Текст книги "Тайны японского двора"

Автор книги: Ипполит Рапгоф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

ХIII. После дуэли

Автомобиль барона несся на всех парах по бульварам, отделявшим его от гостиницы, в которой должна его ждать Хризанта.

– Бедная Хризанта! думал барон. – Что я ей скажу? Я теряюсь в догадках, как она отнесется к этой страшной вести.

Хризанта, действительно, провела этот час в ужасном состоянии.

Ею овладело отчаяние.

– Я тут… я одна… я жива… а, быть может, два трупа дорогих моему сердцу людей лежат беспомощно, взывая ко мне. Нет, это ужасно, ждать тут в полном неведении происходящего, когда из-за меня мой дорогой, мой милый стоит под дулом пистолета.

– Теперь я понимаю, – сказала она после некоторого раздумья, – почему мне являлся великий микадо. Он предвестник несчастья…

Сердце ее учащенно билось, спирало дыхание и вызывало головокружение. Она была близка к обмороку. Пройдя в свою комнату, Хризанта громко зарыдала.

– Нет, я его увижу, я его увижу… Но брат… что с ним?

Не было еще девяти часов, как издалека послышался гудок автомобиля.

Тут она не выдержала. Она бросилась к выходу, у которого остановился автомобиль.

Еще мгновение – и она лежала в объятиях барона.

Ее душили слезы.

– Милый, дорогой… как я счастлива, – шептала она, волнуясь.

Они вошли в свой номер.

Барон молчал. Его мучило сознание, что он является виновником огорчения этого молодого, нежного создания.

– Где брат? – спросила она, как бы очнувшись.

– Он ранен, – глухо возразил барон.

– Опасно?

– Не знаю.

Лицо Хризанты омрачилось.

– Ты мне обещал не убивать его… Скажи мне правду, всю правду… Где брат? Жив ли он?

Барон поник головой и бросился на колени перед Хризантой. Хризанта вдруг умолкла.

Наступила томительная пауза.

– Ты его убил? Сознайся! – спросила она.

– Да… убил, – раздался стон.

Хризанта остолбенела.

Барон усадил Хризанту и принялся рассказывать, как произошла катастрофа.

– Твое платье в крови, – сказала Хризанта. – Ты ранен?

Тут только барон заметил, что пуля задела его.

– Предательская пуля! – воскликнул он. – Меня хотели убить… Хризанта подбежала к умывальнику и достала воды.

– Кровь не перестает… ты бледен… дурно? – в ужасе воскликнула она.

Барон свалился на ковер и захрипел.

– Доктора! помогите! – закричала Хризанта, выбегая в коридор. На крик ее явились слуги, за ними старик Пьер.

Все вошли в комнату. Лицо барона было бледно, как у мертвеца. Старик Пьер немедленно послал консьержа за доктором, жившим в соседнем доме.

Хризанта принялась ломать руки.

– Бедный, дорогой мой! – шептала она в отчаянии.

Явился доктор, молодой человек, только что окончивший Сорбонну.

– Я просил бы всех удалиться и открыть окна, – предложил он. Доктор вынул часы и пощупал у барона пульс. Тем временем все слуги удалились и в комнате остались лишь барон, Хризанта, доктор и старик Пьер.

– Успокойтесь, мадемуазель, – сказал доктор, обращаясь к Хризанте, – пульс, правда, немного слаб, но это ничего, – он скоро очнется.

– Он ранен, доктор! – сказала Хризанта, указывая на висок.

Доктор отстранил волосы около виска, взглянул на рану и улыбнулся.

– Это не рана, а царапина, – сказал он, – я ее сейчас перевяжу.

С этими словами доктор вынул из своего ридикюля белый бинт.

Перевязав голову, доктору пришлось ее приподнять. Барон глубоко вздохнул.

– Не ли у вас нашатырного спирта? – обратился доктор к старику Пьеру.

– A l'instant (сейчас).

Пьер с непривычной в его годы подвижностью выбежал из номера. Несколько минут спустя он вернулся с флаконом в руках.

Доктор осторожно поднес флакон к носу барона.

– Ну вот! – воскликнул доктор. – Он очнулся.

Барон, не поднимая век, глубоко вздохнул.

– Ты тут, около меня?.. Кто эти люди? – спросил он слабым голосом.

– Не волнуйтесь, я доктор. Вам сделалось дурно, но теперь ничего.

Хризанта бросила радостный взгляд на своего возлюбленного.

– Мосье Пьер, помогите его уложить на диван, – продолжал врач.

Барон снова закрыл глаза и как будто бы задремал.

Сильные руки доктора схватили больного и при помощи мосье Пьера понесли его на диван, на который заботливая Хризанта уже успела бросить подушку.

– Теперь он немножко поспит, не тревожьте его, – обратился доктор к Хризанте, – а мы, мосье Пьер, уберемся восвояси.

С этими словами доктор почтительно поклонился принцессе и, предводимый Пьером, тихонько вышел из комнаты.

Барон дремал.

У его изголовья на коленях стояла Хризанта, прислушиваясь к дыханию.

Через час барон проснулся.

В его глазах замечался лихорадочный блеск. Он смотрел в даль беспокойным взором. Он даже не заметил, что так близко около него находилась любимая женщина, за которую он готов был отдать всю жизнь.

– Где я? – спросил он.

– Успокойся, около меня, дорогой мой. Я с тобой… никуда не уйду…

С этими словами она взяла его руку.

Мало-помалу барон начал приходить в себя.

Как в калейдоскопе, перед ним проходили события вчерашнего дня, ночи, раннего утра, дуэли, возвращения. Дальше он ничего не помнил.

Что-то отрадное наполнило его грудь, он начал сознавать близость любимой женщины, которая находилась около него.

– Хризанта! Ты тут… Что было со мной?.. я так слаб…

– Отдохни немного, – остановила его Хризанта. – Полежи спокойно, доктор тебе предписал это.

Барон, к которому вернулось ясное сознание, вдруг присел на диване.

– Где автомобиль? – спросил он.

– Внизу, у подъезда.

– Скорее, Хризанта, позвони хозяина. Нам надо спасаться, спасаться.

В первый момент Хризанта недоумевающе посмотрела на барона, как бы предполагая, что он бредить.

– Успокойся, дорогой. Почему нам нужно спасаться, куда?

– Хризанта, серьезно тебе говорю, нам нужно спасаться, чтобы скрыть всякий след.

– Позвонить хозяина? – спросила Хризанта.

– Конечно, сейчас.

Хризанта бросилась ко звонку.

Барон с трудом приподнялся. Ноги его подкашивались от слабости.

– Не снимай повязки, – промолвила Хризанта, видя попытку барона развязать узел перевязочной тесьмы.

Барон, не слушая ее, бросил повязку в угол.

– Нам каждая минута дорога. Тело твоего брата отвезли в посольство; там поднимут целую бурю, тебя будуть искать…

Старик Пьер все еще не являлся, не показывался и никто из слуг.

– Что же это, наконец, такое? – сказал барон. – Скоро ли они придут? Хризанта, одевайся, не теряй времени.

Постучались в дверь.

То был старик Пьер.

– Что прикажете, барон?

– Дайте счет?

– Сейчас.

Прошло минуть десять.

Барон волновался, несколько раз звонил и вполне оделся, когда наконец принесли счет.

– Сорок два франка. Получите пятьдесят, сдачи не нужно.

Владелец отеля отвесил глубокий поклон.

– Поезжайте в окружную мимо Булонского леса и свезите меня на пароходную пристань около моста Нельи, – сказал барон шоферу, усаживаясь с Хризантой под закрытый навес автомобиля.

Автомобиль завернул направо по Мадридскому бульвару и вскоре очутился на окраине города, у моста.

Доехав на автомобиле до моста, барон щедро рассчитался с шофером, дав ему двести франков.

– Надеюсь, вы забудете, где меня высадили, – сказал барон, отдавая деньги.

– Конечно. Вы можете быть спокойным… Я умею молчать, – ответил тот, кланяясь.

– Я на это рассчитываю, господин шофер, – еще раз подкрепил свое требование барон.

– Будьте покойны, мосье.

Барон подал Хризанте руку и направился к плавучей пристани.

На маленькой барке была масса народа. Все теснились к турникету, чтобы первыми занять место. По реке шли очень небольшие суда и никогда не хватало мест.

Парохода еще не было видно, а по времени он уже должен был быть на месте.

– Боже, когда же он придет? – раздавались многие голоса.

– Затонул, должно быть, – острили добродушные буржуа.

– Где тут потонуть, когда курицы пешком реку перейдут, – язвил кто-то.

Каждая острота сопровождалась смехом нетребовательной до остроумия публики.

– Идет, идет! – зашевелилась толпа.

Медленно подплывал пароход архаического типа с боковыми колесами и открытой палубой.

– Наконец-то прибыл «дедушка», – как называли пассажиры это старое, неуклюжее судно.

Мест на сей раз оказалось много и все пассажиры вполне удобно разместились в обширной площадке палубы.

По команде капитана, раздался гудок и «дедушка» плавно и медленно обогнул остров «Гранд-Жан».

Тут опять была станция около моста, ведущего на Курбевуа.

Барон счел более благоразумным сойти.

Хризанта послушно подчинялась всем требованиям его.

Она всю дорогу молчала и мрачно смотрела на мутные воды. Мысли ее беспорядочно блуждали.

Очутившись снова на берегу, она с любопытством оглядывалась вокруг себя.

Узкие улицы пригорода, плохие мостовые, грязь и пыль напомнили Хризанте задворки города Токио.

– Совсем как за старым Иеддо, – говорила она.

– О да, тут нехорошо, дорогая. Но видишь ли, нам нужно пешком добраться до полустанка «Корню» и оттуда можем уехать куда нам угодно.

Эта мысль очень понравилась Хризанте. Она, видимо, бодрее стала смотреть на эту затею,

– А куда мы едем? – спросила она.

– В Брюссель.

– Как я рада! Я так хотела видеть этот город. Я много о нем читала.

Дорога вела через немощенные улицы и переулки, через грязные площади, парки и набережные.

Они шли более часа, спотыкаясь, скользя по грязи, но не роптали.

– Ну, вот, наконец-то, станция «Корню»! – воскликнул барон, указывая на маленькое одноэтажное каменное здание, окрашенное в красный цвет.

Барону и Хризанте не долго пришлось ждать.

Поезд подошел к полустанку, круто остановившись почти на полном ходу.

Быстро растворились двери многочисленных вагонов и оттуда высыпали пассажиры.

В первом классе было мало публики.

– Будьте так добры, дайте нам купе, – обратился барон к начальнику поезда.

Тот вежливо открыл одну из дверей и глазам беглецов представилось уютное четырехместное купе с боковым зеркальным окном.

Немедленно уплатив стоимость до ближайшей станции, барон справился о том, как бы лучше и скорее проехать в Брюссель.

– Вам придется вернуться в Париж и взять прямой поезд, – последовал ответ.

Барону такая перспектива ничуть не улыбалась.

Вернуться в Париж – значило подвергнуться риску преследования.

Тогда барон мысленно решил ехать дальше.

– Куда-нибудь да приедем, – решил он.

Хризанта продолжала молчать. Ее мысли витали где-то далеко, вызывая в ней грустные воспоминания.

– Прости, дорогой, – начала она дрожащим голосом, – но я вспомнила так недавно минувшее детство, когда мы с Алешито играли в парке и он, как рикша, меня катал по аллеям. Я, как сейчас, вижу пред собою наш старый дворец с его причудливой крышей и с навесом у входа, к которому он меня услужливо подвозил, желая мне этим доставить удовольствие.

– Что было – то прошло, и прошлого не воротить. Теперь настала моя очередь сказать тебе, моя дорогая Хризанта, что нам принадлежит настоящее и будущее, а прошлое кануло в Лету. Лучше не станем вспоминать о нем.

Барон порывисто обнял Хризанту.

– Брось грустные мысли, – продолжал он, – и помни, что возле тебя человек, который ради тебя готов поставить на карту свою жизнь.

Хризанта нежно взглянула на барона.

– Прости, дорогой, я не имею права печалиться… Брат нехорошо поступил с тобою.

– Мы точно десяток лет не расставались, – сказал барон. – Между нами установилась такая тесная связь, что я представить себе не могу существования без тебя, моя дорогая.

– Я сама этому удивляюсь, – сказала Хризанта, – и знаешь, что меня больше испугала твоя болезнь, чем смерть брата.

Продолжая говорить, беглецы не заметили, как летело время.

На одном из многочисленных полустанков к ним вошел обер-кондуктор и немало удивился, завидев влюбленную парочку.

– Pardon! вы еще здесь? – спросил он, растерявшись, – куда же вы едете?

– Подальше от Парижа, – с живостью ответила Хризанта.

Барон поспешил вынуть бумажник и подал обер-кондуктору стофранковый билет.

– Прекрасно – заметил тот, – я вас не буду беспокоить, покуда этих денег хватит для уплаты за проезд.

– В таком случае, вот еще сто франков, – сказал барон, хватаясь за бумажник.

Но обер-кондуктор поспешил удалиться, не желая брать денег.

– Какой он забавный! – воскликнула Хризанта.

– Поверь, он теперь нас не будет беспокоить до последней станции. Я знаю французов, – сказал барон, – они не любят мешать влюбленным.

Вагон остановился у большой станции.

– Пять минут! – закричал кондуктор.

На дебаркадере сновали торговцы сыром, бриошами и апельсинами. Предлагались petit Bock (стакан пива), лимонад, содовая и просто холодная вода.

К вагону приблизился начальник станции и о чем-то разговаривал с обер-кондуктором.

Тот что-то отвечал, пожимая плечами и отрицательно качая головой.

Выражение лица начальника станции не понравилось барону. Он спрятался в глубине купе.

Наконец поезд тронулся.

Прошло несколько минуть и в купе, предварительно постучав, вошел обер-кондуктор.

– Господа, – сказал он серьезно, – сейчас получена телеграмма о том, что разыскивают принцессу и одного барона. По внешним признакам, описанным в телеграмме и переданным мне начальником станции – это вы. Но я сказал, что таких пассажиров не видел.

И прибавил с улыбкой:

– Я сам быль молод и потому понимаю ваше состояние.

Хризанта сильно покраснела.

– Не беспокойтесь, господа! Я только прошу вас быть осторожнее. Лучше сойти на ближайшем полустанке и вернуться в Париж. Поверьте мне, старику, в Париже легче всего укрыться от любопытных. Только вот экзотический цвет лица принцессы может вас выдать. Впрочем, на это есть густая вуаль.

Они в точности исполнили совет.

При первой остановки поезда беглецы оставили вагон.

Мнение обер-кондуктора вполне убедило барона в необходимости вернуться. Действительно, в Париже их меньше всего будут искать, а это самое важное.

Быль час дня. До Парижа можно доехать в два с половиной часа.

За станцией виднелся лес, расположенный на берегу небольшого озера.

– Как здесь хорошо! – сказала Хризанта. – Не укрыться ли нам тут же, поблизости?

– Нет, дорогая, это было бы очень рискованно. Наше платье выдаст нас, обратит внимание.

– Так что же мы будем делать? – спросила Хризанта.

В ее голосе послышалось легкое раздражение.

На дебаркадере было безлюдно.

Наши беглецы с утра ничего не ели, ажитация и волнения пережитого утра лишили их всякого аппетита.

Одна лишь мысль беспокоила: как бы выпутаться из этой неприятной истории.

Барон подошел к одному из служащих.

– Не знаете ли, когда пойдет поезд в Париж?

– Сейчас пройдет мимо курьерский поезд, но он здесь не останавливается.

– А следующий?

– Пассажирский – пойдет в четыре часа.

– Боже, как это поздно! – воскликнул барон. – Нельзя ли в таком случае попросить, чтобы остановили курьерский поезд?

– Будьте любезны обратиться к начальнику станции, – вежливо ответил служащий.

Барон направился к пожилому господину, о чем-то возбужденно говорившему с молодым человеком.

Не желая прерывать деловой разговор, барон остановился невдалеке.

Заметив выжидательное положение барона, начальник станции повернулся в его сторону.

– Вы ко мне? – спросил он.

– У меня к вам просьба, – промолвил барон. – Нельзя ли остановить курьерский поезд, так как мне необходимо быть в Париже через три часа.

– Простите, мосье, я не в праве этого сделать.

У барона блеснула мысль.

– Обращаю ваше внимание, что барышня, которую я сопровождаю, больна. У нее сейчас только что кончился эпилептический припадок, и она нуждается в покое и уходе.

Хризанта, стоявшая в нескольких шагах от барона, сразу поняла хитрость и страдальчески вздохнула.

– Право, не знаю, как это сделать, – заметил начальник. – По правилам железных дорог, только доктора и государственные чиновники имеют право обращаться к нам с такими просьбами.

– Вы сделаете доброе дело, мосье, – умолял барон.

– Подождите немного, – сказал начальник.

С этими словами он вошел в дверь, над которой красовалась надпись «Телеграф».

– Кажется, удастся, – шепнул барон Хризанте. – Только не забудь, что ты больна.

Через несколько минут начальник станции поспешно подошел к мнимой больной.

– Поезд остановится, – сообщил он. – Я дал телеграмму.

– Благодарю вас за себя и за больную, – сказал барон, делая вид, что поддерживает свою даму.

До них донесся свист локомотива. Поезда еще не было видно, так как опушка леса скрывала его от взоров.

Но вот он подкатил.

– Могу я попросить вас помочь больной! – вежливо обратился барон к одному из служащих.

Принцессу осторожно повели в купе первого класса и усадили.

Поезд понесся дальше.

– Ха, ха, ха!.. – раздался звонкий хохот Хризанты.

Но барон быстро остановил ее.

– Осторожно! Подожди, пока уплачу за проезд. Сейчас придет обер-кондуктор.

Несколько минуть спустя пожилой chef du train действительно явился в вагон.

– Мы до Парижа, – сказал барон, подавая сто франковый билет.

– На следующей станции вам дам сдачу. Мне следует только шестьдесят четыре франка.

– Не трудитесь, сдачи не надо.

Обер-кондуктор с благодарностью отвесил глубокий поклон. На его лице видно было удивление.

В Париже такие «на чаи» вообще не приняты. Дають «роur boire», но и то лишь в ресторанах и гостиницах слугам, фиакрам, кучерам, но обер-кондуктора их получают очень редко и то лишь от иностранцев.

Раздался гудящий звук въезжавшего в вокзал поезда.

Они поспешно вышли на платформу.

XIV. У парикмахера

Счастливо миновав любопытные взгляды толпы, барон с Хризан-той направились стороной мимо багажной станции в маленькую улицу Мартиньоль, где, миновав угол площади, они впервые свободно вздохнули.

– Кажется нас никто не заметил, – сказала Хризанта.

– Я также убежден в этом, – подтвердил барон.

Они прошли мимо рыбного склада с консервами. Тут была нагружена рыба соль в больших ящиках, предназначавшаяся для отправки в вагонах-ледниках.

Хризанта поморщилась. Запах рыбы ей был неприятен.

– Фи, здесь пахнет совсем как у нас в Нагасаки, на большой рыбной платформе.

– Это замечательно! – воскликнул барон, заметив рядом с рыбной лавкой парикмахерскую. – Вот где я могу снять мою бороду, а ты тут найдешь какой-нибудь крем для лица.

Они вошли к куаферу, где их встретила старуха в засаленном переднике, прибиравшая столы.

– Пожалуйте, муж сейчас освободится: вот он тут на дворе бреет кондукторов.

Оказалось, что барон попал в железнодорожную парикмахерскую.

Делать было нечего. Они уселись на каких-то деревянных стульях в ожидании господина куафера.

– «Ме voila», вот и я, – воскликнул сутуловатый толстый мужчина лет пятидесяти. Рукава его были засучены. В левой руке он держал ноздрястую губку, переполненную мыльной пеной, а в правой бритву, которой, по-видимому, только что производил свою работу.

– Снимите мне бороду, – спокойно сказал барон.

– Мосье, это преступление. Такие бороды отращиваются годами, их холят, но не бреют.

– Femme le veut, – Dieu le veut (женское желание, как Воля Божья, повелевает), – сказал барон.

– Совершенно верно, – отвесив поклон, произнес куафер, – мы, как негры доброго старого времени, рабы наших дам.

– А вот этой даме, – продолжал барон, не обращая внимания на болтовню парикмахера, – благоволите лицо и шею помазать каким-нибудь кремом.

– У меня, к сожалению, нет дорогих кремов. Здесь, мосье, нет такой публики, которая бы платила за friction по пяти франков. Мы тут пользуемся попросту белилами с вазелином или кольдкремом.

– Делать нечего, – сказал барон, подводя Хризанту к креслу.

Словоохотливый парикмахер полез в шкаф и достал большую банку с разведенными белилами.

Надев на Хризанту белую блузу и отделив воротник от шеи ватой, он принялся большими комьями наносить на лицо краску.

– Это ужасно, – воскликнула Хризанта, – я буду совсем татуированная, как малайка.

– Немножко терпения, – успокаивал куафер. – Все лишнее сотрем.

Через пять минут Хризанту нельзя было узнать, и барон всплеснул руками, когда к довершению всего на щеку была поставлена обычная анжулемская мушка.

– Теперь за вами очередь, – обращаясь к барону, самодовольно произнес куафер.

Бороды как не бывало. Только клочья и пряди, валявшиеся на полу, указывали на ее присутствие.

– Вот так, теперь ты мне нравишься больше прежнего, – сказала Хризанта, неожиданно поцеловав барона.

– Il est toujours beau (он все-таки прекрасен), – с легким поклоном подтвердил куафер.

Барон щедро рассчитался за работу и видимо повеселел.

Молодые люди вышли от куафера в самом прекрасном настроении.

Минуя захолустные улицы и переулки, барон позвал фиакр, который их быстро довез в гостиницу «Континенталь».

– Мы без багажа, проездом, – обратился барон к консьержу.

XV. Японский император и его двор

Во главе всех, отстаивавших интересы Японии в продолжении последних двух десятилетий, говорил историк фон Гессе-Вартег, стоял Мутсу-Гито, ныне царствующий император. Гибель шогунов, водворение во главе правления старинной династии, введение европейской культуры, устройство новой армии и флота, конституция – одним словом, все это удивительное, беспримерное в истории, превращение Японии из прежней деспотической, феодальной страны в современное передовое государство с западной цивилизацией, все это приписывается в Европе инициативе японского императора. Если это действительно так, то Мутсу-Гито может считаться самым замечательным не только из ста двадцати двух императоров своей династии, но даже значительнейшей личностью в истории.

Поэтому особенно интересно ближе познакомиться с такой личностью. Уже одно то, что сто двадцать третий член одной и той же династии занимает трон и что его генеалогическое дерево берет свое начало с 600 г. до P. X., т. е. 2602 года тому назад, – одно это делает его интересной личностью.

При ближайшем знакомстве обстоятельства выясняются иначе. В Японии далеко не так строго придерживались правил престолонаследия, как у нас в Европе. Наследник престола избирается из толпы сыновей, родившихся от наложниц, а иногда на трон возводились даже женщины. Нередко император выбирал себе в наследники и усыновлял сына ближайшей к трону аристократической семьи.

В японской истории были, правда, случаи, когда трон переходил от отца к сыну, но эти случаи были крайне редки. В первые столетия существования этой династии, родоначальником которой считается Иму-Тенно – сын неба, – император был самодержавным властелином, позже стали пользоваться влиянием и властью некоторые семьи из ближайших ко двору; они постепенно перетянули на свою сторону все правительство, и вскоре императоры превратились в буквальных кукол, которые сажались на трон, по произволу правящих регентов, еще совершенными детьми и изгонялись, как только достигали зрелого возраста и могли стать опасными для узурпаторов.

Так, например, в царствование микадо Го-Нио (1302–1308 г.г.) было одновременно в живых еще четыре микадо: во-первых, он сам, царствовавший с семнадцати до двадцати трех лет; затем его четыре предшественника: Го-Фукакуза, вступивший на престол четырех лет от роду и оставивший его на семнадцатом году своей жизни, конечно, не по своей воле; затем Камеема, царствовавший от одиннадцати лет до 21-го года; Го-Уда, бывший царем с восьми до двадцати одного года и, наконец, пятый микадо, Фушима, показался министрам совсем неподходящим и поэтому, будучи провозглашен императором, когда ему было двадцать три года, он в том же году был свергнут с престола.

Из этого видно, что в прежней Японии так же часто меняли императоров, как в некоторых европейских государствах меняют теперь министров.

Когда последние шогуны из знаменитого рода Токугава захватили власть в свои руки, то японским микадо оказывали всевозможные по-чести, соответствовавшие их сану; но в то же время они были окончательно устранены от власти и были, в сущности, только пленниками и даже не в золотой клетке.

В Киото, бывшей столице Японии, дворцы, в которых жили предшественники ныне царствующего императора и он сам в молодые годы, отличались еще меньшим великолепием, чем дворцы подданных – шогунов.

Здесь проводили всю свою жизнь японские микадо, отрезанные от внешнего мира, невидимые, в полном неведении относительно величия и своеобразия своей страны. Только в самых редких случаях покидали они стены своего дворца и то в наглухо закрытых и завешенных паланкинах. Их жены и придворная свита составляли единственное общество, в котором они проводили время с первых дней вступления на престол и вплоть до самой смерти. Только куги и даймио, т. е. самая высшая знать и аристократия страны, допускались – и то в редких случаях – в тронный зал, чтобы выразить сыну Солнца свои пожелания или верноподданнические чувства.

Они падали ниц перед своим микадо и в такой позе лежали в одном конце зала, в то время как микадо сидел на троне на противоположной стороне.

Но что представлял собою этот трон?! Это была палатка, похожая по своему внешнему виду и по величине на самую маленькую из наших лагерных палаток, но только из белого шелка. Внутри ее, на деревянном полу, лежал соломенный матрац, а на нем сидел с подобранными ногами сын Солнца. Во время аудиенций сверху спускалась еще плоская занавеска, чтобы ни один смертный не мог видеть священного лика «сына Неба».

Ныне царствующий император таким же образом принимал когда-то своих князей и если бы кто-нибудь в Японии осмелился тогда сказать, что чрез четверть века этот самый властелин будет на выставке в Токио собственноручно раздавать награды в присутствии многих тысяч своих подданных и что он, вместе с императрицей, откроет вновь устроенное здание парламента или будет в своих дворцах давать обеды и празднества, то этого дерзкого предсказателя заперли бы в сумасшедший дом.

Действительно, все это кажется просто невероятным и читается как фантастическая японская сказка. Но самым невероятным из всего этого кажется то, что император Мутсу-Гито, видевший до шестнадцатилетнего возраста очень немногих посторонних людей, впервые покинувший семнадцати лет от роду свой дворец и увидевший тогда в первый раз, своими глазами зеленые, рисовые поля, лесистые горы, деревни и города, что этот самый император, спустя немного лет, образовал армию по европейскому образцу, ввел европейскую культуру и европейское платье среди своих верноподданных, а в 1889 году дал даже своей стране конституцию на манер европейской.

Все эти нововведения приписываются в Европе личной энергии и благоразумию императора, но это не совсем так. Способствовали возникновению такого ошибочного взгляда на роль Мутсу-Гито те представления, который у нас имеются о наших государях. В Европе правители имеют свою индивидуальность, тогда как в Японии микадо, по справедливому определению Чемберлена, только царь, но не правитель.

У него даже нет имени, которое могли бы произносить его подданные. После смерти ныне царствующий Микадо, вероятно, будет называться «Мейо», т. е. «Просвещением», потому что он дал его своей стране. Все предписания, нововведения, мероприятия идут от лица императора, но, во всяком случае, не он инициатор их. Да и было бы совершенно невозможно ожидать, чтобы император, не видевший, например, ни разу, за всю свою жизнь, открытого моря и не побывавший никогда на на одном из своих кораблей, устроил по своему собственному почину военный флот по образцу европейского, или чтобы он, не видевший никогда никакого другого солдата, кроме самурая (двумечника) в своей свите во время поездок в Токио, – призвал в Японию немецких штабных офицеров для обучения своей новой армии тактике и стратегии. Конечно, японскому императору нельзя отказать в одной заслуге перед своей страной и народом, а также перед торжеством нашей европейской культуры: он сумел окружить себя энергичными, умными и дальновидными людьми, оказал им полное доверие и оставил их на прежних постах даже после того, как они не только убедили его самого отказаться от неограниченной власти и от божественного культа, а даже поставили императора в положение, вынуждавшее его лично ознакомиться со всеми деталями государственного хозяйства. Свыкнуться с этим новым положением Мутсу-Гито было нелегко. Для этого нужно было много душевного величия, понимания и ума, т. е. таких душевных и умственных качеств, какими азиатские властелины отличаются весьма редко.

Вместо того, чтобы поддаваться настроениям общественного мнения, как это обыкновенно бывает, Мутсу-Гито всегда сам первый подавал пример; он приказывал, и первый повиновался своему приказу.

Если государь подчиняется необходимости принести в жертву своеобразную тысячелетнюю культуру своей страны, чтобы привить себе и своему народу совершенно чуждые и вначале никому не симпатичные культурные оковы, то его подданные должны невольно следовать за ним. Самые умные и образованные из них делали это из убеждения, а большая часть подчинялась воле императора, ослушаться которого, по старым традициям, было немыслимо. Только благодаря авторитету и его полубожественному положению, идея которого сохранилась все-таки за императором от прежних времен, совершился тот переворот, который решили произвести японские государственные люди во главе с маркизом Ито. Как в Германии и Италии, так и в обновленной Японии рядом с императором нужно назвать и его сотрудников; на первом плане, конечно стоит граф Ито, японский Бисмарк, за ним следуют Ямагата, Инуйе, Яшода, Аоки, оба Сайго, Ку-рода; Мутсу Охама, Окубо, Иошида и Терашима. Все они – истинные создатели новой «западной» Японии, – люди, воодушевленные любовью к отечеству, сильные, благородные, не преследующие личных целей; они заботятся о возвеличении своего отечества, а не о своем личном благополучии. И это делает им честь.

Нынешний император родился 3 ноября 1852 года и вступил на престол 18-го февраля 1866 г. после смерти своего отца. Спустя два года, т. е. 9-го февраля 1868 года, он вступил в брак с Харукой, третьей дочерью куга (князя) Ихио Тадака, родившейся 28 мая 1850 г. и бывшей, таким образом, двумя годами старше императора.

15-го апреля 1868 года августейшие супруги покинули старую столицу Японии и переместили свою резиденцию в Иоддо, переименованную вскоре в Токио (восточная столица).

Когда известный американский политический деятель Сюворд, во время своего кругосветного путешествия (В 1871 г.), посетил Японию, то император принял его в старинном царском наряде, который ни в каком случае не может быть назван красивым. Он состоял из длинного, жесткого шелкового платья, совершенно скрывавшего все туло-вище, за исключением рук, а на голове красовался оригинальный черный волосяной колпак с прямолинейной накладкой, приподнятой сзади на полметра. Император не говорил ни слова и не удостоил Сю-ворда даже взглядом. Все его вопросы и замечания написаны были на отдельных листках, которые один из придворных раскладывал перед Сювордом и читал вслух. В этом и состояла вся аудиенция.

Через несколько месяцев император переменил свое традиционное платье на военный мундир французского покроя и в тех пор он уже ни разу не показывался открыто в японском наряде.