Текст книги "Тайны японского двора. Том 2"

Автор книги: Ипполит Рапгоф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

LXV. Гейша и барон

Несмотря на отдаленность гостиницы «Бель-Вю» от Оссувского храма, барон решился пойти пешком. Предосторожности ради он захватил с собой револьвер.

Бодрой, решительной походкой прошел он Токийский проспект, затем повернул налево и через двадцать минут очутился у красивого каменного мостика с причудливыми барельефами из литой бронзы.

То был пешеходный мостик в Оссувский парк. Против спуска, у которого толпились нищие, находилась маленькая часовня-клетка с белой священной лисицей внутри.

Маленький служка стоял рядом со слепым старцем, сидевшим на траве и игравшем на самизене. Он пел заунывные священные песни, прославлявшие предков.

Служка, держа в руках тарелку, просил милостыню. На тарелке было много сенов, но виднелись и серебряные монеты в десять и двадцать сен.

Несколько поодаль от часовни находился курятник. Эти куры были тоже священны и их кормили, в знак благочестия, рисом, пшеном и кукурузой.

Миновав толпу назойливых попрошаек, барон очутился на большой площади.

Он остановился в недоумении перед красивым фонтаном, не зная, куда пойти.

Боясь заблудиться, он подождал, не пройдет ли кто-нибудь из иностранцев.

Закурив сигару, барон задумался.

В мраморном бассейне, точно в аквариуме, плавали причудливые японские рыбки. Барон залюбовался прелестными экземплярами морских львов-лилипутов, как вдруг почувствовал, что кто-то коснулся его плеча.

Он оглянулся. Перед ним стояла Фиалка…

Она смеялась радостным серебристым смехом.

– А я не одна, я привела с собою мою подругу Азалию, у которой такие же голубые глаза, как у тебя, мой друг, – промолвила она, бросаясь к нему с беззаботным, счастливым смехом.

Барон оглянулся.

– Она ждет около китайского павильона. Ее тут нет, – сказала Фиалка на ломаном английском языке.

Барон и Фиалка направились по указанному последней пути. Вдали виднелся причудливый пестрый зонтик, окаймлявший, точно сиянием, овальное лицо красивой малайки.

LXVI. Азалия

– Вот мой барон, – промолвила гейша, обращаясь к подруге.

Барон бросил взгляд на Азалию.

Это была шатенка с голубыми глазами, опушенными длинными темными ресницами.

Это счастливое сочетание на барона произвело чарующее действие. Она напомнила ему красавицу-венгерку, которой когда-то увлекался барон.

Тем не менее, он почему-то нахмурил свои брови.

Фиалка, наблюдавшая за бароном, это тотчас заметила.

– Погуляем вместе, – предложила она, – а потом Азалия уйдет. Она торопится в город.

Китайская беседка, сплошь заросшая вьющимися растениями, не имела никаких приспособлений для сиденья.

В углу валялись пустые бутылки из-под рисового вина – саке. Тут же можно было заметить объедки хлеба и несколько вишен.

– Как тут неуютно, – промолвил барон. – Уйдем.

Но Фиалка села на корточки и пригласила барона и Азалию последовать ее примеру.

– Не лучше ли зайти в какой-нибудь ресторан? – спросил барон.

Фиалка поднялась.

И предложение было принято.

– Мы вас сведем в настоящий японский ресторан.

– Ах, нет, нет, – возразил барон, – я проголодался и наверно не буду в состоянии сразу усвоить вашу японскую кухню.

– Ну, так пройдемте во французский кафе-ресторан, только там очень скучно и дорого, – добавила Азалия.

– С нами не будет скучно, – поправила свою подругу Фиалка.

Барон улыбнулся.

Задор Фиалки ему нравился.

Во французском ресторане они провели время, позавтракав среди шуток, песен и смеха.

Около пяти часов Азалия поспешно удалилась.

– Я засиделась, а мне уж давно пора! – воскликнула она, поспешно прощаясь.

Оставшись вдвоем с Фиалкой, барон заметил, что она загрустила.

– Что с вами? – удивился он.

– Ничего. На меня иногда находит, – ответила она, улыбаясь.

Однако в ее улыбке было что-то деланное.

Барон заинтересовался причиной грусти.

– Знаете, барон, – начала гейша, видя, что он не удовлетворился ее ответом, – мы все странные люди. Мы, гейши, или чересчур веселы, или грустны. Женщины, как птицы, то щебечут без умолку, то без причины молчат и, затаив дыхание, чего-то ждут, чего-то боятся. Я не знала, барон, что вы такой хороший, а то бы я, быть может, не сидела бы тут с вами… и, наверное, не познакомила бы вас с подругой.

– Почему?

– У нее нет сердца, она очень умна, хитра, но… будь осторожен, говори по меньше о своих делах…

– Я никогда не говорю с женщинами о делах, – возразил барон. – Какие у меня могут быть дела с Азалией?

– Я тебя не ревную, нисколько. Разве мы смеем ревновать?

– А если бы ты смела? – шутя спросил барон.

– Тогда бы ревновала. Нет, ты меня послушай и не выдай. Не увлекайся Азалией. Она злая женщина.

LXVII. Загадка

Барона начала раздражать заботливость Фиалки.

– Все женщины на один лад, – подумал он. – Они ревнуют даже тогда, когда к этому нет ни малейшего повода.

Ревность их стихийная, беспричинная, и в порыве этого чувства женщина не знает пределов лжи и клеветы. Барон это испытал неоднократно и предупреждение Фиалки началось с того момента, когда он поцеловал Азалию. Он видел, как ее передернуло, и ее уверения, что она не ревнует, показались ему одной из тех женских фраз, которыми женщины маскируют свое душевное состояние.

Фиалка запела по-японски.

– Ты сегодня не в духе, – сказал барон. – Я и сам засиделся.

– Да, лучше разойдемся сегодня, – обиделась гейша. – Нам, гейшам, не следует быть откровенными, в особенности тогда, когда это вовсе не в наших расчетах. Но ты запомни то, что я тебе сказала. Пойми, что и гейша может любить – и даже сильнее ваших европейских дам… Ты мне сразу понравился, так как вовсе не напоминаешь французов, которые на нас смотрят, как на забавных зверей.

Барон взглянул на поднявшуюся с места Фиалку. На ее длинных ресницах блестели слезы.

– Ничего не понимаю, – сказал барон с видимым раздражением, – у вас нервы расстроены.

Фиалка, не проронив ни слова, молча вышла из кабинета.

– Что бы это могло значить? – подумал барон. – Она меня предупреждает, она меня любит… не ожидала, что я такой… При чем тут Азалия?.. Положительно, ничего не понимаю. Но оно и лучше. Что обо мне подумает фон-Лауниц, которого я заставил тщетно ожидать меня к завтраку?

Барон позвонил.

Вошел лакей.

– Счет, – приказал он сухо.

Рассчитавшись, барон вышел и позвал рикшу.

– Везите меня к германскому консулу.

Но рикша ничего не понял. Барона выручил швейцар, который перевел рикше желание седока.

У консула настроение барона оставалось мрачным.

Фон-Лауниц приписал это усталости, а Дюшар с насмешливой улыбкой пил за начало нового романа барона.

Барон отшучивался, но не совсем удачно.

После обеда он простился, сославшись на усталость.

По возвращении в гостиницу, настроение барона стало еще более мрачным.

Он долго припоминал слова, сказанные Фиалкой, и тщетно искал разгадку этого ребуса.

Ему невольно вспомнились слова старика фон-Лауница и он решил на следующий день обсудить слова гейши вместе с ним.

– Старики, – думал он, – более проницательны и скорее найдут разгадку. К тому же я не желал бы сделаться предметом насмешек.

– Вас спрашивают, – сказал вошедший в номер лакей.

– Кто? Как он выглядит?

– Какой-то пожилой господин высокого роста с длинной бородой. У него надеты синие очки….

– Вы его не знаете?

– Никак нет, в первый раз вижу.

– Просите.

Несколько минуть спустя незнакомец вошел в номер барона, притворив за собою дверь.

– Вы барон Эдмунд фон-Шаффгаузен? – спросил неизвестный.

– Да это я, но что вам нужно?

Незнакомец оглянулся в комнате и таинственно указательным пальцем нажал губы, указывая барону на необходимость молчать. Барон нетерпеливо и выжидательно смотрел на него.

Тем временем незнакомец достал из своего бумажника письмо, отдав его изумленному барону.

– Хризанта! – воскликнул барон, узнав ее почерк.

Незнакомец снова сделал знак молчания.

– И стены могут слышать, – проговорил он шепотом.

– Благодарю, благодарю Вас, – так же шепотом сказал барон, прочитав письмо.

– Я вам рекомендую держаться подальше от Оссувского парка. Ваша жизнь слишком дорога принцессе и ваши мимолетные свидания не стоят того риска, которому вы подвергаетесь. В Нагасаки имеются восемь шпионов, следящих за вами. Один рискованный шаг – и вы погибли.

– Кто вы? – спросил барон в недоумении.

– Вы не спрашивайте. Скажу вам только одно, что не пройдет недели и вы, при моем содействии, проедете мором в Иокогаму и в Токио. Там вы увидите принцессу, обладание которой может осчастливить любого принца крови.

Еще барон хотел что-то спросить, но неизвестный, круто повернувшись к двери, вышел из номера.

– Кто этот неизвестный? Могу ли я ему довериться? Мне показалась подозрительной его борода. К чему этот маскарад? Я его все равно не знаю.

Эти мысли забились в голове барона.

– А может быть, его тут знают в Нагасаки? Он стремится сохранить свое инкогнито? Возможно.

Барон закурил сигару, лег на диван. Таинственный визит сильно встревожил его. Он снова перечитал письмо Хризанты и несколько раз останавливался на словах: «Доверься ему».

– Ее слова для меня закон, – и успокоенный барон решил последовать совету неизвестного.

Антирусское движение в Японии началось около десяти лет тому назад, еще со времени Симоносекского договора.

«Помни о Ляодуне», говорили японские шовинисты и систематически возбуждали публику, доказывая, что война с Россией неизбежна.

Пропаганда велась посредством публичных речей, печати, школ. Однако, крестьянское население, мелкие коммерсанты, ремесленники и рабочие – вовсе не интересовались этой политической пропагандой.

Все-таки мало-помалу проповедь ненависти делала свое дело. У антирусской лиги появились большие денежные средства, более рьяные члены этой лиги награждались орденами, она обзавелась влиятельными газетами.

Набегали сумерки.

За два дня перед отъездом в Нагасаки, во дворце Дзук-Чея собралось многочисленное общество. Все трехэтажное здание было переполнено народом.

В большом круглом зале, выходившем окнами в дворцовый парк, слышались громкие голоса.

– Патриоты, – начал старик Ямагато, фельдмаршал японской армии, – мы не можем забыть того позора, того унижения, какое мы перенесли, уступая давлению России, Германии и Франции. Добытые нашей кровью победы остались почти бесплодными. Порт-Артур занят русскими. Он соединен с центром России Великим Сибирским путем и, если мы не постараемся с мечом в руках овладеть Кореей и занять Порт-Артур, Россия нас вытеснит из Китая, что равносильно нашему разорению. Патриоты, от вас зависит поддержать эту мысль, соединившись в одну сплошную антирусскую лигу. Вы, гродзуки, в лице вашего почтенного вождя Дзук-Чея, можете во многом содействовать благу отечества…

– Банзай Ниппон! – закричали все в один голос, и этот крик был подхвачен стоявшими в дверях многочисленными посетителями.

Встал генерал Ойяма.

– Дети мои, – заговорил он, – сейчас говорил наш почетный руководитель и я, со своей стороны, могу сказать, что вся армия жаждет случая помериться силами с северным врагом. И теперь мы должны бороться с внутренними врагами, должны в крайнем случае устранять с горизонта политической деятельности тех близоруких миролюбцев, которые свой мир, свое спокойствие ставят выше благополучия потомства. Смерть врагам нашим, смерть тем, которые вздумают нам мешать. Лучше пожертвовать немногими, чем благополучием страны и достоянием наших потомков.

– Банзай Ниппон! – снова раздался восторженный крик.

Встал Дзук-Чей.

Водворилась мертвая тишина.

– Друзья мои, жизнь гродзуков принадлежит великому микадо и стране Восходящего солнца. Для нашей родины мы готовы исполнить предначертания великих вождей японской нации. Если сейчас антирусская лига и находится в меньшинстве в парламенте, то это только доказывает, что далеко не все в одинаковой степени сознают значение северного врага. Мы, гродзуки, как один человек, ляжем костьми за будущую войну и горе тем, которые нам будут препятствовать в этом.

– Банзай Ниппон! – снова раздалось во всем доме.

Человек пять вышли из залы в кабинет Дзук-Чея.

Там еще продолжалось совещание.

Среди этих пяти лиц двое были редакторы изданий, посвятивших свои столбцы антирусскому движению.

– Молчание и осторожность – вот наш лозунг, – говорили гости, расходясь.

Несколько часов спустя Дзук-Чей находился на пути к отелю ми-нистра-президента, маркиза Ито.

– Вас ожидает маркиз, – сказал вышедший навстречу секретарь могущественного премьера.

В кабинете маркиза стоял приятный полумрак. Только письменный стол был ярко освещен рефлекторами и колпачками двух электрических подсвечников.

– Я уже знаю, дорогой мой, о патриотическом движении вашего сердца. Семя, брошенное вами в толпу, даст обильную жатву. Мы сильны, но сильнее нас тот северный колосс, преградивший путь к дальнейшему развитию Японии.

Дзук-Чей стоял и с благоговением прислушивался к каждому слову великого государственного деятеля.

– Ваше высокопревосходительство, мое участие столь ничтожно и я так мало заслужил вашу похвалу. Я пришел извиниться за инцидент, происшедший с германским судном.

– Да, да, я все это знаю, это все улажено, но впредь будьте осторожнее, не забудьте, что император Вильгельм не миролюбец, а человек, добивающийся мира с мечом в руках. Его миролюбивые речи не мешают ему усиливать свой могущественный флот и германский народ являет собою сплошной лагерь интеллигентных воинов. С таким войском мы никогда не должны сражаться; нам дружба с Германией очень дорога. Итак, будьте осторожнее.

Дзук-Чей поклонился в знак согласия с мнением маркиза.

– Сядьте и расскажите мне о том, каково настроение разных классов общества,

– Настроение воинственное. Все жаждут войны с Россией и эта война будет весьма популярна. Бедные поселяне готовы отдать запасы риса, последние сены на жертвенник бога войны.

– Не пришло еще время. Срок очищения Манчжурии еще не настал и мы не имеем законного основания к войне. Пройдут эти несколько месяцев и мы очутимся в ноябре лицом к лицу перед вопросом борьбы за наше влияние в Азии. Европа нас не желает признавать великой державой и мы сумели усыпить европейских дипломатов, скрыв от их военных атташе нашу боевую готовность.

Теперь бы я вас просил поручить вашим гродзукам большую осторожность в соприкосновении с европейцами.

Вас лично я просил бы проехать в провинцию и в разные портовые города и сообщить мне все то, что вам удастся услышать в смысле настроений народных масс. Помните, однако, что скрытность и таинственная подготовка – наша главная сила. Только ей нам удастся приблизиться к намеченной цели.

Дзук-Чей встал.

– До свидания, дорогой виконт, завтра надеюсь видеть вас в парламенте. Сегодня я еще должен подготовиться к мотивировке усиленных кредитов.

LXVIII. Парламент

В двенадцать часов дня на главных улицах города Токио замечалось большое оживление.

Сегодня должно было состояться парламентское заседание по поводу чрезвычайных кредитов, испрошенных правительством.

«Майонитчи» и «Токио-Нитчи» уже оповестили на своих столбцах об огромном значений сегодняшнего заседания.

Парламент Японии помещается в громадном здании из разрисованного дерева.

В 1900 году здание было совершенно новое и краски совершенно свежие: пожар в несколько часов уничтожил старое здание. Подобная же участь, без сомнения, ждет и новое; в Японии здания всегда так оканчивают свое существование, города только таким способом обновляются. Лишне говорить, что здания из такого легкого, воспламеняющегося материала не имеют того величественного вида, каким отличаются наши правительственные учреждения. Даже сравнение с соседними министерствами тяжеловесной, но прочной архитектуры служит не в пользу японского парламента: его помещение, как будто временное, не подходит представителям страны.

Это невзрачная пристройка к императорскому дворцу, за священной оградой, выстроенная на внешнем бульваре около укреплений. При въезде можно было видеть весь склон у входа, занятый палками; так римляне укрепляли свои знамена. Это прихожая, другой нет; номеров для платья нет; полицейские охраняют этот лес палок, из которых большая часть – крепкие дубины, и каждый, уходя сам находит свое добро.

Входят в маленькую залу, которая была бы хорошей залой для ожидания III класса на каком-нибудь провинциальном вокзале. Публика толпится в этой голой маленькой комнате; открываются наконец трибуны: они своими балюстрадами и резьбой по дереву напоминают галерею казино. Вся зала, выкрашенная в желтую кофейную краску, точно сделана из картона. Двери узкие и низкие. Два неуклюжих столба поддерживают с обеих сторон трибуны крышу; позади кресло президента, вульгарное круглое сиденье, выделяющееся на гладкой голой стене.

Амфитеатр более презентабелен, но так же маложивописен. Сиденья обиты темно-красной шелковой материей, портфели черные, ковры на трибуне тоже черные; на этом суровом фоне выделяются светлым пятном только зеленые пюпитры стенографов. Единственное, что здесь придает местный колорит, это дощечка, прикрепленная к сиденьям, с именем депутата, которую этот последний по приходе приподнимает так, чтоб она видна была с бюро: это удобный способ делать перекличку без шума. Но так как имена белые на черных дощечках, то все это придает еще более похоронную торжественность. Постепенно через маленькие двери выходят депутаты и усаживаются; мрачное собрание: те, которые одеты по европейски – почти половина в черном, причем этот черный цвет блестящий, еще более подчеркнутый белизной манжет, воротничков и крахмального пластрона. Черные матовые или серые кимоно еще мрачнее. Шелковые платки вокруг шеи и голые руки, открываемые широкими рукавами, придают этим богатым шелковым одеяниям в глазах европейца небрежный вид.

Мало лысых блестящих черепов; мало седых голов – это молодое собрание, но нет ни серых, ни рыжих волос, у всех черные, как чернила, волосы, цвет лица темный, оливково-желтый.

В переполненных трибунах тот же темный цвет лица, те же черные волосы, то же черное платье или серое кимоно; напрасно грустный взгляд ищет светлый блестящий туалет мусме. К счастью, пюпитры и банальная белизна западной бумаги вносят веселый тон в эту мрачную картину. Затем из рукавов кимоно выступают как бы знамена фиолетовые, оранжевые, красные: это салфетки, в который эти господа заворачивают свои черные кожаные портфели. Но этот праздник для глаз длится один момент; разноцветные лоскуты быстро исчезают в глубине серых рукавов.

Президент, в черной паре, входит и открывает заседание без малейшей церемонии; ораторы выступают на трибуне; голоса слабые, несколько крикливые, с детскими иногда интонациями; начало срывается, как будто бормотание; редкая жестикуляция, иногда движения всем корпусом. Речи без малейшего красноречия: может быть, недостаточное знание языка делает человека слишком требовательным? Но заметно было, что почти никто не слушает и все шумят; мальчики все время снуют между скамьями, принося и унося бумаги, как у нас в кафе-шантанах лакеи с угощением!

Обсуждают в первом чтении проект закона, касающегося домашнего скота.

Проходя большие бульвары официального города, можно было прийти к заключению, что законодательное собрание не спектакль и что самые тихие, спокойные заседания, кажущиеся совсем мертвыми, иногда принимают самые важные решения. Притом политическая свобода в Японии более нова, чем где-либо, и парламентские нравы еще менее оформлены. В японском парламенте эта неопытность в связи с живостью натуры, речей и жестов нередко приводит к бурным сценам. Избирание депутатов такое смешанное, что некоторые общества изучения политических и социальных наук в своих статутах требуют их исключения; в Японии многие депутаты, как и журналисты, подкупны.

Денежная аристократия, старающаяся косвенным путем иметь то же влияние в государстве, каким официально пользовалась старинная аристократия, есть главная виновница продажности прессы и представителей законодательной власти.

Избирательный ценз, благодаря которому из 43 миллионов жителей правом голоса пользуются только 450,000, дает возможность подкупить самого избирателя. Вспомним времена Гизо! Это небольшое число высших граждан не только доступно деньгам богачей, но часто подвергается насилию со стороны шаек избирательных агентов.

Этот парламент, основание которого так порочно, еще не есть хозяин страны. Палата пэров имеет равные с ним полномочия, и две трети ее членов назначаются императором. Министры, назначаемые императором же, в принципе, ответственны только перед ними, а не перед парламентом.

Но с 1899 г., даты издания Конституции, министры все более и более повинуются палате депутатов; палата быстро шагает к верховенству, и маркиз Ито не мог бы теперь сказать, что палата есть только декорация для галереи.

Входя с подъезда, украшенного хризантемой, маркиз Ито был встречен на пороге другими министрами. Отвечая рукопожатиями на приветствие последних, маркиз Ито прошел на скамью министров, находившуюся против парт журналистов.

Представители печати почтительно встали, желая этим доказать свое уважение великому старцу.

Медленной поступью из толпы депутатов, стоявших в глубине парламентского зала, выделилась маленькая толстенькая фигура человека лет шестидесяти. То был редактор знаменитой либеральной газеты «Май-нитши шимбун» («Ежедневные новости») господин Нюма.

По сигналу, данному парламентским инспектором, в зале раздался сильный электрический звонок.

Все депутаты поспешили к своим местам и г. Нюма занял свое председательское место.

Снова раздался звонок – то был председательский колокольчик, объявляющий открытие заседания.

После прочтения журнала предшествующего заседания, последовал перечень вопросов текущего заседания.

На трибуну вошел молодой брюнет с каким-то орденом в петлице.

– Являясь депутатом округа Киото, я уполномочен указать парламенту, что великие нужды моего округа в прошлое заседание были оставлены без внимания. Древняя столица имеет такие же права на улучшение своих построек и улиц, как и Токио. Являясь центром японской культуры, мы взываем в настоящем заседании о внесений поправки в вотированный кредит.

На министерской скамье поднялся Кайонару-Шимо – министр финансов.

– Я предоставляю усмотрению заседания означенный вопрос, но смею возразить, что когда речь идет о жизненных вопросах существования нации, мне казалось бы, что всякие вопросы мелиорации должны отступать на второй план.

– В таком случае, можно приостановить постройку японского национального музея.

– Это сооружение воздвигается на общественный, а не на государственный счет, – возразил министр общественных работ.

Депутат снова начал говорить, но президентский звонок дал ему понять, что вопрос признавался исчерпанным.

Затем на очереди стояли разные вопросы, касающиеся рыбных промыслов, проекты упразднения устарелых законов, чтение японско-испанского торгового договора и много других мелких вопросов.

Уже прошло три часа, как снова г. Нюма позвонил, заявив о десятиминутном перерыве и заметив, что продолжение заседания согласно девятому пункту конституции будет происходить при закрытых дверях.

Амфитеатр парламента оживился, многочисленная публика встала со своих мест и направилась к выходу.

Шум, треск досок амфитеатра, громкий говор и даже смех слышались с разных сторон.

Депутаты собрались в маленькие группы и с ними смешались некоторые из публики. Но за цепь пропускались в залу лишь очень известные лица, хорошо знакомые министерству.

В одной из групп стоял маркиз Ито, окруженный генералитетом, среди которого мы узнали типичную фигуру Дзук-Чея. Он говорил с генералом Кодамой и о чем-то спорил в некоторой ажитации.

– Вы так убежденно утверждаете, – вмешался Ойяма, – что не зная, что вы заблуждаетесь, непременно поверил бы вам.

– В чем дело? – вмешался маркиз Ито.

– А вот Дзук-Чей уверяет, что наши пули чересчур малокалиберны и что мы напрасно решили их никелировать.

– Это почему?

– А потому, что никелированные пули не оставляют по себе даже шрама и безнаказанно пролетают даже легкие.

– Вы это почему знаете? – спросил маркиз Ито.

– А вот вчера, на расстреле унтер-офицера около пригородных валов, доктора констатировали, что не попади несколько пуль в головной мозг, то остальные не причинили бы осужденному смертельных поранений.

– Это ерунда, – сказал Кодама, – я бы не рекомендовал вам, мой дорогой виконт, прогуляться перед нашими пулеметами.

Ойяма громко расхохотался и его рябое припухлое лицо с маленькими глазами принимало самые причудливые комические гримасы.

– Однако, русские не применяют никелировки и калибр их значительно больше нашего. С этим надо считаться.

Снова раздался сильный электрический звонок. Все депутаты поспешили к своим местам. Занял также свое председательское место г. Нюма.

Медленной старческой поступью на трибуну взошел маркиз Ито.

– Господа представители печати, – начал он, – я очень дорожу гласностью, но бывают исторические моменты, когда истинный патриотизм нам подсказывает хранить глубокое молчание. То, что я буду говорить в данную минуту, должно остаться тайной для Европы, а потому беру с вас честное слово не посвящать мои слова вашим читателям.

Из числа журналистов выделился председатель клуба печати.

– Парламент, – начал он, – может рассчитывать на нашу дискретность.

Все журналисты, сидевшие за зелеными партами, встали и утвердительно кивнули головой.

– Я никогда не сомневался в патриотизме японской печати, а потому перехожу к делу.

Маркиз Ито при этих словах откашлялся, глотнул из стоящего на кафедре стакана с водой и начал:

– Наши военные приготовления требуют усиленного кредита. Я хорошо сознаю, что мы приближаемся к роковой развязке, именуемой войной. Одна лишь война нам может дать престиж во всей Азии. Нам нужна Корее и Лаонтонский полуостров. Добровольно Россия никогда не признает наших прав на это территориальное расширение, но каждый японец хорошо понимает, что река не течет обратно и что страна Восходящего солнца созрела для боевой политики. Симоносекское унижение наше должно быть смыто кровью – этого требует честь Ниппона и с этим вполне согласен микадо. Именем императора прошу вас вотировать кредит в триста миллионов иен.

В парламентской зале водворилась мертвая тишина.

– Я предложил бы общему собранию, – начал г. Нюма, – заменить голосование простым вставанием со своих мест.

Все депутаты и даже журналисты моментально встали.

– Благодарю вас, – сказал маркиз Ито и медленно стал сходить с кафедры.

Президент, записав решение палаты в протокол, объявил заседание закрытым.,

Маркиза Ито обступили депутаты, стремившиеся высказать ему свою солидарность сердечным рукопожатием.