Текст книги "Безумный магазинчик"

Автор книги: Ирина Волкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

– Все это очень не вовремя, – покачал головой Психоз. – Как бы из-за этой сумасшедшей бабы не сорвалась сделка с оружием. Может, ликвидировать ее по-тихому? У меня есть один специалист по несчастным случаям – работает так, что комар носа не подточит.

– Нет, – решительно возразил Богдан. – Не трогай ее. Она этого не заслужила.

Синяевский авторитет хлопнул себя руками по бедрам и оглушительно расхохотался.

– Поверить не могу! Ты ее защищаешь? Ты что же, до сих пор любишь ее? Эту жирную психованную бабу-мента?

– Да нет, какая там любовь, – поморщился Пасюк. – Так, воспоминания молодости.

– Я понимаю тебя, но ее надо остановить. Из-за твоих личных дел может быть поставлена под удар вся организация. Этого я допустить не могу.

– Еще есть время. Я сам все улажу. Обещаю.

– Хорошо. Даю тебе два дня. Но при одном условии.

– Каком условии?

– Ты подробно расскажешь мне, что у вас там с ней было, – заговорщицки подмигнул Богдану синяевский авторитет.

Оксана Красномырдикова страдала от мигрени, отягощенной муторным, как квартирная склока, похмельем, поэтому утренний визит Колюни Чупруна ни капельки ее не обрадовал.

– Владимир Аркадьевич Мусин? Контрактник? – болезненно морщась, брезгливо повторила генеральша. – Никогда не слышала про такого, а если и слышала, то не помню. Сколько их было – контрактников, солдат. Я к ним вообще никакого отношения не имела, так с чего вы вдруг решили, что я должна кого-то знать?

– Этот солдат погиб то ли в день окончания контракта, то ли через пару дней после его окончания, – объяснил опер. – Его имя вам ничего не говорит, но, возможно, вы что-то слышали о его гибели?

– Так вот почему вас это интересует, – с многозначительным видом протянула Оксана Красномырдикова. – Это как-то связано с убийством моего бывшего мужа?

– Такая возможность не исключена, – кивнул Колюня. – Речь может идти о мести.

Оксана Макаровна подошла к бару и вытащила из него бутылку коньяка.

– Хотите?

Опер отрицательно покачал головой.

– Я на работе.

– Погибло несколько контрактников, – сказала она. – История была довольно грязной. Хотя напрямую обвинить Романа в их смерти было нельзя, он был в курсе того, что происходит, и даже пальцем не шевельнул, чтобы этому помешать. Эти события отчасти повлияли на мое решение развестись с ним. Я и сама далеко не святая, люблю покупать дорогие красивые вещи, жить хорошо и с размахом, но при этом считаю, что для всего существуют определенные пределы. Одно дело – торговать налево оружием, обмундированием и стратегическими материалами, и совсем другое – из-за жалкой горсточки рублей убивать своих же русских солдат.

– Как это – убивать своих же солдат? – изумился опер.

– Роман не был организатором или инициатором всего этого, – генеральша выпила и мрачно посмотрела в пустую рюмку. – Я не уверена, что он смог бы что-либо изменить, даже если бы попытался. Если бы Роман вмешался и попытался предать дело огласке, он бы только нарваться на крупные неприятности, и уж наверняка поставил бы крест на своих мечтах о политической карьере. Мой муж был не более чем винтиком в огромной армейской машине, пусть даже позолоченным, но винтиком. Любой винтик легко заменить, но сам по себе он – ничто.

– Так что же все-таки произошло?

Красномырдикова поморщилась.

– Речь шла о деньгах контрактников. Офицеры силой заставляли их подписывать бумаги, после чего солдаты вместо зарплаты получали шиш с маслом, а офицеры клали их кровью заработанные рубли себе в карман.

– Какие бумаги?

– Всех солдат, демобилизовавшихся из Чечни, собирали в одно место и на несколько суток бросали в яму, где они, сидя на одной воде, дозревали до нужной кондиции. Потом в яму опускали лестницу. Солдаты по одному поднимались наверх. Их отводили к командиру роты. Командир клал перед дембилем листок бумаги и говорил: пиши, падла, сколько ты продал боевикам оружия, боеприпасов и обмундирования. Не подпишешь то, что от тебя требуется – снова пойдешь в яму, и будешь там задницу отмораживать до тех пор, пока не поумнеешь. Вот контрактники и писали под диктовку: продал боевикам пять шинелей, три шапки, автомат, столько-то гранат, столько-то патронов, из расчета, чтобы стоимость проданного обходилась как раз в заработанную за время контракта сумму. После некоторых махинаций с бумагами невыплаченные солдатам деньги офицеры клали себе в карман. Роман тоже неплохо погрел на этом руки. Ему регулярно отчислялся солидный процент.

– Суки, – процедил сквозь зубы Колюня.

– Не стоит обижать собак, – язвительно фыркнула генеральша. – Они бы до такого не додумались.

– Так как погибли солдаты?

– Разве не понятно? Кое-кто загибался естественным путем – попробуй посиди несколько дней зимой в яме без жратвы. С оформлением этих покойников проблем не возникало. А потом один умник решил устроить восстание. Дело было летом, можно было и яму худо-бедно перетерпеть, вот он и подговорил ребят стоять за свои деньги до последнего. Не могут, мол, они всех нас тут уморить, при демократии, мол, живем. Такого скандала даже армия не прикроет. Обещал шум поднять, журналистам все рассказать. Что было делать командирам? Не идти же всем под трибунал из-за одного упрямого идиота. Вот к нему и нескольким его наиболее рьяным сторонникам и применили усиленные меры убеждения, но блаженный придурок уперся до конца. Все на высшую справедливость уповал. В результате – несколько трупов со следами насильственной смерти. Дело, естественно, удалось замять, но поползли неприятные слухи. Вот и все. Имен погибших солдат я, к сожалению, не знаю.

– Спасибо, – сказал Чупрун. – Вы очень мне помогли.

– Жаль только, этим ребятам уже никто не поможет, – вздохнула Оксана Макаровна.

Марина Александровна, пошатываясь от голода и усталости, брела по Синяевскому проспекту. Она пыталась отыскать Нюхарика, сотрудничающего с ментами наркомана-стукача.

Адрес Нюхарика, скрепя сердце, дал Марине капитан Самарин, сотрудник Управления по борьбе с организованной преступностью. Сделал он это лишь для того, чтобы отвязаться от этой ненормальной Червячук. Марина Александровна не подозревала, что, расставшись с ней, капитан Самарин, пребывающий, как, впрочем, и все остальные сотрудники ГУВД, в курсе любовных страстей старшей оперуполномоченной убойного отдела, немедленно позвонил Нюхарику, описал ему внешность Марины и посоветовал для собственной безопасности держаться от этой женщины подальше, а лучше вообще на недельку-другую слинять из города, отдохнуть где-нибудь на даче.

Не обнаружив Нюхарика дома, Марина методично обследовала все притоны и злачные места, где тусовались синяевские наркоманы, но так и не напала на след вожделенного стукача.

От волнения Марина почти не могла есть. Вместо ужина вчера она выпила стакан апельсинового сока, а на завтрак ограничилась чашкой крепкого черного кофе и сухариком. Ночь Червячук провела без сна, вновь и вновь анализируя скудную информацию о Богдане Пасюке, которую ей удалось вытянуть из сотрудников отдела по борьбе с организованной преступностью.

Информация была отрывистой и противоречивой. Более того, коллеги из УБОПа были убеждены, что Богдан Пасюк – не настоящее имя торговца оружием. Никаких сведений о дате или месте его рождения, о его родителях, о школе, в которой он учился, или о местах его работы у милиции не было. Он не арестовывался, в тюрьме не сидел, а, может быть, арестовывался и сидел, но только под другим именем. Отпечатков его пальцев в картотеке тоже не оказалось.

Кое-какие отрывочные и противоречивые данные о Богдане были получены от стукачей, какие-то – от свидетелей, проходящих по делам, связанным с деятельностью синяевской группировки. Впервые в своей жизни Марина сталкивалась с подобной неопределенностью. Прямо не человек, а фантом какой-то.

«Я должна поесть, даже если мне этого не хочется, – подумала Червячук. – Иначе я окончательно ослабею и свалюсь без сознания прямо на улице. Я не могу себе этого позволить. Во что бы то ни стало необходимо найти его и выяснить, кто он такой. Этот человек – убийца. Я не позволю ему и в этот раз выйти сухим из воды. Он убил коммерсанта и генерала Красномырдикова. Я обязана довести это до конца и раз и навсегда поставить точку в этой истории».

Свернув к ближайшей закусочной, Марина Александровна заказала кофе и три пирожка с грибами.

Кофе подозрительно отдавал запахом цикория, а пирожки были холодными, помятыми и неаппетитными, как сырая лежалая картошка, но погруженная в свои мысли Червячук жевала и глотала машинально, не чувствуя вкуса.

Отхлебнув из чашки глоток сомнительной коричневатой бурды, Марина Александровна откусила кусок пирожка и, позабыв прожевать его, так и застыла с чашкой в руках, погружаясь в засасывающий водоворот времени и пространства, в который раз уносящий ее в далекое, прекрасное и такое мучительное прошлое…

Вернувшись в долину на следующий день после того, как мужчина, по которому она сходила с ума, вытащил ее из реки, Марина отыскала-таки его палатку, хоть это было и нелегко. Палатка оказалась спрятана за нагромождением скал и была почти незаметна снаружи. Чтобы пробраться к ней, приходилось протискиваться по узкому проходу между двумя огромными каменными глыбами.

Ее спасителя в палатке не оказалось. Стыдясь самой себя, Марина быстро обследовала его вещи в надежде обнаружить документы или хоть что-то, могущее дать представление о личности и характере человека, в которого она так жутко и безнадежно влюбилась.

Ничего. Она не нашла абсолютно ничего. Ни документов, ни записной книжки, ни книг, ни заметок, написанных его почерком. Только надувной матрас, спальный мешок, котелок, кружка, миска, одежда. Вещи, типичные для любого туриста.

Заложив руки за голову, девушка растянулась на спальном мешке. Глядя в серебристый потолок палатки, Марина улыбалась типичной для влюбленных глуповато-счастливой улыбкой. Теперь оставалось только ждать. Рано или поздно он вернется сюда. Сейчас для нее только это имело значение. Она была готова ждать его ровно столько, сколько потребуется, – час, месяц, год, а то и целую жизнь.

– Что ты здесь делаешь?

Марина вздрогнула и открыла глаза.

– Ты уже пришел? Извини, я ждала тебя и заснула. Я хотела вернуть твои кеды.

– Ты могла бы просто оставить их здесь. Скоро начнет темнеть. Ты рискуешь не успеть вернуться в лагерь к ужину.

– Я должна была еще раз поблагодарить тебя. Ты все-таки спас мне жизнь.

– Тебе повезло, что я случайно оказался рядом, вот и все, – пожал плечами он.

– Да, мне действительно повезло, – прошептала Марина, чувствуя, как румянец заливает лицо, а сердце бьется все быстрей и быстрей, словно соревнуясь с самим собой.

– Если хочешь, я провожу тебя до дороги на Шхельду.

Девушка покачала головой.

– Нет. Я не хочу уходить. Я хочу остаться с тобой.

– Послушай…

– Нет, это ты послушай. – Марина удивлялась самой себе. Она всегда презирала женщин, вешающихся на шею мужчинам. А сейчас она сама ведет себя, как… Она стеснялась произнести про себя это слово. Жар, разливающийся внизу живота, наполнял ее тело безумной дурманящей истомой, в которой сгорали и таяли все впитанные с детства представления о долге, совести, морали, достойном и недостойном поведения. – Я… Я хочу быть твоей.

– Я понимаю, что ты мне благодарна, но не стоит делать это из-за того, что я тебя спас.

– Нет, ты не понимаешь. Я делаю это не потому, что ты меня спас. Я делаю это, потому что я так хочу. Я не могу иначе.

По его лицу пробежала тень.

– Ты не подумай, я не такая, – словно оправдываясь, быстро забормотала Марина. – Это как наваждение. Наверное, я кажусь тебе сумасшедшей, но это сильнее меня. Клянусь, я никогда и ни с кем себя так не вела. Я даже еще не целовалась ни с кем. Ты будешь у меня первым.

«Ты будешь у меня единственным», – произнесла она про себя.

Не в силах больше сдерживаться, она стремительно приподнялась и обхватила руками его шею. Прикоснувшись к его сильному горячему телу, девушка содрогнулась, как от разряда электрического тока, уплывая в жгучий туман почти непереносимого наслаждения. Уже не помня и не контролируя себя, Марина торопливо и жадно целовала его лицо, губы, судорожно, до боли, прижималась к нему, инстинктивно пытаясь продлить безумие экстаза, сдержать нестерпимый напор прокатывающихся по ее телу ее мучительно-сладостных волн, огнедышащей лавой растревоженного вулкана вздымающихся вверх от пылающего жаром влагалища и разрывающих ее изнутри. Девушка откинулась назад, опрокидывая его на себя, и с восторгом почувствовала, как его тело отвечает ей.

Ее руки нащупали молнию на его шортах, надетых прямо на голое тело, рванули ее вниз. Нетерпеливая ладонь коснулась горячей и твердой пульсирующей плоти, той самой, от которой вчера, сидя на берегу реки, она не могла отвести глаз.

Его стон подхлестнул ее. Не дожидаясь, пока это сделает он, Марина торопливо сдернула вниз свои трусики, и, освободившись от них, судорожно подалась навстречу его устрашающей огромности. Почти теряя контроль над собой под напором вибрирующей в каждой клеточке ее тела страсти, Марина боялась боли и в то же время жаждала ее, жаждала ощутить его, принять его в себя всего целиком и, слившись воедино, больше никогда не расставаться.

Его руки ласкали ее грудь.

– Ты уверена? – услышала она пробившийся к ней словно издалека чуть хрипловатый шепот.

– Да, – выдохнула она. – Да, да, да.

Это было последнее, что она запомнила пред тем, как ее тело взорвалось изнутри, а душа, стремительно взметнувшись вверх, провалилась в бездонную пропасть наслаждения.

Она приходила к нему каждый день. Они гуляли по горам, готовили на костре душистый травяной чай, запекали в золе картошку, шутили, смеялись, занимались любовью.

Марина жила, как во сне. Она словно парила на крыльях счастья, ни о чем не задумываясь, ни о чем не беспокоясь, и даже не строя планов на будущее. Место мыслей заняли чувства. Она наслаждалась каждым мгновением волшебного общения с горами, с безоблачно-синим небом, со скалами, с лесом, со своим сказочным принцем, уверенная, что так будет всегда.

Марина до сих пор не знала настоящего имени своего избранника, но даже это ее не беспокоило.

– Забавно, я все еще не представляю, как тебя зовут, – сказала она, проснувшись в его объятиях на следующее утро.

– А как бы тебе хотелось меня называть?

– Даже не знаю. Ты чем-то неуловимо напоминаешь мне то ли Одиссея, то ли Синдбада-морехода.

– Почему? – удивился он. – Здесь же нет моря.

– Понятия не имею, – пожала плечами Марина. – Просто напоминаешь и все.

– Если так, можешь звать меня Синдбад. Одиссей – это слишком напыщенно.

– Но ведь это же не твое настоящее имя, – запротестовала она.

– Зато так интересней. Ты сама выбрала этот образ.

– Пожалуй, ты прав, – засмеялась девушка. – Синдбад. У меня такое чувство, что мы находимся в сказке. А меня отец называет Маруськой, хотя на самом деле я Марина. Синдбад и Маруська. Забавное сочетание, правда?

– Забавное, – согласился он, покрывая поцелуями ее грудь.

Все кончилось так неожиданно и внезапно, что Марина даже не поняла, что произошло.

Вернувшись в лагерь поздно ночью, она почувствовала голод. Достав из тумбочки баночку шпрот, девушка открыла ее, быстро перекусила и легла спать, предвкушая радость завтрашней встречи.

Проснулась она часа через полтора от резкой боли в животе. Казалось, в ее тело забивают острые раскаленные колья. К горлу подкатывал комок мучительной тошноты. Сердце билось тревожно и неровно, замирая на долгие мучительные мгновения. Глаза застилала темная пелена. Марина успела крикнуть, зовя на помощь, а потом потеряла сознание.

Очнулась она только через три дня, в больнице, слабая как новорожденный котенок, не понимая, что с ней, и где она находится. Над ней нависал белый потолок, вокруг были белые стены. Человек в белом халате щупал ее пульс.

– А вы везучая, – с мягкой усмешкой произнес врач. – Вам удалось выжить только чудом. Сильнейшее пищевое отравление. Если бы вас доставили в больницу на пять минут позже, вас уже не удалось бы спасти.

Девушка обвела глазами комнату.

– А где… – Она хотела сказать «Синдбад», но вовремя сообразила, что вряд ли он назвался в больнице этим именем.

– Что? – спросил врач.

– Ко мне никто не приходил?

– Никто.

– Сколько времени я здесь нахожусь?

– Три дня. Вы были без сознания.

– Три дня?! Господи, целых три дня!

Марина дернулась, пытаясь приподняться.

– Что с вами? – доктор придержал ее за плечи. – Успокойтесь. Вам нельзя волноваться.

– Я не могу здесь оставаться. Мне нужно идти. У меня дела.

– Но вы не можете, – возразил доктор. – Вы еще слишком слабы.

– Со мной все в порядке, – сказала Марина. – Действительно все в порядке.

Со шприцем в руке к ней приближалась медсестра. Девушка поморщилась от боли, когда игла вонзилась ей в руку.

«Сейчас. Сейчас я встану и пойду к нему, – думала она. – Почему так слипаются глаза? Наверное, от слабости. Надо просто собраться с силами и встать. И тогда я пойду к нему. Он наверняка страшно беспокоится. Он же не знает, где я».

– Заснула, – сказал врач, глядя на бледное запрокинутое лицо Марины.

Палатки на месте не оказалось.

«Не может быть, – подумала Марина. – Этого просто не может быть. Наверное, я ошиблась местом».

Она растерянно огляделась вокруг, надеясь, что страшное заблуждение рассеется. Нет. Ошибки быть не могло. Те же сосны, тот же узкий проход в скалах, угли костра, в котором они запекали картошку всего несколько дней назад. Он уехал. Как же он мог уехать, не увидевшись с ней, не сказав ей ни слова, не отыскав ее?

Неожиданно Марина поняла, что не знает ничего о своем возлюбленном – совершенно ничего. Ни имени, ни домашнего адреса, ни даже города, в котором он живет. Играя в волшебную сказку, она совсем забыла о грубой прозе жизни. Ей было так хорошо, что хотелось вообще позабыть о существовании внешнего мира. Уединившись в волшебном ущелье со своим сказочным принцем Синдбадом, Марина не хотела нарушать иллюзию их земного рая разговорами о родителях, учебе, планах на будущее. Зачем? У них впереди была вся жизнь, чтобы обсудить эти прозаические вопросы.

Все еще не веря в реальность происходящего, Марина принялась поспешно обшаривать землю, расщелины в скалах в поисках записки, которую Синдбад непременно должен был оставить ей. Он не мог просто так взять и исчезнуть после всего, что произошло между ними. Они были связаны навек узами чувств, которые невозможно было разорвать. Он уехал, потому что случилось что-то непредвиденное, но он наверняка оставил ей письмо. Просто его сдул ветер, или какой-то зверек утащил его, чтобы сделать подстилку для своей норы.

Обагрив небо кровавой дымкой, солнце закатилось за горный хребет. Захлебываясь солью слез, Марина, не чувствуя боли, ползала в темноте на коленях по колючкам и острым камешкам и ободранными до крови руками лихорадочно шарила по земле, пытаясь нащупать записку, которую оставил ей ее сказочный принц.

Женька Биомицин удачно совмещал профессии грузчика и лоточника. Готовясь отправиться на точку, он бодро загружал в грузовик ящики с товарами.

– Крекеры не трогай, – на всякий случай напомнил Андреич. – В них гранаты.

– Не беспокойся, я помню, – отмахнулся Биомицин.

Эпопея с гранатами длилась уже две недели. Отправляясь на очередную разборку с конкурентами, Глеб, опасаясь милицейских проверок на дорогах, закопал гранаты в здоровенный ящик, наполненный крекерами, а ящик задвинул в самый дальний угол грузовика.

Прибыв на место разборки Бычков пошарил в печенье, но гранат не обнаружил, а, поскольку время поджимало, махнул на них рукой, решив обойтись кулаками и пистолетом.

С тех пор то Глеб, то учредители, то лоточники время от времени наудачу лениво шарили в печенье, но гранаты как в воду канули. Привыкшие к подобным необъяснимым явлениям работники апокалиптического магазинчика отнеслись к ситуации философски, но везти взрывоопасные крекеры на лотки не решались.

– Можно тебя на пару слов? – Бычков пальцем поманил к себе Биомицина.

Заинтригованный Женька последовал за Глебом в дальний угол двора, где никто не мог услышать их разговор.

– Так ты следил или не следил за тем, как Гляделкин на венике вокруг магазина прыгает? – в лоб поинтересовался продавец.

– Да не следил я за ним, делать мне больше нечего! – возмутился Биомицин. – Я же еще вчера об этом сказал.

– Сказать-то ты сказал, да только я тебе не поверил. Вид у тебя был какой-то вороватый, и глаза бегали.

– Скажешь тоже – глаза бегали, – обиделся Женька. – У меня даже алиби на ту ночь есть. Железное.

– Железных алиби не бывает, – усмехнулся Глеб.

– У других, может, и не бывает, а у меня есть. Мне в полночь Регинка позвонила. Ты же знаешь, на нее в полнолуние вечно тоска накатывает. А тут вдобавок полнолуние пришлось на годовщину смерти ее волнистого попугайчика. Выпила она с горя, а потом мне позвонила. Так вот мы с Регинкой часа полтора хором по телефону песни пели. Сначала «Бандитскую столицу», потом «Воровской закон», потом про шалаву, про конвой, про шмон, про вертухая, про Магадан…

– Хватит, – махнул рукой Глеб.

Любимый репертуар директора он знал наизусть. В детстве Костина занималась в хоровом кружке и с тех пор испытывала нездоровую тягу к коллективному пению. Голос у нее бы приятный – низкий, глубокий, и работникам магазина нравилось, сидя за накрытым столом и в удовольствие потягивая водочку, распевать с директором задушевные бандитские песни.

К сожалению, застольными песнями Регина не ограничивалась. Пару раз в неделю, почему-то обязательно среди ночи на нее накатывало неутолимое желание отвести душу. Открыв наугад записную книжку, Костина набирала номер первого попавшегося сотрудника и предлагала ему спеть хором по телефону. Работники магазина не могли ответить начальству отказом, кроме того, все любили добродушную и отзывчивую Регинку и с удовольствием составляли с ней дуэт.

– Да, алиби у тебя действительно железобетонное, – согласился Бычков.

– Я же говорил, – пожал плечами Биомицин. – Что я, вольтанутый – по ночам в засаде у магазина с камерой сидеть.

– Ладно, иди, работай, – отпустил его Глеб.

Колюня без особой надежды в очередной раз нажал на дверной звонок.

– Интересно, куда она подевалась? – задумчиво осведомился полковник Обрыдлов.

Обычно он не ездил на такие, не представляющие особой сложности задержания, но тут был особый случай. Кроме того, Ивану Евсеевичу было любопытно посмотреть, как живет популярная певица. Его пятнадцатилетняя дочь была страстной поклонницей Лады Воронец.

– Странно как-то все это. Ее импресарио понятия не имеет, куда могла подеваться Лада, – заметил Чупрун. – Она должна была приехать в студию для записи нового альбома, но так и не появилась, а, если верить словам импресарио, она еще ни разу не пропускала записи.

– Позвони-ка еще раз, – велел полковник.

– Напрасно жмете на звонок, – послышался голос у них за их спиной.

Милиционеры обернулись.

Опустив на землю тяжелые хозяйственные сумки, полная женщина лет пятидесяти вытаскивала из кармана связку ключей.

– Поклонники, что ли? – поинтересовалась она.

– Милиция, – коротко отрекомендовался Иван Евсеевич и продемонстрировал женщине свое удостоверение личности.

– Милиция? – удивилась та. – За автографом пришли, или Лада натворила что-нибудь?

– Простите, а вы кто будете? – задал встречный вопрос Обрыдлов.

– Домработница я. Нина Васильевна Куземко. А звонить в ворота бесполезно. Во-первых, звонок не работает, а, во-вторых, хозяйки сейчас нет дома. Она новый альбом записывает. Я всегда прихожу убирать, когда ее нет дома, чтобы не мешать.

– Мы звонили импресарио Лады, – сказал Колюня. – Воронец не пришла не запись. Вы позволите войти и осмотреть дом?

– Даже не знаю, – заколебалась домработница. – Хозяйка вообще-то не велит мне никого пускать, но вы все же милиция…

– Уверен, что Лада не станет вас ругать, – обаятельно улыбнулся полковник.

– Ладно, пойдемте, – вздохнула Нина Васильевна, отпирая калитку.

Из открытого окна стоящего в глубине участка дома донесся собачий вой. Он был долгим и пронзительно-печальным, но в то же время на удивление мелодичным.

– Ваша хозяйка часто оставляет открытыми окна, когда уходит? – поинтересовался Колюня.

– Нет, никогда, – удивленно ответила домработница. – Странно все это. Может, она дома? И Алла Борисовна почему-то воет. Раньше она этого не делала.

– Алла Борисовна? – изумился Обрыдлов. – Пугачева? Она что, собаку имитирует?

– Да нет, какая Пугачева, – поморщилась Куземко. – Алла Борисовна – это голая мексиканская собачка.

– Голая? – вскинул брови Колюня. – Почему голая? Ее что, побрили?

– Зачем ее брить? Она от природы лысая. В Мексике жара страшная – так зачем ей шерсть?

Входная дверь оказалась заперта.

– Лада! Вы дома? – заходя в прихожую, крикнула домработница.

На звук ее голоса, заливаясь истерическим лаем, выскочила Алла Борисовна.

– Очень странно, – покачала головой Нина Васильевна. – Что-то тут не так.

– Позвольте, мы посмотрим, – отстранил ее полковник Обрыдлов.

Дверь в гостиную была приоткрыта. Колюня распахнул ее и застыл на пороге.

– Пожалуйста, не заходите сюда, – попросил домработницу Иван Евсеевич.

Первый день работы на лотке оказался для Дениса на редкость плодотворным, как в смысле заработка, так и в плане приобретения жизненного опыта. Лоточница Лида, твердо решив наставить на путь истинный не приспособленного к жизни интеллигента, щедро делилась с ним накопленным и приумноженным поколениями продавцов опытом обвеса покупателей. Зыков даже не подозревал, что в столь, казалось бы, нехитром деле, как завешивание продуктов, существует такое невероятное количество деталей и нюансов.

Чтобы мясо весило больше, в срезы крупных трубчатых костей рекомендовалось забивать молотком очищенные от мяса ребра.

Накладывая в полиэтиленовый пакет селедку, изогнутой чашечкой ладонью следовало незаметно доливать в него рассол.

К предназначенной для продуктов чашке весов на тонкой ниточке подвязывалась пятидесятиграммовая пачка чая. Перед началом завеса она незаметно лежала на прилавке за весами, а стрелка весов, согласно правилам торговли, строго застывала на нуле. Взвешивая товар, продавец легким движением пальца сбрасывал пачку с прилавка, обеспечивая таким образом недовес в пятьдесят граммов. Перед следующим завесом пачка незаметно возвращалась на прилавок.

Чтобы не терять деньги на покупателях, берущих чересчур большое количество какого-либо продукта, продавцы, отговариваясь тем, что у них нет гирь, завешивали товар в несколько приемов, наваривая себе с помощью пачки чая или других не менее хитроумных трюков трюков по 50 граммов на каждом завесе, и так далее, и тому подобное.

Лида называла свой курс «Школой лоточного мастерства».

– Слышал историю о том, как Глеб директора обвешивал? – весело спросила она.

– Нет, – помотал головой Денис. – Расскажи.

– Недавно Регинка попросила Бычкова завесить ей кусок сыра. Глеб завесил, называет цену. Она удивляется – что-то уж слишком дорого получается. Стала сама перевешивать. Получилось еще дороже. Тут Костина начала гири проверять. Гири в порядке оказались. Сняла крышку весов, а под ней болты и гайки навалены. Регинка страшно разозлилась и заставила Глеба написать расписку, что он обязуется больше никогда не обвешивать директора.

– Здорово, – восхитился Зыков. – А это обязательно – обвешивать покупателей? Мы же, вроде, и без того хорошо зарабатываем, а зарплаты у людей сейчас такие, что часто и на еду не хватает. Как же можно у них воровать?

Лоточница с жалостью посмотрела на него.

– Тебя в детстве, случайно, из окна не роняли?

– Да, вроде, нет, – смущенно пожал плечами журналист.

– Ты когда-нибудь слышал про такое понятие – выживание?

Денис кивнул.

– Так вот. Торговля выживает обвешивая. Мы ничего ни у кого не воруем. Мы лишь, как птички, отщипываем крошечные кусочки. Как говорится, с миру по нитке – нагому на рубашку. Каждый выживает своим способом. Кто-то таскает продукцию с предприятия, кто-то уклоняется от уплаты налогов, словом, народ крутится, как может. Никто ничего тебе даром не даст.

Возьми хоть торговлю на лотке. Ты знаешь, сколько взяток нужно заплатить для того, чтобы получить законное право торговать? Не знаешь. А зря. Намного больше, чем ты себе представляешь. А еще, помимо чиновников и бюрократов, надо кормить ментов и бандитов. Хорошо быть честным, когда все вокруг честные, только честных людей даже в кино сейчас не часто увидишь.

И не позволяй вводить себя в заблуждение статистикой средних доходов на душу населения. У нас только по статистике в стране у людей денег нет, потому что ни один дурак не помчится доносить о своих доходах в налоговую инспекцию. У всех работников магазина зарплата около двадцати долларов в месяц, естественно в пересчете на российские рубли, то есть все мы официально находимся за чертой бедности. Учредители, естественно, получают больше, аж по сорок пять долларов. Это официальная статистика, а на самом деле Регинка за ночь в ресторане двести долларов запросто выбрасывает.

Чиновники и менты тоже свои взятки в налоговую декларацию не заносят, и выходит, что живут они на скромную среднюю зарплату, а большинство бандитов вообще безработные – даже могут на пособие претендовать. Так вся страна живет. Так неужели ты хочешь быть на всю Россию единственным честным придурком, действительно живущим на двадцать долларов в месяц?

– Придурком быть не хочу, – вздохнул Зыков. – И на двадцать долларов в месяц тоже не хочу жить. Но быть честным все-таки приятно.

– Вот когда все будут честными, тогда и ты будешь, – подвела итог Лида.

Денис так и не смог пересилить себя и начать обвешивать покупателей. Когда лоточница отворачивалась, он иногда подбрасывал особенно бедно одетым старичкам несколько лишних карамелек, а то и отпускал «с походом» сыр или колбасу.

Его напарница сочувственно вздыхала и качала головой, исподтишка наблюдая за этим симпатичным, но на удивление бестолковым парнишкой. Когда-то давно и она была такой же наивной, верящей в честность, добро и справедливость. Ничего. Жизнь еще расставит все по своим местам.

За десять минут до закрытия магазина вернувшиеся с точек лоточники сложили наличность в общак, и, с азартом пересказывая друг другу случившиеся за день события, принялись накрывать в подсобке стол для традиционных вечерних посиделок. С ужасом окидывая взглядом выставляемые на клеенчатую скатерть бесконечные ряды бутылок с яркими разноцветными этикетками, Денис задавался вопросом, действительно ли в человеческих силах выпить за один вечер такое количество алкоголя и остаться после этого в живых.