкие кости обреченных ветвей.
Лаврова не заметила, как очутилась на самом дне серебряного моря травы. Черный мифический зверь с запахом крови раздавленной травы и влажной земли целовал ее лицо, ее грудь, ее живот, ноги, касался губами ее пальцев. Давил и распинал ее тело. Она почувствовала стон враждебного ветра, и они с его вихрем унеслись в хмурое темное небо.
– Дорогая моя, единственная, – прошептала ей черная тьма.
И вдруг Лаврова услышала звон, будто разбилось что-то очень хрупкое. Минотавра отбросило от нее ударом молнии. Он сел, повернувшись к ней спиной. Его плечи придавило непосильным грузом, спина ссутулилась горбом дряхлого старика. Он молчал и молчал.
– Ты ее очень любил?
– Да, – неохотно ответил он.
– Какая она была?
– Очень женственная, нежная. Слабая. Ей нужна была защита.
Лаврова прильнула всем телом к его неприкаянной душе. Она зашептала. Ее быстрый шепот был горячим, как ее сердце.
– Не надо. Никогда не возвращайся назад. Там страшно. Так страшно, как не бывает страшно в аду. Я знаю. Я через это прошла. Верь мне, родной мой. Надо жить. И не нужно себя казнить. Она умерла. Нельзя изменить мертвой.
– Изменить? – Он рассмеялся, как дьявол – С кем? С тобой? С куском мяса?!
Он отшвырнул ее руки и растворился во тьме. Она закрыла глаза и умерла по-настоящему.
Она видела, как к ней ползут все гады земли: ящерицы, змеи, жабы. Как струится смертоносный яд, капающий с их жал. Как мерзкие твари обгладывают ее тело, отрывая кусок за куском своими черными пастями. Она слышала хруст своих разорванных сухожилий, костей, исполосованных острыми, как бритва, зубами. Ощущала, как в голове шевелятся влажные кольчатые черви. Как откладывают яйца сине-зеленые мясные мухи, извиваются их личинки пупарии. Она чувствовала нестерпимый запах тухлятины, аромат ее тела, данный навечно. Она ощущала, как лезвиями прорастает сквозь ее тело трава, разрушая сосуды и нервы. Она видела, как распадается ее тело на куски гнилого, осклизлого мяса. Как появляется покрытый плесенью бесполый скелет, чтобы затем рассыпаться серым прахом. Она лежала в земле без имени и фамилии, без пола и возраста, она лежала во мраке и ледяном холоде. Утром выглянуло серое солнце. Она вошла в дом, еле переставляя окоченевшие ноги, забрала свои вещи и уехала.
