Текст книги "Давид Гольдер"

Автор книги: Ирен Немировски

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Потом он наконец очнулся.

Острая боль отступила. Но он чувствовал такую разбитость во всем теле, как будто тяжелые колеса размололи все его старые кости. Он боялся шевельнуться, поднять палец, даже позвать на помощь. Если он закричит или повернется, все начнется сызнова, он это чувствовал… и тогда смерть его заберет. Смерть.

В купе было так тихо, что Гольдер слышал, как глухо бьется в груди его старое сердце.

«Мне страшно, – с отчаянием думал он, – мне так страшно…»

Смерть. Нет, невозможно!.. Неужели никто не почувствует, не догадается, что он лежит тут один, как собака, всеми покинутый, умирающий?.. «Если бы я мог позвонить или позвать… Нет, придется подождать… Ночь скоро закончится». Наверняка уже поздно, очень поздно… Он жадно вглядывался в окружавшую его густую глубокую темноту, ища тот неясный ореол света вокруг предметов, который всегда предвещает скорое наступление утра. Ничего. Который может быть час? Десять? Одиннадцать? Часы лежат на столике… Достаточно поднять руку и зажечь свет… или позвонить! Он заплатит, сколько попросят!.. Но… нет, нет! Он даже дышать боялся. Если его сердце даст новый сбой… если вернется эта жуткая боль… Боже, нет! Он не переживет. «Что со мной? Что? Сердце. Да». Но у него никогда в жизни не болело сердце… Он вообще ничем не болел… Разве что астмой, особенно в последнее время. Но в его возрасте все чем-нибудь да болеют. Недомогают. Ерунда. Нужно соблюдать режим, побольше отдыхать. Какая разница, сердце это или что-нибудь другое, если конец всегда один. Смерть, смерть, смерть. Кто это сказал: «Все мы там будем…»? Ах да, сегодня… На похоронах… Все. И он тоже. Какие кровожадные лица были у этих старых евреев, как они потирали руки, как злорадно хихикали… У него на похоронах они будут вести себя еще гаже! Канальи, мерзавцы, жалкие негодяи! И другие не лучше… Жена… Дочь… Да, и она тоже, он знает… Для них он всего лишь машина для делания денег, не более того… Плати, плати, а потом сдохни…

Боже, неужели этот проклятый поезд никогда не остановится? Сколько уже часов он все едет и едет без единой остановки!.. Когда люди входят на станциях, они иногда ошибаются, открывают двери чужих купе… Господь милосердный, пусть так случится на этот раз! Он с замиранием сердца воображал голоса в коридоре, стук в дверь, лица людей на пороге своего купе… Его перевезут… Не важно куда – в больницу или в гостиницу… Лишь бы там оказалась неподвижно стоящая на полу кровать, люди, свет, открытое окно…

Но Бог не пожелал внять его мольбе. Поезд набирал скорость. Длинные пронзительные свистки разрывали тишину и растворялись в воздухе… Услышав стук железа о железо, Гольдер понял, что они въехали на мост, и на мгновение поверил, что поезд сейчас остановится… Он слушал, задыхаясь от волнения. Состав сбавляет ход, останавливается… Резкий свисток – и замерший на мгновение поезд трогается с места.

Гольдер стонал. Он утратил всякую надежду. Он ни о чем не думал. Он даже не страдал. В голове билась единственная мысль: «Мне страшно. Мне страшно. Мне страшно», а сердце бешено колотилось в груди. Внезапно ему почудилось, что он различает в густой темноте какой-то слабый свет. Прямо перед собой. Он вгляделся. Проблеск – то ли серый, то ли молочно-белый… Нечто материальное… Он ждал. Пятно света увеличилось, побелело, расплылось, как лужа воды. Зеркало, Боже, это зеркало. День наконец наступил. Тьма рассеивалась, отодвигалась, растворялась. Гольдеру показалось, что с его груди сняли огромный груз. Он снова мог дышать. Утренний воздух наполнял легкие. Он сделал робкую попытку пошевелить головой, чтобы остудить влажный от пота лоб. Он уже различал формы и очертания предметов. Упавшая на пол шляпа… Бутылка… А вдруг он сумеет дотянуться до стакана и выпить немного воды? Он протянул руку. Все в порядке, боли нет. Замирая от страха, Гольдер поднял запястье. Ничего. Ладонь нащупала край столика, пальцы ухватили стакан. На счастье, тот был налит до краев, бутылку он бы не удержал. Гольдер поднял голову, приник губами к краю стакана и сделал глоток. Какое наслаждение… Прохладная вода смачивала губы, увлажняла сухой распухший язык и проливалась в горло. Гольдер медленно поставил стакан на место, слегка приподнялся в подушках и замер. Боль в груди никуда не ушла, но она стала слабее, намного слабее. С каждой секундой боль отступала на маленький шажок, теперь он ощущал ее как ломоту во всех костях. Возможно, все не так уж и страшно?.. Интересно, сумеет он поднять штору?.. Нужно только дотянуться до кнопки. Гольдер протянул дрожащую руку, и штора взлетела вверх. День сменил ночь. Воздух был тускло-белым и густым, как молоко. Медленно, экономя силы, Гольдер отер платком щеки и губы. Прислонился лбом к стеклу, наслаждаясь его прохладой. Трава на насыпи и листва деревьев на глазах обретала первозданный зеленый цвет… Вдалеке, в предрассветном тумане, слабо мерцали огоньки. Станция. Как поступить? Позвать на помощь? Странно, что все вот так прошло. Значит, все не так страшно, как ему показалось. Обычное нервное колотье? С врачом придется проконсультироваться, но это не сердце… Неужели астма?.. Нет, он не станет никого звать. Гольдер взглянул на часы. Уже пять. Нужно запастись терпением. Не стоило так пугаться. Это все нервы. Жалкий подлец крошка Браун был прав… Гольдер тихонько положил руку на грудь, как будто прикоснулся к открытой ране. Ничего. Сердце билось как-то неритмично. Ладно, это пройдет. Гольдера клонило в сон. Если он сумеет немного поспать, это его излечит. Отключить сознание. Не думать. Не вспоминать. Усталость давила на мозг. Гольдер закрыл глаза.

Он был на пороге сна, но внезапно привстал и громким голосом произнес:

– Вот оно что… Теперь я понимаю… Маркус. Почему?

Гольдеру казалось, что он сейчас читает в своей душе, как в открытой книге. Неужели это… угрызения совести? «Нет, я не виноват». Помолчав, он повторил с тихой яростью в голосе:

– Я ни о чем не жалею.

Спасительный сон накрыл его с головой.

Гольдер заметил шофера – тот стоял перед новенькой машиной – и только тогда вспомнил, что его жена продала «испано-суизу».

– Ну конечно, теперь она завела «роллс-ройс», – проворчал он, с раздражением глядя на ослепительно-белое авто. – Хотел бы я знать, на что она замахнется в следующий раз…

Шофер подошел, чтобы взять у него пальто, но Гольдер стоял неподвижно, напряженно вглядываясь через опущенное стекло в тень внутри кабины. Неужели Джойс не приехала его встретить? Он нехотя шагнул вперед, бросив последний униженно-ищущий взгляд в тот темный угол, где воображение нарисовало ему образ золотоволосой, одетой в светлое платье дочери. Он медленно сел в машину, крикнул:

– Езжайте же наконец… Чего вы ждете?

Машина тронулась с места. Старый Гольдер вздохнул.

Ах эта малышка… Всякий раз, возвращаясь в Биарриц, он искал ее газами в толпе. Она не пришла ни разу… Но он продолжал ждать, питая униженную, стойкую и тщетную надежду.

«Мы не виделись четыре месяца», – подумал он, в очередной раз ощутив себя незаслуженно оскорбленным по вине дочери. Он чувствовал обиду сердцем, как физическую боль. «Дети… все они одинаковы… для них мы живем, для них работаем. Мне следовало взять пример с отца… Как он тогда сказал: убирайся, живи своим умом… Мне исполнилось тринадцать, но он был прав…»

Гольдер снял шляпу, провел рукой по лбу, отирая пот и пыль, потом рассеянно взглянул в окно. Короткая улица Мазагран была запружена народом, и машина практически не двигалась с места. Какой-то мальчишка на мгновение приклеился к стеклу, Гольдер отодвинулся в угол и поднял воротник пальто. Джойс… Где она? С кем проводит время?

«Я все ей выскажу, – с горечью подумал он, – на сей раз непременно выскажу… Когда ты хочешь денег, я становлюсь дорогим папочкой, милым папулей, но в тебе нет ни капли истинной любви, привязанности и…» Гольдер устало махнул рукой. Он знал, что ничего не скажет… Зачем? В ее возрасте не стыдно оставаться глупой и взбалмошной. Легкая улыбка коснулась его губ. В конце концов, Джойс всего восемнадцать.

Они пересекли Биарриц, миновали здание Дворца правосудия. Гольдер равнодушно смотрел в окно. День был ясный, но по морю бежали огромные бело-зеленые волны. Гольдер прикрыл глаза ладонью и отвернулся – от солнца и яркого света у него устали глаза. Четверть часа спустя, когда автомобиль въехал на лужайку, он наклонился вперед, чтобы взглянуть на свой дом. Он проводил здесь неделю между двумя деловыми поездками – как чужак, как гость, но все сильнее любил этот дом. «Я старею… Прежде… Господи, прежде мне было все равно, где спать… Какая разница… Гостиница, вагон… Но теперь я стал уставать… Красивый дом».

Гольдер купил этот участок в 1916 году за полтора миллиона, теперь он стоил пятнадцать. Дом был построен из грубого белого камня, фактурой напоминающего мрамор. Красивый большой дом… Когда он появился на фоне неба с террасами и едва начинавшими зеленеть садами – ветер с моря не позволял молодым деревцам расти достаточно быстро, – но такой величественный и великолепный, на лице Гольдера отразились гордость и нежность.

– Удачное вложение денег… – буркнул он себе под нос и крикнул с нетерпением в голосе: – Езжайте быстрее, Альфред, езжайте быстрее.

Снизу ясно просматривались оплетенные розами арки, кусты тамариска и ведущие к морю туевые аллеи.

«Как подросли пальмы…» – подумал Гольдер.

Машина остановилась перед крыльцом, но встречать Гольдера вышли только слуги. Маленькая горничная Джойс улыбалась ему.

– В доме никого, – констатировал он.

– Нет, мсье, но мадемуазель вернется к обеду.

Гольдер не поинтересовался, где его дочь – к чему задавать вопросы? – и коротко приказал:

– Подайте почту…

Он взял пачку писем и телеграмм и начал читать, поднимаясь по лестнице. Выйдя на галерею, он на мгновение остановился, не зная, которую из двух дверей выбрать. Шедший следом слуга с чемоданом указал ему комнату.

– Мадам приготовила для мсье эту спальню. Его комната занята.

– Хорошо. – В голосе Гольдера не было ничего, кроме безразличия.

Войдя, он опустился на стул с устало-отсутствующим выражением лица человека, поселившегося в гостинице в незнакомом городе.

– Мсье будет отдыхать?

Гольдер вздрогнул и тяжело поднялся:

– Не сейчас.

«Если лягу, могу больше не встать…» – подумал он.

Он принял ванну, побрился и почувствовал себя лучше, только кончики пальцев все еще слегка дрожали. Гольдер взглянул на свои отечные бледные, как у мертвеца, руки.

– В доме много посторонних? – спросил он напряженным голосом.

– Господин Фишль, его светлость и граф Ойос…

«Что еще за Светлость они раскопали? – раздраженно думал Гольдер, молча кусая губы. – Черт бы побрал всех этих женщин… Фишль… Зачем им Фишль… Ойос…»

Увы, Ойос вездесущ.

Гольдер медленно спустился по лестнице и вышел на террасу. В жаркие часы здесь натягивали полотняные пурпурные тенты. Гольдер лег в шезлонг и закрыл глаза. Солнечные лучи проникали сквозь ткань, заполняя террасу таинственно мерцающим алым светом. Гольдер беспокойно зашевелился.

– Этот красный цвет… очередная идиотская идея Глории… что мне это напоминает? – прошептал он себе под нос. – Нечто очень страшное… Ах да… Как говорила та старая ведьма? Его рот наполнился пеной и кровью…

Он содрогнулся, вздохнул, попытался поудобнее устроить голову на промокших от пота кружевных подушках и внезапно провалился в сон.

Гольдер проснулся после десяти, ему показалось, что дом пуст.

«Ничего не изменилось», – подумал он и с мрачноватой иронией представил себе не единожды виденную сцену: Глория торопится к нему по аллее, пошатываясь на слишком высоких каблуках. Она загораживается ладонью от солнца, ее старое лицо слишком сильно накрашено… «Привет, Давид, как идут дела? – спросит она, а потом добавит: – Как ты себя чувствуешь?» – ожидая ответа лишь на первый вопрос… К вечеру его дом оккупирует шумный бомонд. Гольдер представил себе их лица, и его замутило от отвращения… Мошенники, сутенеры, старые шлюхи, съехавшиеся в Биарриц со всех концов света… Они будут всю ночь напролет обжираться и напиваться за его счет… Свора жадных псов… Он бессильно пожал плечами. Было время, когда ему это льстило и забавляло… «Герцог де… Граф… Вчера я принимал у себя махараджу…» Суета. Но теперь он стар и болен, людская толчея, семья, сама жизнь быстро утомляют его.

Гольдер вздохнул, постучал по стеклу, зовя накрывавшего на стол метрдотеля, чтобы тот поднял шторы.

Солнечный свет заливал сад и гладь моря. Кто-то крикнул: «Здравствуйте, Гольдер!»

Он узнал голос Фишля и медленно отвернулся, не отвечая на приветствие. Зачем Глория пригласила этого типа? Гольдер с ненавистью оглядел стоявшего на пороге Фишля – тот всегда казался ему жестокой карикатурой на человеческое существо. Этот маленький рыжий розовощекий еврей вид имел комичный, отталкивающий и несчастный одновременно. Глаза за стеклами очков в тонкой золотой оправе блестели, у него был круглый животик, короткие худосочные кривые ноги и руки убийцы, которыми он нежно прижимал к груди фарфоровую банку со свежей икрой.

– Гольдер, старина, ты надолго?

Фишль вошел в комнату, взял стул, поставил на пол ополовиненную икорницу.

– Ты спишь, Гольдер?

– Нет, – проворчал Давид.

– Как идут дела?

– Плохо.

– А вот у меня все отлично, – сообщил Фишль, пытаясь скрестить руки на животе, – чем я весьма доволен.

– Ах да, слышал: ловля жемчуга в прибрежной зоне Монако! – хмыкнул Гольдер. – Я думал, тебя насадили в тюрьму…

Фишль долго и со вкусом смеялся.

– Ты не ошибся: я предстал перед судом присяжных… Но все закончилось благополучно… как обычно. – Он начал считать, загибая пальцы: – Австрия, Россия, Франция. Я сидел в тюрьмах трех стран и надеюсь, что теперь с этим покончено, меня оставят в покое… Пусть отправляются ко всем чертям… Я стар и больше не хочу выигрывать… – Он закурил и задал следующий вопрос: – Как вчера обстояли дела на бирже?

– Плохо.

– Не знаешь, как шли «Гуанчака»?

– По тысяче триста шестьдесят пять, – мгновенно ответил Гольдер, потирая руки. – Ты по уши завяз, я прав?

Внезапно он спросил себя, почему его так радует финансовая неудача Фишля. Тот никогда не делал ему ничего плохого. «Вот ведь странность – меня один только его вид раздражает до невозможности», – подумал он.

– Еврейское счастье… – Фишль пожал плечами.

«Должно быть, негодяй снова богат, как Крез», – подумал Гольдер. Когда задетый за живое человек маскирует свои чувства внешней бравадой, особое волнение и глухая усталость в голосе выдают его истинные чувства не хуже тяжелых вздохов или воплей отчаяния. «Ему и впрямь плевать…»

Гольдер буркнул:

– Что ты здесь делаешь?

– Меня пригласила твоя жена… Послушай… – Он подошел к Гольдеру и сказал, по привычке понизив голос: – У меня есть предложение, которое тебя заинтересует, старина… Слышал когда-нибудь о серебряных рудниках в Эль-Пасо?

– Бог миловал! – Гольдер решил сразу прервать ненужный разговор.

– На них можно заработать миллиарды.

– Миллиарды много где можно заработать, только нужно уметь их взять.

– Напрасно ты отказываешься сотрудничать со мной. Мы созданы для совместных дел. Ты умен, но тебе недостает дерзости и вкуса к рискованным предприятиям, ты слишком законопослушен. Разве я не прав? – Фишль довольно рассмеялся. – Я не люблю банальные дела – продавать, покупать… Но вот создавать что-то заново… Взять, к примеру, шахту в Перу… никто даже не знает, где это… Я запустил нечто подобное два года назад… Подписной заем, естественно, там и лопату в землю никто ни разу не воткнул… Но американские спекулянты клюнули. Можешь мне не верить, но за две недели цена на участки выросла вдвое… Я продал с огромной выгодой… В подобных делах есть размах и поэзия…

Гольдер пожал плечами:

– Нет.

– Как хочешь… Но ты пожалеешь… На сей раз я предлагал честное дело… – Несколько минут он молча курил, а потом проговорил: – Скажи…

– Что?

Фишль прищурился.

– Маркус…

Лицо старика осталось неподвижным, только уголок рта судорожно дернулся.

– Маркус? Он умер.

– Я знаю, – мягко произнес Фишль. – Но почему?.. – Он перешел на шепот: – Что ты с ним сделал, старый Каин?

– Что я с ним сделал? – переспросил Гольдер и отвернулся. – Он хотел меня облапошить, – жестко отрезал он, и его впалые серые щеки побагровели. – А это опасно.

Фишль рассмеялся.

– Ты – старый Каин, – с удовольствием повторил он, – но ты прав. Я слишком добр, это моя слабость. – Он замолчал и прислушался. – Вот и твоя дочь, Гольдер.

– Папа здесь? – закричала Джойс. Гольдер услышал смех дочери и машинально прикрыл глаза, как будто хотел продлить удовольствие. Эта малышка… Что за дивный голос, как звонко она смеется…

«Словно колокольчик прозвонил», – с невыразимым удовольствием подумал Гольдер, но не пошевелился, не встал, не пошел ей навстречу, а когда Джойс влетела на террасу, сверкая голыми коленками из-под коротенького платьица, насмешливо произнес:

– Неужели это ты? Не ждал тебя так рано, доченька… Ты совсем взрослая, – задумчиво проговорил он.

– И, надеюсь, красивая, – воскликнула она, резко выпрямилась и села по-турецки, обняв себя за колени. Большие черные глаза Джойс сверкали, она смотрела на отца повелительным дерзким взглядом женщины, с детства привыкшей быть любимой и желанной. Гольдер ненавидел этот взгляд, ему не нравилось, что она слишком сильно красится и носит так много драгоценностей, но он поражался, что она все еще умеет по-детски неудержимо смеяться и двигается, как резвый угловатый олененок, сохраняя воздушную пылкую грацию веселой юной девчонки. «Это скоро пройдет», – подумал он.

Она налетела на отца, обняла его и улеглась рядом на шезлонг, подложив руки под голову, весело глядя из-под опущенных длинных ресниц.

Гольдер осторожно протянул руку и прикоснулся к влажным, растрепавшимся от морской воды золотым волосам Джойс. Он едва смотрел на дочь, но его зоркий взгляд подмечал малейшие изменения в ее лице. Как она повзрослела… За те четыре месяца, что они не виделись, она стала еще красивее, еще женственней… Вот только красится слишком сильно. Господь свидетель – ей это совсем не нужно. Джойс восемнадцать, у нее изумительная кожа и нежные, как цветок, губы. Жаль только, что ей нравится кроваво-красная помада. «Дурочка», – со вздохом пробурчал себе под нос Гольдер.

– Слезай, Джойс, мне тяжело, – тихо попросил он.

Она легонько погладила его по руке:

– Как же я рада тебя видеть, папочка…

– Тебе нужны деньги?

Она заметила, что отец улыбается, и энергично закивала.

– Конечно… Как всегда… Сама не знаю, куда они вечно деваются… Утекают, как вода между пальцами. – Она засмеялась, показав ему ладошки. – Как вода… Я не виновата…

Из сада поднимались двое мужчин. Ойос и незнакомый Гольдеру молодой человек лет двадцати – очень красивый, с бледным худым лицом.

– Это князь Алексис де… – незаметно шепнула отцу на ухо Джойс. – Его следует называть ваше императорское высочество. – Она соскочила на пол, легким прыжком оседлала перила и позвала: – Сюда, Алек… где ты был? Я прождала все утро, была в ярости… Познакомься с папой, Алек…

Молодой человек подошел к Гольдеру, поклонился – вид у него был застенчивый и одновременно надменный – и вернулся к Джойс.

Гольдер спросил, понизив голос:

– Откуда взялся этот маленький жиголо?

– Хорош, не правда ли? – беспечно прошептал Ойос, отвечая вопросом на вопрос.

– Недурен, – сквозь зубы процедил Гольдер и нетерпеливо переспросил: – Так что он за человек?

– Алек из хорошей семьи, – ответил Ойос, с улыбкой глядя на Гольдера. – Он сын несчастного Пьера де Карелу, убитого в восемнадцатом году. Его мать – родная сестра короля Александра, так что тот приходится ему дядей.

– Похож на сводника, – вмешался в разговор Фишль.

– Возможно, так оно и есть. Сейчас он состоит при леди Ровенне, это известно доподлинно.

– И только? Такой милый мальчик… Меня это удивляет…

Ойос сел, вытянул ноги, аккуратно разложил на плетеном столике пенсне, тонкий носовой платок, газету и книги. Гольдер всегда чувствовал глухое раздражение, глядя, как этот человек осторожно, даже нежно, прикасается к вещам… Ойос неторопливо достал из портсигара сигарету, прикурил, щелкнув золотой зажигалкой, и Гольдер вдруг заметил, что кожа у него на руках истончилась и сморщилась, как увядший лепесток… Странно было осознавать, что этот великолепный красавец авантюрист тоже постарел… Ойос приближался к шестидесяти, но привлекательности не утратил: поджарый и изящный, с маленькой, гордо сидящей на плечах серебристо-седой головой. Крупный чувственный нос с горбинкой и тонко вырезанными ноздрями украшал гладкое, чистое лицо.

Фишль кивнул на Алека, раздраженно передернув плечами.

– Говорят, он предпочитает мужчин?

– Во всяком случае, не в данный момент, – пробормотал Ойос. Он со снисходительной иронией смотрел на Джойс и Алека. – Мальчик очень молод, его вкусы еще до конца не сформировались… А знаете, Гольдер, ваша Джойс твердо решила выйти за него замуж…

Старик не стал отвечать. Ойос издал короткий смешок.

– В чем дело? – Гольдер внезапно разозлился.

– Ни в чем. Я спрашивал себя… Вы позволите дочери взять в мужья этого юношу? Имейте в виду – он беден, как церковная крыса.

Гольдер пошевелил губами.

– Почему нет? – наконец произнес он.

Ойос повторил, пожав плечами:

– Почему нет…

– Девочка будет богата… – задумчиво продолжил Гольдер. – К тому же она умеет обращаться с мужчинами. Взгляните…

Они помолчали. Джойс сидела на перилах и что-то тихо и быстро говорила Алеку. Она явно была в дурном расположении духа и то и дело нервно прикасалась к своим коротким волосам, оттягивая их назад.

Ойос встал и бесшумно приблизился к молодым людям. Его прекрасные черные глаза под густыми, цвета темного серебра, бровями насмешливо сверкали. Джойс шептала:

– Если хочешь, поедем на машине в Испанию, я умираю от желания заняться там любовью… – Она рассмеялась и подставила Алеку губы для поцелуя. – Хочешь? Ну скажи, хочешь?

Алек усмехнулся:

– А как же леди Ровенна?

Джойс сжала кулачки.

– Ненавижу твою старуху!.. Ненавижу, слышишь? И мы уедем, вдвоем! Тебе должно быть стыдно, вот, взгляни… – Джойс наклонилась и с видом заговорщицы указала Алеку на синюю точечку на веке. – Знаешь, что это? Ты, Алек.

Она замолчала, заметив у себя за спиной Ойоса.

– Послушай-ка, девочка… – прошептал он и нежно коснулся ее волос. – О, мама, как хотела бы я умереть от любви

Прокричала она, задыхаясь.

Первый раз – он всегда самый лучший, Мадам…

Джойс со смехом сжала руки.

– Любить – это так прекрасно, правда? – мечтательно произнесла она.

Глория вернулась около трех. На обед были приглашены леди Ровенна, подруга Джойс Дафна Мэннеринг с матерью и немцем, который их содержал, махараджа с женой, любовницей и двумя маленькими дочками, сын леди Ровенны и аргентинская танцовщица Мария-Пиа – высокая, темноволосая, со смуглой, бугристой, пахнущей апельсинами кожей.

Слуги начали подавать. Одна перемена блюд следовала за другой, застолье было долгим и роскошным. В пять обед закончился. Появились новые гости. Гольдер, Ойос, Фишль и японский генерал сели за бридж.

Игра шла до вечера. Около восьми горничная Глории сообщила Гольдеру, что они приглашены на ужин в Мирамар.

Гольдер колебался, но он чувствовал себя лучше и решил не отказываться. Он поднялся к себе, переоделся и отправился в комнату жены. Она стояла перед огромным трюмо и заканчивала одеваться. Служанка опустилась перед хозяйкой на колени, чтобы помочь ей обуться. Глория медленно повернула к нему свое старое, размалеванное, как фарфоровая тарелка, лицо.

– Давид, мы сегодня и пяти минут не побыли вдвоем, – с упреком в голосе прошептала она. – Все карты да карты… Как ты меня находишь? Я уже накрасилась, так что целоваться не будем… – Она протянула ему свою маленькую красивую руку, украшенную огромными бриллиантами, осторожно поправила короткие рыжие волосы.

Щеки Глории отяжелели и покрылись красными прожилками, но взгляд великолепных голубых глаз оставался ясным и цепким.

– Я похудела, правда? – спросила она и улыбнулась, блеснув золотыми коронками. – Ты меня слушаешь, Давид?

Она медленно повернулась, с гордостью демонстрируя ему все еще красивое тело. Плечи, руки, высокая упругая грудь сохранили ослепительную белизну каррарского мрамора, но годы не пощадили шею и лицо. Темно-розовые румяна на дряблой морщинистой плоти принимали лиловый оттенок, делая ее похожей на забавную старую ведьму.

– Ты заметил, как я похудела, Давид? За месяц сбросила не меньше пяти килограммов, так, Дженни? У меня новый массажист – негр, они самые лучшие. Все местные дамы без ума от него. Он растопил жиры старой бочки Альфан, помнишь ее? Она стала стройной, как юная девушка. Жаль только, что его услуги чертовски дороги…

Глория замолчала, заметив, что помада в уголке рта слегка расплылась, схватила карандаш и медленно и терпеливо обвела губы, вернув дряблой плоти чистый смелый контур, выпуклый, как лук Амура…

– Признай, я пока не выгляжу старухой, – с довольным смешком произнесла она. Но Гольдер смотрел на жену и не видел ее. Горничная принесла шкатулку. Глория открыла ее и достала лежавшие кучкой браслеты – они напоминали перепутавшиеся катушки ниток на дне рабочей корзинки. – Перестань, Давид… Оставь это, – продолжила она раздраженным тоном, глядя, как он щиплет лежащую на диване роскошную шаль, огромный шелковый квадрат пурпурно-золотого цвета, вышитый алыми птицами и огромными цветами. – Давид…

– Чего тебе? – раздраженно откликнулся он.

– Как идут дела?

Из-под длинных, тяжелых от туши ресниц молнией блеснул нарочито-безразличный, а на самом деле цепкий и весьма проницательный взгляд.

Гольдер пожал плечами.

– Идут… – выдержав паузу, ответил он.

– Что значит – идут? Все плохо, да? Давид, я к тебе обращаюсь, – нетерпеливо повторила она.

– Не слишком плохо, – вяло произнес он.

– Мне нужны деньги, дорогой.

– Снова?

Взбешенная Глория сорвала с руки браслет, который никак не могла застегнуть, швырнула его на стол, промахнулась, и украшение упало на пол. Она крикнула, оттолкнув его ногой:

– Что значит «снова»? Ты и вообразить не можешь, до чего раздражаешь меня такими фразочками! Как это – «снова», в каком смысле – «снова»? Объяснись. Думаешь, жизнь ничего не стоит? А как быть с твоей любимой Джойс? Деньги просто жгут ей пальцы… А знаешь, что она отвечает, если я решаюсь сделать ей замечание? «Папа заплатит». И ведь она права, эта маленькая мерзавка: для нее у тебя всегда находятся средства! Мне что, питаться воздухом? Что на сей раз не так с «Гольмар»?

– О, «Гольмар» давно… Если мы бы рассчитывали только на «Гольмар»…

– Но у тебя есть что-нибудь интересное на примете?

– Да.

– И что же?

– Боже, как ты мне надоела! – взорвался Гольдер. – Что за мания – без конца расспрашивать меня о делах! Сама ведь знаешь, что ни черта в этом не смыслишь! Черт бы побрал всех женщин на свете! О чем тебе волноваться? Если ты заметила, я все еще жив. – Он сделал над собой усилие и спросил почти спокойным тоном: – У тебя новое ожерелье? Покажи-ка…

Она сняла жемчуг и несколько мгновений согревала его в ладонях, как бокал с дорогим коньяком.

– Чудесная нитка, правда? Вот видишь, а ты попрекаешь меня, что я слишком много трачу… В наши смутные времена драгоценности – лучшее вложение, так что я тоже умею делать дело. Угадай, сколько я заплатила? Восемьсот, дорогой мой. Получила почти даром. Один только изумруд на фермуаре чего стоит! Взгляни, какой глубокий цвет, какой размер! А жемчужины?.. Эти вот неправильной формы, зато три центральные… Здесь потрясающие возможности! За наличные все эти шлюхи снимут с себя последнюю цацку… Если бы ты давал мне побольше денег…

Гольдер поджал губы, но Глория продолжила, сделав вид, что ничего не заметила:

– Здесь есть одна девица… ее любовник, совсем еще мальчишка, вконец проигрался, она обезумела, хотела продать мне свое манто – редкой красоты шиншилла, я решила поторговаться, она явилась в дом, рыдала, я не уступала – думала, сбросит цену. Теперь жалею… Любовник покончил с собой. Естественно, теперь она оставит мех себе… Боже, Давид, знал бы ты, какое колье купила эта старая психопатка леди Ровенна!.. Чудо ювелирного искусства… Бриллиантовая змейка… В этом году жемчуг совсем не носят… Говорят, камни обошлись ей в пять миллионов… Я переделала старое ожерелье… Но его нужно удлинить, придется купить штук пять-шесть крупных камней… Приходится выпутываться, когда не хватает средств… Видел бы ты драгоценности этой старой уродины! А ведь ей никак не меньше шестидесяти пяти!..

– Думаю, ты теперь гораздо богаче меня, Глория? – спросил Гольдер.

Она стиснула челюсти, сухо щелкнув зубами. Так клацает пастью ухвативший добычу крокодил.

– Ненавижу твои шуточки!

– Глория… – Гольдер на мгновение запнулся, но все-таки продолжил: – Ты ведь знаешь? Маркус…

– Нет, – рассеянно ответила Глория, прикасаясь надушенным пальцем к мочкам украшенных жемчужными серьгами ушей. – И что же случилось с Маркусом?

– Так ты не знаешь… – Гольдер вздохнул. – Он умер и уже похоронен.

Глория застыла, держа перед лицом пульверизатор.

– Боже мой… – На смягчившемся лице отразились печаль и страх. – Невероятно! Как это случилось? Он был вовсе не стар. От чего он умер?

– Застрелился. Разорился и свел счеты с жизнью.

– Презренный трус! – бурно отреагировала Глория. – А как же его бедная жена?.. Для нее все это просто ужасно! Ты нанес ей визит?

– О да! – хмыкнул Гольдер. – Видела бы ты ее ожерелье! Жемчужины размером с орех.

– А чего ты хотел? – вскинулась Глория. – Чтобы она, как идиотка, отдала ему последнее, а он бы снова потерял все на бирже и убил себя двумя годами позже, оставив ее без гроша? Мужчины такие эгоисты!.. Ты бы этого хотел, да?

– Ничего я не хочу, мне все равно, – отмахнулся Гольдер. – Но как подумаю, что мы ради вас гробим себя работой… – Он замолчал, наградив жену полным ненависти взглядом.

Глория пожала плечами.

– Нет, мой дорогой. Люди, подобные вам с Маркусом, работают не на благо своих жен, а ради самих себя… И не вздумай спорить! – Она повысила голос. – Работа – такой же тайный порок, как морфин. Без работы ты был бы несчастнейшим из людей, мой милый…

– Ловко у тебя выходит, дорогая женушка, – с нервной усмешкой произнес Гольдер.

Горничная Джойс тихонько приоткрыла дверь.

– Меня прислала мадемуазель, – объяснила она Глории в ответ на холодно-недовольный взгляд. – Она готова и хочет, чтобы мсье пришел взглянуть на ее платье.

Гольдер вскочил.

– До чего навязчива эта девчонка, – прошептала Глория, почти не разжимая губ. Тон у нее был раздраженный, даже враждебный. – А ты балуешь ее, как престарелый любовник. Ты просто смешон.