Текст книги "Стихотворения. Книга стихов"

Автор книги: Ирина Ратушинская

«Сентябри мои за морями...»

 
Сентябри мои за морями.
Мы не станем друг другу сниться.
Город с низкими фонарями,
Задевающими за ресницы,
Ты, растящий своих паяцев
Там, где время – стена немая,
Ты, умеющий так смеяться,
Как другие хлеба ломают, —
Я желаю тебе – погоды!
Улыбнись.
Я сдержу дыханье.
Посмотри – я твоей породы.
Я не порчу плачем прощанье.
 

1979 Одесса

«Ну что ж – весна!..»

 
Ну что ж – весна!
Улыбка обезьянки.
Лукавые очистки апельсинов,
Портовый воздух между влажных стен.
Нам ворожат
Печальные цыганки,
И мы во сне вдыхаем, обессилев,
Предчувствие дождей и перемен.
Ну что ж, пора...
 

1979 Одесса

«Что же стынут ресницы...»

И. Г.

 
Что же стынут ресницы —
Ещё не сегодня прощаться,
И по здешним дорогам ещё не один перегон —
Но уже нам отмерено впрок
Эмигрантское счастье —
Привокзальный найдёныш,
Подброшенный в общий вагон.
 
 
Мы уносим проклятье
За то, что руки не лобзали.
Эта злая земля никогда к нам не станет добрей.
Всё равно мы вернёмся —
Но только с иными глазами —
Во смертельную снежность
Крылатых её декабрей.
 
 
И тогда
Да зачтётся ей боль моего поколенья,
И гордыня скитаний,
И скорбный сиротский пятак —
Материнским её добродетелям во искупленье —
Да зачтутся сполна.
А грехи ей простятся и так.
 

1979 Киев

«Оx, разучилась вязать узелок!..»

 
Оx, разучилась вязать узелок!
А бабка умела.
Наше ль добро обернуть тяжело
Лоскутом белым?
Что нам с собою? Тетради сгорят,
Хлеб зачерствеет.
Всё же исполним прощальный обряд —
Накрест затянем назначенный плат.
Кто как сумеет.
В руки – и с Богом!
Травы не пригнём —
Так невесомы.
Не обернёмся и не упрекнём.
Что нам показывать муку при Нём —
Невознесённом?
Вслед захлебнётся в сырой теплоте
Чей-то невольник...
Стоит ли медлить на самой черте?
Как мы условны на здешнем холсте!
Даже не больно.
 

1979 Киев

«Какие бальные снега...»

 
Какие бальные снега
В такой нежданный день недели!
И полумаски мы надели —
Затем, чтоб друга и врага
Узнать —
Одним рукопожатьем.
 
 
И вот моё простое платье
Переполняет берега.
Мазурка пенится волною —
И всё, что станется со мною,
Уж решено меж нас двоих.
И я читаю с губ твоих —
Уже моих —
Простое слово...
 
 
А завтра вечность —
Я готова.
Позор этапа —
Я готова.
 
 
И рек холодных берега —
Затем, чтоб друга и врага
Узнать —
Уже без полумаски...
Снега опальные летят.
И нет конца печальной сказке,
Затем, что свечи не хотят
Погаснуть.
 

1979 Киев

«Мы уедем в страну Италию...»

 
Мы уедем в страну Италию,
А оттуда ещё куда-нибудь.
Мы возьмём с собой колокольчик,
Пару кисточек и тетрадь.
И не будет нам жертвы праведной,
Приговора
И оправдания.
Лишь останутся основания
Для умеющих обвинять.
 
 
Мы с тобой заведём собаку,
Чёрную и большую.
Ты мне выстроишь дом из пряников
С белой башенкой и окном.
Я забуду, как плакать шёпотом,
И тебе письмо напишу я,
То, которое перехвачено
И подшито давным-давно.
 
 
И как дети после болезни —
Новый голос и новый взгляд,
И уже никогда – в назад —
Мы полюбим другие песни.
Пусть винят или не винят.
 

1979 Киев

ЛЕНИНГРАДСКИЙ ТРИПТИХ

Наталье Лесниченко

 
1
 
 
Этому граду никто не подымет век.
Улица взведена – только не побеги!
В городе мёртвых – живому держать ответ.
Слышишь – по лестничной клетке —
их сапоги?
 
 
В этом забвении – век не расти траве,
В этом молчании – только кричать во сне!
Наше дыхание – здешней зимы трофей,
И на губах у прохожих не тает снег.
 
 
2
 
 
Итак,
Купанье Чёрного коня
На Чёрной речке.
Всплеск диагонали!
И офицеры встали у воды.
Итак – снега над белыми полями
И вкус свободы тает на губах.
Наш ход – из клетки в клетку.
Нет, не плачь.
Пусть не тебе – корона королевы.
Не плачь, не снись.
Моё каре смертельно.
Как просто подстрелить мою планиду:
Не росчерком – движением руки – одним.
Не надо.
Не смотри туда.
Не в первый раз над белыми полями
Такой декабрь —
Смешенье пуль и крыльев.
Зачем нам знать,
Когда река чернеет?
 
 
3
 
 
Матерь Божья, почему темно?
Хочешь, я зелёную лампаду
Затеплю?
А впрочем, нет, не надо.
Ты глядишь, как девочка, в окно:
Чьи шаги звучат по Петрограду?
И тебе ещё не всё равно.
 

1979 Ленинград

«Ах, как холодно в нашей долине...»

 
Ах, как холодно в нашей долине —
Здешним ангелам снега не жаль.
Злые ящерки пляшут в камине
И не греет зелёная шаль.
 
 
Ты не в духе, ты пишешь и правишь —
В чёрных брызгах рукав и тетрадь —
И в досаде касаешься клавиш.
Я уйду, я не буду мешать.
 
 
Присмотреть за домашней работой
Со старушечьей связкой ключей,
Для тебя переписывать ноты
Да срезать огонёк на свече.
 
 
В нашей церкви, добротной и грубой,
Ни лампад, ни лукавых мадонн.
Неподвижны органные трубы
И безгрешен суровый канон.
 
 
Да четыре стихии впридачу,
Да засаленный мудрый колпак...
Я не плачу, мой милый, не плачу!
Ты пиши, это я просто так.
 
 
Ну, пускай не веронское лето,
И не чёрного кружева вздох —
Напиши для меня канцонетту.
Мой любимый, одну канцонетту!
За одну не обидится Бог.
 

1979 Киев

«А мы – фортель хохочущей природы...»

 
А мы – фортель хохочущей природы,
Кому дожить до зрелости – позор,
Кому морщин внимательный узор
Умножит стыд за прожитые годы —
О, как мы жаждем чести и клинка!
Нам не дано.
Отъяты до рожденья
Не только звуки слов, но их значенье
И совершенье их – и только немота!
И только боль.
Да будет коротка.
 

1979 Киев

БАЛЛАДА О СТЕНКЕ

 
Да воздастся нам высшей мерой!
Пели вместе —
Поставят врозь,
Однократные кавалеры
Орденов – через грудь насквозь!
Это быстро.
Уже в прицеле
Белый рот и разлом бровей.
Да воздастся!
И нет постели
Вертикальнее и белей.
Из кошмаров ночного крика
Выступаешь наперерез,
О, моё причисленье к лику,
Не допевшему
До небес!
Подошли.
И на кладке выжженной,
Где лопатки вжимать дотла,
С двух последних шагов я вижу —
Отпечатаны
Два крыла.
 

1979 Киев

«Семидесятые – тоска!..»

 
Семидесятые – тоска!
Семидесятые – позора
Как наглотались!
И доска —
последняя —
Меня от сора
Не оградит
тех стыдных лет.
Они возьмут своё – без лишку!
Кому подсунут партбилет,
Кому – прописку и сберкнижку,
Кому – психушку,
а кому —
Любовь, рождённую в неволе.
Некормленый в твоём дому
Младенец, выброшенный в поле,
Утихнет к вечеру:
Ни плач,
Ни хрип...
Всё тихо. Это годы
Семидесятые – палач!
Семидесятые – погоды
Не ждущие: ни у морей
(К морям нельзя),
ни у ограды...
Пускай бы кончиться скорей
Годам, которые, как гады,
Как змии, мудры —
в каждый дом,
И между каждых двух – ненастьем!
Душа, рождённая рабом!
Младенец, вышиблен из яслей
За не-благонаме-ренность!
Бросай семидесятым – кость
От кости,
Оставляя плоть,
В восьмидесятые (Господь,
Храни!) —
почти что невесом —
Иди!
Уже не страшный сон:
Иди!
Как колется трава...
Иди!
Закопанного рва
Не зацепи босой ступнёй:
А ну как встанет?
Простынёй —
Накроет?
Что там – впереди?
Не спрашивай!
Живой – иди!
 

1979 Киев

ПИСЬМО В 21-Й ГОД

Николаю Гумилёву

 
Оставь по эту сторону земли
Посмертный суд и приговор неправый.
Тебя стократ корнями оплели
Жестокой родины забывчивые травы.
 
 
Из той земли, которой больше нет,
Которая с одной собой боролась,
Из омута российских смут и бед —
Я различаю твой спокойный голос.
 
 
Мне время – полночь – чётко бьёт в висок.
Да, конквистадор! Да, упрямый зодчий!
В твоей России больше нету строк —
Но есть язык свинцовых многоточий.
 
 
Тебе ль не знать?
Так научи меня
В отчаяньи последней баррикады,
Когда уже хрипят:
– Огня, огня! —
Понять, простить – но не принять пощады!
 
 
И пусть обрядно кружится трава —
Она привыкла, ей труда немного.
Но, может, мне тогда придут слова,
С которыми я стану перед Богом.
 

1979 Киев

«Кого уж тут спасать проплаканным теплом...»

 
Кого уж тут спасать проплаканным теплом,
Когда звезда – полынь,
Когда вода – стекло,
И час печали мой, исполненный очей, —
Уже со мной, в ногах, как пёс ничей, —
И пальцы в шерсть.
И я не прогоню.
Не доползти к издохшему огню!
Не воротить бегущие круги,
Не целовать пергаментной руки,
Которой небо свёрнуто в рулон,
Чтобы уже ни оком, ни крылом —
Ни-ни!
Но мы
Ещё, мой бедный пёс,
Всего один – последнейший – допрос
Продержимся!
Дыханье сбережём
И полыхнём последним мятежом —
Непредусмотренным!
За гранью топора!
Ну что ж.
Пошли, зверюга.
Нам пора.
 

1979 Киев

«И вот я лечу по ступеням...»

 
И вот я лечу по ступеням
Почти кувырком, как во сне.
А день до безумья весенний,
И двор с простынями – весенний,
И сор под ногами – весенний!
И нет никакого спасенья
От буйного беса во мне.
 
 
О, как мне немедленно нужно
Туда, где всего голубей:
У крана расплёскивать лужи,
С карниза пугать голубей!
 
 
Как быстро меняются местом —
Шажок, перебежка, прыжок —
Холодная гулкость подъезда
И неба внезапный ожог!
И пахнет котами и хмелем
От сохнущих каменных плит.
А я задыхаюсь апрелем
И брату кричу: «Ты убит!»
 

1979 Киев

«Мы ёлку с тобой принесём – дикарёнка смешного...»

 
Мы ёлку с тобой принесём – дикарёнка смешного,
И она от испуга замрёт у тебя на руках.
Как давно мне знаком
этот детский рождественский страх —
Застеклённый огонь, и с мороза не вымолвить слова!
 
 
Я на робкую лапку надену кольцо с янтарём,
Я витую цепочку повешу ей вместо игрушки,
А потом ты ладонь проведёшь по колючей макушке
И, учтиво склонившись, поздравишь её с январём.
 
 
– С январём, наш зелёный малыш.
Ничего, не гляди,
Что не постлана белая скатерть и стены чужие.
С январём, с январём! Это значит – декабрь позади,
Двадцать пятый мятеж позади, а мы всё-таки живы!
 
 
Не дрожи, дурачок, наш декабрь угоняет коней,
Не смотри – это просто от ветра колеблется штора...
Мы сейчас сочиним к нашей сказке
хороший конец —
И поверим в него на сегодня. А завтра не скоро.
 

1980 Киев

НЕВРАСТЕНИЧЕСКАЯ СЧИТАЛКА

 
Эх, раз, ещё раз —
Брось бумаги в унитаз!
Раз-два, раз-два —
Не качай свои права!
Раз-два-три —
Ни о чём не говори!
Раз-два-три-четыре —
Чтоб не взяли на квартире!
Раз-два-три-четыре-пять —
Дальше страшно продолжать...
 

1979 Ленинград

«Где вместо воздуха – автобусная брань...»

 
Где вместо воздуха – автобусная брань,
Где храп барака вместо новоселья...
Ах, родина, зачем в такую рань,
Как сонного ребёнка из постели,
Ты подняла меня?
Татары ли насели?
Да нет – молчок!
Лишь тьма да таракань,
Да русский дух.
А гуси улетели.
 

1980 Киев

«На Батыевой горе...»

 
На Батыевой горе —
Там стоял наш дом:
Как на чёрном серебре —
Белым серебром.
 
 
Три бетонные стены,
Полоса стекла...
Три недели тишины,
Света и тепла!
 
 
Было нечего терять,
Да ключи в горсти:
Наглотавшись января —
Дух перевести.
 
 
Наше доброе жильё,
Временный приют...
То вино, что не допьём —
Другие допьют!
 
 
Приручили все замки,
Хлеба принесли.
На столе черновики
Снегом наросли.
 
 
А прощаться подошло —
Горе не беда!
Нам уже не тяжело
Было – в никуда.
 

1980 Киев

«О, как мы умели любить: оживляли перстами!..»

 
О, как мы умели любить: оживляли перстами!
О, как отрешённо мы плакать под утро могли!
Теперь-то мы всё понимаем,
но как мы устали.
О, как мы устали к полудню,
и ноги в пыли.
И были развилки —
Но надписи маревом стёрло,
И были печали —
Но мы продолжаем идти.
Пульсирует солнце,
и кровью пропахшее горло
Не может ни звука,
И дрожь размывает пути.
Но мы уже знаем, когда исполненье гаданья,
И что там за птицы
чернеют на дальних полях.
В четвёртом часу —
и не раньше! —
Второе дыханье.
И тёплая пыль, что под сорок,
Осядет на шлях.
 

1980 Киев

«Не берись совладать...»

 
Не берись совладать,
Если мальчик посмотрит мужчиной —
Засчитай, как потерю, примерная родина-мать!
Как ты быстро отвыкла крестить уходящего сына,
Как жестоко взамен научилась его проклинать!
Чем ты солишь свой хлеб —
Чтоб вовек не тянуло к чужому,
Как пускаешь по следу своих деловитых собак,
Про суму, про тюрьму,
Про кошмар сумасшедшего дома —
Не трудись повторять.
Мы навек заучили и так.
Кто был слишком крылат,
Кто с рождения был неугоден —
Не берись совладать, покупая, казня и грозя!
Нас уже не достать.
Мы уходим, уходим, уходим...
Говорят, будто выстрела в спину услышать нельзя.
 

1980 Киев

«Сквозь последний трамвай протолкаюсь...»

Юрию Галицкому

 
Сквозь последний трамвай протолкаюсь —
Во славу ничью,
И последнего герба медяшка уже отдана,
И последнюю очередь номером отстою —
И не буду знать, что это она.
 
 
И забуду, а это значит – прощу,
А потом для мальчика о циклопьей стране
В старой книжке с кириллицей отыщу
Непутёвую сказку – и сын не поверит мне.
 
 
Онемел мой апрель под наркозом последних дел.
Тяжело вздохнуть – и выдохнуть тяжело.
Но с грифончиком, что невесть откуда
к нам залетел,
Я зайду попрощаться, поглажу ему крыло.
 

1980 Киев

«Что чернильницы доливают...»

 
Что чернильницы доливают —
Безнадёжный обряд почтамта!
Сургучами на наковальне
Косо смазывают штампы.
 
 
Воровское клеймо таможен —
На плече любви уходящей.
Слава Богу: выжил и дожил,
Остальное – в почтовый ящик!
 
 
Да и это сгребут оттуда
И без почестей захоронят.
Колокольчик болит по чуду...
Тише-тише, король на троне!
 
 
Королева в спальне не плачет:
Там закрыта дверь – и ни звука.
Оставляя кукол и мячик,
Уходя на взрослую муку —
 
 
Королева письма листает
С той же скоростью, что и пламя.
Видишь, дым стоит над мостами.
Со вчера стоит над мостами.
 

1980 Киев

«С польским грошиком на цепочке...»

 
С польским грошиком на цепочке,
С ветром шляхетским по карманам
По базару иду, базару
Против солнца сегодня в полдень.
Я молчу почти без акцента:
Не прицениваюсь, не торгуюсь,
Потому что солнце слезится —
То зелёным, а то лиловым,
Ударяет в голову звоном,
Как медведь учёный, по кругу
Ходит, грошики собирает.
Вот я кину свой грошик в шляпу,
Обезьянка мне вынет счастье —
И пущу я его по ветру,
Не читая.
А что с ним делать,
Раз кириллицей – моё счастье?
Разве только пустить на волю...
Ох, оно б меня отпустило!
 

1980 Киев

«Ах, какая была весна!..»

 
Ах, какая была весна!
Весь апрель – под знаком вокзала.
Как преступно она дрожала —
Вкось заброшенная блесна!
 
 
Деревянную крестовину
Вышибала настежь – луной,
Шла бессонными мостовыми —
Тень раздваивала за мной.
 
 
Как в объятьях душила, бестия,
Как лечила: не умирай!
Ни России – ни вьюг – ни Пестеля —
Вот он, твой завещанный край!
 
 
Узнаёшь ли – листок с оскоминой,
Старой музыки бледный круг,
Смех солёный да свет соломенный —
Не разнять окаянных рук!
 
 
Как вступала свирель приливами,
Как отлив горчил – не беда —
До чего мы были счастливыми
В двух неделях от «навсегда»!
 
 
Как отважно читали повесть
С эпилогом про сладкий дым...
Он ушёл, тот весенний поезд.
Слава Богу, ушёл живым.
 

1980 Киев

«Я знаю, в это трудно поверить...»

 
Я знаю, в это трудно поверить,
Но все мы жили —
Хотя недолго, —
Но все мы рыли свои каналы
И одевались по странной моде.
Мы были юны, остроконечны,
И на ногтях – золотые точки,
И мы отражались в наших каналах —
Легковолосы, в кругах из нимбов —
А наше время вздымало гребень,
И от предчувствий немели губы,
Но все мы жили.
А ваше завтра
Нас осеняло пустынным утром.
И что нам было до наших хроник,
Когда мы живы?
Потом напишут.
 

1980 Киев

«Плачешь, родина отсутствующая моя...»

 
Плачешь,
родина отсутствующая моя?
Раскидала детей,
И куда уж теперь собрать?
Да и где сама,
на каких небесах края...
Убиенная,
что ж ты плачешь опять?
Что ты душу рвёшь подкидышам во гнезде,
Что ты стонешь голосом,
от которого – дрожь устам?
Что ещё с тобою, в какой ты ещё беде,
Убиенная?
У какого ещё креста
Не отплакала,
По каким ещё площадям
Не кричала в безумьи кощунственные слова?
Ты стучишь ко мне
(О, я знаю: не пощадят
Те, которые постучат вослед)
И хрипишь: – Жива!
 

1980 Киев

«Вот, я найду слово...»

 
Вот, я найду слово —
Хитро выманю из тетрадки —
И возьмусь за него снова,
И слеплю из него лошадку.
 
 
Небольшую лошадку – кроху.
Я ей буду давать овсянку,
А когда с «геркулесом» плохо —
Молоко из консервной банки.
 
 
Ах, как скачет моя лошадка!
Бьёт копытами между строчек!
Нет ни сладу с ней, ни порядка —
Лупит клавиши и хохочет!
 
 
Ах, как цокает по глаголам —
Аж соседи кричат: потише!
Ну и ладно: взбрыкнёт над полом
И уйдёт танцевать на крыше.
 

1980 Киев

«Господи, что я скажу, что не сказано прежде?..»

 
Господи, что я скажу, что не сказано прежде?
Вот я под ветром Твоим в небелёной одежде —
Между дыханьем Твоим и кромешной чумой —
Господи мой!
 
 
Что я скажу на допросе Твоём, если велено мне
Не умолчать, но лицом повернуться к стране —
В смертных потёках, и в клочьях, и глухонемой —
Господи мой!
 
 
Как Ты решишься судить,
По какому суду?
Что Ты ответишь, когда я прорвусь и приду —
Стану, к стеклянной стене прислонившись плечом
И погляжу,
Но Тебя не спрошу ни о чём.
 

1980 Киев

«Опять в горсти дешёвый карандашик...»

Юрию Галицкому

 
Опять в горсти дешёвый карандашик.
Которое письмо —
Из града в град,
Из века в век,
На дудочку!
Когда же
Увидимся? Увидим. Жизнь покажет.
Приедешь ли? Уеду?
Век покажет.
Последний класс. Раздача всех наград.
 
 
(вступает дудочка)
 
 
– Во грядущем ли, во былом
Мы срастёмся, как перелом.
Ах, не гипс и не медь – травой
Нам залечат слово «живой»,
Диким зельем – не извести! —
Нам затянет дыру в горсти...
Что ж, Петербург, венчай во адресаты!
Которое письмо – конверт, как шрам,
Зализываю! – Смятый, как цитата,
Надорванный – но он дойдёт когда-то!
– Пиши.
– Пишу.
Кому же, как не нам.
 

1980 Киев

«Я твердь сложу, и обведу зубцами...»

 
Я твердь сложу, и обведу зубцами,
И купол выращу светлее облаков,
И буквицы глубоко врежу в камень,
И не сорвусь с расшатанных мостков.
 
 
Шагну назад, но разучусь паденью
И, не расслышав снизу голоса,
Намечу контуры – невидимые зренью,
Но ясные, когда закрыть глаза.
 
 
А для незрячих – краску разведу,
Которую ни страх, ни тлен не тронет.
И напишу такую красоту,
Что проклянут меня и похоронят.
 

1980 Киев

«Мимо идущий, не пей в этом городе воду...»

 
Мимо идущий, не пей в этом городе воду —
Насмерть полюбишь за соль
С привкусом лета!
Не приклони головы – остановятся годы.
Ты не прошёл по Тропе.
Помни об этом.
В добрых домах не забудь цели,
Не уступи мостовых
Пыльное счастье...
Слышишь, как тихо? Но ангелы улетели.
Сердце твоё да свершится вне их власти.
Женской руки не целуй в человеческой гуще:
Бойся запомнить апрель —
Запах перчаток!
Знаком Тропы да пребудет твой лоб опечатан,
Гордыми губы да будут твои,
Мимо идущий!
Не возлюби.
 

1980 Одесса

«В низкой комнате тёмный воздух...»

 
В низкой комнате тёмный воздух —
Только занавесы качнут...
Мы опять играем во взрослых.
Ах, как скучно играть во взрослых!
Ах, как долго играть во взрослых!
Но осталось пару минут.
Помолчим, успокоим руки.
Так ли тошен червонный сон?
Страшно ль, Господи, в первой вьюге,
В первой памяти, в первом круге?
Но спиралью уходит он.
Ах, как мы играем старательно —
Худо-бедно ли – всё едино:
Те, кто выживет, – в дочки-матери,
А кто сгинет, – в отца и сына.
До последнего, до упада —
Лишь бы душу не загубя...
Не казни себя, мальчик, не надо.
Это сделают за тебя.
 

1980 Киев

«С какою нежностью и властью...»

 
С какою нежностью и властью
Нас время за плечи берёт,
Чтоб об свободу в клочья – рот,
Да степь, да шпоры —
Да вперёд —
Какая жизнь, какое счастье,
Какой блистательный конец, —
Напишет вдохновенный лжец
С неисторическим пристрастьем.
Чтоб семилетним пацаном,
Расплакавшись над нашим «прежде»,
Готовый тою же ценой
Всё те же искупить надежды —
Хоть кто-нибудь, когда-нибудь...
Казённый дом, червонный путь.
 

1980 Киев

«Хорошая моя собака...»

 
Хорошая моя собака
(Ну так что же, что не моя?),
Ну его – этот смысл бытия,
Эту смесь правоты и ва-банка!
 
 
Мы с тобою залезем под плед
(Четверговые клетки на сером)
И прикинемся, будто нас нет.
Но не слишком – чтоб сверху не сели.
 
 
Нам напустят из форточки стужу,
Никотин выгоняя на двор.
А мы носа не сунем наружу
И ни ухом не ввяжемся в спор.
 
 
И пускай себе копья ломают
(Поломаются – не беда)...
Ты не думай, я всё понимаю.
Только жаль – говорю иногда.
 

1980 Киев

«Бестолковый приёмник...»

 
Бестолковый приёмник
короткими плещет волнами.
Ничего не слыхать.
Приговор. А на сколько? кому?
Лишь стеклянного столика
хрупкая твердь между нами —
Да растрёпанный ангел
грустит в сигаретном дыму.
 
 
И кого он сумеет сберечь,
Несмышлёная птаха —
Неумело пернат,
Темноглаз не по здешним краям,
Не по здешним порядкам
не знающий плача и страха —
Неуказанно чей беспризорник
И чей савояр!
 
 
И кому он слетит на плечо
Между дверью и цепью?
С кем поделит удушье
И в свой молчаливый черёд
Переменит на пайку паёк,
Да тряпьё на отрепье,
Да ажурную штопку оград
на простой переплёт?
 
 
И зачем он ввязался в кошмар,
Где снега без ответа,
Где с рожденья до казни
одно выбирают из двух?
Он не знает, он спит,
Заслоняясь ладошкой от света...
Он привык под помехи.
Не нужно прикручивать звук.
 

1980 Киев

«О, какое богатство разом...»

 
О, какое богатство разом:
В тесноте картонной коробки —
Разноцветный ряд круглобокий —
Ах, как катятся и смеются!
Непонятное слово «искусство»,
Где последнее «с» двойное —
Как на лодке странное имя:
Блещет золотом, пахнет лаком,
А наощупь – крепость печати!
Может, остров так называют?
Ну, пускай – красивое слово.
Самый добрый, конечно, синий:
Мягко-мягко идёт в бумагу,
Пахнет вечером и мышами.
Самый лютый, конечно, рыжий:
Твёрдой линией – только контур!
Не желает ложиться тенью,
И придётся раскрасить синим
Даже тень оранжевой кошки,
И усы этой тени – синим...
А зелёных в коробке двое:
Очень бледный – капустный дождик,
Очень яркий – самый прекрасный!
Он – деревья, лягушки, море,
Он – извилистые драконы,
Он светлей светящихся стрелок —
Не пускает глаза с бумаги,
А закроешь глаза – горячий...
И приходится даже солнце
Рисовать этим ясным цветом:
Ни соломенный, ни яичный
Не умеют гореть на небе.
Ими можно мостить дорогу,
Или бабочкам красить юбки,
Или с красным пускать побегать.
А не каждого пустишь с красным,
Потому что он сам – нахальный:
Всех теснит – петухов рисует.
А ещё там в коробке чёрный.
А зачем там чёрный – не знаю.
 

1980 Киев