Текст книги "Ключ для пешки"

Автор книги: Ирина Кайлес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Наташа обняла мужа, поцеловала:

– Мы же вместе. И все будет хорошо.

– Да… хорошо…

Наташа ушла. Федя торопился доесть ужин, чтобы побыстрее смыться в свою комнату.

– Видишь, Федя, как в жизни бывает… – Олег был уже порядочно пьян и не совсем хорошо соображал, что говорит. – Раз – и все. Все, чего добивался, к чему стремился – все летит к чертям…

Юноша с опаской посмотрел на отчима, но все-таки решился поддержать разговор:

– А может, все не так уж и плохо? Какой бы ни была ситуация, всегда можно придумать, как сделать ее еще хуже. Иногда думаешь, как все ужасно, а потом такое может произойти, что прежняя проблема уже кажется счастьем.

– Ты-то откуда это знаешь?

– Знаю, – подросток про себя усмехнулся. – В любом случае самое плохое, что может случиться, – это смерть. А она неизбежна.

– Смерть, Федя, – не самое страшное. Иногда смерть бывает желанна, становится избавлением. И дай Бог, чтобы ты никогда этого не понял.

Помолчали. Федя задумался. Он никогда еще не разговаривал с отчимом вот так, спокойно и почти по душам. Он вообще с ним не разговаривал после той истории с Ключом.

Олег снова налил виски в стакан. Юноша нутром чувствовал, в каком жутком стрессе находится сейчас отчим, и у него невольно вырвалось:

– Олег Павлович, вы не переживайте. Все равно выход найдется.

– Федя, ты не понимаешь. Сейчас такая ситуация, когда все перекрыто, все источники.

– Так, может быть, нужно просто посмотреть немного шире и найти новый источник?

Олег остановил на юноше пристальный взгляд. А Феде вдруг вспомнились слова Дэи, которые она сказала ему еще в первом туре:

– Вы знаете, когда человек зацикливается на какой-то проблеме, весь мир, как зеркало, начинает ее отражать, и чем больше человек о проблеме думает, тем больше сужается этот зеркальный круг. А всегда есть множество решений и множество выходов. И из одной точки можно двигаться в любую сторону.

Олег снова как-то странно посмотрел на подростка:

– Ты что, сам до этого додумался?

– Нет. Мне это сказал… один очень хороший человек.

Отчим задумчиво помолчал.

– Слушай, парень, я ведь тебя явно недооценивал, – Олег отставил в сторону стакан. – Ты натолкнул меня на хорошую идею, и если получится… – он резко встал из-за стола, пошел к выходу, по дороге хлопнул Федю по плечу. – Давай, иди спать. А я пойду просчитаю.

Олег быстрым шагом отправился в кабинет. Федя, почему-то ощущая глубокое внутреннее удовлетворение, поднялся в свою комнату и, тяжело вздохнув, сел за уроки.

Глава 12
Консерватория

На следующий день Федя почему-то постоянно вспоминал Игру. Вчерашняя поздняя беседа с Олегом напомнила ему о Ключе, и множество неразрешимых вопросов, на которые так хотелось найти ответ, теснилось в его голове. На физике Литвинов в какой-то момент осознал, что машинально рисует тот самый загадочный знак, которым заканчивался Ключ. Посмотрев в тетрадь, подросток усмехнулся. На странице, вместо конспекта, красовалось пять ровненьких знаков.

Шабуров заглянул в Федину тетрадь.

– Это что, свастика с извращением? – прошептал Ян.

– Просто фигня какая-то, – выкрутился Федя и быстро перевернул страницу.

– Литвинов! – на крупных очках физички как-то гневно сверкнул блик от яркой лампы. – Я вижу, ты сегодня очень хорошо меня слушаешь. У тебя же такая прекрасная успеваемость по моему предмету! Иди к доске.

Федя, с тяжелым предчувствием, нехотя поднялся с места. Опять придется двойку исправлять…

На этот раз получилась даже не двойка. В дневнике красовался огромный кол. Настроение испортилось окончательно.

В норму Федя пришел в музыкальной школе. Урок фортепиано сегодня был особо интересным и вдохновляющим. Андрей Николаевич много шутил, часто хвалил, подбадривал, и Литвинов играл все лучше и лучше.

– Федя, подожди, остановись, – Андрей Николаевич откинулся на спинку стула, – это не тот образ. Ты как-то уж слишком по-мужски играешь мелодию. Здесь же образ стопроцентно женский, хрупкий, утонченный. Посмотри, в каком регистре написана мелодия. Она ни разу не проходит здесь в басовом ключе. А почему? Вот попробуй ее в басовом ключе сыграть.

Федя сыграл мелодию на две октавы ниже, улыбнулся. Она здесь действительно звучала неуклюже и неестественно.

– Понял? – Андрею Николаевичу стало смешно. – А теперь представь девушку, нежную и хрупкую…

Дальше Федя не слышал, что говорил ему педагог. Как мгновенная вспышка, промелькнула мысль… В голове застучало: «Ключ… ключ… скрипичный… басовый… Ключ…» Почему-то это было крайне важно. Литвинов пытался понять некую связь, она явно имелась, но суть неумолимо ускользала.

– Федя! Федя!! – Андрей Николаевич уже повысил голос. – Ты хоть слышишь, что я тебе говорю?!

– Андрей Николаевич, извините, можно я выйду на минутку? – сам не понимая зачем, сказал юноша.

– Ну иди… – педагог в недоумении смотрел на ученика.

Федя вышел из класса, подошел к окну. Мысль, существующая сейчас в виде некой прочувствованной эмоции, никак не могла сформироваться во что-то определенное. Это сильно раздражало. В конце концов Литвинов осознал: пора возвращаться на урок. Может, и нет тут никакой связи. У этого слова столько значений… Наверное, он слишком много думает об Игре в последнее время. Федя невольно взглянул на правую ладонь и вернулся в класс.

– Что у тебя случилось? – строго спросил Андрей Николаевич.

– Да так… просто… – Федя растерялся, не зная, что сказать.

– Ну ладно, продолжим. Давай еще разок.

Юноша с трудом вспомнил, о чем шла речь. Посмотрел в ноты и понял, что прекрасно знает, как это должно звучать. Подумал о Рашевской, и звуки полились совсем по-другому.

– Хм… Молодец! – педагог обрадовано улыбнулся. – Надо же, с первого раза ухватил!

Урок продолжился, а у Феди в голове так и продолжало вертеться: «Ключ… ключ…»

После урока Андрей Николаевич дал Феде два пригласительных билета:

– Завтра будет концерт в большом зале консерватории, будут играть профессора-пианисты. Я очень хочу, чтобы ты там присутствовал. А то в последнее время ты что-то совсем на концерты не ходишь.

– Спасибо, я с удовольствием… пойду…

– Да, второе приглашение – для мамы, думаю, она захочет пойти с тобой.

– Конечно, спасибо… До свидания.

– До свидания, Федя.

Юноша вышел из класса и побежал в раздевалку. Надо еще на тренировку успеть.

Вечером сказал маме про концерт.

– Ой, Федь, я завтра не смогу. У нас ужин с партнерами. А жалко, я бы с удовольствием послушала… А ты возьми кого-нибудь с собой. Девушку пригласи, – Наташа улыбнулась.

Литвинов медленно поднялся к себе в комнату. «Девушку…» Он бы пригласил… Рашевскую… Только все равно она откажется. И никогда больше он этого делать не будет. Федя решительно взял телефон, набрал Яна:

– Але, привет.

– Привет.

– Ян, слушай, пошли завтра на концерт в консерваторию.

– Ты чё, заболел? Я ж там умру.

– Да пошли за компанию. Мне все равно идти придется, препод проверит. А ты… просветишься немного, классику послушаешь.

– Вот ты заранее хочешь мне весь день испортить.

– Ну почему испортить, Ян?! Не знаю, я с удовольствием пойду, там хорошая программа будет.

– Это для тебя хорошая. Ты ж сдвинутый на этой своей музыке. А для меня это пытка. С особой жестокостью.

– Ну ладно. Я, короче, один пойду.

– А ты пригласи Рашевскую.

– Слушай, вы чё, сговорились все что ли?! – вспылил Федя и сбросил звонок.

Ян перезвонил через пять минут.

– Ладно, Федька, я согласен.

– Что «согласен»?

– Ну пойду с тобой эту хрень слушать. Приколюсь немного.

– Ян, ты не обязан со мной идти. Не хочешь…

– Да мне все равно завтра делать нечего. Со Светкой мы поссорились… опять…

Следующим вечером друзья сидели в большом зале консерватории.

– А тут что, и попкорна нет?! – продолжал прикалываться Ян. – Слушай, а тут не дают спальные очки и затычки в уши, как в самолете?

Девчонки, сидевшие впереди, невольно услышали фразу и прыснули со смеху. Ян, вдохновленный успехом, продолжал:

– О, кстати, смотри: столик откидывается. Это чё, значит, ужин будут разносить?

Одна из девчонок обернулась и быстро взглянула на Яна. Тот успел ей подмигнуть.

– И вообще, почему занавес закрыт? – продолжал Шабуров. – Там сейчас наверняка все самое интересное происходит.

Федя уже устал смеяться. Яна сегодня просто несло.

Литвинов затылком почувствовал чей-то взгляд, обернулся. Сзади, через ряд, сидел Андрей Николаевич с женой.

– Андрей Николаич, здравствуйте!

– Здравствуй, Федя. А мама что, не смогла прийти?

– Нет, у нее сегодня деловой ужин. Я с другом.

Андрей Николаевич кивнул.

Начался концерт. Литвинов морально настроился на восприятие музыки и уже начал было погружаться в волшебный мир образов и тонких ощущений, но… он случайно взглянул на Яна и едва не засмеялся вслух. Шабуров сидел, картинно откинувшись на спинку кресла, и изображал предел глубочайшего сна, причем выражение его лица было до того придурковатым, что не засмеяться было невозможно. И тут Федя заметил: дядечка, сидевший с другой стороны от Яна, по всей видимости, уже на него посмотрел и теперь жестоко страдал от последствий. Красный как рак, мужчина уставился в пол, уронив голову на руки, и изо всех сил пытался сдержать приступ истерического хохота. Увидев эту картину, Федя перенял позу мужчины. Он уже ничего не слышал и тихо давился от распиравшего его смеха. Когда произведение закончилось, во время аплодисментов Федя пихнул друга в бок:

– Ян, ну прекрати, пожалуйста.

– Ладно, – Шабуров выпрямился, довольный произведенным эффектом.

Дядечка, воспользовавшись аплодисментами, пересел на другое место.

Следующих двух исполнителей послушали нормально. Ян скучал, но, учитывая серьезность обстановки, решил не мешать окружающим. Однако когда вышел последний выступающий в первом отделении, Шабуров сразу понял: его звездный час настал. Старенький профессор рыхлой походкой подошел к роялю. На лысой голове прямо по центру красовалась большая шишка довольно аккуратной формы, видимо, какая-то опухоль.

– О! Мигалка, – прошептал Ян Феде в ухо.

– Какая мигалка? – не понял Литвинов.

– Ну скорая помощь, – пояснил Ян.

Федя едва сдержал приступ смеха. Шишка действительно очень походила на сирену скорой помощи.

Профессор начал играть. Играл он «Лунную сонату» Бетховена и, надо сказать, играл из рук вон плохо. Ян наконец с интересом начал смотреть на происходящее на сцене. Пианист, картинно закатывая глаза, мерно вращался вокруг своей оси, изображая полную погруженность в музыку.

– Интересно, сколько надо было выпить, чтоб так шататься? – тихо прошептал Ян Феде.

Тот уже и так задыхался от хохота.

– Это он нас гипнотизирует. В транс вводит, – не успокаивался Ян.

Феде казалось, его сейчас порвет. Спиной ощущая гневные взгляды педагога, он никак не мог взять себя в руки и успокоиться. Усугубляло ситуацию еще то, что рядом так же давился от смеха Ян. Литвинов закрыл глаза и сосредоточился на дыхании. К концу первой части он смог немного справиться с собой и теперь неподвижно сидел, боясь даже шелохнуться. Казалось, если пошевелиться, смех снова прорвется наружу.

Началась вторая часть. Играл профессор безобразно. Федя вспомнил, что Лист, кажется, называл эту часть «цветком между двумя безднами». Невольно подумалось: в данном случае цветок – обезвоженный сморщенный кактус. Образ представился слишком ярко и мгновенно трансформировался в совсем уж неприличную ассоциацию. Случайно вырвалось что-то наподобие хрюканья, рядом, не сдержавшись, так же хрюкнул Ян. Сидевшая сзади тетка нервно сделала ребятам замечание, но это не помогло. Смех был словно болезнью, с которой невозможно справиться. Ну почему так смешно именно тогда, когда смеяться категорически нельзя?!

Апогей начался в финале. Несчастный профессор, не попадая в половину нот, скомканно изображал пассажи. При этом он, склонившись над инструментом, почему-то совсем не в такт музыке сильно тряс головой.

– Щас мигалкой об крышку стукнется, – шепотом выдавил Ян.

Федя, красный как помидор, только слабо махнул рукой в сторону друга. Когда он наконец смог поднять глаза и решился посмотреть на сцену, профессор, с еще большей амплитудой потрясая головой, в экстазе доигрывал сонату.

– Смерч на помойке, – прокомментировал Шабуров.

Согнувшись и зажав рот рукой, Федя сидел до самых аплодисментов.

Объявили антракт. Федя с опаской оглянулся, и опасения тут же подтвердились: Андрей Николаевич бросал на него испепеляющие взгляды. Смех мгновенно прошел. С камнем на сердце Федя вышел в коридор. Возможности тихонько смыться уже не было.

– Федя, постой, – гневный голос прогремел как приговор.

Подросток стушевался под тяжелым взглядом педагога. Ян, присмирев, стоял рядом.

– Объясни мне, пожалуйста, как можно подобным образом вести себя на концерте?! Я просто в шоке! Не можешь вести себя нормально – лучше вообще на концерт не ходи! И к вам, молодой человек, это тоже относится, – последняя фраза была адресована Шабурову. – Это просто верх неуважения и к выступающему, и к слушателям! Мне настолько за тебя стыдно – слов нет!

Федя виновато опустил голову:

– Извините.

– Что мне твои извинения? Еще раз что-либо подобное увижу – вылетишь из моего класса навсегда. Понял?

– Да.

– Иди.

Федя с Яном отошли к окну. Посмотрели друг на друга, не выдержали и расхохотались.

– Федя, привет! – послышалось за спиной.

Литвинов обернулся. Прикрыл на мгновение глаза и снова открыл. Нет, не показалось. К ним подошли Тоня вместе с Рашевской. Федя до того растерялся, что в горле будто выключили звук.

– Да… привет, – еле выдавил он из себя.

– Привет, – поздоровалась Ирина и удивленно спросила Тоню: – А вы что, знаете друг друга?

– Ирин, это наш клавишник, ну, я тебе рассказывала… – Тоня почему-то смутилась и как-то странно посмотрела на Рашевскую, из чего Ян сделал вывод: тема неоднократно обсуждалась. Федя никаких выводов сделать не мог: мозги сильно заклинило.

– Да? – Ирина крайне удивленно взглянула на Федю, будто впервые заметила его реальное существование. – Ничего себе… Тоня, мы в одном классе учимся.

– Серьезно? – Тоню явно не обрадовала эта новость.

– А ты, значит, солистка? Тоня? – вмешался в разговор Ян.

– Да.

– Очень приятно, – тон Шабурова был наполовину шутливым – наполовину галантным, – весьма наслышан. Я Ян! – последние слова юноша произнес с подчеркнуто немецким акцентом. Все расхохотались.

– Мне тоже очень приятно, – сквозь смех пробормотала Тоня.

– Госпожа Рашевская, позвольте спросить, – Ян продолжал в том же духе, – а откуда же вызнаете эту очаровательную даму?

– Ян, прекрати кривляться, а? Мы с Тоней с пяти лет друг друга знаем, это моя самая близкая подруга. У нас родители дружат. Они даже всей семьей в Париж к нам приезжали, когда мы там жили.

– М-да, – резюмировал Шабуров, – мир тесен.

– Согласна. Ладно, ребята, мы пойдем, второе отделение скоро начнется.

– Да, конечно, – растерянно и куда-то в сторону произнес Ян. Его посетила гениальная идея.

После концерта Шабуров взахлеб убеждал Федю:

– Ты только пойми, какой шанс! Все же складывается лучше некуда! Ты ведь Тоню теперь каждый день видишь. Поговори с ней и все.

– Ян, ты не понимаешь.

– Это ты не понимаешь! Она Рашевскую сразу убедит!

– Я уже сто раз говорил, что не хочу Ирину в это впутывать. Мне противно!

– Ну тогда забудь вообще об этой затее. Другого варианта нет и не будет. Ты никак больше не докажешь. Никак.

– Ну и не надо ничего доказывать.

– Ты пойми, они ведь с Бочковым встречаются. А если все получится и она узнает о нем такое, думаешь, ей это понравится? И она по-прежнему будет хорошо к нему относиться? Это шанс для тебя: и показать ей, кто есть Бочков на самом деле, и себя в ее глазах реабилитировать.

Федя задумался. Ян, бесспорно, был прав.

– Хорошо, – произнес наконец Литвинов, – я поговорю с Тоней.

– Надо же, дошло… – удовлетворенно улыбнулся Ян. – Ты только не проговорись сразу, что знаешь про Рашевскую. Ну, что она в лагерь поедет. Здесь как-то по-умному надо все сказать.

– Да понял я, не совсем же идиот.

– Кто тебя знает…

– Да иди ты, Ян!

– Ладно, все, молчу.

Федя подошел к Тоне после репетиции:

– Тонь, мы можем поговорить?

– Конечно, – Тоня как-то слишком радостно улыбнулась.

– Тут дело такое, деликатное… – Федя перевел дыхание. – Ты случайно не знаешь, поедет ли Рашевская в зимний языковой лагерь?

– Знаю. Поедет, – Тоня помрачнела. – И я тоже поеду.

– Супер. В общем, смотри, я все по порядку тебе расскажу.

Ребята присели на диван. Кремлев, бросая на них тревожные взгляды, задержался, якобы копаясь с аппаратурой.

– Еще весной у нас была очень неприятная история… Короче, мне в сумку подбросили пакет с наркотиками, в тот же день позвонили в милицию и сказали, что в восьмых классах кто-то наркотиками торгует. В классе у нас провели обыск, у меня в сумке пакет нашли… – голос Феди осекся, тема разговора вызывала у него отвращение.

Тоня внимательно слушала, пока совершенно не понимая, к чему Федя все это ей рассказывает.

– Эта история мне тогда сильно подпортила жизнь, – уже более решительно проговорил Литвинов, – и продолжает портить. Дома мне до сих пор не верят. В общем, я не то что догадываюсь, я уверен на сто процентов, кто мне пакет подкинул. А сейчас есть реальная возможность это доказать, и… ты можешь мне помочь?

– Каким образом?

– Я знаю, это сделал Бочков. Мы в одном классе учимся. Он давно уже влюблен в Рашевскую… – Федя выдохнул. – Короче, смотри. Если Ирина в лагере пойдет вместе с ним, предположим, на какой-нибудь концерт и как-то выведет его на эту тему, он, может, ей все и расскажет. А мы бы на диктофон записали. Это, вообще, Ян придумал… Похоже, другого шанса доказать правду у меня не будет.

Тоня немного помолчала, переваривая услышанное.

– Ирина рассказывала мне про Бочкова, – произнесла она наконец. – Его Костя зовут, да?

– Да.

– Странно. Она хорошо о нем отзывалась. Я, кстати, помню, Ирина рассказывала мне эту историю, с наркотиками, давно уже, – Тоня увлеклась воспоминаниями. – Слушай, а ты что, серьезно тогда в тюрьме сидел?

– Один день. Вечером меня отчим забрал. Под залог.

– Отчим? Получается, Литвинов тебе не родной отец?

– Нет. Мне десять лет было, когда они с мамой поженились.

– Слушай, а как тебе вообще тогда оправдаться удалось? За это ведь реально посадить могли.

– Олег помог. Давай не будем вдаваться в подробности, ладно? – Феде невыносимо было об этом говорить.

– Да, конечно, – тактично свернула тему девушка.

Зависла неловкая пауза.

– А как вы на диктофон запишете? – спросила Тоня. – Ирина ведь сама не сможет… Если она вообще согласится. Как ты себе это представляешь?

– Мы переоденемся так, что Бочков нас не узнает. И будем где-нибудь поблизости.

– Не знаю. Надо все обдумать как следует… В любом случае я с вами. Я поговорю с Ириной. Кстати, почему ты меня об этом просишь? Не проще ли сразу Рашевскую попросить?

– Да мы так и хотели. Просто увидели вас вместе и… Понимаешь, в школе Ирину одну застать практически нереально. И Бочков там все время рядом.

– Ясно. Ладно, можешь на меня рассчитывать.

– Спасибо, Тонь.

– Пока не за что.

Ребята встали с дивана, Литвинов помог Тоне надеть шубку.

– Тоня! – подошел Кремлев. – Я… можно тебя провожу?

Тоня улыбнулась:

– Можно.

Через день к Феде в школе подошла Рашевская:

– Федя, мы тут с Тоней поговорили… Ты действительно думаешь, что это правда, про Костю?

– Я не думаю, я уверен, – юноша сам удивился, как смог произнести что-то внятное.

– Откуда такая уверенность? – буквально с наездом спросила Ирина. Чувствовалось, ее сильно все это задело.

Федя растерялся:

– Ну… Как тебе сказать…

– Ты понимаешь, что совершенно беспочвенно обвиняешь человека?! – возмущенно продолжила девушка. – Предположим, тебе тогда наркотики действительно подкинули. Но откуда ты можешь знать, что это он сделал?!

– Ирина, я знаю! – неожиданно горячо и твердо сказал Федя, посмотрев Рашевской в глаза. Ее «предположим» надавило на самую больную точку. Внутри все закипело. – Давай я не буду перечислять подробности наших взаимоотношений с Бочковым. Если бы я не был уверен на сто… нет, на двести процентов – никогда не стал бы тебя о таком просить. И не думай, будто мне приятно это делать. Если я тебя обидел, извини. Можешь не помогать. Это твое право.

Рашевская задержала на Феде долгий внимательный взгляд.

– Я доверяю Косте, – сказала она наконец.

– Хорошо, я понял, – Литвинов развернулся…

– Постой, – Ирина его остановила, – подожди.

Минут пять они молча стояли рядом, подпирая стену школьного коридора. Наконец Рашевская решилась:

– Ладно. Похоже, для меня теперь это тоже единственный способ узнать правду. Я это сделаю. Но только для того, чтобы доказать тебе, что ты неправ. В лагере договоримся обо всем.

Ирина резко развернулась и ушла. Федя выдохнул. Особой радости от разговора он не испытал.

Рашевская долго не могла уснуть. Вчера, когда Тоня ей все рассказала, Ирина сочла это наглой клеветой. Возмущению не было предела. Она поначалу долго злилась на Литвинова и решила высказать ему все, что думает. Но сегодня, после их недолгого разговора, девушка поняла: обвинения, возможно, не так уж и беспочвенны. Федя настолько убедительно говорил… Неужели все это время она встречалась с человеком, способным на подобную подлость?! Ведь произошедшее тогда – далеко не невинная шутка. Литвинова же действительно могли посадить.

Костя… Рашевская знала, как он к ней относится. Не почувствовать было сложно. Наверное, только поэтому она и продолжала с ним встречаться. Ведь она давно уже поняла, что совсем его не любит, хотя был период, когда казалось, будто она им увлеклась. Если бы еще знать, что это такое – «любовь»… Милые истории про розовые сопли? И все же, кто он для нее сейчас? Прикрытие от глубокого одиночества, которое иногда настолько остро болело в груди? Возможность отвязаться от всех остальных? Ее до того уже достали нелепые приглашения и неуклюжие комплименты… И как, скажите, среди них разглядеть действительно настоящее? Ей безумно хотелось красивой сказки, но как понять, с кем именно предстояло эту сказку пережить? Она выбрала лидера. Сильного, интересного, умного. По крайней мере по мнению большинства. Она даже знала, что он действительно страстно в нее влюблен. Но она ничего не могла дать ему взамен. Ее сердце молчало, и заставить его чувствовать невозможно. А теперь и эта, с натяжкой придуманная псевдо-романтическая история рушилась, точно карточный домик. Тем более раньше тоже были моменты, когда Костя вел себя, мягко говоря, как скотина… Если еще это окажется правдой…

С другой стороны, наверное, подло вот так поступать с человеком, который тебе доверяет… Но если он ни в чем не виноват, она, наоборот, оправдает его в глазах других. А если правда?.. Тогда – не подло. Наоборот, справедливо. И все-таки, может, зря она согласилась? Рашевская еще долго мучилась, но в конце концов осознала: решение уже принято и отступать поздно.