Текст книги "Необязательные отношения"
Автор книги: Ирина Кисельгоф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
Глава 9
Мастерская не только закупала заводское стекло, Костя и Стас создавали его сами. Лаврова зачарованно следила за тем, как современные ей алхимики выдували реторты и колбы, священнодействовали у плавильных печей. Она наблюдала, как расплавленное стекло формовали, раскатывали, резали, как тесто, замешивали в него кусочки цветного стекла, металлические кристаллы и нити, запекали многослойными формами. Она видела, как цветные вставки плавились и растекались причудливыми, размытыми пятнами среди мерцающих волокон и переливчатых вспышек. Благодаря слоистости свет проникал сквозь самодельное стекло, по-разному преломляясь, отражаясь, дробясь, и тогда художник получал новые возможности играть со светом и красками, выстраивая сюжет. Лаврова только поражалась, как из крохотных, почти невидимых ростков распускается фантазия автора.
Костя и Стас использовали технику живописи не только на стекле, но и под стеклом. Приемы росписи под стеклом казались особенно своеобразными и непривычными, они подчинялись странным законам мира, где объекты рождаются из собственной тени, а причины вытекают из следствия.
– Попробуешь? – предлагал Костя.
– Я плохой рисовальщик. Совсем никакой, – отнекивалась Лаврова.
Костя брал ее пальцы и выводил контур рисунка, затем она пробовала сама, и у нее ничего не получалось.
– Почему с тобой у меня получается, а без тебя нет? – спрашивала она.
– Наверное, только вдвоем у нас все получается, – улыбался он.
Лаврова пыталась также выдувать и разглаживать стекло. Не слишком успешно. Точнее, безуспешно. Она ругалась и смеялась над своими «пытками» вместе с Костей и Стасом.
– Буду со стороны восхищаться чужим талантом, – наконец решила она.
– Бездарь, – беззлобно поддел ее Стас.
Она показала ему язык.
Галерея Костиных выдумок и фантазий становилась бесконечной и неудержимой. Она вилась коринфским кружевом в метеоритных потоках вкраплений цветного стекла, плела венки из романских башен, шпилей готических храмов и луковиц минаретов. Кружилась в фантасмагорическом танце многоцветных райских птиц, крылатых драконов, стрекоз и единорогов. Жонглировала раскаленными материками и тусклыми пятнами мировых океанов во время парада далеких и близких планет. Вышивала на реющих орденских лентах, флагах и знаменах гербы, экслибрисы, зеркальные отражения инициалов, его и Лавровой. Жила в полуночном индиговом небе среди млечного пути из прозрачных россыпей пузырьков воздуха и водила там странные хороводы с затуманенными лунным светом ночными бабочками, взявшись за их крылья с узорами из немигающих человеческих глаз.
* * *
Через три недели беззаботного счастья позвонил Минотавр.
– Есть предложение, – начал он.
– Я занята, – перебила его Лаврова.
Минотавр и его сын стали далеким прошлым.
– Надумаешь, позвони, – апатично произнес Минотавр.
Лаврова засмеялась и положила трубку. Ее ждал Костя.
– Свет очей моих, – сказал он, взял ее на руки и закружил по комнате.
Глаза Лавровой наконец-то снова лучились, она напевала мелодию вальса. Костя кружился, держа ее в своих руках, пока они без сил не упали на кровать.
– У тебя лицо Мадонны. Когда я впервые тебя увидел, я сказал Стасу: «Если эта девушка не будет моей, я умру».
Лаврова смотрела на него блестящими глазами и думала: «Вот дурачок. Глупый, милый дурачок».
– Знаешь, что меня больше всего в нем цепляет? Глаза без зрачков, – Костя склонился над репродукцией. – Странное чувство, правда?
Он сидел за Лавровой, обхватив ее руками и ногами. Его губы дотрагивались до ее уха каждым словом, его пальцы осторожно касались внимательных, широко распахнутых чужих глаз без зрачков. Их глазурованная гладь стыла на величественном, монументальном лице.
– Угу, – не понимая, кивнула Лаврова.
– Я тогда перестал писать лица. Дело не в зрачках, не в рисунке или перспективе, не в светотени или палитре, композиции или форме, а совсем в другом, – горячо говорил Костя. – Можно писать глаза без зрачков и добиться выразительности образа. Надо только ухватить суть модели как вещи в себе. Постичь непознаваемое, душу, характер. Но для этого нужны мистическое озарение, особая интуиция, божий дар, но он не каждому дается…
– Это озарение мне не симпатично, – перебила его Лаврова и ткнула ногтем в лицо с глазами без зрачков.
Костя закрыл ей рот поцелуем. Лаврова не заметила, как упустила шанс узнать его. Костя не заметил, как снова простил ее.
Косте нравился этот художник, ей нет. Она листала страницы без особого интереса, когда «Играющие мальчики» вдруг зацепили ее сознание. Лаврова, перелистав страницы, вернулась к репродукции. Что имел в виду художник? Парадоксальную связь между игрой и реальностью? Занесенный камень в руке как угроза и символ власти, первая ступень неосознанной, еще по-детски наивной жестокости. Высвеченный контраст между другом-врагом, между прошлым и будущим и пугающе бездумная легкость этого превращения. Какая все же тонкая, едва заметная грань, переход за которую не оставляет надежды на прежнюю жизнь.
– Что думаешь? – услышала она голос Кости.
– Неплохая иллюстрация к опытам над поведением человека, – отшутилась Лаврова.
– Хочешь посмотреть на экспериментатора? – Костя перевернул страницы, его палец на мгновение коснулся огромного, неподвижного глаза в центре купола.
– Что это?
– Неканонические Овручские фрески. Теперь вообрази этот глаз в реальном масштабе, а потом представь во вселенском.
На фоне привычного Костного голоса «всевидящее, химерическое» око вибрировало расходящимися концентрическими волнами, многократно дублируя радужку и склеру, в центре которой покоился неподвижный зрачок-глаз. Странный, будто танцующий Каин с огромным цветком парил в небесных волнах химерического ока. И словно уже лишенный высшего интереса Авель недвижно и мертво лежал в весенней траве.
– Не будет возмездия, – откликнулась Лаврова. – Все как всегда.
– Почему ты так решила?
– Он не «взирает на злобу и жертвы людей». Его глазное яблоко заведено кверху, – ноготь Лавровой перечеркнул химерическое око снизу вверх. – Видишь? Ему по барабану.
– Тогда зачем ему понадобилось начинать эксперимент, столкнув братьев лбами?
– На практике подгонял человеческую этику и мораль к своему ГОСТу, – резко сказала Лаврова.
– Грешница! – Костя легко куснул мочку ее уха.
– Боишься?
Лаврова обернулась к нему и жестко сверкнула глазами. Костя неожиданно отшатнулся и заморгал.
– Боишься, – удовлетворенно констатировала Лаврова и засмеялась.
Он растерянно провел ладонями по глазам, словно проверяя себя.
* * *
Лаврова приоткрыла глаза. В оранжевом круге света на краю дивана сидел Костя с замершим над бумагой карандашом. Он не мигая смотрел на Лаврову. Она сладко потянулась и, нагнувшись, неожиданно выхватила листок.
– Здорово! – восхитилась она, рассматривая рисунок. – Как две капли воды.
– Так себе.
Он вынул из ее рук набросок и разорвал пополам.
– Вот балбесина сумасшедшая! – воскликнула она в сердцах.
Ей было не по себе. Ее только что разодрали надвое.
– Зачем ты это сделал?
– Ты другая. Ты лучше.
Рисунок распался на клочки, покрыв белыми хлопьями простыни. На Лаврову с укором смотрел ее собственный глаз, выколотый безжалостными пальцами одержимого перфекциониста. Ее бесстыжий, алый от крови ночного светильника глаз.
– Ты распилил меня на куски!
– Мне так нужно, – упрямо сказал он.
Он лег, повернувшись к ней спиной. Лаврова прижалась к Косте всем телом. Она не знала, как защитить любовника от него самого. Он целовал ее ладонь, каждый ее выступ, каждую впадинку. Его дыхание обжигало кожу ладони, запястья, кончиков пальцев.
– У тебя получится. Уже получилось.
– Не знаю.
– Зато я знаю, – объявила Лаврова.
Перед ее мысленным взором возникли обнаженные модели Сальваторе Фьюме. Ей хотелось стащить Костины рисунки. Лаврову обуревало тщеславие.
Глава 10
Лаврова, не раздумывая, принимала Костю целиком, и ей казалось странным, что он каждый день будто открывает ее заново. Он мог целую вечность вглядываться в ее лицо, рассматривать ее тело, затем внезапно закрывал глаза, и тогда его лицо кривилось, словно от боли.
– Перестань на меня таращиться!
– Не могу, – улыбался он.
– Как ты не понимаешь? – раздражалась Лаврова. – Я представляюсь себе подопытным кроликом. Объектом научных исследований безумного перфекциониста.
Он продолжал смотреть на нее, когда она засыпала. Чувствуя его взгляд, Лаврова терпела, сколько могла, пока ресницы не начинали трепетать. Тогда она открывала глаза и резко отворачивала голову в сторону. Она отчего-то испытывала неловкость, словно подглядывала за тем, кто подглядывал сам.
– Зачем ты это делаешь, когда я сплю? – спрашивала Лаврова.
– Не знаю, – он краснел и отворачивался.
– Зачем? – злилась Лаврова.
– Это так красиво, – ответил он.
– Блаженный, – решила Лаврова.
Ей стало его жаль. Ненадолго.
Костя стал стесняться открыто проявлять свои чувства и желания. Просыпаясь, Лаврова заставала Костю за тем, как его пальцы, слегка касаясь ее кожи, выписывают магические знаки вокруг сосков, пупка, ягодиц, скользят по поверхности плеч и бедер. Она сжималась, стараясь скрыть волнение, ощущая прикосновения его ладоней на груди, внизу живота, ступнях. Сдерживая дыхание, он украдкой целовал мочки ее ушей, подушечки пальцев ног, яремную ямку, впадины ключиц. Во время сна ее тело было во власти другого человека. Это пугало Лаврову, она перестала чувствовать себя защищенной.
Ей стало казаться, что в мастерской за ней наблюдает все и вся. Внимательные Костины глаза. Все, что сделано его руками. Переливчатые тигровые глаза круглых золотисто-желтых крюшонниц и прищуренные кошачьи глаза овальных зеленовато-серых ваз. Светящиеся соколиные глаза пузатых сине-голубых бокалов и фосфоресцирующие совиные глаза полупрозрачных, волокнистых фужеров. Мерцающие антрацитом змеиные зрачки многослойных, пластинчатых конфетниц и пылающие очи фруктовниц, скрученных саламандрой в плавильной печи. За ней бесстыдно следили пауки, сороконожки, гусеницы, муравьи, заключенные в толщу слоистого янтарного стекла напольной вазы. Бабочки, стрекозы, птицы, мифические звери на Костиных картинах. Затаившись в тени на пластиковых полках, металлических кронштейнах, веревочных подвесках, они сладострастно подсматривали за ее тайной жизнью.
Раньше Лаврова восхищалась ночным светильником с изысканным стеклянным абажуром цвета огненного опала со сверкающими россыпями золотых октаэдров металлической меди. Теперь оранжевые языки его пламени, вспыхивающие яркими искрами, отливающие багрянцем расширенные зрачки бесчисленных стеклянных глаз вызывали тревогу и заставляли колотиться сердце. Лаврова не умела спать при свете, и она не могла спать, когда ее изучают. Она стала вздрагивать от каждого прикосновения. Костя страдал, она раздражалась все больше.
– Только попробуй лапать меня глазами, пока я сплю!
– Хорошо, – говорил он. – Не буду. Прости.
– Вообще не трогай!
– Хорошо. – Он отводил глаза.
И Лаврова вновь просыпалась от его взгляда. Ее стала мучить бессонница.
* * *
Лаврова смотрела на икону, выполненную на стекле. Лик византийской святой под складками лазурной накидки, на ней сверкающая золотом Вифлеемская звезда и золотой кант по краю. Правильные черты лица, огромные глаза под дугами темных бровей, точеный нос, длинные тонкие пальцы правой руки безмятежно лежат на груди, Ребенок в белом свивальнике, отвернувшись, спит на ее плече. Картина наполнена тишиной и покоем, но тревожные, мятущиеся глаза, румянец на скулах и припухшие грешные губы, слегка изогнутые улыбкой, подчеркивают неоднозначный замысел автора.
– Ну, и как? – спросил Стас.
– Ересь, – выдавила Лаврова. – Этого не должно быть.
Она протянула руки.
– Тихо, тихо. – Стас отвел ее руки. – Я не должен был этого делать. Костя меня убьет.
Он завесил картину, убрал подальше и обернулся к Лавровой:
– Ничего ему не говори. Ты обещала.
Лаврова не ответила.
– У него талант. Все это говорят. Жаль, что он бросил учиться.
«Все намного хуже», – думала Лаврова. Она была раздавлена.
* * *
– Познакомь меня со Стасом, – потребовала Аська.
– Он же с Линкой.
– У него на нее не стоит. Она мне сама говорила.
– Нет. Я Линку боюсь. Давай я тебя с Костей познакомлю.
– С ума сошла! – бросила резко Аська. – Он же тебя любит.
– Не любит, а плачет.
– То есть?
– То и есть. Плачет каждый раз во время оргазма. Сначала меня это трогало, потом стало смешить, а теперь бесит. – Ложечка Лавровой, стукнувшись о кофейную чашку, раздраженно звякнула. – Представляешь? Голый здоровенный мужик рыдает прямо на тебе. Каково?
– Опупеть! – потрясенно протянула Аська.
– Надоело, – взор Лавровой был устремлен в окно. Ей хотелось на волю.
– Но он же художник. Тонкая натура. У каждого могут быть свои слабости, – жалобно сказала Аська.
Все женщины жалеют мужчин. Лаврова не видела ни одного мужчины, который жалел бы женщин.
– Натура – дура! Любовь в больших количествах яд. Ее надо принимать гомеопатическими дозами.
Лаврова взяла свою сумочку и засобиралась домой. Она спускалась по лестнице, Аська свесилась с перил.
– Идиотка! – крикнула она.
– Сама знаю, – пробурчала Лаврова.
Она думала, как ей незаметно пробраться домой. Свободный художник Костя взял за обыкновение ждать ее у дома. Лаврова подошла к своему подъезду, около него уже торчал Костя. У него был всегдашний несчастный вид.
– Что тебе от меня надо? – злобно выкрикнула она.
– Я люблю тебя, – тихо, с нажимом сказал он.
– Может, и жениться хочешь? И детишек хочешь? – распаляясь, кричала Лаврова.
– Хочу, – ответил он. – Хочу. Только от тебя.
Лаврова приблизила свое лицо к его. В ней бурлила ненависть.
– Не повезло! – Лаврова хрипло расхохоталась. – У меня не может быть детей! Ни от кого! Даже от святого духа.
Она поднималась по лестнице и смеялась, как ведьма, вспоминая его потрясенное лицо.
– Отвязалась. Слава тебе… – Она осеклась. – Гореть мне в аду!
* * *
Лаврова приходила с работы и ложилась на кровать. Не хотелось есть, пить, мыться. Ухаживать за своим никчемным, биологически нецелесообразным организмом было незачем.
Ей позвонил Стас.
– Ты что с ним сотворила?
– Что?
– Он целыми днями лежит. Ничего не делает. И молчит, – голос Стаса дрожал от возмущения.
– А я при чем? – вяло поинтересовалась Лаврова.
– Стерва! – Стас бросил трубку.
Глава 11
Лаврова сидела у Аськи. Они пили казахстанский коньяк и закусывали пирожками с капустой.
– Я всю ночь заснуть не могла. Все думала, что он там умирает. Долго. Как Сталин. Если бы ему оказали помощь вовремя, он бы выжил.
– Сталин?
– Дура! Ястреб.
У Аськи был сосед по подъезду со странной фамилией Ястреб. Ему уже перевалило за шестьдесят. Он разошелся с женой и жил один. Когда Аська загорала на балконе, он подглядывал за ней сверху со своего балкона. Охотился за ней по диагонали. Как и положено орлам, он гнездился на вершине скалы, на самом верхнем этаже человеческого дома.
– Вчера его жена просила, чтобы открыли дверь его квартиры, проверить, как он. Она не могла ему дозвониться уже два дня. Все отказались. Все тупо сидели у телевизоров и жрали свой ужин. Зачем напрягать себя после работы? Вдруг увидишь смерть и потом не уснешь. Ведь завтра на работе нужно быть огурцом.
– И что оказалось?
– Когда взломали дверь, он лежал на полу. Мертвый. Уже давно. Соседка, живущая этажом ниже, сказала, что два дня назад она слышала, как он упал и застонал. И ничего не сделала. Сука!
– Обычное дело, – согласилась Лаврова. – Это доказали еще Дарли и Ладен. Когда толпа людей слышит, как кого-то убивают, каждый надеется, что поможет другой. Твоя соседка рассчитывала, что ему помогут другие соседи. Виновата не она, а человеческая натура – привычка перекладывать ответственность на чужие плечи.
– Получается, все люди сволочи.
– Точно. Представляешь, мы умрем, и нас обнаружат недели через три по тошнотворному запаху из квартиры.
– Идиотизм! – Аська повела плечами. – Давай выпьем.
– Давай.
– Когда выпьешь, не так страшно, – крякнув, сказала Аська.
– Угу.
* * *
Нужно было забыться. Лаврова с Аськой и Линкой отправились в «Метро». Лаврова надела на себя самую короткую юбку, блузку завязала узлом на животе, открыв пупок. Ей хотелось оголить себя побольше. Костя говорил, что у нее атласная кожа.
«У всех людей кожа шелковистая, у тебя атласная. Это редкость», – уверял он, нежно скользя пальцами по ее обнаженной коже.
Из грузинской сережки с черным ониксом, пара к которой была потеряна, Лаврова сделала кулон и надела его на цепочку. Оникс тускло светился колдовским, цыганским глазом в ложбинке между ее грудей. Лаврова подвела глаза стрелками и стянула на макушке конский хвост. Он воинственно торчал, словно боевая ритуальная прическа древних ацтеков. Она собиралась выдержать бой со своей памятью, заранее зная, что проиграет. Лаврова не умела сражаться, ее этому не учили.
К ним почти сразу пристали два перца. Два молодца, одинаковых с лица. Они были перекачаны анаболическими стероидами. Лаврова с подругами пила за их счет. Перцы надеялись получить за это дармовое развлечение. Лаврова пошла в туалет. Ее догнал один из близнецов. Он прижал ее к стене и, дыша в лицо кислым табаком и перебродившим алкоголем, позвал в свою квартиру.
– Поехали, оторвемся. У меня дома есть гаш.
– Я люблю садо-мазо, – процедила Лаврова.
– Садо или мазо? – ухмыльнулся близнец близнеца.
– Я прикую тебя наручниками к кровати и буду бить металлической пряжкой.
– Где твои наручники? – продолжал дышать перегаром безмозглый, как амеба, качок.
– В сумке.
– Мне поровну. У моей кровати деревянная спинка, – заржал ходячий анаболик.
– Я прикую тебя к батарее, тушканчик! Понял? – Лаврова с силой толкнула его в грудь кулаками и, не разбирая дороги, помчалась к туалету.
Она с разбегу налетела на чье-то тело и подняла глаза. Перед ней стоял Минотавр. С ним была невысокая моложавая брюнетка. Ее ненастоящие волосы блестели черной фашистской каской, огромные губы распускались красным плотоядным амариллисом на бледной маске лица. Лаврова прищурила глаза и присудила кирпичным губам Минотавра поцелуй Иуды. Поцелуй превратился в смачный укус.
– Ты что, взбесилась?
– Я проверяю, где прячется ботокс.
Кровь Минотавра была горькой, как желудь, со слабым привкусом сухого мартини.
И тут послышался стрекот цикады, похожий на смех.
– Если ты собираешься найти себе девицу, далеко ходить не надо. Она на тебе уже висит.
– Я знаю, где прячется ботокс, – Лаврова в упор смотрела на толстые губы брюнетки.
Минотавр рассмеялся. Глаза брюнетки сузились.
– Старый мерзавец! – Она развернулась и пошла прочь.
Лаврова захлопала ей вслед. Она была солидарна с брюнеткой во всем. Минотавр хохотал как ни в чем не бывало.
Лаврова уселась в недовольный крокодилий «Хаммер», его механическое сердце хмуро урчало.
– Ты по мне скучал? – спросила Лаврова.
– Нет.
– И я по тебе нет, – Лаврова хихикнула. – Кто она?
– Никто.
– А я кто?
– Все мы никто.
– Логично. – Лаврова замолчала.
* * *
Они лежали в его кровати. Лаврова трогала пальцами свою укушенную губу. Ее кровь вкуса сухого мартини смешалась с горьким отваром коры дуба.
– У тебя нет фантазии, – заметила Лаврова. – Ты играешь в зеркало Джона, а ведущим быть не получается.
– Дурочка, – ответил он.
– Похорони меня, когда я умру, – попросила она.
– Ты сама себя похоронишь.
Лаврова закрыла глаза и представила себя мертвой, роющей самой себе могилу. Даже мертвой у Лавровой не получалось вырыть себе нормальную могилу, как у людей. Она была такой маленькой, что Лавровой пришлось лечь на бок и подогнуть колени к груди. Ветер забросал ее влажной, червивой землей. Все как всегда.
Лаврова провела пальцами по жестким, проволочным волосам лежащего рядом мужчины.
– Ты по мне скучал? – жалобно спросила она.
– Нет.
«А я скучала, – подумала она, – по мальчику с глазами цвета моря в Кринице».
Лаврова взъерошила волосы Минотавра.
– Получились рога, – объявила она.
– Ты нашла того, кто тебя полюбил?
– Не-а, – после паузы сказала Лаврова.
Она не могла вспомнить лицо Кости. Его образ размывался и уходил в прошлое.
Минотавр упал на нее всем телом и приблизил лицо к ее волосам. Его ноздри с шумом втянули воздух. Он обнюхивал ее, как зверь, спускаясь все ниже и ниже. Лаврова была ни жива ни мертва. Он остановился внизу ее живота, и через несколько мгновений Лаврова погрузилась в наркотическую нирвану.
Лаврова стала крошечной и порхала с цветка на цветок, с ультрамариновых колокольчиков на лазурные лилии, с фиолетовых роз на васильки. Все, абсолютно все цветы были синими. Их головки покоились на могучих, насыщенных влагой, бирюзовых стеблях. Яростный порыв ураганного прозрачного ветра вырвал их с корнями, пролившись теплым ливнем голубого желейного сока. И Лаврова полетела в бескрайней сине-фиолетовой туче свежих, пахучих цветов в аквамариновое небо жаркой и влажной планеты.
* * *
– Как Никита? – Лаврова небрежно задала вопрос, мучивший ее все время.
– Нормально.
– Мне бы хотелось его увидеть. Можно? – Лавровой было стыдно, что ее голос дрожит.
– Надо спросить у него, – без эмоций ответил Минотавр.
Минотавр пригласил Лаврову на бокс. Они приехали к одиннадцати.
– Почему так поздно? – удивилась она.
– К развязке.
Их проводили к столику на двоих у самого ринга. За столиками для випов располагались тесные ряды кресел. В маленьком зале висело густое облако табачного дыма и испарений от человеческих тел. Многочисленные зрители битком набили крошечное помещение. Среди них было много женщин в вечерних платьях, фривольно обнажавших их тела. Лица этих женщин разного возраста, роста, с разным цветом волос казались похожи друг на друга как две капли воды. На всех стояло общее пожизненное клеймо, бессрочная татуировка – искушенные, много видевшие, усталые глаза. Такие же старые, как у Лавровой. Наверное, эти женщины приезжали сюда после ужинов в дорогих ресторанах, оплаченных дряхлеющими, самодовольными хозяевами своей и чужих жизней. Свободно раскинувшись, сытые зрители перебрасывались незначащими фразами, вяло флиртовали, флегматично пили коктейли и ждали. Толпа получила свой хлеб, теперь она требовала зрелищ.
На ринг вышли два гладиатора, синий и красный. Лавровой стало смешно, что в ее далеком городе соблюдаются традиционные бойцовские ритуалы, включая бравурную музыку, выход на арену стройных девушек в купальниках, протяжно выкрикивающих имена гладиаторов штатных зазывал. Ей было забавно смотреть на ритуальные пляски самих гладиаторов, предназначенные для потехи публики, а не для обоюдного устрашения.
– Комедия, – заключила она и потянула из трубочки «Маргариту».
Красный и Синий сошлись в схватке. Публика реагировала вялыми хлопками. Соперники долго кружили, примеряясь друг к другу, публика возмущенно свистела. Они били друг друга на равных, картинно отлетая к канатам. Лавровой нравился Красный. Он двигался, словно танцуя. Быстро переходил в обмен, красиво принимал удары, чаще попадал по цели. Его стихией было постоянное наступление.
– Красный сильнее, – сказала Лаврова Минотавру.
– Да.
– А Синий?
– Он должен понравиться публике.
Лаврова пожала плечами, в словах Минотавра таился двойной смысл.
У Красного оказался пушечный удар с большой амплитудой. Красный мощно бил на длинной и средней дистанциях. Синему оставалось только уворачиваться и отклоняться, перевес, безусловно, был на стороне его противника. Разогретая публика орала и топала ногами.
– Дай ему! – вскочив с места, кричала Лаврова вместе со всеми.
В ней кипела эйфория, вопили проснувшиеся гены дремучих кровожадных пращуров. Она мельком поймала взгляд Минотавра, обращенный на нее, и тут же забыла о нем, увлеченная главным действом.
В пятом раунде соперники сошлись в клинче. Красный выиграл время и со скачка отправил Синего в нокдаун. Нокдаун длился больше двенадцати секунд, бой был окончен. Толпа разочарованно свистела. Ей хотелось крови.
Лаврова развернулась к Минотавру. Он бесстрастно смотрел на ринг.
– Еще не все, – сказал он. – Судья не открыл счет.
Его слова подтвердил восторженный рев толпы. В центре ринга стояли Красный и Синий.
Красный спуртовал в шестом раунде. Он месил Синего, как тесто. Синий отступал и отступал, защищаясь на отклонах. Ею рассеченная бровь и губа кровоточили. Разгоряченная толпа улюлюкала. Синий сделал длинный свинг и в прыжке ударил противника в правое надбровье пудовой гирей своей головы. На глаз Красного потекла кровь. Рану быстро прижгли ассистенты.
Следующие раунды превратились для Лавровой в кошмар. Синий сменил тактику. Он почуял запах мертвой крови, как гриф, и стал великолепно работать корпусом. Начал острее, более размашисто действовать. Его длинные свинги точно попадали в правую височную область. Красный все чаще уступал инициативу своему сопернику, не успевая уклоняться. И постоянно щурил глаза. Постоянно. Будто ему было плохо видно.
Угол Красного хорошо просматривался с места Лавровой. В перерыве она видела, как Красный, держа перчатками голову, что-то говорит тренеру. Тренер, не дослушав, вытолкнул его на ринг. Хороший менеджер отрабатывал свои деньги. Красный шел к центру, по его телу стекала вода, смешанная с потом, его склеры были сгустками крови. Лаврова вдруг поняла: он обречен. Толпа окружила ринг. Лаврова видела вскинутые руки, красные, возбужденные лица, распахнутые в безумном крике рты, расширенные зрелищем насилия зрачки, вздыбленные адреналином волосы.
Красный, боец и игрок до мозга костей, в прыжке сумел ударить соперника по затылку, тот, упав на колено, успел подняться до окончания счета. Синий был живучим как кошка. В этом сражении коса и вправду нашла на камень.
Лаврова сидела, сжав кулаки. Ее трясло.
«Когда же это кончится?» – думала она.
Ей хотелось уйти, но она не могла сдвинуться с места, словно оказалась пригвождена к своему месту в тесном вонючем зале, заполненном ордой бессмысленно беспощадных людей.
В девятом раунде Красный сдал. Синий обрабатывал его затылок, бил в висок, в печень, в корпус. Уже все поняли, что Красный обречен, но судья не давал закончить бой. Не хватало яркого мазка, эффектного заключительного аккорда, чтобы потрафить зрителям. Наконец Красный упал на колено и не смог подняться. Получился чистый нокдаун.
Синий победил в жестоком и нечестном бою. Толпа приветствовала победу оглушительным ревом, она рукоплескала герою, скандируя его кличку, ей было не до Красного. Жалкого неудачника следовало тут же выбросить из памяти. Красный дошел до своего угла и уже там, с табурета сполз на пол. Толпа метнулась к нему, забыв о своем Синем герое.
Минотавр и Лаврова ушли, не узнав, чем закончилась драма на ринге.
– Он умрет? – спросила она.
– Не знаю, – равнодушно ответил Минотавр. – Если да, его близкие получат неплохую страховку. Гораздо хуже, что я просадил кучу бабок. Все просадили, потому что ставили на фаворита.
– Сволочи!
– Все мы дети Каина. Ты не знала?
