Текст книги "Тайны японского двора. Том 2"

Автор книги: Ипполит Рапгоф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

XXXVI. Во дворце Коматсу

Принцесса Мароу опять сидела в своей любимой комнате.

Перед нею по-японски сидел магараджа Ташитцу.

– Дорогая Мароу, – говорил он, – я получил радостную весть из Парижа: Хризанта найдена, находится в нашем посольстве и месяца через два мы ее снова увидим.

– Как я рада! Очень благодарна тебе за весточку о нашей дочери. Но где барон, о котором ты мне рассказывал?

– Не знаю, но, по полученным мною сведениям, он, по-видимому, решится приехать вслед за Хризантой сюда. Только ему, полагаю, не по вкусу придется наш климат. Я об этом сумею позаботиться.

– Она любит барона?

– Какое нам до этого дело?

Магараджа прибавил:

– Не забудь, что это убийца твоего сына и человек, опозоривший имя Коматсу. Я уничтожу этого негодяя! – воскликнул он в бешенстве. – Я его заставлю забыть о существовании нашей дочери.

Мароу со страхом взглянула на магараджу.

Она любила этого красавца, отца ее дочери.

Мужа она не любила, как не любила своего первенца.

Если она убивалась, грустила о его смерти, то это скорее в силу простого материнского инстинкта.

Хризанта была ее любимицей. В ней она видела воплощение того неземного счастья, каким ее подарил мощный и страстный индийский вельможа.

В минуты досуга она не раз переживала волнения первого свидания в розовой беседке Уэнского парка. Она припоминала, как однажды к берегу Суиндагавы подплыл паровой катер, как в мощных объятиях она с берега была внесена в убранную роскошными цветами рубку, как, рассекая зеркальную поверхность реки, катер несся на всех парах по направлению к дикому острову, в бухте которого был брошен якорь.

Этот день остался незабвенным. И, когда родилась Хризанта, она отдала ей всю свою любовь.

Близкое сходство Хризанты с магараджей еще усугубляло его чувство.

Как женщина, она понимала, что дороже всего на свете предмет пылкой страсти, и ей рисовалось нравственное состояние Хризанты, разлученной с любимым человеком.

Но она не смела противоречить магарадже, который был весь соткан из любви и ненависти.

Магараджа жаждал мести. Дочь свою он готовил для достижения честолюбивых замыслов. Он уже было наметил ей жениха в лице принца Фушимы и теперь все его планы рухнули.

У него оставалась еще надежда вернуть Фушиму путем богатых подарков, в которых нуждалась семья этого принца.

Магараджа, как обладатель несметных богатств, уже составил новый план и только ждал скорейшего возвращения молодой принцессы.

Однако, барон мог расстроить его планы. Магараджа поэтому решил стереть его с лица земли.

Он был слишком взволнован, чтобы продолжать беседу с принцессой Мароу.

Круто прервав разговор и едва поклонившись недоумевающей и огорченной Мароу, магараджа быстрыми шагами направился к двери.

XXXVII. Западня

Японский посол сидел в своем кабинете.

Перед ним стоял Ямато.

– Шесть человек имеется в моем распоряжения, то я просил секретаря еще назначить двух.

– Я узнал у швейцара отеля «Континенталь», что Канецкий, друг барона, принес сегодня в гостиницу из оружейного магазина на Итальянском бульваре массу оружия. Туг и револьверы, и кинжалы. Надо предупредить катастрофу.

– Что ж, стоит только приказать швейцару не пускать их и предупредить по телефону полицию о предстоящем нападении на посольство.

– Вы читали, маркиз, что об этом нападении уже оповещено в газетах? Не пустив барона и Канецкого, мы вызовем уличный беспорядок.

– Да, вы правы. Но как же быть? – спросил посол.

– Я полагал бы, что барона и Канецкого следует впустить и… связать, а затем вызвать префекта и попросить его убрать их, указав, что они совершили нападение. Этим мы их вооружим против полиции и общественное мнение будет на нашей стороне. Мы будем утверждать, что никакой Хризанты у нас нет, и этим вопрос окажется исчерпанным, – заключил Ямато.

– Хорошо, так и поступайте. В котором часу, по-вашему, они придут?

– Они могут явиться каждую минуту.

– Теперь около пяти часов, – сказал посол, вынимая свой хронометр.

– Вот именно в это время, по моему расчету, они должны приехать.

– Так позвоните в префектуру.

Ямато выбежал из кабинета.

Едва успел Ямато выскочить на площадку лестницы, как в посольстве раздались тревожные звонки.

Навстречу Ямато попался барон, который одним ударом наотмашь сшиб с ног ненавистного ему шпиона.

Барон налег коленом на грудь Ямато и, не давая єму опомниться, награждал его звонкими пощечинами.

На уступе лестницы, ведущей, к бельэтажу, Канецкий был застигнут четырьмя шпионами, успевшими схватить его сзади за обе руки.

Канецкий рычал, как лев.

Несколько раз он отбрасывал нападавших, ударявшихся о стену лестницы, но без всякого результата, шпионы крепко держали его.

Услыхав крик друга, барон оглянулся и, толкнув еще раз ногой Ямато, бросился на выручку.

Раздались выстрелы. Двое шпионов упали, обливаясь кровью. Остальные поспешили скрыться.

Держа револьверы в руках, барон и Канецкий поднялись по лестнице.

На выстрелы выбежал посол и, пораженный видом вооруженных людей, отшатнулся назад.

– Нет, старая крыса, не уйдешь! – кричал Канецкий, наступая на посла.

– Где Хризанта? – кричал барон.

Наступавшие ворвались в кабинет.

– Успокойтесь, господа, – пятясь к портьере, ведущей во внутренние покои, промолвил маркиз. – Сейчас увидите Хризанту. Напрасно волнуетесь… Сядьте, я пошлю сказать принцессе, что вы желаете ее видеть.

Спокойный тон посла успокоительно повлиял на барона.

– Хорошо, мы подождем… Пожалуйста, передайте принцессе, что барон фон-дер-Шаффгаузен хочет ее видеть.

Посол нажал кнопку.

– Доложите принцессе, что приехал барон, – обратился он к вошедшему камердинеру.

– Вот видите, не было надобности поднимать тревогу, следовало действовать прямо, лояльно.

– Какая тут лояльность, – вскрикнул Канецкий, – когда ваши клевреты нападают на мирных граждан. Я никого не задевал, шел наверх, а вот ваша челядь на меня напала.

– Вы, вероятно, прошли наверх, не дожидаясь доклада, – возразил спокойно посол.

– Оставимте этот разговор, – раздраженно заметил барон. – Мы не уйдем отсюда, пока я не поговорю с принцессой.

– Немного терпения – и принцесса все вам расскажет.

Наступила пауза.

В комнате водворилась мертвая тишина.

Посол сел и принялся искать какую-то бумагу.

Прошло минуть пять. Нетерпение барона усилилось.

– Однако, принцесса далеко запрятана, – воскликнул он иронически.

– О, нет. Она, вероятно, не одета.

В кабинет вошел секретарь посольства.

– Господин маркиз, два лакея ранены. Им сделана перевязка. Раны не опасные.

– Благодарю вас. Узнайте, доложил ли камердинер принцессе о лицах, желающих ее видеть.

Секретарь удалился.

Прошло еще некоторое время.

Вдруг дверь кабинета отворилась и на пороге показался префект с двумя офицерами муниципальной гвардии.

– Именем закона прошу господ выдать свои револьверы, – обратился префект к барону и Канецкому.

Канецкий пришел в ярость.

– Как вам не стыдно, господин префект, – закричал он, – поддерживать японцев, которые на улицах Парижа производят дебоши, нападают на мирных граждан, увозят женщин, ранят людей и теперь, когда мы с бароном пришли с целью освободить принцессу из рук этих коршунов, вы, господин префект, принимаете их сторону. Это низко, подло…

– Мосье, – спокойно возразил префект, – я не имею удовольствия вас знать, но в последний раз именем закона требую выдачи оружия. На ваши замечания могу вам только сказать, что полиция всегда будет защищать посольства и миссии иностранных держав, если таковые будут подвергаться вооруженному нападению.

– Я желал бы видеть принцессу и переговорить с нею, – робко вставил барон.

– Это уж дело маркиза, – ответил префект.

Посол сделал вид, будто не расслышал барона.

Офицеры, сопровождавшие префекта, подошли к Канецкому. К ним на помощь подоспело еще несколько человек.

– Извольте, я уступаю… Но я этого не оставлю. Я буду жаловаться, – возбужденно сказал Канецкий, отдавая офицерам револьвер и кинжал.

Барон последовал его примеру.

– Я должен вас просить удалиться из посольства, – сказал префект.

Барон направился к двери. За ним молча последовал Канецкий.

Навстречу им попался швейцар.

– Вам трудно будет выбраться отсюда, – остановил он их, – вся улица запружена народом.

– Не беспокойтесь, я сейчас выйду, – улыбнулся префект, – а вас, господа, прошу обождать в приемной.

– Посторонитесь! – крикнул швейцар, расталкивая локтями дорогу для префекта.

К префекту подскочили некоторые репортеры.

– Господа, чего вы тут собрались? Много шума из ничего…

– Мы видели, как сюда прошли два господина.

– Совершенно верно. Один из них доктор посольства, а другой знакомый посла.

Журналисты сконфуженно переглянулись.

– Расходитесь, господа, прошу вас!.

– Выдайте принцессу Хризанту, – раздался крик с противоположной стороны улицы.

– Прошу разойтись! – настаивал префект.

Благоразумная часть толпы понемногу стала удаляться, но горсть крикунов продолжала волноваться, требуя выдачи пленницы.

– Господа, – обратился префект к барону и Канецкому, – вы со мной проедете в префектуру, мы там составим протокол.

Барон и Канецкий утвердительно кивнули головой.

Префект обратился к швейцару.

– Вы сообщили принцессе о прибытии барона?

Швейцар, скорчив удивленную гримасу, но не смея противоречить, направился в бельэтаж.

– Не забывайте, господа, что мы тут находимся на японской территории и, не обратись ко мне посол, я не имел бы права сюда войти. Все посольства пользуются правом экстерриториальности.

– Но эти права, полагаю, не распространяются на улицы Парижа, – с язвительной улыбкой вставил Канецкий.

– Я вас не понимаю, – возразил префект.

– Тут и понимать нечего. Барон подвергся нападению, его связали, его даму насильно увезли и все это произошло на основании закона об экстерриториальности?! Благодарю вас…

– Принцесса очень извиняется, что сейчас не может принять барона, а просит позволения написать ему через несколько дней, т. е. после похорон брата, – доложил швейцар.

Барон смолчал, очень хорошо понимая, что принцесса тут не при чем. Но Канецкий вспылил.

– Мало ли что говорять эти негодяи! Принцесса не могла не принять барона. Все это ложь, насмешка над элементарными требованиями законности и порядочности.

– Прошу вас так не выражаться, – остановил его префект и, обращаясь к швейцару, крикнул:

– Пусть подают.

Экипаж представителя полиции быстро покатил по направлению к набережной Орсе.

В кабинете префекта барон и Канецкий разразились бранью по адресу посла.

– Я тут ничего не могу сделать, – сказал префект. – Во всяком случае, вы не имели права врываться в иностранное посольство.

– Совершенно верно, господин префект, – возразил барон, – но что же нам делать? Войдите в мое положение. Не могу же я бросить принцессу, оставив ее в руках лиц, готовых на все.

– Она японка и принцесса, а потому посол руководствуется полученными инструкциями. Тут даже с законной стороны ничего возразить нельзя. Я вам сочувствую, как француз, как джентльмен, но с точки зрения законности, я могу только рассматривать степень участия посольства в уличном нападении, если на то у меня будут фактические данные. Готов с вами во всем согласиться. Но личное мнение не может еще служить аргументом для судебной власти. Убеждения останутся убеждениями, а закон требует веские доказательства. По французским законам еще недостаточно одного заявления пострадавшего. Я могу нарядить следствие; но к чему оно приведет? Допрашивать посла – не имею права, прочие виновники, кроме Ямато, вам не известны. К тому же и Ямато числится в составе членов посольства. Вы сами видите, что и ничего не могу сделать при столь шатких данных.

Барон замолчал. Он сознавал безвыходность подобного положений, но Канецкий что-то пробормотал под нос и злобно глядел на префекта.

В комнату внесли переписанный протокол.

– Потрудитесь подписать протокол. Это простая формальность. Я полагаю, что господин маркиз вряд ли пожелает, чтобы весь этот скандал сделался достоянием улицы и суда.

Канецкий и барон молча подписали бумагу.

– Очень, очень сожалею о печальном инциденте, – сказал префект, подавая руку на прощанье. – А вы, господин Канецкий, не волнуйтесь, иначе и себя и барона поставите в очень затруднительное положение. Не забывайте, что вы иностранцы и что гостеприимством Франций можно пользоваться лишь при условие уважения к ее законам.

ХХХVIII. Венок хризантем

– Какие чудные хризантемы я нашла у Дюруа! – сказала старушка, подавая Хризанте букет этих южных цветов.

Принцесса взглянула на цветы и улыбнулась.

– Это жалкая пародия на те, которые растут у нас, – вздохнула она.

Старушка удивилась:

– Неужели?

– Конечно. О, если бы вы посмотрели, какие громадные цветы растут у нас даже в диком состоянии! – воскликнула она.

Старушка продолжала изумляться.

– Я хочу пройти в кумирню. Где мое белое платье? – сказала принцесса.

– Сейчас его принесут.

Действительно, через несколько минут в комнату принцессы была внесена большая картонка.

– Помогите мне одеться, – сказала принцесса, обращаясь к старушке.

Принцессу охватило сильное волнение.

Мысль увидеть брата-покойника пугала ее. Но это был последний долг, и она сознательно обрекала себя на это мрачное испытание.

В кумирне царила мертвая тишина. Мощная фигура Будды подавляла своими огромными размерами. Кругом по стенам развешаны были изображения лисиц, голубей и даже лошадей; перед этими божествами курился фимиам.

По обеим сторонам большого жертвенника на подставках в виде дракона возвышались две бронзовые вазы артистической работы.

Лампионы и цветные фонарики дополняли убранство кумирни. Неуверенно ступая, принцесса спустилась по широкой лестнице и направилась к гроту, посреди которого, на небольшом возвышении, виднелся труп принца.

В правой ее руке у нее дрожал венок из хризантем.

Она молча подошла к подножию траурного кресла, боясь поднять глаза. Обливаясь слезами, она склонила колени перед заснувшим навеки братом и затем распростерлась на циновке. Но вот она немного успокоилась, привстала, чтобы поцеловать руку усопшего и….

Ужасный крик огласил кумирню.

Вид трупа привел ее в ужас.

Ей чудилось, что брат грозно смотрит на нее.

Она метнулась в сторону, застонала и лишилась чувств.

Старушка бросилась за помощью и принцессу внесли в ее комнату.

В то время, как врач маркиза исследовал лежавшую в обмороке на своей кровати Хризанту, жена камердинера тайком утирала слезы.

– Ваше желание сейчас не может быть приведено в исполнение, – произнес доктор шепотом, обращаясь к послу. – Хлороформ действует сначала возбудительно и только реакция, вызванная этим возбуждением, имеет последствием глубокий сон.

– Но поймите, доктор, что сегодня необходимо ее отправить…

Посол, не желая более распространяться в присутствии посторонних лиц, замолчал.

– Мы об этом поговорим с вами в вашем кабинете, – заявил доктор, – а принцессу необходимо оставить в покое.

Когда посол и доктор удалились, Хризанта мало-помалу пришла в себя.

– Воды, – проговорила она.

Камердинер бросился за графином.

– Ужасно! ужасно! – заметалась она. – Меня хотят убить… Я, как во сне, слышала их разговор… Я этого не заслужила…

– Что вы, что вы, принцесса! Никто об этом не думает Как можно…

– Не успокаивайте меня, я все слышала… Я не хочу помирать… Я люблю барона… Он меня спасет, – говорила она сквозь слезы.

Старуха замолчала.

– У меня к вам просьба, – сказала Хризанта после некоторого раздумья, – ради Бога, не откажите и ничего не говорите о том вашему мужу. Ради всего святого, ради вашего Бога, отнесите маленькую записку, которую я вам дам, в гостиницу «Континенталь» или пошлите ее с каким-нибудь комиссионером.

– Принцесса! Если это узнают, я и муж останемся без куска хлеба. Мы люди бедные…

– Успокойтесь, никто ничего не будет знать. Зато я вас вознагражу.

– Ах, боюсь мужа!..

– Вы мне спасете жизнь. Поймите, что я люблю человека, с которым меня разлучили, и я должна его успокоить, иначе он себя лишит жизни и этим убьет меня.

– Бедная принцесса, – проговорила сквозь слезы старуха. – Конечно, могу ли я вам отказать? Меня Бог накажет за это. Будь что будет, я уж, так и быть, исполню вашу просьбу.

Принцесса оживилась, поспешно вскочила с кровати и бросилась обнимать старуху.

В это время камердинер принес воды.

– Теперь уходите, ваша жена поможет мне переодеться.

Лишь только камердинер ушел, Хризанта бросилась к письменному столу.

– Вот, милая моя, – сказала она, запечатывая конверт, – это письмо должно во что бы то ни стало быть вручено сегодня же в собственные руки барона фон-дер-Шаффгаузена.

Старушка грустно смотрела на принцессу.

– Могу ли я на вас рассчитывать?

– Можете, принцесса, – вздохнула женщина.

Спрятав письмо, она молча вышла из комнаты.

Пока Хризанта писала, в кабинете посла происходило совещание маркиза с доктором, которому поручено было усыпить принцессу.

– Лучше всего дать ей сначала морфий, – начал подкупленный послом эскулап.

– Но в чем? Ведь она ничего не ест, – заметил Ямато.

– В лимонаде.

– Она догадается, – вставил посол.

– Когда она его заметит, – иронически сказал доктор, – будет уже поздно. Дадим ей такую дозу, которая подействует моментально. Я сейчас напишу рецепт.

XXXIX. Письмо

На набережной Орсе, в квартире Канецкого, замечалось большое оживление.

Канецкий, сын русского генерала, находясь в разводе со своей женой, известной московской купчихой, проводил время в Париже среди золотой молодежи, блестящего демимонда и артистов.

Он праздновал свои именины и любезный мосье Пайяр прислал к нему не только своего повара, но также и полдюжины услужливых лакеев.

Расположенный подковой стол был украшен живыми цветами и бесчисленным количеством самых разнородных бутылок, среди которых на видном месте красовалась бутылка-великан лучшего редерера.

В комнате стоял удушливый запах дыма.

Почти все курили, кто сигары, кто – папиросы и только секретарь английского посольства пускал клубы дыма из своей коротенькой трубки-матло[2]2
  От фр. matelot, матрос (Прим. изд.).


[Закрыть].

На разгоряченных лицах виднелись улыбки.

Резким контрастом являлся барон.

– Пей, Эдмунд, – понукал его Канецкий. – Брось грустить. Поверь, мы добьемся своего…

Барон ничего не отвечал.

Маркиз де-Гра, сидевший рядом с бароном и сочувствовавший ему, о чем-то говорил шепотом.

Барон рассеянно прислушивался к хаосу голосов и возгласов.

– Да здравствует любовь, – подняв бокал, заговорил Коклен-младший. – Мы, господа, живем в эпоху рационализма. Все стремления народов, я подразумеваю культурных, направлены к реальным целям. Искусство для искусства больше никого не удовлетворяет. На первом плане тенденция, для которой писатели и драматурги, художники и поэты, скульпторы и композиторы – словом, все, жертвуют иногда идеалом красоты.

Оратор продолжал.

– Мы, актеры, мало-помалу заражаемся идеями века и даже в классический репертуар иногда бессознательно вносим излишний реализм. Поэтизирование образов стало редким исключением, так как любовь во всей своей чистоте для современного человечества является чем-то недостижимым. Каким отрадным, теплым лучом среди мрачного будничного неба являются приятные исключения! Мы, господа, в нашей среде, вместе с нашим другом оплакиваем постигшее одного из нас несчастье. Но несчастье, постигшее его, наверно, поправимо. Никакие препятствия не в силах помешать любящему снова соединиться с возлюбленной, и я твердо убежден, что препятствия являются в любовном романе той солью, без которой всякое жизненное яство было бы слащаво и даже приторно.

Коклен сделал глоток.

– Никогда не унывайте, господа, если счастье мимолетно сменяется несчастьем, так как в самом несчастье для сильных натур лежит источник энергии, творчества и любви. Любовь – счастье, доступное немногим… Умейте же страдать. Многие из нас разменялись на мелкие страстишки, другие утратили даже способность понимать чужую любовь, и слава тем, которые, как наш уважаемый барон, способны искать с мечом в руках свою дорогую Брунгильду. Я пью за счастливый финал любовной эпопеи нашего друга. Да здравствует барон!

– Ура! Vive l’аmоur! – закричали гости.

Все обступили барона.

Он был бледен. Ему было очень неприятно, что он сосредоточивал на себе общее внимание по вине Коклена.

– Благодарю вас, господа, – дрожащим голосом ответил барон. – Вас, мосье Коклен, я специально благодарю за добрые пожелания. Финал моего романа, как я думаю, кончится не скоро… Я буду бороться за свое счастье, но удастся ли мне побороть все препятствия – знает одно лишь Провидение. Против меня обстоятельства настолько роковые, что при всем оптимизме мало вижу причины для розовых надежд. Ваше дружественное сочувствие, господа, дает мне новые силы для борьбы с азиатскими приемами моих врагов. Да здравствует дружба!

Снова заходили бокалы.

– Вас спрашивают, – неожиданно доложил лакей, подойдя к барону.

Тот поспешил выйти вслед за лакеем.

Через минуту он вернулся, держа в руке распечатанное письмо.

– Господа, я не смею не поделиться с вами содержанием письма, только что полученного от моей возлюбленной. Вот что она пишет:

«Дорогой барон!

Меня хотят куда-то увезти. Находясь в забытьи, я слышала, что мне хотят дать отраву. Если меня отравят, то прости навеки. Я умру с мыслью о тебе, мой дорогой. Но я не думаю, чтобы посмели это сделать, и теряюсь в догадках. Почему ты не пришел? Подательница сего надежная и добрая женщина. Пошли с нею ответ.

Вечно твоя Хризанта».

– Браво! – крикнули все в один голос.

Раздались громкие рукоплескания.

– Садись, пиши. И от всех нас пошли поклон, – сказал Канецкий.

– Да здравствуешь любовь! – воскликнул Коклен, пожимая руку барона и чокаясь бокалом.

Барон поспешил к письменному столу и поспешно написал ответ.

– Вот вам двести франков, спасибо вам, – сказал барон, подавая старушке письмо.

– Мегсі, очень благодарна, – сказала она, – будьте покойны, ваше письмо доставлю дорогой принцессе.

Она с церемонными поклонами удалилась, рассыпаясь в благодарностях.