Текст книги "Чудесные каникулы"
Автор книги: Ирина Ставская
Жанры:
Детская проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)
– Здесь прохладно, потому что мы у самого Днестра, а наверху тепло, поверь мне, – заверил ее Теофил Спиридонович.
– Вернется он, мама, не беспокойся, – попыталась убедить ее Лина. Ей казалось, что она знает брата лучше мамы. – Надоест ему сидеть там одному…
– Ничего ты не понимаешь! – ответила мама в сердцах. Теперь ей было уже недостаточно, чтобы Миликэ вернулся в лагерь. Она хотела, чтобы он понял, что натворил, понял, что мама страдает… И дело вовсе не в том, что ему там тоскливо одному…
Тинел несколько раз сходил туда и назад и каждый раз приносил одну и ту же весть: лежит на копне сена.
– Я что сказал? Он уже никуда не уйдет. Он ждет послов с калачами, – сказал Теофил Спиридонович, уже сердясь. Он понял, что взрыв протеста в душе мальчика уступил место другим чувствам; произошли перемены. Во всяком случае, мысль «я пойду в Кишинев» им уже отвергнута.
«Может быть, ему стало стыдно, а может, он осознал, какие глупости наговорил и чуть не сделал, – думала мама. – Ему, возможно, стыдно вернуться при всех. Легли бы все поскорее, стемнело бы скорей», – все думала мама и сама удивлялась своей слабохарактерности. И не было у нее сил, чтобы скрыть свое душевное состояние.
– Не расстраивайся, – повторила Лина в который раз. – Ну что с ним может случиться? Сидит себе на копне, размышляет! Пусть размышляет на здоровье! Это ему полезно!
Мама не ответила. Спустя некоторое время она сказала:
– Не придет… Я его знаю… – Надежда, что он сразу, как только стемнеет, вернется, пропала.
«Если он не вернется через час, я пойду и скажу ему: – Сейчас же возвращайся, иначе я больше никуда не пойду с тобой», – решил Тинел. Он знал, что без него Миликэ шагу не сделает.
Но мама отправила его спать раньше обычного, и Тинел, натягивая одеяло до подбородка, говорил себе: «Пусть еще немножко стемнеет, я пойду… Лишь бы никто меня не учуял… Пойду и скажу ему…» – и уснул.
Совсем стемнело.
– Ребята, спать, – сказала Валентина Александровна. Ее слова были адресованы всем, в том числе и Лине. – Завтра утром на работу, как-никак. – Она надеялась, что если в лагере погаснет фонарь и наступила тишина, явится Миликэ… Может быть, он уже ждет с нетерпением, пока все угомонятся, уснут в лагере…
Миликэ очутился один на краю поляны. Посмотрел назад. Снизу, из ложбинки, до него доносились голоса оставшихся. Слов было не разобрать, он угадывал только интонации: мамин голос – встревоженный, Теофила Спиридоновича – полный возмущения, остальные голоса были гневные, сердитые, некоторый даже испуганные. Так ему показалось.
– Ага! Испугались! Так им и надо! – обрадовался Миликэ. И решил пересечь поляну. – Выйду к шоссе на гребне холма, возле села Воловица, подниму руку, остановлю какую-нибудь машину – и пошел-поехал. До дому, до хаты. Позвоню…
Миликэ остановился. Он представил себе, как отец открывает ему дверь и тотчас с удивлением спрашивает:
– Почему один? А где мама? Лина? Тинел? Почему приехал в трусиках? Ночью?
Придется рассказать ему все. Все-все.
Эх! Папа – судья куда более строгий, чем Теофил Спиридонович. Он скажет:
– Один день наказания? Целое лето! Останешься дома на все лето. Хочешь иметь все права, а чтобы у кого-то были одни обязанности? Нет! Все поровну: и права, и обязанности. Надо было выполнить свой долг, чтобы получить права. И никак иначе. Я пошел на работу, а ты сиди дома один-одинешенек. Ни друзей, никого. Если ты не умеешь жить среди людей по-человечески, живи без людей!..
Миликэ посмотрел на копну сена, возле которой остановился.
Почувствовал, что его охватило сомнение. Что он натворил? Зачем удрал из лагеря? Напугал маму. Отец ничего ему не простит, – ни разгильдяйства в лагере, ни тем более того, что напугал маму своим необдуманным бегством – да, конечно необдуманным, – не простит ему ни за что на свете!
Что делать?
Захотелось вернуться назад. Но прийти с опущенной головой, чтобы над ним смеялись ребята, а Лина улыбалась, измеряя его взглядом с головы до ног? Нет, он не может так вернуться. Надо придумать что-то другое. Он опустился на копну сена, как после тяжелой работы…
У мамы теперь нет ни минуты покоя. Появись он – и все тревоги сразу улетучатся.
А спустя некоторое время мама обязательно скажет ему:
– Ты обнаглел в лесу.
Но Миликэ знает, что в лесу нельзя обнаглеть. Аникуца не даст. Говорит, в городе дети делают, что хотят, ходят по газонам, кричат во все горло. В лесу нельзя. Так и сказала ему два дня назад: «Чего кричишь? Пугаешь тварей лесных. Они приучены к тишине. Ты не в городе…»
Мама добавила бы:
– Устраиваешь сцены Теофилу Спиридоновичу за то, что он тебя наказал? А я тебя не пущу на раскопки три дня подряд! – Или:
– Пять дней будешь сидеть в лагере!
А если мама сказала…
Вспомнился Виорел. Как хотелось тогда мальчику идти с ними в лес! Теперь Виорел перед его глазами: сидит на корточках в траве, ковыряя прутиком землю, и отвечает решительно и непреклонно:
– Нет, не пойду!
И напрасно его уговаривать.
Миликэ почувствовал, что завидует Виорелу. Тот выполнил свой долг и может смотреть в глаза маме, не краснея от стыда…
Миликэ положил руки под затылок и посмотрел и небо… Из лагеря не доносились голоса. То ли молчат, то ли говорят тихо. Обычно в это время взрослые еще не спят…
Конечно, надо будет вернуться. Но только когда все лягут спать…
Он тихонько спустится по тропинке, проберется незаметно в палатку, постелет в темноте и ляжет…
А если мама не спит? Ну конечно мама не спит. И она ему шепнет:
– Поговорим завтра утром.
…Что делает теперь мама? Тревожится, ждет его или, может быть, думает, что он ушел в Кишинев? И она в отчаянии! Боится, наверно, что на шоссе он попадет под машину!
«Мама! – хочется ему крикнуть. – Я не пошел бы пешком! Я бы сел в машину! Не бойся, мама!..»
Но кричать нельзя, нельзя выдавать себя. Надо дождаться, пока хорошенько стемнеет, и тогда спуститься по тропинке к лагерю…
Он представлял себе и завтрашнее утро… Что бы мама ему ни сказала, он точно знал, что она не заставит его просить прощения. В самом деле, это было бы унизительно. Мама всегда видит и понимает, осознал он свою вину или нет.
Миликэ делом должен будет доказать маме и всем остальным, что он понял свою ошибку и готов искупить ее. И, самое главное, не намерен больше повторять ее…
Легли бы скорее спать все в лагере, чтобы он мог вернуться никем не замеченный…
Стемнело бы скорее, стемнело скорее бы…
И уснул…
В лагере, за столом, друг против друга сидели Валентина Александровна и Теофил Спиридонович. Оби молчали.
Спустя некоторое время Валентина Александровна сказала:
– Иди ложись спать.
– А ты что будешь делать?
– Даже не знаю. Нет, знаю. – Встала, пошла в свою палатку и сразу вышла, прижимая к груди плед Миликэ.
– Пойду укрою его. Может быть, он уснул и поэтому не возвращается.
– Задал я тебе работы, – сказал Теофил Спиридонович виноватым голосом.
– Это Миликэ задал мне работы… Хоть бы уж прошла поскорее эта ночь, поговорю с ним завтра… Ложись, – сказала она Теофилу Спиридоновичу и пошла по тропинке вверх…
И правда, Миликэ она нашла спящим. Она заботливо укрыла его, и Миликэ тут же почувствовал тепло, расправил под одеялом руки и ноги…
– Упрямец, – шепнула мама и отошла. Она остановилась в отдалении, послушала тишину леса.
Можно бы разбудить его, приказать идти в лагерь… Но разве ей нужна его покорность? Она хотела, чтобы он сам понял, сам вернулся… Наказанным почувствует он себя завтра, когда проснется и увидит себя укрытым собственным одеялом, когда поймет, что мама искала его и нашла, что у мамы была бессонная ночь…
Она остановилась у края поляны и долго стояла там неподвижно. Потом сделала несколько шагов по направлению к копне, подошла к роднику, наклонилась над его зеркалом и рядом с пурпурным цветком увидела диск луны, – он будто тоже расцвел в тайной глубине воды…
Мама думала о детях и была печальной. Она хотела видеть их умными и трудолюбивыми, щедрыми и с доброй душой, смелыми и честными. Такими ли они будут через годы?
Сколько бессонных ночей осталось позади, сколько раз она стояла у окна, глядя на луну, восходящую из-за соседних домов, и склонялась над кроватками, вслушивалась в дыхание детей, сколько раз клала ладонь на их лбы, когда дети болели…
А во взрослой жизни?.. Сколько опасностей ждет ее детей на житейских перекрестках!.. Быть может, с болезнями даже легче было бы бороться…
Мама ходила взад-вперед по поляне и думала о детях, о жизни.
Быть может, спустя годы, когда ее уже не будет на свете, Миликэ придет со своими детьми к этой излучине Днестра… Вспомнит ли он эту ночь? И что он знает об этой ночи? Спит себе спокойно, видит во сне грибы и белок!..
Мама вздохнула…
Она машинально посмотрела на руку и только теперь заметила, что не взяла с собой часы. Даже не знает, который теперь час. Вот луна поднялась высоко, плывет над лесом, и вся поляна, кажется, явилась из сказки, из какой-то древней, как мир, сказки…
На востоке небо чуть побледнело. Проходит ночь. Хорошо, что проходит. Скорее бы прошла: она очень устала, провожая глазами ход этой ночи по свету. Словно во всем мире ничего больше не существует, кроме этой копны и уснувшего на ней Миликэ.
Неожиданно из поредевшей и мутной темноты возник Теофил Спиридонович.
– Иди отдохни немного, – шепнул он ей.
Валентина Александровна отмахнулась.
– Я уже поспал. С меня хватит, – добавил Теофил Спиридонович. – Останусь здесь вместо тебя.
– Вот что натворил наш неслух, – шепнула Валентина Александровна.
– Эге, мы тоже были детьми! – тихо ответил ей Теофил Спиридонович.
Их шепот сливался с тихим шелестом леса и трав…
– Хорошо. Пойду. Спасибо тебе. Только… если он раскроется… Прошу тебя…
– О чем ты говоришь! Я отец, – успокоил он ее и направился к копне…
…Солнце взошло, когда Миликэ зашевелился под одеялом.
Теофил Спиридонович следил за ним издали.
Миликэ поднял руку и согнал мотылька, что сел ему на нос.
– Так, Хасан-паша проснулся, – сказал про себя Теофил Спиридонович и, скрываясь за деревьями и кустами, чтобы Миликэ его не заметил, вернулся в лагерь.
– Жди гостей, – предупредил он Валентину Александровну, которая была уже у плиты.
– Проснулся?
– Только что, – устало ответил Теофил Спиридонович и вошел в свою палатку.
Сперва Миликэ не понял, где находится. Почувствовал, как что-то его укололо. Вытащил былинку из волос. Потом еще одну…
А, он на копне сена!
И сразу вспомнил вчерашний день. В следующее мгновение он увидел, что укрыт собственным одеялом…
Откуда оно взялось? Ведь он его не приносил с собой. И тут же понял: мама!
Мама нашла его здесь спящим, мама принесла одеяло, укрыла его, ходила вокруг этой копны… Он почувствовал, как кровь прилила к его щекам.
Как это он уснул? Ведь он хотел вернуться в лагерь еще вчера вечером, чтобы мама не волновалась, знала, что он никуда не ушел! Что же теперь подумает она о нем?
Миликэ схватил одеяло, подобрал его кое-как, прижал руками к груди и побежал по тропинке, к лагерю.
Мама разводила огонь в плите.
– Дай я разожгу, мама! – появился рядом Миликэ с одеялом в руках.
– Давай, – сказала она просто и уступила ему место перед плитой.
Глава VIIОднажды ночью разом все проснулись. Вокруг барабанило, журчало, изредка раздавались сильные раскаты грома. В окошечке палатки сверкал такой ослепительный свет, что видно было, как днем.
Мама сказала:
– Не пугайтесь. Гроза разразилась.
Тинел почувствовал на щеке холодную каплю.
– Течет с потолка палатки, – объяснила мама.
Снаружи раздались громкие голоса. Говорили Теофил Спиридонович, Герасим, Антон и Дэнуц.
– Ослабли колышки у всех палаток! – кричал Теофил Спиридонович сквозь треск и шум грозы. – Надо забить поглубже.
– Мама, я пойду помогу! – попросил Миликэ.
Он быстро натянул свитер и вышел босиком из палатки.
В траве струились потоки воды, время от времени освещаемые блеском молний. Бурные волны Днестра тоже сверкали в ослепительных вспышках. Лес гудел встревоженный, дубы раскачивали черные ветки в небе, раздираемом гигантскими сверкающими саблями.
Миликэ вертелся среди взрослых.
– Не разевай рот, потяни вот здесь, – приказал ему Герасим.
Миликэ схватил конец веревки и потянул его на себя что было силы: для того и пришел сюда, чтобы помочь.
– Так, так, – говорил Герасим, стуча то по одному, то по другому колышку. Потом, спустя некоторое время: – Ага, мы их, кажется, неплохо укрепили, – и, стукнув пару раз по последнему, подытожил: – Теперь их сам черт не сдвинет!
– Готово! – крикнул Теофил Спиридонович. – Спать!
Все сразу скрылись в палатках. Над Тинелом уже не капало. Миликэ стянул мокрый до нитки свитер, развесил его на веревке в углу, вытер ноги тряпкой и залез под одеяло, которое еще хранило его тепло…
Гроза усилилась, молнии вспыхивали одна за другой, раскаты грома перекатывались над лесом, над Днестром; казалось, они доходят по течению реки до самого Черного моря; дубы гудели, охваченные ужасом, все звуки смешались и стали будто единственным звуком – голосом грозы. Дети, укаченные этим завораживающим голосом, уснули…
Проснулись из-за необычайной тишины, наступившей к утру. Эта тишина изредка прерывалась какими-то короткими, тонкими звуками: тик-тик, тик-тик.
Тинел открыл глаза.
На брезент палатки, еще мокрый от дождя, снаружи налипли листья – дубовые, кленовые, ясеневые, – Тинел узнал их, как старых товарищей. Ночью листья сорвал ветер, и вот сколько их легло отдохнуть на полотне палатки…
Среди этих листьев на брезенте он заметил и какие-то крошечные черточки; собранные по три в разных точках, они образовывали крошечные углы. Эти углы то появлялись, то исчезали в ритм этим странным звукам: тик-тик…
А, это синички прыгают, и черточки – их коготки.
Снаружи звучали голоса.
Первой вышла из палатки Лина. За нею – ребята, одеваясь на ходу.
Все сияло на солнце: каждый лист, каждая капля на кончике листа, живая и дрожащая. Каменные плиты и тропинки были вымыты, каждая былинка травы умыта. Дощатый стол и скамьи вокруг стола тоже были чисто вымыты, и на них тоже лежали листья, сорванные с деревьев.
– Вот это дождичек, доложу я вам! – воскликнул Герасим.
– Настал час ехать в Кишинев, – сказал Теофил Спиридонович, выходя из своей палатки. – Добрых три дня нельзя будет копать: земля размыта.
– А что мы будем делать? – поинтересовался Миликэ.
– Вы будете гулять.
Миликэ промолчал. Не осмелился спросить еще о чем-либо. Рядом с ним стоял Тинел и тоже молча смотрел на Теофила Спиридоновича.
– И не кричите «ура»? – спросил Теофил Спиридонович с лукавой усмешкой.
– Да нет, – запутались мальчики. Им было жаль, что не придется пойти на раскопки.
– Три дня пройдут быстро, – уверил их Теофил Спиридонович и стал готовиться в путь.
– На чем он уедет? Ведь у него нет машины, – шепнул Миликэ Тинелу.
– Выйдет на шоссе, проголосует и уедет на какой-нибудь… Как ты, – добавил Тинел.
Миликэ притворился, что не услышал.
После завтрака Теофил Спиридонович с полной сумкой бумаг и двумя большими пакетами в руках (кувшины! – догадались ребята) остановился у стола, положил пакеты на скамью и заявил:
– Эти три дня моим заместителем будет Антон. И, значит, начальником археологической экспедиции.
– А мама? – не удержался Тинел.
– Мама начальник над всеми. Антон отвечает за экспедицию. Что ни говори, он будущий историк.
– А как решим вопрос с пионерами? – спросил Герасим.
– Не выскакивай. Я как раз хотел сказать: сегодня нельзя – грязь. А завтра Антон и Герасим обязательно пусть пойдут в пионерский лагерь, это недалеко отсюда, возле села Трифэуцы. – И обратился к студентам: – Расскажете им о нашей работе, об археологии, – ну, сами всё без меня знаете.
Теофил Спиридонович взял свои свертки со скамьи и пошел по тропинке…
– Мы вас проводим! – раздались голоса. Несколько рук выхватили сумку, несколько – потянули свертки с кувшинами.
– О-о! Потише! – испугался Теофил Спиридонович.
Но руки были бережливыми и держали кувшины с большой осторожностью.
Теофил Спиридонович с комфортом устроился в микроавтобусе «Латвия».
– Знаете, что нам лучше всего сегодня делать? – спросил Герасим, когда они возвращались в лагерь.
– Скажи, если знаешь, – живо отозвался Дэнуц.
– Пойти посмотреть крепость. Может, я ее нарисую.
– Замечательная мысль! – одобрил Антон.
– Сейчас пойдем? – вмешался Миликэ в разговор.
– Нет, после обеда. Теперь надо навести порядок в лагере после ночной суматохи. После искупаемся, пообедаем и пойдем, точнее – пойдете, – сказал Антон.
– А ты? – спросил Тинел.
– Сегодня я дежурю.
– Он же начальник! – воскликнул Дэнуц. – Как сказал, так и будет!
После обеда все направились в Сороки. Шли, глядя на залитый солнечным светом город, на крепость, которая виднелась на другом конце города, маленькая, как наперсток…
Когда они подходили к крепости, старая, сухонькая женщина собиралась уже запереть железные ворота.
– Не закрывайте! – закричала ей мама издали и сделала знак рукой.
Женщина подождала, пока они подошли.
– Крепость закрыта. Реконструируется, – сказала она, разглядывая их.
Мама объяснила ей в двух словах, что они издалека, из Кишинева, и им очень хотелось бы посмотреть крепость – такая возможность представится не скоро. И попросила разрешения все же войти.
– Ну что мне с вами делать!.. А я ведь случайно открыла ворота. – Женщина отступила в сторону, пропуская их.
– Значит, нам очень повезло, – весело сказала мама. – Вы открыли их как раз вовремя, будто для нас.
Несколько шагов, и они оказались под сводами древних стен. Прошли короткую галерею и вошли в крепость.
Женщина, как настоящий экскурсовод, принялась объяснять им.
– Здесь, в этих нишах, отдыхали воины. А это колодец…
Каменный колодец с массивной деревянной крышкой возвышался в центре крепости. Женщина подняла крышку, и все наклонились, заглядывая в глубину.
Колодец был сухой, полный мусора.
– Его скоро почистят, – сказала женщина.
– И в нем будет вода? – поинтересовался Миликэ.
– Должна быть. – Она показала рукой в сторону:
– И вот еще колодец…
Кругом, у стен, стояли строительные леса.
– Восстанавливают кладку, – коротко объяснила женщина.
– Можно подняться на леса? – спросила мама.
– Пожалуйста, – и женщина первая поднялась, показывая дорогу.
За ней забрались все. Прошли по дощатым мосткам, разглядывая обрушенные зубцы крепости, изъеденные дождями и поросшие бурьяном.
Тинел и Миликэ первыми глянули в бойницы, через которые в давние времена воины стреляли из мушкетов, обозревали окрестности, – видно было все с высоты стен, как на ладони.
Потом спустились с лесов и оказались снова внизу, возле двух колодцев.
Женщина – она оказалась сторожем – вошла в одну нишу, вынесла ломоть хлеба, раскрошила его, накидав всюду крошек, и позвала высоким и веселым голосом:
– Гули-гули-гули!
Со всех сторон, со стен, а может, даже с неба слетелись белые и сизые голуби и принялись клевать.
Женщина ласково улыбнулась:
– Это мои детки. Вечером после работы, когда иду домой, они летят над моей головой и провожают до самой калитки. Знают, где мой дом.
– Голуби живут в крепости? – спросил Тинел.
– Да. У них гнезда наверху, в расщелинах.
Дети стояли, крутили головами, разглядывая потемневшие крепостные стены, покрытые то тут, то там зеленым мхом, сохранившие следы прошедших веком и битв…
Пока взбирались на леса, пока спускались, пока разглядывали сырые полуразрушенные ниши, мама и сторожиха – ее звали Марией Антоновной – разговорились.
Мама умела слушать, и старая женщина рассказывала ей про крепость, про свою жизнь, про длинные дни, на протяжении которых сторожит эти стены, укрывает целлофаном и брезентом большие ящики, где лежат разные предметы, найденные во время раскопок в крепости.
Когда экскурсия закончилась и они направились к воротам, Мария Антоновна сказала:
– Просто так я вас не отпущу. Я хочу дать вам цветы на память.
Кинулась в закуток, достала заступ и, когда спустилась вслед за всеми по ступенькам, за крепость, где ярко светило летнее солнце, выкопала на грядке, развитой вокруг крепостной стены, несколько кустиков с корнем и дала маме.
– Посадите в Кишиневе под окном, на память. Гвоздики будут цвести красные, как огонь.
Мама поблагодарила, заботливо завернула корни, чтобы не засохли.
Этим гвоздикам пришлось сначала расти на берегу Днестра, у тропинки, среди диких цветов.
В пионерском лагере их ждали с самого утра. Несколько ребят стояли у ворот и следили за дорогой. Увидев, что гости идут, двое побежали дать знать остальным.
Тут же во всем лагере поднялась невероятная суматоха, которая быстро, однако, улеглась: пионеры торжественно построились и приняли гостей со всеми почестями.
После дети сидели на длинных скамьях в своем зеленом театре и, нетерпеливо толкая друг дружку локтями, шушукались, а гости – студенты, Дэнуц, Лина, Миликэ и Тинел – поднялись на сцену.
Миликэ и Тинелу тоже хотелось потолкаться локтями, но они боялись, что их заметит директор лагеря или Антон.
Первым говорил Антон. Он рассказывал об истории, о значении археологических поисков и особенно – о значении найденных предметов, как благодаря этим предметам ученые читают, будто по книге, о жизни народов на протяжении целых эпох. Особенно, когда дело касается периодов, про которые ничего не написано, – не существует ни хроник, ни других письменных исторических документов.
– Бывают, ребята, такие печальные случаи, когда предметы древнего быта, вообще старины, находят несообразительные или необразованные люди, которые не понимают, что нашли, и это большая потеря для науки, для истории. Вот, например, был такой случай: нашли школьники вроде вас старинную саблю. Взяли и отдали ее кладовщику колхоза. Когда учитель узнал о найденном сокровище, было уже поздно: кладовщик сделал себе из нее нож, и никто никогда не узнает, чья это была сабля, к какому веку относится, кто воевал и пал на этой земле, и так далее.
Антон вспомнил и про другие случаи, когда дети, найдя в земле монеты, черепки или другие старинные предметы, сразу же дали знать учителю или в сельсовет. И тогда о находке узнавали ученые, археологи, и эти предметы заняли свое место на полках музея и, конечно, в истории.
– Так что, если найдете у себя во дворе или в поле, или где бы то ни было, старинные монеты, черепки, бусы и тому подобное, сообщите учителю или пишите прямо в Кишинев, в Академию. Сами не копайте, поставьте только какой-нибудь знак на том месте, где вы нашли что-то интересное.
Дети смотрели на него, не отрывая глаз. Вот что такое, оказывается, археология! Каждый пионер, значит, в какой-то мере может стать археологом или хотя бы полезным археологии!
Герасим показал им свои рисунки: недавно найденный кувшин, который насчитывал десять тысяч лет, другие рисунки, показывал и фотографии.
– А где теперь те кувшины? – спросила одна девочка.
– В Кишиневском музее.
После Герасима, удивив своих друзей, слово попросила Лина.
Лина рассказала детям о случае с кафелем «от старой печки тетки Мариоары».
Она рассказывала очень смешно, и дети смеялись от души.
– Так что не всякий черепок представляет интерес для науки. Некоторые надо оставлять там, где нашел: на свалке.
Потом Лина вытащила из сумки какой-то предмет, повертела в руке, чтобы все дети его увидели, и заявила:
– Это нож Теофила Спиридоновича. Он сам его сделал из куска кремня. Работал над ним точно так, как в былые времена работали древние люди, которые жили в пещерах и лесах. Он его обтесывал, шлифовал, не имея других инструментов, кроме своих рук и еще одного куска кремня.
Лина спустилась со сцены и прошла между скамейками, на которых сидели пионеры: она знала, что каждый хочет увидеть нож поближе, подержать его в руке хоть секунду, погладить его.
– Неужели голыми руками сделал?! – удивлялись ребята, глядя на нож с восторгом.
Потом пионеры читали стихи, танцевали, а позже, сидя вокруг пионерского костра, все вместе пели пионерские песни и марши.
Пели и студенты. Герасим и Антон, оба в красных галстуках, повязанных тут же, у костра.
А языки пламени костра хлопали в ярко-красные ладоши, освещали лица сидящих вокруг, отражались в глазах всех ребят, и треск хвороста, поглощаемого огнем, вплетался в песни детей, как веселые и яркие точки…
Тинел и Миликэ шли первыми: они чувствовали себя всезнающими экскурсоводами. На этот раз, правда, дорога была дальней. Они решили повести всех в Дубраву Детей, к каменному колодцу и даже дальше, куда еще не ходили. Хотели удивить маму чудесами леса. Одним из чудес были белочки, которые прыгали, невидимые, в вышине, с ветки на ветку. Может, и на этот раз они не увидят ни одной, – идут шумной ватагой. А вдруг?..
Тропинка вывела их на широкую солнечную поляну на гребне холма. Со всех сторон высился лес. Он спускался зелеными гигантскими волнами, омывая с трех сторон город Сороки, казавшийся отсюда маленьким-маленьким, с игрушечными домиками, разбросанными по берегу Днестра. И крепость казалась игрушечной, хотя они уже знали, что в этот час в крепости сидит Мария Антоновна, подметает вокруг древних колодцев, сзывает голубей, кормит их и, возможно, напевает вполголоса песню…
Даже Днестр с высоты поляны на холме выглядел узкой бледно-голубой лентой. И только лес был огромным, безбрежным, он струился рядом с Днестром, словно зеленая река, берега которой даже не угадывались…
А над всеми далями царствовало солнце.
В тени старого ореха на краю поляны мама постелила одеяло – всю дорогу его нес Антон, – и они сели отдохнуть немного.
– Я нашла землянику! – крикнула Лина – она раньше всех поднялась и пошла осматривать поляну.
К ней кинулись Миликэ, Антон и Дэнуц. Им тоже хотелось собрать земляники.
В тени ореха остались мама и Тинел.
– Знаешь, мама, когда я первый раз попал на раскопки и увидел, как работает Теофил Спиридонович, я подумал: «Когда вырасту, обязательно стану археологом…»
– Очень хорошо, – одобрила мама. – Ты же знаешь, что Теофил Спиридонович, когда был маленьким, оказался в одной археологической экспедиции, которой руководил его дядя…
– Он был как я?
– Как ты или чуть больше, или меньше, я уже не помню.
– Как Миликэ?
– Может, как Миликэ… Ему тоже понравилась археология…
– Он влюбился в археологию?
– Влюбился. На всю жизнь.
– …А когда я попал на плантацию в Дубраву Детей и столько увидел в лесу, увидел, как работает лесничий…
– Ты влюбился в лес? – угадала мама.
– Ага. Теперь я хочу стать лесником.
– Будь. Кто тебе не разрешает?
– Я хотел бы быть как отец Аникуцы. Чтоб я знал о лесе все-все: где живут белочки, где ходят олени…
– Зачем?
– Чтоб помочь им, когда выпадают большие снега, защищать их… Как отец Аникуцы: Знаешь, ведь у леса много врагов…
– Даже если ты не лесник, все равно можешь его защищать…
– Да, но лесник защищает его от всех врагов…
– Все живое на свете имеет друзей и врагов. Будь другом леса. И не только леса, будь другом и хозяином полей и вод…
– И воды имеют врагов?
– Конечно. Враги те, кто их загрязняет, отравляет…
Тинел хотел было спросить: «Дракон?», но не спросил, потому что солнце ярко светило и еще не наступил час сказок. И главное – он уже знал, как люди могут портить что-то и вредить в лесу. Знал: достаточно такому, как Миликэ, набрести на гнездо королька, на рукавичку, и тогда сразу будет уничтожено целое птичье семейство.
– А знаешь, мама, раньше я хотел стать механиком на железной дороге, как папа.
– И что, раздумал?
– Раздумал. Хочу быть лесником.
– Если тебе нравится – будь. Учись, чтобы стать лесником.
– А папа не обидится?
Мама засмеялась.
– Зачем ему обижаться?
– Ну, я ведь уже не буду как он.
– Почему не будешь? Все равно будешь как папа: честный, с добрым сердцем, работящий, справедливый. Наш папа справедливый человек?
– Справедливый, – уверенно кивнул головой Тинел.
– Вот старайся и ты быть таким и будешь как папа. Кем ты станешь, это не имеет значения. Главное – чтобы был человеком.
– Может быть, и лесником не стану? – испугался Тинел.
– Ну почему? Если захочешь, станешь. В мире столько интересных дорог! Только где б ты ни оказался, не забудь, что мир еще и полон чудес.
– Каких чудес? – спросил Тинел. Он знал, что все чудеса происходят в сказках, там – все возможно.
– Сейчас я тебе объясню. Разве это не чудеса, что кувшин, который пролежал в земле десять тысяч лет, выкопан сегодня людьми и показал нам всем былую красоту, помог представить себе тех людей, которые его сделали, обожгли, держали на полке, пили из него молоко, мыли кувшин и цепляли на шест, чтобы он обсох на солнце?
Тинел смотрел на мать сверкающими глазами…
– …Все это случилось десять тысяч лет тому назад, а мы думаем и представляем себе их жизнь сегодня, здесь, на краю этой поляны.
– Может быть, и тогда здесь была поляна? – спросил Тинел.
– Может быть… И, возможно, даже на этом самом месте тоже некогда отдыхали люди…
– Давно-давно, – сказал Тинел задумчиво.
– Давно-давно. Кто знает? Вполне возможно…
Мама помолчала, а потом продолжала:
– А лес разве не кажется тебе настоящим чудом природы?
– Да, красивый лес…
– Не только лес. Вся земля прекрасна, полна красоты. Поля, холмы, луга, реки.
– Мама, а лес – вечно будет стоять? – Тинелу очень хотелось, чтобы лес был вечным.
На цветок, раскачивающийся возле носа Тинела, опустился мотылек.
– А мотыльки?
– Вся природа вечна. И лес, и мотыльки. Один мотылек живет день-два, а весь их род – вечен.
– И птицы?
– И птицы. Всегда были, есть и будут птицы. Если люди не будут их обижать.
После короткого молчания Тинел спросил:
– А люди вечны?
– Человечество. Один человек умирает, а человечество живет и будет жить вечно, пока земля стоит!
– И я буду жить вечно, – сказал Тинел, глядя маме в глаза.
– И ты, – сказала мама и погладила ему хохолок…
Тинел смолк…
Он лег на спину, положил ладони под затылок и стал смотреть на белые пушистые облака, которые медленно проплывали под самым небесным сводом.
И он принялся воображать, как спустя годы по лесу будет ходить он, Тинел-лесничий, ухаживая за деревьями и родниками, чтобы в тени деревьев вечно жили птицы, олени, цветы и белочки, а в солнечные дни, такие, как нынешний, чтобы приходили люди отдохнуть и порадоваться земной красоте…
