Текст книги "История русской торговли и промышленности"

Автор книги: Иосиф Кулишер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Всего перечислено в торговой книге 170 видов привозимых иностранцами товаров. Как мы видим, наибольшая часть их состоит из предметов роскоши. Таковы и стоящие на первом плане иностранные сукна, и камни, и жемчуг, и пряности, и благовония, и пряденое золото, и, наконец, «разные товары» – кружева, камка, бархат, гарус. Предметом роскоши являлось в те времена и мыло, как и писчая бумага. Остаются лишь две группы, товары коих не входят в состав предметов роскоши: соли и краски (купорос, нашатырь, мышьяк и т.п.) и металлы «о свинце, олове, о меди и о железе») – последние, вероятно, главным образом применялись для выделки оружия.

Главным предметом английского привоза являлось сукно, на которое спрос усилился с тех пор, как овчинные тулупы стали заменяться кафтанами, причем излюбленным цветом считался голубой. Вообще русские, по словам иностранцев, предпочитали цвета яркие и линючие. В XVII ст. голландцы удачно вытесняли своим более дешевым камлотом английские сукна; правда, он был непрочен и сседался в носке, русские же видели в этом доказательство новизны. Но это, по-видимому, имело место только после того, как англичане в 1649 г. потеряли свои привилегии, ибо в 1621 г. Московская компания еще утверждала, что она экспортирует в Россию больше сукна, чем англичане вывозят его в другие страны, а при Карле I она сделала попытку, впрочем неудачную, заключить с царем контракт на ежегодный привоз из Англии 100 тыс. штук сукна; по расчету англичан, бояре и дворяне должны были покупать ежегодно до 25 тыс. штук тонкого сукна, средние классы – 25 тыс. штук второсортного, а потребителем остального, более грубого, явился бы простой народ и крымские татары.

Далее, англичане привозили олово, свинец и медь, неоднократно обязывались также доставлять «200 мушкетов добрых и иную ратную сбрую», порох, серу и другие предметы военного снаряжения, чем приобрели в особенности расположение Грозного ^{257} .

Савари перечисляет следующие товары, вывозимые из Франции в Московию (главным образом через посредство голландцев). Соль, вина из Бордо и Анжу, причем среди последних должно быть на ³/ ₄красных и только на ¹/ ₄белых, спирт и уксус. Много вывозилось, по его словам, из Франции писчей бумаги, всякого рода пряностей, сухих фруктов, домашней утвари и ремесленных инструментов. Но наибольшее значение имеет вывоз в Московию канадского бобра, сбыт которого там особенно выгоден по той причине, что это единственный товар, который можно продать за наличные деньги, тогда как в отношении прочих товаров это почти немыслимо. При этом бобровый мех должен быть новый, т.е. еще не ношенный туземцами, шкура должна быть тонкая, а волосы длинные и густые. Русские, рассказывает Савари, вычесывают шерсть и продают ее снова голландцам и англичанам, которые везут ее обратно во Францию, мехами же они отделывают платье, как мужское, так и женское ^{258} .

В 54 статьях торговая книга перечисляет, под названием «Память, как продать товар русской в немцех», вывозимые из Руси товары, причем даются пространные советы относительно того, как следует поступать с отдельными товарами, на какое количество брать заказ, как условливаться с иностранцами насчет поставляемых товаров, как их приготовлять, сообщается, какие цены на них существуют в Голанской земле, в Брабанех (в Брабанте), в Шпанех (в Испании), в Цесарской земле (в Австрии).

Так, прежде всего идет сало говяжье: «В Брабанех купят пуд по 1 рублю, в Шпанех купят пуд 2 рубля… а делают из сала сальные свечи, а с теми свечами делают в погребах бархаты и камки… И ты по заказу имайся (бери подряд) за 200 берковец поставити… А учнут немцы про товары заказывати, приготовити к их приходу: к новому лету, на Иваново Рождество или на Петров день… А сказывают в Брабане всякое морское сало в бочках продают, по 4 рубля и дороже бочку, делают из того сала мыло». Дается подробное описание приготовления заказанного сала «на немецкий обычай». Воск – «с кем будешь сговариваться имайся продать за 100 берковец, да наперед спросити: по скольку пуд в круге делают в Голанской земле воску? Ныне на посмех дешев, нет провоза». Телятинки белые и малые, «опушают ими платье за место горностаев», коли яловичьи сырые «на Мурманском брабанец Давыд покупает, не по один год»; рукавицы. Затем следуют разнообразные меха (песцы, куницы, выдры, белки, бобры, норки, горностаи, лисицы, соболи – «немецкие жены на вороту их носят»). Мед; лен чесаный, конопля; пряжи канатные и готовые канаты – «и ты держи сговор на 100 берковец, а в то число распроси: сколько ему в какую толщину и в длину делати?»

Далее идет масло коровье, мясо, смола, деготь, слюда «оконичная», пшеница, клей-карлук (рыбий), зола – «а делают золою кожи, мыла и сукна красят». Семги Кольские и треска сухая, коя сушена на вешалах. «Солят немцы семгу: порят с хребта, очи, щеки и нарост вырезают». Относительно трески: «С сколькими ценою сговоришь, имайся за 100 тыс. рыб, а не осмотряся, больше того не имайся. И в приговоре с ними примолвишь: а пошлет Бог будет и коли добудете больше того, взяти по той же цене приговорной» (т.е. покупатель в случае большого улова обязан взять и сверх условленного по той же цене). Наконец, вывозятся гвозди сапожные, сошное железо, мыло вологодской вари и борисоглебское. Кроме этих двух-трех товаров, вывоз, как мы видим, состоит целиком из сырья, именно из предметов животноводства (кожи, масло, мясо, сало), рыболовства, звероловства (меха, воск, мед).

В заключение автор советует «распрашивати у англинцов и у иных Немцов», не нужен ли им персидский (шемахинский) шелк: «По чему вам сырой и некрашеной шелк в толстой и средней нити дадут за фунт?.. И распрося, что скажут, вели у себя подлинные их речи написати, чтобы нам вперед про шелк вестно было и надобе ли привозити его». Условливаться надо заранее и с корабельщиками «с корабельными ходаки») «лет на 10: почему ему на год имати и по скольку пудов ему клади привозити» ^{259} .

Для того чтобы определить, какую роль играли в нашем вывозе отдельные товары, необходимо ознакомиться с таблицей архангельского отпуска, которая извлечена де Родесом из архангельских таможенных книг и содержится в его «Донесении» ^{260} . Ценность вывоза по отдельным группам товаров следующая (в тыс. рублей):

Меха …… 98,0

Кожи …… 370,9

Шпик и мясо …… 33,0

Сало …… 126,6

Свиная щетина …… 25,6

Поташ …… 120,0

Икра …… 30,0

Воск …… 15,7

Москательный товар …… 14,8

Ткани …… 23,0

Прочие товары …… 30,0

Итого …… 887,6

К этому присоединяется персидский шелк, вывозимый раз в три года, третья часть составляет …… 13,5

Хлеб и льняное семя (но хлеб вывозится не ежегодно, а лишь при высокой цене) …… 264,4

Всего вместе …… 1165,5

На первом плане стоят кожи, экспорт которых равняется почти трети всего вывоза, весьма важны сало, поташ и меха. Вывоз этих четырех товаров составляет 715 тыс. руб., или 61%, т.е. почти две трети всего русского экспорта. Фабрикаты (холст) играют минимальную роль.

И Савари среди вывозимых из России во Францию товаров называет прежде всего меха – соболь и горностай, из которых делаются муфты и воротники, шерсть канадского бобра (который, как мы видели, в Россию вывозится), сбываемая во Франции шапочникам, далее кожи козлиные, медвежьи, волчьи, щетину свиную, которой пользуются сапожники, седельники, шорники и другие ремесленники, наконец, лен и пеньку, рыбу, рыбий жир, сало, деготь, воск и поташ для выделки мыла и других товаров ^{261} .

Англичане придавали наибольшее значение вывозу из России товаров, необходимых для снабжения обширного создаваемого ими флота. Московская компания закупала в России пеньку, смолу, готовые снасти и крупные канаты и все это продавала в Англии казне для флота. Когда в 1604 г. в парламенте раздались нападки на компанию, в заслугу ей была поставлена доставка из России оснащения для кораблей. Канаты компания производила и сама в России из русской пеньки, и Ост-Индская компания не раз заявляла, что русские канаты самые лучшие. Но она покупала и сырую русскую пеньку для переработки – после 1649 г., по-видимому, закрылись английские канатные дворы в России и вывозились уже не канаты, а пенька. Вывоз смолы, необходимой для осмоления канатов, составлял первоначально привилегию английской компании, но позже монополия этой торговли перешла в руки голландцев, и англичане безуспешно старались отбить ее у них или, по крайней мере добиться разрешения вывоза смолы. Зато сильно развились моржовый и китовый промысел англичан и добывание из китов ворвани, на которую предъявлялся большой спрос мыловаренными заводами. Хотя эта деятельность англичан сопровождалась кровавыми столкновениями на море с голландцами, компания все же ежегодно ввозила в Англию значительное количество ворвани и китового уса.

Много хлопотала компания о разрешении ей вывоза зерна, который в XVI ст. являлся заповедным товаром, позже мог уже свободно экспортироваться, но только с уплатой пошлины; но это-то англичанам и не улыбалось. Помимо компании, неоднократно обращался английский король Карл I с просьбами о дозволении вывоза хлеба отдельным англичанам и даже неангличанам. Такие рекомендательные грамоты к царю и патриарху король выдавал за деньги, и голландцы уверяли, что этот хлеб предназначается не для устранения голода в Англии, а для обогащения частных лиц. Это обстоятельство, как и заявление агента компании, что она к этим ходатайствам непричастна, вызывало отказ царя. Вообще на русский хлеб был большой спрос: шведская королева Христина и Нидерландские Штаты даже готовы были платить царю за зерно оружием и посылали ему в подарок пушки, мушкеты и снаряды – излюбленные предметы русских царей. В результате Голландия стала правильно вывозить хлеб из России ^{262} .

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
Торговля и купечество Московского государства по сообщениям иностранцев XVI– XVII cm.

О состоянии Московского государства сохранилось довольно много разнообразных сочинений иностранцев, по различным поводам посетивших Московию и описавших то, что они там видели и слышали. Здесь и посланники, и военные люди, и купцы, и просто любопытствующие путешественники, и лица, приезжавшие для выяснения того, как повести католическую пропаганду среди русского народа. Все они составляли дневники, записки, повествования, мемориалы, наконец, отчеты для царствующих особ о посещении посольствами русского царя и Московского государства.

Эти описания, разнообразные по форме и содержанию, составляют ценный материал для изучения истории эпохи, доставляемый очевидцами. Но осторожность в пользовании их все же весьма необходима, ибо русские люди смотрели на приезжих иностранцев с великой подозрительностью и, усматривая в их вопросах коварные замыслы, отказывались удовлетворять их любознательность или, как жаловался Рейтенфельс, намеренно преувеличивали все в хорошую сторону, но с таким умением, что «возвратившиеся иностранцы по совести не могут похвастаться знанием настоящего положения дел в Московии» ^{263} .

Среди многообразных сведений, имеющихся в «сказаниях» иностранцев о Московском государстве (как их называет B. О. Ключевский), мы находим и данные, касающиеся торгов ли. Если не считать двух-трех авторов, специально посвятивших свои сочинения вопросам товарообмена, как де Родес или Кильбургер, которые сообщают довольно много указаний, в особенности о привозимых и вывозимых товарах, да перечисления последних Флетчером, Олеарием и некоторыми другими, затрагиваемые в этой области вопросы относятся главным образом к описанию внешнего вида Москвы, ее лавок и дворов, к характеристике русских купцов, к торговле в рядах да к вопросу о монополизации различных видов товаров царской казной, что особенно поражало знатных иноземцев».В городе Москве, – говорит Кильбургер в своем «Кратком известии о русской торговле, как она производилась в 1674 г. вывозными и привозными товарами по всей России», – больше торговых лавок, чем в Амстердаме или в ином целом княжестве». «Но, – прибавляет он тут же, – лавки эти маленькие и иногда плохого качества; сравнивать же их с амстердамскими совсем нельзя, ибо пришлось бы признать, что из одной амстердамской лавки можно выкроить десять и более московских». В Москве, указывает он в другом месте, «так же много лавок, как во многих европейских городах, хотя большинство их так малы и узки, что купец едва в состоянии повернуться между товарами» ^{264} . На это характерное обстоятельство, весьма поразившее иностранцев, указывал за 100 лет до того (в 1581 г.) иезуит Антоний Поссевин, посетивший Россию при Самозванце; и он видел много новых лавок, расположенных улицами (рядами), по роду товаров, в Китай-городе, но эти лавки были так малы, что, по словам его, в одном венецианском магазине найдется больше товаров, нежели в целом ряду московских лавок ^{265} . «Так как народу в Москве великое множество, – писал в своем путешествии через Москву Корнилий де Бруин, приезжавший при Петре Великом, – то для лавочек они должны довольствоваться небольшими помещениями, которые вечером они и запирают, уходя домой» ^{266} .

Итак, многочисленность лавок и мелкие размеры каждой из них, куча крохотных лавочек обратили на себя внимание иностранцев. И это не изменялось – эпоха самозванцев и эпоха Петра дают одну и ту же картину.

Это наблюдение подтверждается и другими данными. Торговых мест всякого рода было огромное количество. В Москве на рынках и площадях, во всевозможных рядах в Белом городе и в Китай-городе и за Москвой-рекой толпилась масса народа и продавались самые разнообразные товары. Здесь имелись не только лавки и амбары, но и шалаши, скамьи, бочки, кади и кувшины, торговля оседлая и разносной торг. На каждые 2 – 3 посадских двора приходилось место торговли (посадских дворов в 1701 г. было 6894, торговых мест 2664) ^{267} . Но и в Туле находим 401 ¹/ ₂торговое помещение, среди них 209 ¹/ ₂лавки, 118 скамей, 29 амбаров, 13 шалашей. Торговцы составляли в концу XVI ст. 44% всех жителей Тулы, а вместе с ремесленниками 70%. ^{268}  В Пскове насчитывалось в конце XVI ст. 1200 лавок, клетей и амбаров ^{269} . В Нижнем Новгороде, по переписной книге 1620 г., имелось 1900 дворов и 574 торговых помещения, в Устюге – около 1000 посадских дворов и 260 торговых помещений, среди которых было много кузниц ^{270} .

Точно так же подтверждается и указание на крайне мелкие размеры этих лавок. Типичной лавкой являлось помещение в 2 сажени в ширину, 2 ¹/ ₂в глубину. И это была полная лавка ^{271} . А наряду с ними имелись полулавки, четверти лавки и даже восьмые части лавок. В 1726 г. в московском Китай-городе из 827 всех торговых владений было всего 307 владельцев полных лавок, тогда как в 76 случаях они занимали менее целой лавки, именно от ⁷/ ₈до ³/ ₄лавки, а в 3428 случаях торговое место составляло всего пол-лавки, в 27 – от ¹/ ₂до ¹/ ₄лавки. Напротив, соединение нескольких лавок в одних руках (или, быть может, одной лавки, но по своим размерам равной нескольким установленной величины) было явлением весьма редким: насчитывается всего 32 случая владения по 1 ¹/ ₂лавки и 15 случаев свыше 2 ¹/ ₂лавки, из них только один, когда торговец занимал 3 ³/ ₄лавки. Даже в отдельном месте он имел по поллавки, по четверти и даже по одной восьмой. В 1701 г. 189 человек владело по одной лавке, тогда как 242 занимали всего пол-лавки, а 77 человек ³/ ₄лавки. А к этому присоединялось еще великое множество торговых мест, которые вообще не имели характера лавки, а представляли собой лишь временные, переносимые помещения. Таких мест насчитывалось в Китай-городе в 1626 г. 680, из них 47 шалашей, 267 скамей и мест скамейных, причем и тут нередко торговец занимал по л шалаша, часть скамейного места ^{272} .

Небольших размеров были, конечно, лавки и в других городах. Как указывает Н. Д. Чечулин, «по-видимому, в то время (в XVI ст.) признавалась нормальной величина лавки в 2 сажени: при описании лавок жалованных очень часто отмечается их величина – обыкновенно на локоть или полусажень больше двух сажен, и тогда говорится: а с прибавки (с локтя или с полусажени) и платити ему (владельцу лавки) десять денег» ^{273} . В Туле, судя по писцовой книге 1625 г., лавка представляла собой клочок земли в ширину и в длину по 1 ³/ ₄– 2 ¹/ ₂сажени. В 1622 г. велено с казенных кирпичников не брать «полавочно-го» и пошлин «с их товару, которого товару меньше двух рублев». Действительно, такие случаи были. В 1625 г. на тульском рынке оказалось 9 таких лавок, с которых оброка «по жалованной государевой грамоте не бралось» ^{274} .

«Очень часты случаи, – говорит Н. Д. Чечулин, – что человеку принадлежала ¹/ ₂, 1/ ₃и даже ¹/ ₄лавки или амбара; обыкновенно при этом лавки делились поровну между совладельцами, но встречаем несколько случаев, что одному владельцу принадлежало ²/ ₃или ³/ ₄а другому ¹/ ₃или ¹/ ₄». И во внутренних городах между отдельными владельцами лавки распределялись обычно довольно равномерно; «редко кто владел более чем 3 лавками, за исключением, впрочем, таких торговых городов, как Казань и Псков, где иные имели лавок 10 и более и платили раз в 10—15 больше, чем в среднем каждый из участвовавших в торговле людей». Но таких людей и тут было весьма немного. Из 765 человек посадских тяглых людей, плативших оброк за лавки во Пскове, 326 человек платили от 1 до 5 алтын, 245 от 5 до 10 и 93 от 10 до 15. Это составит 664 человека или почти 90% всех плательщиков. Свыше 25 алтын платили всего 29 человек или менее 4% общего числа. В Казани имелась небольшая группа в 22 человека, переведенных из других городов, которые, составляя всего 1% населения Казани, имели почти 15% торговых заведений, и каждый из них платил почти втрое больше, чем человек «добрый» или «лучший» ^{275} . Напротив, в Туле из 100 случаев владения торговыми помещениями 93 (352 случая) приходятся на владение одной лавкой или скамьей; всего 3% (11 случаев) владели двумя помещения ми, большего числа вообще не встречалось ^{276} .

Зомбарт утверждает, что западноевропейские города в XIV —XV ст. кишели массой мелких и мельчайших торговцев, производивших крайне незначительные обороты ^{277} . Это утверждение оказалось преувеличенным; установлены факты довольно больших оборотов, совершаемых в средневековую эпоху ^{278} . В отношении Московского государства у нас нет данных об оборотах [19]19
  См., впрочем, выше (с. 167) о лавках, где «товару меньше двух рублев».


[Закрыть], но, судя по большему количеству маленьких лавочек, полулавок и четвертей лавок, в которых сосредоточивалась торговля в русских городах того времени, мы можем это положение Зомбарта с гораздо большим правом применить именно к Московской Руси XVI —XVII ст. Никто не станет отрицать, конечно, наличности крупных торговцев, в особенности среди московских гостей, но, по-видимому, преобладающей являлась торговля весьма мелких размеров. Сравнения, проводимые Поссевином и Кильбургером между Москвой, с одной стороны, и Венецией или Амстердамом – с другой, весьма характерны: указания на то, что из одной амстердамской лавки можно сделать десять и более московских или что один венецианский магазин имел больше товаров, чем целый торговый ряд в Москве, свидетельствуют о том, насколько велико было расстояние между нашей и западноевропейской торговлей.

Кильбургер приводит факт обилия лавок в Москве в доказательство того, что в Московском государстве население «от самого знатного до самого простого любит купечество», что «русские любят торговлю» ^{279} . На это указывает и де Родес в своих «Размышлениях о русской торговле 1653 г».. «Все постановления этой страны, – говорит он по поводу Московии, – направлены на коммерцию и торги, как это достаточно показывает ежедневный опыт, потому что всякий, даже от самого высшего до самого низшего, занимается и думает только о том, как бы он мог то тут, то там выискать и получить некоторую прибыль» ^{280} .

Из этой любви русских людей к торговле, как и из многочисленности лавок, сделали вывод о широком развитии торговли Московского государства. Однако, как справедливо указывает Г. В. Плеханов, эти сообщаемые иностранцами свойства русских еще ровно ничего не доказывают: многочисленностью торговцев и сильно развитым интересом к торговле отличаются и китайцы, но едва ли кто-нибудь станет утверждать, что их торговля обнаруживает крупные успехи ^{281} . И у различных нецивилизованных народов мы находим большую склонность к торговле: негры, например, страшно любят торговать. Благодаря торговым сношениям с европейцами первобытные народы быстро учатся торговать, и европейцы удивляются тому, с какой скоростью они усваивают всевозможные приемы и уловки, свойственные опытному европейскому торговцу, в том числе и способность обвешивать, уверять в высоком качестве малоценных товаров и вообще совершать всевозможные обманы. Те самые народы Океании, которые еще в конце XVIII ст. при появлении Кука во многих случаях не имели никакого представления об обмене, сорок лет спустя уже оказались умелыми торговцами. Когда в 1814 г. явились испанские миссионеры в Новую Зеландию, они были поражены тем умением и той расчетливостью, с которой туземцы производили обмен товаров, как они расхваливали свои продукты и старались извлечь как можно больше выгоды из каждой операции. Стэнли с удивлением рассказывает о том, что туземцы в Маниема (в Центральной Африке) имеют столь же преувеличенное представление о ценности своих товаров, как и лавочники Лондона, Парижа и Нью-Йорка.

По-видимому, подобная эволюция совершилась и в хозяйственной психике населения Московского государства, главным образом под влиянием сношений с иностранцами. И здесь появилась сильная любовь к торговле, жажда продавать и покупать. При этом обнаружились те же качества, которыми характеризуются современные неевропейские народы, – «хитрости и лукавства», запрашиванья, обманы. Русским приходилось, впрочем, противопоставлять это столь же бесцеремонным действиям иностранцев, презиравших восточных варваров и смотревших на Россию как на наиболее выгодное для скорой наживы место».Их смышленость и хитрость, – рассказывает Адам Олеарий о своем путешествии в Московию, Тартарию и Персию, совершенном в 1634 и 1636 гг., – наряду с другими поступками особенно выделяется в куплях и продажах, так как они выдумывают всякие хитрости и лукавства, чтобы обмануть своего ближнего» ^{282} . «Купцы, – читаем у барона Майерберга в его донесении императору Леопольду I 1661 г., – подкрепляют свои обманы ложной божбой и клятвой при торговых сделках; эти люди такой шаткой честности, что если торг не тотчас же окончен отдачею вещи и уплатой цены за нее, то они легкомысленно разрывают его, если представится откуда-нибудь барыш позначительнее» ^{283} . Иоанн Георг Корб, секретарь посольства императора Леопольда I к царю Петру I в 1698 – 1699 гг., заявляет, что «так как москвитяне лишены всяких хороших правил, то, по их мнению, обман служит доказательством большого ума. Лжи, обнаруженного плутовства они вовсе не стыдятся. До такой степени чужды этой стране семена истинной добродетели, что самый даже порок славится у них как достоинство». Впрочем, прибавляет Корб, он не желает распространять этой характеристики на всех: «Между толиким количеством негодной травы растут также и полезные растения, и между этим излишеством вонючего луку алеют розы с прекрасным запахом» ^{284} . «Русские купцы по большей части от природы так ловко в торговле приучены к всяким выгодам, к скверным хитростям и проказам, что и умнейшие заграничные торговцы часто бывают ими обманываемы» ^{285} . «Что касается до верности слову, – говорит Флетчер, – то русские большей частью считают его нипочем, как скоро могут что-нибудь выиграть обманом и нарушить данное обещание». Это «вполне известно тем, которые имели с ними более дела по торговле» ^{286} . В «Записках о Московии бар. Герберштейна» 1556 г. дается следующая характеристика русской торговли: «Торгуют они с большими обманами и хитростями и не скоро кончают торг… Ибо, приценяясь к какой-нибудь вещи, они дают за нее меньше половины, чтобы обмануть продавца, и не только держат купцов в неизвестности по месяцу или по два, но иногда доводят их до совершенного отчаяния». «Как только они начинают клясться и божиться, – говорит Герберштейн далее, – знай, что тут скрывается хитрость, ибо они клянутся с намерением провести и обмануть» ^{287} .

Такую характеристику русского купечества мы находим и у других иностранцев. «Народ по природе склонен к обману», «обман и всякого рода пороки свойственны русским», «обман в торговле слывет у них хитрой штукой и делом умным», «в делах торговых хитры и оборотливы», «им ничего не стоит нарушить договор, если это им выгодно» ^{288}  – этот рефрен повторяется у всех, за исключением таких, как Камнензе, который утверждает по поводу русских, что «обмануть друг друга почитается у них ужасным, гнусным преступлением» ^{289} , хотя и он имеет в виду отношения русских между собой, но не их поведение в делах с иностранцами.

Но тот же Герберштейн, который жалуется на русских, что они «продают каждую вещь очень дорого и просят пять, восемь, десять, иногда двадцать червонцев за то, что можно купить за один червонец», считает нужным прибавить, что и сами «они покупают у иностранцев редкую вещь за десять или пятнадцать флоринов, тогда как она едва стоит один или два» ^{290} , иначе говоря, обе стороны применяют те же приемы, платят друг другу равной монетой. В этом отношении русские торговцы могли многому поучиться у торговавших с ними иностранцев, и поэтому рассказ Олеария о том, что московские купцы упрашивали обманувшего их в торговле на большую сумму голландца, чтобы он вступил с ними в компанию ^{291} , весьма ярко освещает картину нравов того времени. В особенности англичане приписывали своим конкурентам – голландцам все пороки, которые у них и заимствовали русские купцы. «Русские хитры и алчны, как волки, – писал в 1667 г. англичанин Коллинс, который девять лет прожил при дворе «великого царя русского», – и с тех пор, как начали вести торговлю с голландцами, еще более усовершенствовались в коварстве и обманах» ^{292} .

Во всяком случае, этот характер торговли русских с иностранцами свидетельствует о том, что капиталистической ее отнюдь еще нельзя назвать. Она производилась еще в малоразвитых формах, торговец имел в виду заработать не на расширении сбыта, не на закупке товара там, где он дешев, и т.д., а при помощи разного рода хитростей и обманов. Она напоминала скорее торговлю тех же англичан и голландцев в заокеанских странах, с той только разницей, что там они сплошь и рядом прибегали не только к обману, но и к насилию, от чего в Московском государстве приходилось отказываться.

Иностранцы обращали внимание на своеобразный характер торговли в Московском государстве и в том отношении, что она ведется в рядах, из которых каждый сосредоточивает товары определенного рода, напоминая в этом отношении восточные базары. В западноевропейских городах они ничего подобного не находили.

Самое замечательное и вместе с тем похвальное в Москве, говорит Кильбургер, это что каждый сорт товара, от самого высокого до самого низкого (простого), имеет свои определенные улицы и рынки ^{293} . «У входа в крепость, – читаем в сочинении Бальтазара Койета, описывающего путешествие нидерландского посольства в Москву в 1675 г., – находится самая большая и самая лучшая площадь всего города, на которой с утра до ночи толпится народ. Возле площади и на соседних улицах находится много лавок, причем каждому роду товаров соответствует особая улица или место на площади; таким образом, представители одинаковых занятий или промыслов помещаются тесно друг возле друга» ^{294} . «Площадь так обширна, – рассказывает Таннер в своем описании польского посольства в Москву в 1678 г., – что достаточна для торговых помещений всего города. Там виноторговцы продают разного рода вина… За ними торгуют шелковыми материями, тканями турецкими и т.п., после золотых дел мастера, и таким образом во всяком ряду свое производство… Любо в особенности посмотреть на товары или торговлю стекающихся туда москвитянок: нанесут ли они полотна, ниток, рубах или колец на продажу, столпятся ли так, позевать, от нечего делать, – они поднимают такие крики, что новичок, пожалуй, подумает, не горит ли город, не случилось ли внезапно большой беды… Некоторые во рту держали колечко с бирюзой. Я в недоумении спросил, что это значит. Москвитяне ответили, что это знак продажности бабенок… Есть еще улица, куда ходит простой народ вычесывать грязь из головы, почему она получила прозвище Вшивого рынка. Там набросано столько волос, что шагу не сделаешь без того, чтобы не ступить, точно на подушку, на грязную их кучу» ^{295} . «На особой улице, – читаем у Рейтенфельса, – продаются сыр, ветчина и сало, на другой свечи и воск, отдельно вещи деревянные, кожаные, конские приборы, лекарственные травы, шелк, канитель серебряная и золотая, женские наряды, ожерелья и прочая. Короче: для каждого рода товаров назначено особое место, в том числе для продажи старого платья и для низеньких лавочек брадобреев». Рейтенфельс весьма одобряет такой порядок, ибо благодаря этому каждый «из множества однородных вещей, вместе расположенных, может весьма легко выбрать самую лучшую» ^{296} . Корб перечисляет всего 13 рядов ^{297} , но он соединяет по нескольку рядов вместе в целые группы, ибо на самом деле их было гораздо больше. По описи 1695 г., в Китай-городе насчитывалось 72 ряда, в том числе одних рядов, торговавших материями, было до двадцати. Были ряды кушачный, рукавичный, чулочный, башмачный, голенищный, подошвенный, пушной, бобровый, соболиный и т.д. – деления, как видно, очень дробные ^{298} . Находим ряд для книг, другой для икон, ряд для торговли ладаном, особый ряд для продажи облачений священников, особый монашеский ряд; специальный ряд для торговли колоколами и церковными сосудами ^{299} .

Этот рассказ о том, что для всякого товара имеется особый ряд, повторяется постоянно в описаниях иностранцев – и у Дженкинсона в половине XVI ст., и у Петрея в 1608 г., и у Москевича в 1611 г., и у Олеария в 1636 г., и у Зани в 1672 г. ^{{300} , {301}}

Иноземцы постоянно упоминают о рынке, «где цирюльники обрезают простому народу волосы на голове теми же ножами, которыми разрезают хлеб и прочую пищу», и который так «устлан волосами, что по нем ходишь, как по мягкой обивке». Но там же продавалось и много прекрасных и дорогих вещей, почему Вшивый ряд, по мнению Кильбургера, мог бы справедливо претендовать на другое название ^{302} . О мясном и рыбном рынке иностранцы говорят, что «приближение к ним можно узнать по запаху раньше, чем увидишь, – смрад здесь так велик, что все иностранцы затыкают нос, тогда как русские его не замечают и чувствуют себя отлично» ^{303} .