Текст книги "Пропустите женщину с ребенком"

Автор книги: Ирина Лобановская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

15

Ее истерзал страх. Кристина боялась его так, словно он превратился в одушевленное злобное существо. Страх жил в ней самой и вокруг нее. Он давил, мучил, угрожал… Казалось, сейчас, вот-вот что-то случится, что-то произойдет – рухнут стены, загудит огонь, рванется кипяток из труб… Начнется война, промчится воющий ураган, забивая людей насмерть на своем пути, земля разломится на куски под жестокими толчками землетрясения… Умрет кто-нибудь из близких, кто-то тяжело заболеет, попадет под машину, сломает шейку бедра, ограбят квартиру Воздвиженских, сожгут дачу…

Перечислять подходящие ужасы можно было до бесконечности. Кристина боялась и этой беспредельности. Отец молча присматривался к ней день ото дня и, наконец, спросил:

– Ты так переживаешь развод с Виталием? Тогда тебе лучше с ним помириться. В жизни бывает всякое, бескрайняя ты моя! Видеть твои ежедневные страдания нам с матерью тяжело. Надо учиться жить без страхов и мечтаний. Разум – единственный властелин! Но тебе бесполезно внушать любые истины, никак ничего не вдолбишь… Кстати, я до сих пор не в курсе, ты не поделилась… чем уж так сильно Виталий провинился перед тобой?

– Мириться я не собираюсь, – пробурчала Кристина. – Не можешь меня видеть – не смотри! А чем провинился… Да тем же самым, что и все мужики!…

Геннадий Петрович развел руками:

– Прости, но это банально!.. Зачем делать из стереотипа проблему? Тебе нравится жить с подбитым крылом? И Машка без отца…

Кристина смотрела тупо и упрямо. Молчала. Не желала ничего обсуждать. Ну, дело ее. Воздвиженский махнул рукой. Пусть живет одна! Хотя с дочкой и родителями…

Геннадий Петрович действительно был расстроен из-за распавшегося брака. И не только потому, что внучка – без отца, дочка – без мужа и все пошло враздрызг…

Профессор странным образом привязался к беспутному, но головастому Виталию. Успел его полюбить, понять, оценить. И больше всего жалел, что Кристина разошлась именно с Виталием, с которым – так отчего-то уверовал Воздвиженский – дочери и следовало прожить всю жизнь. Почему он так считал? Толком объяснить себе свое убеждение профессор не мог и даже не пытался. Просто когда-то четко осознал, что они – эти двое молодых людей, два голубочка, как он их называл, – созданы друг для друга, и ни для кого больше. А все отклонения от прямой – дело естественное, сугубо мужское и привычное… Да вы попробуйте прошагать по дороге ровно, как по канату! Ничего не получится! Долго тренироваться надо.

Да и сама Кристина пока еще не понимает, что жизнь куда шире брачных уз – ведь недаром их назвали узами! Они и созданы для того, чтобы периодически из них вырываться и убегать, мирно всякий раз возвращаясь. И если ей самой пока не захотелось этого сделать, еще все впереди… Но не объяснять же такие истины дочери! Не маленькая, должна бы понимать. Только вот не осознает. Несмышленая девочка… Устраивает сама себе несчастья… А они – самая плохая школа жизни.

– Любой человек несчастен исключительно потому, что сам в этом убежден! – пытался Геннадий Петрович внушить дочери. – А нам всегда кажется, будто мы несчастнее, чем в действительности.

Кристина его не слушала, в отцовские мысли и слова не вникала, продолжала жить сама по себе, со своими привычными настроениями и принципами.

Воздвиженский отступился. И продолжал с горечью вспоминать о бывшем зяте. Правда, Виталий меркантильных интересов никогда не скрывал. Зато все по-честному.

Иногда Геннадий Петрович даже делился с женой, которую всегда преданно любил и ценил за тишину и спокойствие:

– Знаешь, милая теща, рядом с Виталием я – уже не я, а мой кошелек! Им я себя и ощущаю.

Мария Михайловна молча улыбалась. Муж часто про себя сравнивал ее с жизнью, которая, в свою очередь, в его представлении оказывалась непокорной женщиной, не желающей подчиниться умиранию. И это помогает выживанию окружающих.

Однажды она сказала мужу:

– Теперь, с возрастом, потихоньку старея, я стала всех людей считать детьми. Вокруг меня теперь одни лишь дети. Они совершают плохие и хорошие поступки, они неразумны, но хотят исправиться и стать лучше.

После развода Кристины Геннадий Петрович даже как-то позвонил Виталию. По работе они уже практически не встречались.

– Ты женился? – прямо спросил Воздвиженский.

– И не собираюсь, – лаконично отозвался бывший зять.

– Тогда зачем же… – начал профессор. Ковригин прервал его:

– Это инициатива вашей дочери. Я к этому почину не имею отношения! И даже, как ни странно, не ощущаю себя виноватым. Я предупреждал ее, что от нервной горячки мозги кипят и выкипают. Но разве она кого-нибудь слушает!

Воздвиженский молчаливо с ним согласился. И с горечью подумал, что суть в другом: просто Кристина никогда не любила Виталия. Равно как и он ее. А нелюбовь кончается на земле точно так же, как и любовь… Все просто.

Но потом появился этот полковник… Вырос из ничего, прямо из осенней сырости.

Кристина увидела его и вдруг подумала, что муж должен быть именно таким, и никаким больше. На этого человека можно положиться, ему хотелось довериться, на него легко опереться… Он словно сам подставлял сильные руки и плечи. После бойкого, беспечного, беззаботного Виталия новый угрюмец казался очень надежным, несгибаемым, твердым, как советский молот. Впрочем, почему Ковригин жил легковесно? О своей судьбе и личном будущем он позаботился заблаговременно, женившись на Кристине. Да и насколько хороша эта прочность, жесткость и стойкость Одинокова? Кристина не задумывалась. Она искала противоположность Виталию, поняла, что, наконец, нашла, и обрадовалась, напрочь забыв о мудрой и нехитрой истине, гласящей о двух – ни меньше ни больше! – сторонах медали.

Егор нравился ей: мрачноватый неулыба с глазами цвета ноябрьского неба, неустроенная, мятущаяся душа, смятенно бредущая по миру, среди войн, смертей, крови в поисках чего-то своего, родного и близкого. Только почему ему вздумалось искать эту близость и теплоту на фронтах? Вот уж там ничего подобного нет, не бывает и не может быть… Странный фанатик защиты отечества и поклонник оружия… «Невольник чести»… Впрочем, как раз очень даже «вольник». Все добровольно, никто не заставлял, в военное училище не толкал и не запихивал…

К театру они приехали слишком рано. Кристина выкупила билеты – деньги ей тут же смущенно и неловко сунул в руку полковник. Потом они побродили по сентябрьской Москве. В теплом воздухе звуки расплывались, дробились на мелкие слабые полутона, истаивая в вышине. На улице Горького возле «Диеты» попрошайничал жалкий худой солдатик с багрово-нарывающими прыщами на щеках.

– Дожили! – проворчал Егор. – Визитная карточка столицы… И часто такое у вас?

Кристина пожала плечами. Она редко выбиралась из дому, обычно на машине, и действительно не знала, стоят ли возле магазинов попрошайки в военной форме, выклянчивая на сигареты и еду.

– Их кормят плохо. Я читала. И вообще у вас там, в вашей армии, немало беспорядков. Извините… Новобранцы бегут, Комитет солдатских матерей работает… Вы это и без меня знаете.

Егор покосился на нее и промолчал.

Солдатик смотрел на полковника испуганно: боялся, что его сейчас заметут и сдадут куда надо. Хотя у него есть законная увольнительная. Которая права на протянутую за подаянием руку не дает.

– Нищенствуешь? Дембель-то скоро, побирушка? – спросил у солдата Егор. – В казарме обирают или родителей нет? – Парень в страхе молчал. – И давно христарадничаешь? Ладно, великий немой, держи пятерку! А все-таки клянчить я тебе не советую. Плохо кончишь!

Они пошли по улице вверх. Егору хотелось объясниться или как-то оправдаться перед Кристиной. Он чувствовал себя неловко.

– Да ладно, может, его «деды» бьют… – задумчиво произнес он и так же предельно спокойно добавил: – А может, он сам «дед»…

Кристина улыбнулась.

В театре она то и дело ловила любопытные, внимательные, оценивающие взгляды со всех сторон. Их рассматривали и оценивали, взвешивали именно вдвоем, как пару. Кристина мысленно представила себя и Егора со стороны. Где тут зеркало?.. Но она и без него отлично сознавала, как хороши и впечатляющи они с полковником: эффектная, еще молодая женщина, стебельковой тонкости и нежности, украшенная дорогими тряпками и драгоценностями, на фоне оттеняющей и подчеркивающей ее слабость мощи и крепости коренастого военного, придерживающегося исключительно прямых линий. Они прекрасно дополняли друг друга, как разные компоненты коктейля.

Балет Одиноков смотрел равнодушно. Просто выполнял свой долг официального сопровождения.

– Вам не нравится? – не выдержала наконец Кристина. – Или вы просто не любите балет? Можно попросить папу взять билеты на любой спектакль в любой театр – в Малый, МХАТ, Вахтангова…

– Когда я учился в академии, – начал объяснять Егор, – часто пытался попасть в театры. Но редко удавалось достать билеты. А сейчас, видимо, как бы поточнее сказать, перерос и прежнее увлечение, и сам театр… Короче, остыл. У всякого огня есть свое расписание и наилучшее время для пожара. Утром он горит жарче, но почти не виден, зато в темноте даже издали отлично заметен самый жалкий, едва тлеющий костерок… Скажите, Кристина, а можно отпустить вашего водителя? Прогуляемся до вашего дома по ночной Москве? Я давно здесь не был, многое забыл. Устроим себе бродильный вечер… А шофер предупредит ваших, что мы придем позже. Вы не боитесь гулять ночью?

– С вами? – просияла обрадованная Кристина и окинула выразительным взглядом могучую фигуру полковника. – Хотя, помнится, вы мне рассказывали, как вас однажды отколотили и ограбили. Но по одному месту дважды не стреляют…

Егор покосился на нее исподлобья:

– Вы уверены? Только потому, что никогда не попадали под обстрелы… Эта расхожая поговорка про один выстрел в одну точку придумана людьми, далекими от войн и фронтов. Так как насчет водителя?

– Конечно, мы его отпустим. И пойдем пешком. Я сама как-то не решалась предложить.

– Я такой страшный? – усмехнулся полковник.

– Да нет, – смутилась Кристина, – просто…

– Я понял. – Егор опустил свою тяжелую широкую ладонь на резко вздрогнувшие пальцы Кристины. – Но я бываю неуклюж, груб и не умею вести себя в обществе, отличном от родного, армейского. Забодай меня комар… Все-таки столько лет службы…

Вновь говорить об отставке Кристина не отважилась и после спектакля, отпустив Михаила с наказом успокоить домашних, двинулась вслед за Егором по направлению к Манежу.

Москва дышала вечерней тишиной и сыростью. Недавно пролился слабый дождь, едва дотронувшийся до тротуаров и мостовых. Смазанные облики домов и силуэты деревьев потемнели и посуровели. Шаги уже довольно редких поздних прохожих звучали как-то вызывающе громко и, казалось, пугались самих себя.

Кристина и Егор молча дошли до старого здания университета и остановились, как по команде. Кристина подумала, как, наверное, глупо, просто идиотически они сейчас выглядят со стороны: два взрослых человека, шагающие рядом, но не осмеливающиеся взяться за руки, хотя лучше и солиднее – идти под руку, как и положено людям их возраста.

Полковник пристально разглядывал памятник Ломоносову.

– Вся Россия испокон веков стояла и стоять будет на простых мужиках, – пробормотал он:

– Но образованных, – добавила Кристина. – Если вы имеете в виду именно этого архангельского. Комплексуете на тему своей нереализованности? – Она тотчас пожалела о сказанном. Вырвалось… Егор обидится, а ей меньше всего хотелось оскорблять его. – Простите. Я не хотела… И вообще я так о вас не думаю…

Егор равнодушно пожал плечами:

– Так ведь я вовсе и не мужик. И ко мне мое замечание отношения не имеет. Вырос в маленьком городке. Деревню знаю плохо, землю не пахал. Предки – да, но это как у всех. Короче, у всех у нас корни деревенские. А вам не кажется, что мы начали не с того конца?

Он повернулся и внимательно глянул на Кристину. В темноте его глаза стали совсем непрозрачными, как стоячая вода.

– Не с того? А с какого надо? – удивилась Кристина.

– Мы с вами говорим то о науке, то об армии, то о социальных катаклизмах… Забодай их комар… Но ни вам, ни мне это не интересно и не нужно. Короче… – Он запнулся.

– Короче, все эти действительно ненужные нам темы уже забодали комары, – пришла ему на выручку Кристина. – Я тоже часто бываю неловкой и неумелой. Увы, увы… Хотя в армии не служила.

– Знаете, так часто случается, – задумчиво заговорил Егор, – живешь себе, живешь, ни о чем серьезном не помышляешь, говоришь пустые слова и чувствуешь, что все никак не выговаривается какое-то коротенькое, но важное, даже, наверное, самое главное для тебя слово. Но его нет и нет… Как оно звучит?.. Где его найти?..

– Ну, уж во всяком случае, не здесь, не возле памятника Ломоносову, – не удержалась и вновь съязвила Кристина. – Простите… До чего мерзкий у меня, ехидный характер…

– А почему не здесь? – словно удивился Егор. – Место ничего не определяет! Все зависит от настроения и точки соприкосновения… Выходите за меня замуж!

Кристина на мгновение онемела. Ничего подобного она не ожидала. Несмотря на то что хотела этого и даже на подобное рассчитывала. Но так стремительно…

Он будто прочел ее мысли:

– Мне нельзя ничего откладывать на завтра. Хотя это прекрасное слово, дарующее возможность жить и верить… Но я человек военный, подневольный. После санатория поеду служить. Подумайте! Жить с офицером – задача непростая! А вы привыкли совсем к другой жизни – городской, обеспеченной. Наверное, я напрасно все затеял. Как-то глупо, чересчур прямолинейно, быстро… Но мне еще никому не приходилось делать предложения. Ни семьи, ни жены, ни детей у меня никогда не было.

И Кристина подумала, что честность часто грешит и даже отпугивает своей излишней прямотою, пренебрегая любыми уловками и недомолвками, с помощью которых можно легко выпутаться из любой затруднительной ситуации.

– А где вы будете служить после санатория? – спросила Кристина.

Егор пожал плечами:

– Пока не знаю. Куда пошлют…

«Вот и хорошо, – незаметно улыбнулась Кристина. – Теперь нас вместе пошлют туда, куда захочу я. И куда распорядится папа… Когда получит от единственной дочки новое дэзэ…»

Как легко порой решить свою судьбу! И как просто ошибочно и радостно принять себя за птицу только оттого, что страшно захотелось взмахнуть крылом… Тем самым, одним, пока еще не подбитым…

16

Борис наблюдал за девочкой-попрыгунчиком постоянно, каждый день, на всех лекциях. Они оказались в разных группах, но это не мешало ему встречаться с ней в коридорах и аудиториях. Он буквально натыкался на ОйСвету, и делал это слишком часто. Девочка быстро и без труда разгадала нехитрые маневры.

– Ты третий лишний! – без обиняков заявила она Борису. – Здесь уже все давно занято, и навсегда! Запомни это, как Уголовный кодекс! Хотя на самом деле к шапочному разбору ты явился к счастью! Твоему и Ленькиному.

– А твоему? – спросил Борис.

Если ей сильно нравится рубить сплеча и быть рубахой-девкой, то и он тоже будет таким же прямолинейным.

– Мое пусть тебя не колышет! Это ненужная деталь бытия! – отпарировала ОйСвета. – Заботник выискался! У меня таких полная кошелка! Отбою нет и девать некуда! Так что ты совершенно напрасно втюрился и выпятил на меня свои наглые глаза!

Борис критически осмотрел девочку. Очень странный, загадочный случай… Чем же действительно она так приманивает? Интересное кино… А ведь здорово увлекает, тянет и зовет за собой… Настоящая зажигайка. До секс-бомбы ей далеко, как до Голливуда. Ни груди, ни бедер. Лохматые волосы. Косметики – ноль. Зато энергии море. Может, в этом все дело?..

– Философией увлекаешься? – усмехнулся Борис. – И не зря. Судя по всему, у тебя давно выработана своя собственная. И личный ненарушаемый устав. Как и у меня. В полном соответствии с ним я предпочитаю жить так, как того требует и просит сердце. А оно сейчас повелевает и нудит, что хорошо бы почаще на тебя поглядывать. Значит, это моя святая, хотя и не единственная обязанность. Так получилось… А вторая – всегда шагать своей дорогой и поплевывать на мнение окружающих. Поскольку в принципе люди думают о нас исключительно то, что хотим мы сами.

Девочка прищурилась. В светлых глазках появился интерес.

– Мечтаешь до чего-нибудь доглядеться?

– Мечтаю! – признался Борис. – Так вышло… Строю воздушные замки, как любой рядовой гражданин.

– А что тогда делаешь здесь, на юрфаке? Тебе самое место в строительном! Возьмут без экзаменов! Это твоя специальность и призвание!

Неторопливо и спокойно подошел Леонид.

– Леня, ты знаком с этим наглым типом? – спросила ОйСвета.

Он кивнул:

– Давно. Еще с первого экзамена.

– А ты в курсе, что он в меня по макушку втрескался?

Леня вновь солидно склонил голову:

– Тоже с первого экзамена.

– И как ты оцениваешь эту своеобразную треугольную деталь?

– А почему я должен ее как-то оценивать? – даже слегка удивился Леонид. – Это она сейчас внимательно рассматривает нас. И проверяет на прочность.

– Ах, вот, значит, как?! – еще больше прищурилась девочка. Узкие светлые злые глазки-щелки на бледном лице. Словно бритвы. – И результат от тебя не зависит?! Тебя ничего не волнует и не заботит?! Не задевает, не будоражит и нисколько не смущает твой незыблемый покой?! Тебе все равно, буду я с тобой, с ним или с кем-то другим?!

Борис тоже с большим любопытством и нетерпением ждал, что ответит Рубан. Если, как утверждают знатоки, жизнь – игра, то, видимо, в ней всегда должен побеждать тот, кто сообразительнее и хитрее, кто умеет точно угадать карты партнера, не открывая своих.

Хотя, с другой стороны… Все на свете просто, кроме людей. Любой из нас не такая уж цельная личность, а потому почти никогда не бывает ни совершенно искренним, ни абсолютно лживым. И каждый – это клубок противоречий, тем более личность одаренная. Поэтому самое безнадежное дело – пытаться определить человеческий характер. Вне зависимости от того, знакомы вы два месяца или четыре года.

– Ой, Света, – вздохнул Леонид, – и как тебе не надоело приставать с одним и тем же вопросом…

Борис усмехнулся. Девочка покраснела от досады и злости: Ленька ее выдал!

– Ты должен немедленно принять конкретное решение! И посоветовать, что мне делать! – заявила ОйСвета. – А не ссылаться на внешние рассмотрения!

Парни переглянулись и одновременно пожали плечами.

– Почему я, а не ты?

– Потому что из нас двоих ты все-таки мужчина!

– Но спор возник из-за тебя! За твое, так сказать, почти свободное сердце! Почему им должен распоряжаться я? Оно принадлежит тебе, вот ты им и владей и распоряжайся! И потом, если ты настолько умна, что спрашиваешь совета у мужчины, значит, не настолько глупа, чтобы поступать согласно моему совету. Известный постулат.

Девочка резко повернулась и умчалась в сторону выхода.

Парни снова переглянулись.

– Как-то все странно и нелепо… Ты не находишь? – спросил Леонид.

– Так получилось, – отозвался Борис.

– Я эту девочку, тонкую, высокую, в белом платье и с задумчивым лицом, сравнил когда-то со свечкой… – меланхолично вдруг вспомнил Леонид.

– А с какой свечкой – которая горит в церкви или которая вставляется в задницу? – поинтересовался Борис. – Прости… – И, бросив ошарашенного Леонида, поспешил вслед за ОйСветой на улицу.

После недавнего ливня Москва превратилась в одну огромную бескрайнюю безбрежную лужу. Девочка стояла на тротуаре и задумчиво смотрела вдаль, размышляя, стоит ли пускаться вплавь. Борис стремительно подхватил ее левой рукой, прижал к себе теплым боком и понес на другую сторону, широко шагая по щиколотку в грязной холодной воде и стараясь не потерять тотчас размокшие ботинки.

Зажигайка сначала оторопела, а потом возмутилась, задергала ногами, вырываясь, и завопила:

– Ты, психопат! Немедленно поставь меня на место! Я не выношу резкого постороннего вмешательства в мой организм!

– Куда тебя поставить-то? Прямо в лужу? Чудненько… Чтобы она резко вмешалась в твой организм? Батюшки-светы! А обратно, туда, где ты переминалась минуту назад, полная высоких дум, я топать не намерен! Так что сиди смирно и не дрыгайся! А то, смотри, допрыгаешься, и я швырну тебя прямо в эту грязь! В две секундочки! Представляешь, каков видок у тебя будет?

ОйСвета представила и затихла. И вновь погрузилась в тягостные размышления.

На более-менее подсохшем тротуаре, правда покрытом подозрительного вида и запаха плесенью, Борис бережно поставил драгоценную ношу на ноги. Девчонка встрепенулась и отряхнулась, как дикий зверек. И зашагала к метро, не оглядываясь на своего спасителя. Борис заколебался, догонять капризницу или не стоит. Неожиданно она сама остановилась.

– Эй, заботник, а ты что, разве не мечтаешь меня проводить?

Борис усмехнулся:

– Можно и проводить… Мне все равно сейчас нечего делать. Убью время. – И он двинулся к ней нарочито расхлябанной походкой абсолютно равнодушного человека.

ОйСвета вновь начала беситься:

– Не строй из себя циника! У тебя плохо получается! Глупо выглядишь!

– Но скоро будет лучше, – заверил ее Борис. – Я в процессе обучения. У меня отличные преподаватели, лучшие на свете, – цинизм и скепсис. Зато оптимизм воспитывает одних дураков.

– Да? Разве? А по-моему, такой, как у тебя, дешевый цинизм и скептицизм, а заодно слепой фанатизм – прерогатива ограниченных людей.

Борис ухмыльнулся:

– Объясняю истину: все недостатки человека – просто продолжение его достоинств. Или иначе: наши пороки – это неудавшиеся добродетели.

Они уже подошли к метро. Совсем незаметно за увлекательной грызней и обменом любезностями. Вошли в вагон и уселись на коротком сиденье, тесно прижавшись друг к другу. ОйСвета сладко пахла пастилой.

– Если будешь назначать мне свидания, – вновь завела она откровенную беседу, – запомни сразу: я вечно всюду опаздываю! Даже не нарочно. И не только на свидания.

– Просто так получается? – подсказал Борис и прилип к ней еще плотнее.

Она кивнула, не обратив на его легкое движение внимания.

– Когда я шла на свидание в первый раз, – начала она свое увлекательное повествование, – мне посоветовала опоздать мама. Объяснила, якобы так принято. Но я приехала вовремя, спряталась за угол и с удовольствием наблюдала, как влюбленный нервно бродил по улице и меня ждал. Но это детали. Я жила через переулок от школы и умудрялась хронически опаздывать на уроки. Все надо мной хохотали. И я вместе с ними. Наша классная наконец не выдержала. Посмотрела на меня и пропела со вздохом: «Когда машину-то купите?» Я не поняла и удивилась. «Какую машину?» – «Ну, в школу тебя возить! Чтобы не опаздывала!» Опять все так ржали…

Борис ухмыльнулся. Ноги стыли в сырых ботинках.

– Интересное кино… Купили?

– Что?

– Машину. Чтобы тебя в школу возить. ОйСвета махнула рукой:

– Не придуривайся! Какая машина? У меня родители – биологи. А у тебя мама кто? Очень хочется на нее посмотреть…

Теперь удивился Борис:

– Почему именно на маму? А мой отец тебя не интересует?

Зажигайка отрицательно помотала головой:

– Нет. Мужчина таков, какая у него мать. Отец тут ни при чем.

– Батюшки-светы! Где ты такое вычитала?

– Почему сразу «вычитала»? Я вообще никогда не пользуюсь книжной премудростью, предпочитаю собственную! – важно объявила ОйСвета.

– У тебя ее немерено? – хмыкнул Борис.

– Нечего иронизировать! – тотчас завелась девушка. – Просто я сама обдумываю свое житье! Без помощи всяких дурацких книжек!

– И как? Получается?

– Иногда, – призналась ОйСвета. – Но все равно радостно думать, что ты хоть капельку умеешь и можешь сама. И чем дальше стараешься, тем больше понимаешь, что в жизни везде и всюду необходимо много трудиться и она ничего не дает просто так, по первому требованию капризных детей, как рассчитывают глупые подростки. У нее все только вырывают и берут с боя мужественно и упорно.

– Логично и умно! – пробормотал Борис. – И снова твои собственные, нигде не вычитанные мысли? Даже не верится… Начинаю тебя уважать и ценить.

– А раньше не уважал? – встрепенулась ОйСвета.

– Так я же тебя плохо знал! Человека оценивают познавая, а познание начинается с удивления. Я увидел тебя и удивился: какая бойкая, без конца подпрыгивающая мадемуазель!

ОйСвета надулась:

– В твоем описании я выгляжу полной дурой, прыгающей от счастья жизни! А она радостна лишь для тех, кто ее не знает, не понимает и не пытается вникнуть в ее суть.

– Вот и славненько! – хмыкнул Борис. – Зато в твоем описании жизнь выглядит чересчур мрачной для всех умных и проницательных людей. Тогда зачем жить? Есть еще такое понятие, как оптимизм…

– Который воспитывает дураков! – расхохоталась памятливая ОйСвета и довольная, что поймала его на слове, захлопала в ладоши. В вагоне на нее стали оглядываться. – Твои же собственные слова! Ты запутался и заврался вконец, философ! А все потому, что живешь книжной мудростью, а не как я, своей личной, пусть даже совсем крошечной!

Они вышли из метро в Сокольниках и двинулись к дому Светланы. По дороге наглый Борис, давно привыкший с девчонками не церемониться, попытался ее поцеловать.

– Не надо, я боюсь! – внезапно завизжала попрыгунья.

Борис изумился и остолбенел на манер советского гаишника перед очередным снегопадом.

– Батюшки-светы! Чего?!

– У меня нос недавно был сломан! Что ты опять так дико выпятил глаза?

– Ой, Света! – вздохнул Борис, печально вспомнив Леньку. – Какой еще нос?

– Нос у человека только один! Запомни на всякий случай, вдруг пригодится! – объявила будущая юристка. – А почему ты так удивляешься? Я с брусьев упала.

– И прямо носом уткнулась в маты? – хмыкнул Борис. – Интересное кино…

– Ну, почти, – пропела ОйСвета. – А знаешь, твой стиль – это улыбка Джоконды… Обманчивая, как она сама.

Насчет Моны Лизы Борис возникать и спорить не стал, подозревая, что улыбки обманчивы слишком часто.

– Батюшки-светы! Значит, с той поры ты с Леонидом ни-ни, не целуешься? Даже близко к нему не подходишь? Кого ты хочешь в этом убедить? Меня не так легко обштопать, как ты думаешь.

– Леня – человек особенный, – вздохнула ОйСвета. – Непохожий на остальных… Поэтому себя с ним не равняй! И с другими тоже.

– Где уж мне! – фыркнул обиженный Борька. – Я и не пробую… Низкий поклон ему от меня!.. Но если он такой исключительный и своеобразный, прямо выбивающийся из наших простых рядов, и нет ему равных во всем мире – непонятно, правда, в чем! – тогда почему же ты сейчас едешь со мной, а не с ним?! Да еще набиваешься на будущие свидания! А?! Сидела бы смирно возле своего неповторимого и единственного и не рыпалась бы!

ОйСвета шла молча и явно в дискуссию вступать не желала.

– Что завяла, как сорванный цветок? Возрази хоть что-нибудь! Ответь, по крайней мере! – взбеленился Борис. – Тупо не раскрывать рта – это невежливо, к твоему сведению! Роди, пожалуйста, парочку фраз!

– Ты грубый… Я так виновата перед ним… – наконец прошептала девочка. – Он меня любит… А я… – И она умолкла.

– Что – ты? – не выдержал Борис. – Не любишь? Такое частенько случается! И вообще среди сложившихся пар редко любят двое. Чаще именно один, а второй милостиво и снисходительно разрешает себя любить.

– Но я так не хочу! – грустно и потерянно пробормотала ОйСвета.

У нее удивительным образом непрерывно и стремительно менялось настроение. И за ним становилось трудно уследить даже ей самой.

– А как же ты хочешь?

– Хочу, чтобы Леньке было хорошо жить, а ему плохо… И только одна я могла бы ему помочь… Но я не могу…

– Вот теперь запуталась ты! – мгновенно поймал ее на слове Борис. – Как это «могла бы, но не могу»?

ОйСвета безнадежно махнула рукой и торопливо пошла вперед.

– Эй, погоди, мы так не договаривались!

Он быстро догнал и крепко, больно схватил за руку. ОйСвета попыталась вывернуться, но безуспешно.

– А мы с тобой еще никак не договаривались! И наверное, не договоримся. Кто знает…

– Я знаю! – Борис улыбнулся. – Дело в том, что недомолвки и предубеждения куда страшнее и опаснее, чем злоба и ненависть. А ты коварная девушка! Одного еще не отвадила и не собираешься с ним расплеваться, а уже второго приманиваешь между делом.

– Я тебя приманивала?! – завопила разъяренная ОйСвета. – Не ври!

– Но ты же интересовалась, не провожу ли я тебя! Ты настаивала! – заорал в ответ не менее взбешенный Борис. – И заодно удочку закидывала насчет свиданий! Интересное кино! Ты чего, девушка, сильно умом подвинутая?! Или любительница поиздеваться?! Я ведь тоже человек! Такой же, кстати, как Ленька! С руками, с ногами, с головой! И даже с какой-никакой душой, между прочим!

ОйСвета вдруг резко затормозила и повернулась к Борису. От неожиданности он не успел вовремя остановиться и налетел на нее, едва не сбив с ног. Она стояла прямо, вытянувшись, словно по стенке, и смотрела на него равнодушно и устало. Вся какая-то разбитая, измученная, утомленная…

– Я попытаюсь тебе объяснить… Хотя все равно мы обречены вечно быть непонятыми. Это прямо рок… А может, нас всех просто всегда выслушивают вполуха?.. Всем некогда, все торопятся, у всех свои дела… И это естественно. Только все в результате оказываются одинокими. А это уже неестественно. Ну ладно… Так вот… Мы вообще-то школу закончили в прошлом году. Но я не поступила с первого захода. А почти все одноклассники поступили. Мы учились в очень сильной школе. И буквально все мои друзья меня сразу забыли…

– Ты ошибаешься и неправильно их называешь. Если забыли, значит, не друзья, – перебил Борис.

ОйСвета вздохнула:

– Да, ты прав… Они попросту вычеркнули меня из памяти. Ну, вроде обреталась на свете такая девочка Светлана Савельева, а теперь ее нет. Никто не звонил, никто не приходил… Телефон будто умер… Хотя в десятом классе у меня дома клубились компании чуть ли не каждый день. Родители даже стали ругаться, но не очень. Если я вдруг заболевала, навещать меня после уроков приходили сразу человек пять парней.

– Батюшки-светы… Ты всем так нравилась?

– Это очень смешное, глупое и несбыточное желание – нравиться всем, – пробормотала ОйСвета. – Но я так хотела, ты почти угадал… Зачем тебе эта улыбка Джоконды?

Он вновь наплевал на лживую избранницу великого Леонардо. Избранницы все таковы.

– Ты красивая…

– Я?! Вовсе нет. – Она тихо засмеялась. – Спасибо, конечно… Это ты добрый. Так вот… А в сентябре все сразу оборвалось… Потому что мои одноклассники стали студентами, у них началась новая жизнь, а я для них оказалась никем. Пустым местом… Глупая и бездарная девочка, не сумевшая сдать вступительные экзамены… Меня презирали, надо мной смеялись. Они все чувствовали себя выше, умнее, способнее и удачливее меня. И очень гордились собой… – ОйСвета чуточку помолчала.

Она медленно шла рядом с Борисом, безжалостно сминая подошвами туфелек хрустящие и вобравшие в себя последнее осеннее солнце листья и не замечая их.