Текст книги "Пропустите женщину с ребенком"
Автор книги: Ирина Лобановская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
5
С Кристиной Виталий впервые встретился в кабинете ее отца.
В тот день Ковригин, довольно неуклюже попятившись, раскланивался с ректором. Поворачиваться к нему спиной считал верхом неприличия. И случайно наткнулся на девушку. Как она здесь оказалась?!
Девица возмущенно-пронзительно вскрикнула. Виталий был вынужден к ней обернуться:
– Простите! Я – козел!
Геннадий Петрович засмеялся.
Очень миленькая, худенькая девица в роскошных свободно-широких одеждах ответила Виталию смятенно и воодушевленно, в капризном негодовании, в лад ему:
– Нет, ты – бегемот! Ректор засмеялся громче.
– Вот вы и познакомились, голубочки мои! Рекомендую вам, Виталий, свою единственную ненаглядную дочь! Готовится стать зубным врачом. А человек, которого ты, Кристина, обозвала бегемотом, надеюсь, заменит меня в будущем. Без пяти минут кандидат медицинских наук Виталий Ковригин! Моя смена и надежда!
Профессорская надежда внимательно осмотрела Кристину, а она – его. И они понравились друг другу.
Глазастая изящная Кристина, одетая со вкусом и размахом, постоянно притягивала мужские цепкие взгляды. А Виталий… С годами и с помощью отцовских друзей он превратился в блестящего самоуверенного человека, моментально и нагло открывающего ногой любые двери. Даже ходил Виталий так быстро, что обгонял на улице всех прохожих, а дверь своего родного подъезда распахивал с такой силой и стремительностью, что каждый раз рисковал покалечить каждого, кого угораздило бы в эту секунду оказаться по другую сторону двери. Но о людях по ту сторону Виталий не думал никогда…
– Что ты так носишься? – иногда осторожно интересовалась мать.
– Тороплюсь все успеть. Столько дел! Просто обвал.
– А зачем тебе хвост? – спрашивала мать. – Мужчинам больше подходят короткие волосы…
Очевидно, отец Виталия предпочитал именно такие.
Ректор тоже поглядывал на длинные патлы любимого ученика с иронией. Но своего мнения на этот счет не высказывал.
– Мне нравится, – заявлял матери Виталий и взмахивал темной гривой.
Когда волосы стали ему мешать, он начал их прихватывать аптекарской резинкой, а в институте и клинике прятать под халат. Но стричь не желал.
Кроме того, в его имидже красавца мужчины немалую роль сыграли темные очки, – их Виталий почти не снимал и летом и зимой. Видел он прекрасно, купил очки с простыми стеклами, но подороже, и создал себе отличный образ. И еще… Очень удобно не показывать окружающим свои глаза, а ловко прятаться за серо-черными стекляшками, в свое удовольствие свободно всех рассматривая.
И хвост, и темные очки в те времена были редкостью. Виталия считали чудаковатым, странненьким. Или слишком модным.
Кристина, прихрамывая, с трудом доковыляла до стола отца и села на стул. Проследив за пристальным взглядом любимого отцовского ученика, объяснила:
– Ногу растянула.
И с восхищением тотчас полюбовалась на нее, незаметно предложив сделать то же самое этой папиной медицинской надежде с хвостом.
– Спортом занимаетесь? – спросил Виталий, оценив ногу по достоинству.
– Ага, таким вот спортом – хождение по лестнице называется, – буркнула Кристина. – Мне всегда везет… То ангина, то грипп, то растяжение… Увы, увы… Да, папа?
Геннадий Петрович не любил рассуждать о дочкиных болезнях и потому не согласился.
– Ты любишь сгущать краски! Никаких особенных невезений в твоей жизни пока не встречалось. Как у всех, не больше.
Иногда дочь потрясала Геннадия Петровича своей ненужной открытостью и бесхитростностью. Тут она пошла в мать. Ну зачем сразу все рассказывать о себе этому парню?
Виталий срочно передумал уходить и вернулся к столу ректора. Сел рядом с Кристиной, подарившей ему поощрительный взгляд.
– А вам стоило бы заняться спортом. Для здоровья и закалки, – посоветовал Ковригин. – Я, например, играю в волейбол.
Вот откуда у папиного любимца подтянутость и мускулистость, подумала Кристина. И вздохнула. Волейбол… Нет, любые мячи и сетки не про нее. И как, должно быть, скучно прыгать на площадке… Ради чего?.. Закалка… Он мыслит примитивами и стереотипами, этот красавчик.
– Да, Виталий играет профессионально, – с удовольствием подтвердил Воздвиженский. – Когда-то даже входил в состав юношеской сборной.
– Да когда это было! – махнул рукой Виталий. – И я там продержался недолго. Спорт, как и любое дело, требует полной отдачи и максимума времени. Уходить в профессионалы я все же не собирался… Пришлось уйти из любителей. Сейчас играю для себя. Чтобы не потерять форму. Да и вообще мне нравится волейбол. А вам?
Он уставился на Кристину нагловатым взглядом. Девушка весело посмотрела сначала на папу, а потом на его лучшего ученика.
В школе она панически боялась уроков физкультуры и не научилась даже делать простой кувырок вперед. Матери приходилось постоянно наведываться к физкультурнику и уговаривать его не портить девочке табель, а потом аттестат единственной, с трудом натянутой тройкой. По всем остальным предметам Кристина училась неплохо.
Физкультурник быстро внял мольбам женщины, щедро подкрепленным дорогими подарками и коньяками, пошел навстречу известной семье и недрогнувшей рукой ставил Кристине, обычно просиживающей уроки на низкой скамейке в спортзале, неизменные четверки.
На этом отношения Кристины и спорта благополучно закончились. Хотя отец иногда вдруг возникал, заводил нудные беседы о пользе и необходимости утренней зарядки, бега трусцой и на лыжах, коньков и обтираний холодной водой… Находка для хирургов слушала вполуха и продолжала вести прежний, привычный оранжерейный образ жизни.
– А мне нет! – отрезала Кристина ненужный ей разговор о волейболе. – Увы, увы… И вообще ко всем спортивным играм и другим физкультурным мероприятиям я равнодушна. Даже больше – не люблю их! И ни за кого никогда не болею. Только за себя! Так что тут наши вкусы не совпадают.
Она хотела добавить «а жаль», поскольку этот длинный хвостатый беспредельно нахальный отцовский сменщик ей глянулся, но вовремя себя остановила. И кстати, ему давно пора бы отсюда убраться. Кристина пришла к папе посоветоваться. У нее возникли конфликты с преподавателями, повисли некоторые незачеты… И найти мирные решения предлагалось папе. Долго собирается этот его любимчик путаться у нее под ногами?..
Фаворит оказался прозорливым. Он встал, вежливо раскланялся и исчез, явно неохотно.
– Тебе не понравился Виталий? – удивился отец.
– Хватит того, что он нравится тебе, – пробормотала Кристина, не собираясь с ходу себя выдавать. – Ура, ура… А интересно, чем именно? По-моему, ничего особенного… Прожженный болтливый тип и настоящий прохвост с хвостом… Хотя довольно симпотный… Дамы наверняка от него в восторге.
Отец ненадолго призадумался.
– У юноши недюжинный запас сил, – заметил он. – Это генератор идей и энергии. И потом, меня всегда привлекают те, кто в жизни всего добиваются самостоятельно. Я сам когда-то пробивался именно так… Трудно, зато своим умом и своими руками.
О помощи Ковригину ректор ничего не знал. Пристроившие к нему Виталия люди старались нигде не светиться и делать свое дело тихо и незаметно, через десятые руки.
Кристина надулась.
– Значит, я тебя не привлекаю? Ведь меня постоянно всюду толкаешь и проталкиваешь ты! Я – папина дочка! И этим все сказано… Кроме того, подарок для хирургов. Увы, увы…
Геннадий Петрович и сам уже понял, что совершил серьезную ошибку.
– Я говорил лишь о мужчинах, – неловко поправил он себя. – На женщин это не распространяется. Они всегда нуждаются в заботе и поддержке отца, мужа, брата…
– И любовника! – докончила Кристина и усмехнулась.
– Хотя бы, – согласился отец. – И все-таки я советовал бы тебе обратить внимание на этого юношу. Он того заслуживает. У него большое будущее, поверь мне! И он всегда будет и останется королем положения.
– Ладно, обращу, – небрежно пообещала Кристина. – Как-нибудь в другой раз. А сейчас давай поговорим тетатетничком. Мне нужно столько тебе рассказать…
– Опять новое дэзэ? – усмехнулся отец. Когда Кристина училась в школе, часто вечерами встречала отца радостным, ликующим воплем:
– Папа, а тебя ждет дэзэ!
Что означало домашнее задание. С годами характер этих заданий менялся, но сами они оставались неизменными.
Кристина засмеялась и кивнула.
6
За несколько лет службы в Сибири Егор многому научился и многого добился. Ему повезло с начальством. Впрочем, им тоже повезло с Одиноковым. Он никогда не высказывал мнения, идущего вразрез с руководящим, был четок, послушен и оперативен, конфликтов не любил, с подчиненными всегда оставался предельно вежливым. Правда, жил, будто оправдывая свою фамилию, – наособицу, сиротливо и холодно. Дружеских отношений ни с кем не заводил, со всеми без исключения держался строго-официально, женщин избегал.
Сослуживцы поудивлялись, поудивлялись да и перестали. Они порой раздражали, даже бесили Егора своими сборищами, вечными бутылками водки и пива, сальными анекдотами, а самое главное – разговорами о женщинах. Без них офицеры действительно жизни себе не представляли. Ценили бабье на полкопейки, высмеивали, но с языка не спускали.
Егор приятельских посиделок и застолий старательно избегал, за что его очень скоро невзлюбили, считая зазнайкой и выскочкой.
Как лучшего среди молодых, его направили в Москву учиться в академию. Выйдя оттуда капитаном, Одиноков остался служить неподалеку от столицы, где быстро стал майором.
Потом грянул Афган…
Одинокова никто туда отправлять не собирался. Он вызвался сам. Хотел испытать себя в настоящем деле. И еще Егор был уверен, что наилучший способ сберечь родной дом – защищать чужой. Эта истина казалась ему незыблемой.
Сначала рапорты Одинокова упорно отклоняли, но Егор своего добился. Нелепый человек… И уехал в чужую жаркую страну, написав домой короткое письмо, где на всякий случай попросил его не ругать и за все простить.
Отец горько вздохнул, мать заплакала, сестры удивились и встревожились…
Из Афгана Егор вернулся через три года в чине полковника, с гирляндой орденов и медалей и тяжелым ранением. К тому времени Одиноков совсем запутался в себе, в делах родной страны и прогнозах.
Первое время он не мог даже спать от мучительных головных болей. Потом стало полегче, да и привык, притерпелся… Полежал в госпитале, прошел реабилитацию и попросился снова служить. А чем еще он может заниматься? Другой профессии ведь нет, и в мирной жизни делать Егору словно нечего. Ему уклончиво пообещали подумать и рассмотреть, а пока посоветовали навестить родных и отдохнуть. Слово «отдых» вызывало у полковника тяжелое недоумение и раздражение. Одиноков не понимал смысла этого слова.
Но положение казалось безвыходным, и до поездки домой он решил сначала съездить в свой подмосковный полк, проведать старых знакомых. Странно, что его туда потянуло. Одинокова по-прежнему ни с кем не связывали никакие дружеские отношения, ни одна близкая душа в полку его не ждала. Просто одиночество стало вдруг томить, мучить и донимать все сильнее… Куда деваться, полковник не знал и мрачнел, замыкаясь день ото дня все больше и больше.
На вокзале продавали дефицитную по тем временам воблу. К пиву будет отлично, подумал Егор. Но у продавца не оказалось ни бумаги, ни пакетов – нужны свои. Бумаги в стране не хватало так же, как и всего остального.
Егор поколебался мгновение, но медлить дальше становилось опасно. Пассажиры расхватывали неизвестно откуда взявшуюся здесь воблу с такой стремительностью, словно жить без этой сухой рыбки не представлялось больше возможным. Тогда полковник, наплевав на все приличия, купил несколько рыбин и, крепко ухватив их за хвосты, поспешил к уходящей электричке. Народ вовсю веселился, глядя на хмурого чудика в погонах с воблой в руке. Особенно радовались дети.
Стараясь рассматривать ситуацию философски, Егор сел со своими рыбками в электричку, держа их в вытянутой руке на манер букета. Удалось даже найти свободное место. Вскоре, На радость Егору, по вагону пошел продавец прессы. Одиноков тут же купил газету и завернул в нее воблу. А затем, уже расслабившись, стал читать статью, которая закутала драгоценных рыбок. Писали о тяжелых боях в Афганистане, о погибших и раненых…
И перед глазами вновь закружилась грязная песочная мгла, воняющая бензином и кровью, вздыбилась разбитая воронками горячая дорога, усеянная обломками машины и телами однополчан… Непрерывно, надсадно, страшно кричал умирающий водитель…
Последняя дорога Егора в Афгане, откуда Одинокова успели вовремя переправить на самолете в Россию… Ревели двигатели, матюгались сидящие и лежащие рядом, бинты быстро намокали красными пятнами… Голова разрывалась от боли.
По той дороге прямо перед ними прошел целым и невредимым микроавтобус, битком набитый женщинами и детьми. Или это были переодетые в бабские тряпки мужики? И автобус пропустили нарочно, чтобы русские расслабились. Они тогда и в самом деле почему-то поверили в безопасность дороги…
Ехавший в одной с Егором машине лейтенант потом рассказывал Одинокову в госпитале, что микроавтобус обнаружили спокойно стоявшим в стороне. Дети попрятались в кустах, а среди деревьев мелькали черные одежды притаившихся то ли баб, то ли переодетых мужиков…
Егор давно уже понял, что вляпался в грязное дело. Но объясняться и расследовать подробности и детали начала войны было слишком поздно. Да и никто не стал бы этим заниматься. Всех дум не передумаешь…
– Тебе ведь придется убивать людей… – сказал когда-то отец. – А такое умение дано не каждому. Ты готов к этому?..
Да, пришлось убивать… И многих… И готовым к этому он не оказался, хотя ни разу не уклонился от приказа, не попытался его оспорить или не подчиниться… Но чем дольше Егор воевал, тем чаще вспоминал слова отца, и понимал их справедливость. И чувствовал, еще немного, и он взорвется от гнева… И закричит, что люди, отдающие приказы, не имеют на это никакого морального права. И почему именно им это право дано?! И вообще безгласно и безвольно подчиняться могут лишь машины!..
А вокруг русские гибли пачками… И каждый день хоронили и отправляли в госпитали тяжело и легко раненных…
Взорваться Одиноков не успел. Помешала мина на дороге, взорвавшаяся немного раньше. Потом его долго везли, перевязывали, что-то кололи, снова везли… Он проваливался в черноту небытия, трясся в санитарных автомобилях, плыл на носилках… И наконец, оказался в самолете… Позже в госпитале в Москве…
Приехали родители и сестры. Сутками дежурили возле него по очереди. Верка ждала ребенка, но все равно старалась от брата надолго не отходить, хотя мать с отцом и Олюня гнали ее домой.
– Вы где здесь живете? – с трудом спросил едва пришедший в себя Егор.
– Ты о нас не думай! – махнула рукой заплаканная, но радостно улыбающаяся мать. – Мы устроились благополучно! У моей троюродной сестры. Она нам целую комнату отвела. Главное – тебя на ноги поставить! А врачи тут хорошие, заботливые. Говорят, скоро поднимешься, все пройдет…
И он действительно вскоре поднялся. Хотя головные боли оставлять его не собирались.
Егор положил пропахшую рыбой газету вместе с воблой себе на колени и поискал в кармане болеутоляющее. После ранения он всегда носил лекарства с собой.
– Что интересного в сегодняшней прессе? – насмешливо спросила женщина напротив. – Вы так внимательно читали… Несмотря на то что вам сильно мешали рыбкины хвостики и чешуя.
Одиноков внимательно взглянул на случайную попутчицу. И поразился ее бесконечно грустным темным глазам. Такая молодая, красивая, модно одетая… И, судя по всему, довольно контактная и словоохотливая. Откуда тогда эта печаль?.. Настоящая, не наигранная и не придуманная.
– Пишут что всегда, то и сегодня, – холодно ответил Егор. – Одна нерва…
Он не собирался вступать в разговоры с незнакомыми дамами, пусть даже очень приятными на вид. Одиноков сунул таблетку в рот, разгрыз и проглотил без воды. Жаль, что запить нечем, но он обойдется. И не к такому давно привык.
Попутчица торопливо порылась в пестрой сумке и вытащила бутылку боржоми.
– Вот, – женщина протянула ее Егору, – только открыть нечем и стакана нет. Пейте прямо из горла! И запомните: все таблетки нужно всегда обязательно запивать большим количеством воды! Простой, а не этой. Но другой сейчас нет.
Егор сухо поблагодарил, взял бутылку, ловко открыл ее об сиденье и выхлестал сразу половину. В висках почти сразу немного отпустило.
– А вы что принимаете? – стала допытываться дама.
Одиноков хотел нагрубить, но посмотрел на полупустую бутылку в руке и не осмелился платить за доброту черной неблагодарностью. Сидящие рядом две бабуси в платочках ласково улыбались. Возле дамы примостилась черноволосая, тоже очень красивая девочка лет десяти, рассматривала полковника с любопытством и тоже очень доброжелательно. Очевидно, дочка.
– У меня повышенное внутричерепное давление. Забодай его комар… – пробурчал Егор. – Девочка засмеялась, услышав о комаре. – После ранения и контузии, – продолжал Одиноков. – Короче, это война… Пью любые таблетки, снимающие боль хотя бы на время.
Бабуси закивали скорбно и обреченно. Девочка испуганно прижалась к матери, глядя на Одинокова во все глаза.
– Я врач, – пояснила женщина. – Правда, стоматолог… Но все равно немного разбираюсь в травмах… Вам сейчас необходим длительный отдых и покой. Тогда все может прийти в норму. Разве врачи в госпитале вам ничего не объяснили? А никакой комар ваше давление не забодает. Увы, увы…
– Дяди в белых халатах мне все очень подробненько обсказали, – усмехнулся Егор. – В точности как вы. Но длительный отпуск не получится. Немного отдохну у родителей и начну снова проситься на службу. Короче, мне нечего делать в мирной жизни. Я давно уже отвык от нее и в ней совсем не нуждаюсь. Да и поздно мне уже к ней прилепляться.
Женщина покачала головой:
– «И вечный бой, покой нам только снится»? А ведь это ошибочная и крайне вредная, просто-таки опасная позиция. Ну, для кого-то, возможно, постоянная борьба – действительно источник жизненной силы, энергии и наслаждения. Но такие люди – редкость, их мало. Увы, увы… В основном все нуждаются в подзарядке. А это как раз отдых, лес, река, море, песок…
Егор содрогнулся, вспомнив песок Афганистана, мерзко скрипящий на зубах. И тот, на дороге, грязный, пропитанный кровью и бензином, отчаянно пахнущий страданием и болью…
– Простите, – женщина ничего не поняла, но чутко уловила свою оплошность, – я, видимо, сказала что-то не то… Только отпуск, и длинный, вам так или иначе необходим.
– От жизни отпуск не возьмешь, – пробурчал Егор и вспомнил лекарку бабу Дуню, тоже твердившую про отдых. – Как ни старайся, судьба не отпустит… Она распоряжается нами по своему усмотрению.
Попутчица улыбнулась.
– Ваша правда… А вы, наверное, едете в свой полк? Это неподалеку от нашей дачи. Во всяком случае, станция одна. Давайте, пока едем, я вас чем-нибудь угощу. Да и Маша не откажется. Ты ведь, помнится, давно просила есть? – повернулась она к дочери.
Бабули в платочках улыбались и дружно, в такт кивали. Тренированные, подумал Одиноков, небось и в ногу ходить могут запросто.
Девочка радостно засияла и полезла в материнскую сумку с продуктами, вытаскивая оттуда термос и промасленные пакеты с бутербродами.
– А вы не хотите? – приветливо предложила девочка материнские запасы бабулям.
Те слаженно отказались, но с удовольствием наблюдали, как вокруг начали с аппетитом жевать.
Из электрички вышли втроем. Егор с воблами в руке послушно шагал за своими случайными попутчицами, не понимая сам себя. От солнца, зелени и подмосковного воздуха кружилась ноющая голова.
– Вон, видите ту дорожку? – показала женщина. – По ней все время прямо, и на первом углу справа наша дача. Зеленая, большая, двухэтажная. Мой отец врач. И довольно известный. Даже академик. Если бы вы зашли к нам перед отъездом в Москву, он бы вас посмотрел. Знаете, лишняя консультация никогда лишней не бывает. Меня зовут Кристина Геннадьевна.
Егор заглянул в ее, очевидно, никогда не теряющие своей печали глаза и пообещал зайти. Завтра к вечеру.
7
Геннадий Петрович и Мария Михайловна приехали к дочери быстро. Она металась по квартире, не зная, за что взяться и куда еще звонить.
Отец взял ее за руку и насильно усадил напротив себя. Мать прибирала на кухне, где все было брошено с, самого утра.
– Постарайся взять себя в руки! Мне нужно услышать подробности исчезновения Алеши.
– Да какие тебе еще подробности! – истерически закричала Кристина. – Он, как обычно, пошел гулять после завтрака! Вот же двор, под окном! – Кристина ткнула в стекло пальцем. – Я всегда за Алешкой наблюдаю, часто в форточку выглядываю. Ну, посмотрела раза два-три, все нормально… Играет с мальчишками… А потом вдруг вижу – нет! Я вышла, поискала, нигде нет! По всем дворам бегала!
– А тех ребят, с которыми он играл, расспрашивала? – спросил отец. – И бабулек на скамейках? Бабуси – самые лучшие информаторы.
– Мальчики сказали, что к Алеше подошел какой-то незнакомый дядя. Но Алеша его, видимо, хорошо знал. Они поговорили минуты две и ушли. О чем говорили, ребята не слышали. Мужчина отвел Алешу в сторону. Бабули все подтвердили… – Кристина стиснула виски подрагивающими пальцами. – Папа, если это бандит, то почему его знал Алеша?
– Мало ли… Знакомый по даче, по соседнему дому… Алеша всюду бегает, со всеми знакомится, он общительный…
– Уж эта мне его общительность! – вновь закричала, срывая голос, Кристина. – Я бы ни за что не пускала его одного гулять, так он вытребовал! Прямо настоял! Я, твердит, уже большой, мне в школу скоро идти, а ты всегда можешь следить за мной из окна! И я, как дура последняя, согласилась! Папа, ты думаешь, у нас теперь потребуют выкуп? Пока никто не звонил… И писем нет. Я смотрела в почтовом ящике.
– Выкуп? – Геннадий Петрович пожал плечами. – Хотя, конечно, многим известно, сколько я получаю… Не бедствуем. А что тебе сказали в милиции?
– Я же рассказывала: велели написать дурацкое заявление с указанием всех примет и одежды ребенка. Интересовались внешностью мужчины, с которым якобы ушел Алеша. Но дети почти ничего не запомнили, а бабки тем более. Они все подслеповаты по старости, и очки не помогают. Какая там информация? Из дворовых рассказов я уяснила единственное – бандит был коротко стриженный. А бандюги все такие! Посмотри по телевизору, одних бритоголовых показывают!
– В милицию я схожу сам, – повторил Геннадий Петрович. – Ты туда больше не бегай и не звони!
– А что мне еще делать?! Что?! – отчаянно выкрикнула Кристина. – Ведь никаких других дел у меня без Алеши не осталось!
Академик немного растерялся. Дочь действительно в последнее время занималась исключительно Алешей, не работала… Машенька жила у дедушки с бабушкой.
– Придется поискать себе занятие, пока мы будем искать Алешу, – с необычной для него жесткостью отозвался ректор. – Нужно занять себе руки и голову! Это единственный вариант. Можешь переехать на время к нам. Или пусть Маша поживет с тобой.
– Нет, – покачала головой Кристина, – не надо… Не хочу… Я буду жить здесь. Одна… И ждать Алешу…
Она начинала догадываться, кто украл сына, но боялась даже думать об этом и произносить имя…
Отец кивнул и с жалостью да легкой, почти незаметной обидой глянул на дочь. Ему захотелось напомнить ей о Машеньке, о себе, о матери, которые могли бы заменить Кристине Алешу. Мальчик вообще, на взгляд деда, пользовался неоправданными привилегиями в семье. А жизнь Кристины давно пошла наперекосяк. Не помогала даже излюбленная формула академика:
– Было бы здоровье, остальное купим!..
Мирно лежащий в Мавзолее Владимир Ильич этому постулату Воздвиженского поспособствовал немало. Хотя в последнее десятилетие уходящего XX века политическая грамотность и платформа молодежи поменялись самым коренным образом. И знакомые и коллеги с тайным злорадством нередко сообщали об этом охраннику «здоровья» Ильича.
Геннадий Петрович старался на эти россказни внимания не обращать. Поскольку его родное государство оставалось верным своим традициям и освобождать уютный домик-одиночку на Красной площади не спешило.
В свое время Воздвиженскому, матери Виталия и многим другим казалось, что брак Кристины и Виталия получится прочным. Поскольку его усердно скрепляли с двух сторон ректор мединститута и таинственные покровители семьи Ковригиных. Поначалу так и было…
После случайного знакомства в кабинете Воздвиженского Виталий стал форсировать события для возможности новой встречи. Надо торопиться… А это он умел. Ему понравилась девушка, ее отец привлекал парня давно, а ситуация в целом планировалась и выстраивалась идеально. В ней пришлись к месту и красота Кристины, и импозантность Виталия, и деньги обеих семей, и немалые возможности ректора… В общем, каждое лыко в строку…
Удачно получается, радовался Виталий. Даже очень… И все как-то само по себе… Даже ничего придумывать не пришлось и особо напрягаться.
Мать заметила его необычное радостное оживление.
– У тебя большие успехи с кандидатской? – осторожно спросила она.
– И с ней тоже, – охотно откликнулся сын.
– А с чем еще?
– С кем, – поправил Виталий. – Но об этом пока рано говорить… Когда все устроится, узнаешь.
– Симпатичная? – полюбопытствовала догадливая мать.
– Прелесть! – улыбнулся Виталий.
Но прелесть ни в коем случае нельзя упустить. Наверняка других претендентов хватало…
Виталий решил действовать с максимальной наглостью и проворством.
– А к вам дочка часто заходит? – спросил он, словно между прочим, своего научного руководителя.
– Редко. – Воздвиженский оценивающе осмотрел свое медицинское будущее. – Обычно мы с ней обо всем беседуем дома. Понравилась?
– Очень, – признался Виталий и взглянул на ректора просительно-умоляюще.
Ну конечно, если тот сейчас не поможет Ковригину, ему не видать больше Кристины. А значит, рассчитывать и надеяться на нечто серьезное не придется…
– Я что-нибудь придумаю, – охотно пообещал профессор. – Только учтите, молодой человек: Кристина – девушка непростая. Избалованная и слабенькая. Поэтому ее надо беречь и обращаться с ней предельно заботливо.
Особого желания пестовать жену у Виталия не было. Он предпочитал, чтобы берегли его и именно с ним носились, как с миллионом в кубышке. Но здесь выбирать, торговаться и выдвигать свои условия ни к чему. И Виталий ни на секунду не задумался.
– Я готов! – торжественно и почти искренне объявил он. – Тем более, что, как медик, знаю о болезнях больше других и многое умею. И все благодаря вам, Геннадий Петрович!
Эту фразу, тоже, кстати, процентов на восемьдесят правдивую, Виталий любил вдалбливать в голову своего научного мэтра, справедливо полагая, что много лести не бывает. Ее обычно всегда и всем недостает.
– А где вы встречаете Новый год? – вдруг спросил ректор.
Виталий на мгновение замялся. Этот вопрос пока оставался открытым. Приглашали друзья, девушки… Недостатка в знакомых Ковригин никогда не испытывал.
– Скорее всего, дома. С мамой, – солгал он. Виталий давно уже не встречал праздников с матерью. Она привыкла проводить их в одиночестве и вполне смирилась с вдовьей долей, не подозревая, что сила дьявола – в ангельском терпении.
– А если я приглашу вас к себе? – хитро прищурился Воздвиженский. – Встретить с нами Новый год? Нас всего трое: Кристина, моя жена Мария Михайловна и я. Четвертым будете?
– С удовольствием! – откликнулся Виталий. Он и не рассчитывал на такой блестящий вариант. – Только вы ничего не говорите Кристине… Пусть это будет для нее сюрприз!
– Договорились! – улыбнулся профессор.
Вечером Виталий впервые в жизни обратился к матери с неожиданной просьбой. Он сначала не знал, как лучше подойти к решению такого щекотливого дела. Но поскольку доказывать аксиому – Новый год приходит первого января – никому еще не приходилось, Виталию стоило вновь поспешить.
– Мама… – неуверенно начал он, – я никогда не просил тебя – об этом… Но сейчас мне очень нужно… Я хочу подарить одной девушке на Новый год необычное украшение ручной работы. Чтобы поразить и восхитить ее. У тебя большая коллекция отца… Я даже никогда ее не видел целиком. Пожалуйста, выбери что-нибудь на свой вкус!.. Или давай выберем вместе… Мне это позарез важно…
Мать вздохнула, улыбнулась и удивленно оглядела такого робкого, неловкого и совершенно не похожего на самого себя сына.
– А как ее зовут?
– Кристина… – пробормотал Виталий.
– Имя какое редкое… Она темная или блондинка?
– Темная… С карими глазами… Почти черными…
Мать вновь вздохнула и принесла из своей комнаты большую резную шкатулку – Виталий никогда ее не видел. Поставила на стол перед сыном и открыла. Виталий ахнул и поначалу даже отпрянул от ударившего в глаза блеска, переливов камней и изобилия украшений. Коллекция отца действительно оказалась огромной.
Мать внимательно наблюдала за ним. Сын не решался ни к чему притронуться и вытащить что-нибудь из шкатулки. И тогда мать молча опрокинула ее и вывалила содержимое на скатерть… Виталий ахнул вновь, не в силах сосредоточиться на чем-то одном. Он запустил в эту сверкающую, переливающуюся груду жадную лапу, не зная, что лучше ухватить…
По белой скатерти раскатились причудливые серьги – продолговатые, длиннющие и маленькие, почти крошечные, с камнями и из одного серебра… И в каждой паре было столько безграничной фантазии, столько неуемной, бьющей через край выдумки, что вряд ли такое когда-нибудь и кто-нибудь сумел бы повторить.
А проколоты ли у Кристины уши? – задумался Виталий. Нет, никак не вспомнить… Лучше не рисковать. Потом он посмотрит на нее повнимательнее…
Выделялись браслеты – тонкие и широкие, с загадочными изменчивыми узорами и переходами линий, создающими неожиданно странные и прекрасные сочетания… Рассыпались кулоны с разноцветными камнями, цепочки и колье…
Но больше всего Виталия привлекали перстни. Он на них и нацелился. И выхватил из этого многообразия один с черным длинным камнем, почти на весь палец, в уникальном обрамлении тончайшего, полуопределенного, едва заметного и одновременно приковывающего к себе узора. Тонкие линии сбегались и разбегались, слегка прикасаясь друг к другу. Они жили сами по себе, не мешая соседкам, и в то же время оказывались прочно связанными с ними. Работа настоящего мастера, художника… Его отца…
– А какой размер кольца нужен Кристине? – спросила мать.
Виталий чуточку растерялся. Он этого, конечно, выяснить не успел.
– Не беда, легко прикинуть на глаз, – успокоила мать. – У нее наверняка тоненькие пальчики.
Виталий кивнул. Да, очень тоненькие…
– Значит, этот подойдет. – Мать кивнула на перстень, лежащий в ладони Виталия. – Он на узкую руку. В крайнем случае будет носить не на безымянном, а на среднем или указательном пальце. Да и потом, ты всегда можешь поменять на другой, точнее подходящий по размеру. Когда узнаешь его.
