Текст книги "Огненный ручей"

Автор книги: Иосиф Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Глава XVIII. Знакомое лицо

В эту тяжёлую для него минуту Андрюша остался совершенно один.

Он лежал на кровати и бессмысленно смотрел в одну точку. Он хотел бы сейчас заснуть, но сон не шёл к нему. Скоро приедет отец, и начнётся разговор.

Ох, что бы такое сделать, лишь бы не было этого разговора! Как стыдно!

Отец спросит: «Почему ты не строишь спортплощадку?»

Что ему ответишь? Ну что ему ответишь? «Я поссорился с Витахой и не хотел сходиться. А чтоб ты не волновался за меня – сказал, что я с ним». – «Ах, ты, значит, понимал, что Витаха делает полезное дело? Так почему же ты не пошёл всё-таки к нему? Ведь можно было забыть вашу мелкую ссору, правда?» – «Правда. Но мне помешал Афоня». – «А где твоя пионерская сила воли? Ты должен был плюнуть на него. Ты не видел, куда он тебя тянет… Витаху к рапорту допустили, его в комсомол рекомендуют, а ты?»

Нет, как ни думай, а всюду отец был прав.

И действительно: ну почему нельзя было сразу пойти к Витахе? Понравилась Афонина труба? Что Афоня партизан? Да какой он партизан, когда все демобилизованные уже давно работают, а этот ходит и с толку всех сбивает!.. И правильно ребята сделали, что его из коноводов прогнали. Думали, что он герой, а потом раскусили его.

«И как это я не раскусил вовремя!»

И снова Андрюша ругал себя за свою ошибку. Но, как он себя ни ругал, всё же ему предстояло самое худшее – разговор с отцом. Андрюша мог бы выдержать всё-всё, только не это. Ведь отец так трудился, а Андрюша ему подорвал репутацию. Об этом уже, наверное, узнал весь трест: у начальника «Жигачёвстроя» в семье не всё в порядке. Отец ему доверял, а теперь… всё насмарку!

Андрюша ворочался на кровати.

За окнами уже ночь высыпала яркие звёзды. Откуда-то издали ветер принёс слова последних известий. Это, наверное, где-то в рабочем посёлке говорило радио.

Было уже около двенадцати часов. Теперь окончательно ясно, что отец сегодня не придёт. Разговора не будет, но он всё равно будет завтра.

Андрюша встал с кровати, зажёг свет, чтобы постелить на ночь постель, включил радио. Вся комната вдруг наполнилась звуками города.

В репродукторе раздавалось множество голосов, даже можно было разобрать отдельные слова, гудки автомашин – мягкие басы или тоненькие-тоненькие, будто кто-то дул в губную гармошку. Потом весь шум перекрыл мелодичный, медленный бой. Звуки сначала раскатились, словно на землю сбросили десяток звонких стальных балок, а затем раздалось торжественное:

«Бам!.. Бам!.. Бам!..»

«Москва!.. – вздохнув, подумал Андрюша. – Там мама, Серёжка, а я один…»

И вдруг его будто током прошибло.

Он взволнованно сел на постели. «А что, если…» – подумал он.

В голове всё уже складывалось независимо от сознания. И так всё просто выходило, что лучше и желать не нужно.

Андрюша вспомнил того маленького человека в шляпе и галстуке, который весь полёт из Москвы возле рта держал газетный кулёк, вспомнил, как он рассказывал, что летел однажды на самолёте бесплатно, и вдруг ясно представил план своих действий. Он летит бесплатно в Москву. Через четыре часа будет у мамы, и они вместе дают папе телеграмму. А там начнётся новая жизнь.

Андрюша сел за стол и написал:

«Дорогой папочка! (В этом месте Андрюше хотелось заплакать.) Я улетел в Москву. За меня не беспокойся. Я не хотел тебя обманывать, а всё так получилось из-за одной ошибки.

Андрей».

Андрюша сложил бумажку вчетверо и уже было собрался встать из-за стола, но снова вырвал из тетрадки листок и взял в руки карандаш:

«Майка, не считай меня курортником. Я всё время думал о тебе и о твоём поступке. Я виноват, но я тоже трудился – в соцгородке красил квартиру и окно. Если не веришь, спроси у Матвея Никитича. Когда я буду инженером, я хочу с тобой увидеться».

В старенький рюкзак – Серёжин подарок – Андрюша положил буханку чёрного хлеба, банку с кильками и ножик. В карман пиджака сунул спички и носовой платок.

Всё было готово. Андрюша оглядел свою комнату и на цыпочках вышел в коридор. Здесь он подсунул под Майки-ну дверь свою записку.

Андрюша знал, что пассажирский самолёт вылетает из Жигачёва по утрам, и надо было торопиться.

До аэродрома было пятнадцать километров…

…Андрюша шёл долго. Шоссейный булыжник блестел под луной. В стороне от дороги, в степи, кричали какие-то птицы, раздавались пронзительные писки. А невидимые сверчки – их были сотни – верещали так оглушительно, что казалось, будто по степи со свистками ходит батальон милиционеров.

Когда за спиной исчезли заводские огни, Андрюше стало страшновато. Ему показалось, что он один на всём земном шаре. Начало чудиться, что кто-то крадётся по кустам. Андрюша даже остановился на дороге: а не вернуться ли назад, пока не ушёл далеко? Но вспомнив, как ему всегда говорил отец, что раз взялся за дело, так доводи до конца, он быстро пошёл вперёд и больше не оглядывался.

Через час он почувствовал, что устал. Он сошёл с дороги и, положив под голову рюкзак, лёг на землю.

Небо было бездонное и красивое. Иногда по нему скользили падающие звёзды. За ними тянулись огненные следы.

«А может, это воздушные корабли каких-нибудь марсиан? – подумал Андрюша. – Вот бы полететь вместе с ними!»

Летишь себе в пространство, а конца ему и нет. «К какой планете пристать? – спрашивает марсианин, почему-то очень похожий на Витаху. – Вон к той или к этой?» – «Давай к любой, – отвечает Андрюша. – Мне всё равно». А сам думает: «Ну и попадёт же теперь от отца! Куда я без спросу от него улетел…»

Андрюшу разбудило урчание первого утреннего автомобиля.

В степи начинался рассвет. Жёлтое пространство дымилось молочно-бледным туманом, будто огромное облако опустилось на землю.

Небо теперь уже было бледно-серым. На востоке розовел горизонт.

Андрюша пришёл на аэродром, когда самолёт, отправлявшийся на Москву, готовился к вылету.

Механики в синих комбинезонах возились около моторов, ходили по крыльям и через тряпочку наливали в баки бензин. Поодаль толпились пассажиры с чемоданами.

Вдруг Андрюша увидел, как из беленького домика аэропорта, где были буфет и радиорубка, вышел высокий человек в синем отутюженном костюме с голубым кантиком по воротничку. На нём была фуражка с лакированным козырьком, над которым золотились два крыла и пропеллер. Он шагал красиво и быстро, и во всём его облике, во всей походке было что-то знакомое.

– Дядя… – Андрюша догнал лётчика – и замер. Это был тот самый лётчик, который привёз Андрюшу в Жигачёв.

– А вы не скажете, – продолжал Андрюша уже по инерции, – где найти мне главного лётчика?

– Командира экипажа? – Лётчик удивлённо оглядел Андрюшу. – А зачем?

– Вы знаете… я… – сказал Андрюша и почувствовал, как у него сдавило горло. – Мне надо в Москву… Я… голодный…

И, сам не зная почему, Андрюша горько расплакался. В этих слезах было всё: и то, что он не спал целую ночь, и то, что ему было жалко и себя и папу.

Лётчик взволновался. Он присел перед Андрюшей и, мягко взяв за подбородок, поднял его голову:

– Вот те на – мужчина, а разревелся, как в детском саду! Что же ты горючее зря тратишь? Ты что, отстал от поезда?

– Нет… то есть да…

– А как же ты отстал?

– Я на поезде гулял, а перрон дёрнулся и… и…

Андрюшины слезы были искренними. Это лётчик видел. Но он также чувствовал и другое: мальчишка чего-то не договаривает. Вернее, совсем не умеет врать.

– А ты где живёшь-то: в Москве или в Жигачёве?

– Папа в Жигачёве, а мама в Москве. Я с мамой…

– А на какой улице в Москве живёшь?

– На площади Маяковского.

– Да ты же мой земляк! – вдруг воскликнул лётчик. – Я тоже на Маяковского живу. А ты в какую булочную ходишь: в ту, что на углу серого дома?

– Да…

– Вот интересно! И я оттуда хлеб беру. Ну, так и быть, летим! Я тебя и на своём автомобиле к маме подброшу. Как тебя зовут-то?

– Андрюша…

– А меня дядя Коля. Будем знакомы. Ну, полезай в самолёт.

Андрюша забрался по лесенке в кабину и прошёл за дядей Колей в пилотское отделение.

Лётчик усадил его рядом с собой на место второго пилота и стал осматривать приборы.

Андрюша сидел как зачарованный. И по бокам, и сверху, и снизу торчали какие-то рычажки, кнопки, лампочки, часы, приборы с дрожащими стрелками.

Андрюша потрогал штурвал. Он был похож на обыкновенный автомобильный руль, только верхняя часть его была срезана.

Дядю Колю кто-то окликнул с земли. Он выглянул из кабины в окошечко, кивнул головой и, сев опять на своё место, нажал на какой-то рычаг.

И вдруг на правом крыле заревел мотор. Потом включился левый мотор. Самолёт затрясся.

– Летим, да? – радостно прокричал Андрюша.

– Нет, я моторы слушаю, – ответил дядя Коля.

Остановив винты, он ещё минут пять проверял педали и штурвал, внимательно осматривая приборы. Потом посмотрел на Андрюшу.

– Слушай, паренёк, – просто сказал он. – Мне нетрудно тебя подкинуть в Москву, через четыре часа ты уже будешь пить чай у мамы, только знаешь – ты меня прости, конечно, но мне кажется, я вот за тобой наблюдал, – у тебя что-то дома произошло. Так или не так?

Андрюша испугался этих слов. Он подумал, что лётчик – гипнотизёр и всё уже узнал, пока он сидел в кабине. Но потом решил, что всё-таки дядя Коля не гипнотизёр. У него были голубые добрые глаза, а для гипнотизёра нужны чёрные и злые.

– Ты пионер? – Дядя Коля вдруг положил на Андрюшину коленку свою твёрдую руку.

– Пионер.

– А я – член партии. Ну вот, давай с тобой поговорим в открытую. Я же всё равно тебя беру. Что у тебя произошло?

Андрюша подумал, что дядя Коля, наверное, поймёт его, потому что все лётчики хорошие, и, как иногда бывает, что не рассказывается близкому человеку, то с облегчением повествуется совсем чужому, – он взял да и рассказал дяде Коле обо всём, обо всём. И про свою ссору с Майкой, и про спортплощадку, которая ему нравилась, и про домну, и про своего близкого друга Афоню.

Андрюша говорил сбивчиво, скороговоркой, перескакивая с одного эпизода на другой.

Наконец закончил. Он был возбуждён. Ему стало как-то легче.

– Да-а… – задумчиво сказал дядя Коля. – Паренёк-то ты уже взрослый, а посадка в Жигачёве у тебя неважнецкая была. Скапотировал. Что ж ты взял курс на Афоню – ведь по нему далеко не улетишь! Разве так надо жить? Ты гляди туда, куда все передовые люди смотрят – вот как, например, Витаха твой, – тогда уж никогда не ошибёшься. А набедокурил – вовремя исправляй свою ошибку. Понял? А то, что ты квартиру красил, это хорошо. Тебе ещё сколько остаётся жить-то на «Жигачёвстали»?

– Да с полмесяца будет…

– О-о! – вдруг воскликнул дядя Коля. – За эти полмесяца ещё столько можно дел перевернуть, что и Героя Социалистического Труда могут дать… Ну, ты подожди здесь, а я пойду скажу, – чтобы уже пассажиров сажали. Через пятнадцать минут вылетаем!

Лётчик вышел из машины и направился в домик, над которым плавала длинная матерчатая колбаса, надутая ветром.

Андрюша задумался. Через несколько часов он будет в Москве! Он увидит маму, Серёжку, будет спать на своей очень мягкой кровати. И мама его накормит любимым омлетом с колбасой и даст стакан сметаны. А потом он пойдёт в школу, встретит своих старых друзей и совсем-совсем забудет «Жигачёвсталь».

Нет, он, конечно, не совсем забудет Майку. Может быть, через месяц он ей пришлёт письмо. Может быть, они опять встретятся с Афоней – почему бы не позвать его в гости на новый год? А впрочем, это очень хорошо, что Андрюша улетает. Хватит! Пожил! Неудачно, конечно, прожил это лето, но всё-таки узнал, что такое металлургический завод, узнал Украину.

«Ну, а может быть, и не стоит улетать?» – вздохнул Андрюша.

Он увидел в окошко лётчика, который вышел из домика и закурил папиросу. Потом он поднял голову вверх и улыбнулся. На утреннем небе не было ни единого облачка.

Глава XIX. Конец трубы

Поздно вечером Афоня долго бродил под Андрюшиным окном, два раза поднимался на крыльцо дома и всё никак не решался пойти и сказать Андрюше, что он хочет с ним помириться. Он очень хотел мира, потому что такого друга, как Андрюша, у него никогда не было. Конечно, он был не прав, что бросил красить квартиру. Какое ему дело, кого туда поселят: Витаху Грицая или Миколку-секретаря! Это, собственно, не им дают квартиры, а их родителям за хорошую работу. А Афоня сам уважает трудящихся.

Эх, покрасил бы он тогда без звука, раз Андрюшке приспичило, и сейчас бы не был в ссоре! А-теперь как быть? Конечно, Андрюшка не захочет мириться. И кто бы захотел после того, как курортником обозвали и сказали: «Как дам – в окошко вылетишь!» Обидно же всякому будет. А ведь как сказано было? Сгоряча. А раз сгоряча, так и обижаться нечего. Тут всё можно наговорить…

Афоня несколько раз хотел подняться к Андрюше на второй этаж и наконец, поняв, что он никогда не решится признать, что он не прав – гордость не позволяет, – пошёл к своей трубе. Здесь он вскипятил на костре кружечку горячей воды и, выпив её с куском сахару, лёг спать.

В ящике под Афоней шевелился кролик. Возле трубы кто-то скрёбся. Чьи-то маленькие коготки скоблили железо. Дверь была изрезана прямыми полосками просветов между плохо сколоченными досками. В трубе было как-то противно и неуютно.

«Вот дожил, – думал про себя Афоня, – опять один остался. И почему всё так получилось? Ведь никому ничего плохого не сделал, только с Витахой поцапался, а вышло – со всеми в ссоре. И почему в ссоре – непонятно!»

У Афони на глаза навернулись слезы. Он увидел себя жалким, несчастным и отовсюду гонимым.

«И ведь, кажется, мальчишек не бью, а они прямо житья не дают – строй с ними! Друзей отнимают… И в школе, наверное, как начнут заниматься, приставать будут. А я, может быть, ещё получше их могу работать. Вот возьму и уйду в ремесленное училище, тогда посмотрим!»

Афоня вдруг вспомнил подъём домны, Витаху с маслёнкой, вспомнил, как Матвей Никитич пожимал ему руку, и почувствовал сильнейшую зависть.

«Ему почёт – трудился. Наверное, ещё и за спортплощадку спасибо скажут – для всех старался. А я что? Для себя какую-то трубу отделывал, электрифицировать хотел, чтоб удобнее жить было. А к чему? Отделился только ото всех… И когда её только на опоры поднимать будут? Валяется без присмотра, а, наверное, денег стоит. А может быть, сходить к Семёну Петровичу и сказать про трубу? Чего они про неё забыли? Скорей бы уж тётка приезжала!.. Всё-таки вдвоём будем. А что, если пойти в ремесленное училище? Вот приедет тётка, а я уже тю-тю – в ремесленном живу! Говорят, там хорошо, как у военных. Форма – раз, кормёжка бесплатная – два, в-третьих, ещё и деньги платят после практики. Окончу «ремесло», поработаю, потом в техникум пойду, а там и до инженера рукой подать. Вот придёт ко мне Витаха наниматься на работу, а я ему: «Что же, товарищ Грицай, я смогу вас принять, только вам уж тут не придётся командовать. Здесь уж, будьте любезны, меня слушайтесь…»

Вдруг Афоня услыхал снаружи чьи-то шаги.

– Вот она лежит, – раздался сиплый голос.

– Вижу. Сейчас покурим и начнём, – ответил тенорок.

«О чём это они?» – насторожился Афоня.

– Да-а… уж немножко нам осталось, – вздохнул сиплый. – Поверишь, как в санатории лежал, аж думал – не вытерплю, так руки по делу чесались… Ну, ты кончай курить.

– Да погоди. Ей-богу, в третий раз сегодня закуриваю! Скоро, наверное, совсем разучусь дымить.

Два незнакомца прошлись вокруг трубы и вдруг по ней чем-то ударили. От звона Афоня сразу оглох.

– Эй, эй! Осторожней! – закричал он и, распахнув дверь, выскочил из трубы.

Он наткнулся на какого-то рабочего с фонарём и кувалдой в руке. Тот испуганно отшатнулся:

– Да кто это, мать родная?

– Я… я живу здесь… – сам испуганный, пробормотал Афоня.

– Фу-ты, чертяка тебя задери! Испугал как, аж воздуху нету! – передохнул тенор.

– А ты что делал в трубе? – подошёл сиплый. Он был плечистый и низкорослый.

– Живу. Это моя хата.

– Хата? – переспросил тенор. – Да какая ж это хата! Без печки да без окон. В общем, собирайся. Мы сейчас тут расклёпывать будем.

– А я как? – спросил Афоня.

– А кто тебя сюда посадил, ты с того и спрашивай, – сказал сиплый, вскинув кувалду на плечо.

– Я сам въехал. Я вообще-то с тёткой живу.

– Придётся выезжать. Мы вот сегодня на ночь задание получили – расклепать.

– А где же мне ночевать?

– К тётке иди.

– Она у меня сейчас в деревне, а я в землянку пока других пустил.

– Да, Тимофей Сергеевич, а как же, правда, спать-то парнишке? – вдруг спросил сиплый. – Вот не предусмотрели мы его.

– Попался, – усмехнулся тенор. – Пускай к парторгу идёт. Он у нас квартиры распределяет.

– К Матвею Никитичу сейчас уже поздно. Спит, наверное, – сказал сиплый. – Ты вот что, парнишка, иди-ка на Синичкину улицу, найдёшь там мазанку, дом тридцать восемь, и спроси тётю Фросю. Она моя жена. Скажешь, что я тебя прислал. Поспишь до утра, а там – хоть на день оставайся, хоть новую хату ищи.

– Тётей Фросей её зовут? – переспросил Афоня и насторожился: «Мы там дрова пилили! Она!»

– Ладно, – сказал он, – барахлишко только кое-какое возьму.

Он вытащил наружу свои вещи, оглядел трубу разок и вдруг что есть силы ударил по двери своей гирей. Доски с треском рассыпались…

В кабинет Матвея Никитича постучали.

– Войдите! – Парторг оторвался от газеты.

На пороге стоял Афоня. В правой руке он держал гирю, в левой – небольшой ящик, в котором что-то двигалось. Через плечо, как солдатская скатка, было перекинуто одеяло.

– Афоня? Да ты, никак, в поход собрался?! – удивлённо сказал Матвей Никитич.

– Я к вам. – Афоня поставил гирю и ящик. – Я о жизни хочу поговорить. Меня только что из трубы выселили.

– И тебе негде ночевать?

– Почему – негде? Я в трубу-то только на лето переехал. Я про другое хочу спросить. Как вы думаете, меня сейчас примут в ремесленное училище?

– Поступить туда хочешь?

– Хочу.

– А школа как же?

– А я всё равно инженером стану. В школе буду ли учиться или в ремесленном.

– А может быть, подумаешь?

– Я уже подумал и твёрдо решил. Мне давно туда хотелось. Только не знаю, примут ли сейчас: ведь набора ещё нет.

– А мы можем узнать. – Матвей Никитич снял телефонную трубку. – Алло! Дайте ремесленное… Это кто? Григоренко? Здравствуй, Рубцов говорит. Ты чего домой не идёшь? Тут к тебе хочет один паренёк поступить – Афанасий Завьялов. Как там, найдётся у тебя место? Он партизан, бойкий мальчишка… Работать? Работать он любит!.. Хорошо, спасибо. Я завтра его к тебе и пришлю. Ну, будь здоров! – Матвей Никитич щёлкнул Афоню по носу: – Всё в порядке! Ну, поговорили мы с тобой о жизни?..

В эту ночь Матвей Никитич уложил Афоню у себя в кабинете.

Глава XX. Опоздавшее спасение

Майка стояла с веником возле дверей, читала и перечитывала несколько раз найденную записку и ничего не понимала.

«Дорогой папочка! Я улетел в Москву. За меня не беспокойся. Я не хотел тебя обманывать, а всё так получилось из-за одной ошибки.

Андрей».

«Что за ерунда? – подумала Майка. – Шутит, что ли?» Но всё-таки записка была необычайная. О каком обмане он тут пишет? Почему написал «папочка», а записка под её дверью?

Майка осторожно подошла к Андрюшиной комнате и заглянула в замочную скважину. Ключа внутри не было.

– Андрюша!

Никто не отозвался.

– Андрюша, открой! – уже громко сказала Майка и постучала.

В комнате было тихо.

Тогда она выбежала во двор и по пожарной лестнице, что стояла рядом с Андрюшиным окном, взобралась на второй этаж.

В комнате был беспорядок. Дверцы шкафа были раскрыты, на кровати лежала рассыпавшаяся стопка белья. На полу валялась Андрюшина тюбетейка. Записка, оказывается, была не шуточная.

Надо было что-то предпринимать. Но что?

Вчера вечером Андрюша топал по коридору, а сейчас его нет. Значит, он ушёл ночью. До аэродрома далеко. А на какие деньги он полетел? Ой, что будет, если об этом узнает Семён Петрович! Вот Андрюшка дурак!

Майка живо спустилась с лестницы, минутку постояла в растерянности, а потом побежала к Витахе. Она понимала, что теперь дорога каждая минута и надо действовать решительно. «Какой позор! Начитался разных книг и убежал. Нашёл время… Погоди, будет тебе баня!»

Витаха, недавно вставший с постели, выслушал Майкин рассказ и отнёсся к Андрюшиному побегу спокойно.

– Не может быть, чтобы он убежал! – сказал он, прочитав Андрюшину записку. – Это раньше бегали, а сейчас не бегают. Пугает тебя нарочно – и всё, а ты нюни распустила.

– Но я в комнату заглядывала. Его же нет там! Всё пусто!

– Неважно. Может быть, он под кроватью сидел или в трубе у Афони ночует.

– А зачем ему меня пугать?

– Помириться, может, хочет.

– Значит, не бояться? А то, знаешь, как бы мне не попало от Семёна Петровича. Скажет – не уследила.

– Конечно, не бойся. А для полного спокойствия хочешь ещё разок проверим комнату?

– Пойдём, Витаха…

По дороге они зашли к Миколке и взяли его с собой. Ребята по очереди приложились к замочной скважине и снова с пожарной лестницы оглядели комнату.

– Наружный осмотр не даёт никаких подтверждений, – заявил Миколка. – Такое состояние квартиры могло быть и без удирания.

Но и у Витахи начало закрадываться подозрение.

– Майка, – спросил он, – а ключ от комнаты он прячет где-нибудь или с собой носит?

– В коридоре прячет.

– Надо вскрыть комнату…

– А если Семён Петрович узнает?

– Ну что ж, мы ведь не жулики.

– Акт! – вдруг обрадованно закричал Миколка. – Мы составим письменный акт: «Комиссия в составе таких-то произвела вскрытие. При вскрытии обнаружено…»

– Вот бумажная душа! – сказала Майка. – Что же, нам без акта не поверят?

Ей не терпелось заглянуть в Андрюшину комнату. Под дверью она нашла ключ. Щёлкнул замок.

– Только ничего не трогайте руками, – предупредил всех Миколка. – При первом осмотре никогда не трогают.

Но Витаха сразу потянулся к лежавшей на столе аккуратно свёрнутой бумажке.

– «Майка, – вслух прочёл он, – не считай меня курортником. Я всё время думал о тебе и о твоём поступке. Я виноват…»

Он взял у Майки другую записку и, опять прочитав её, сказал:

– А курортник-то, кажется, взаправду убежал! Торопился и записки перепутал.

У Майки опустились руки:

– Что же делать?

– А какой ты, Майка, поступок совершила? – спросил Витаха.

– Не знаю. Я ничего не делала.

– Наверное, что к нам перешла! – гордо сказал Миколка. – А курортник тоже признаёт свою ошибку.

– Одну признал, а другую сделал, – сказал Витаха. – Значит, он пошёл на аэродром. А когда от нас самолёт улетает? Успеем мы? Быстрее в гараж!

Когда они подбежали к гаражу, из ворот, как на счастье, выезжал грузовик со знакомым шофёром Сашей. Он привозил на спортплощадку брёвна.

– Саша, курортник убежал! – выпалил одним духом Витаха. – Надо скорее ехать на аэродром!

– Какой курортник? – Саша остолбенело посмотрел на запыхавшихся ребят.

– Сын Семёна Петровича, – сказала Майка. – Помните, вы нас с аэродрома привозили?

– Это такой чернявенький? – спросил Саша. – Чего это его дёрнуло?

– Ой, мы не можем больше говорить! – воскликнула Майка. – В общем, надо спасать!

– Э-э, я так не поеду, – вдруг воспротивился Саша. – Что же, я буду тратить государственный бензин, а на что, и сам не знаю! Не поеду!

Пришлось ему наскоро всё объяснить.

Саша почесал затылок. Ему надо было ехать совсем в другую сторону.

– Ладно, садитесь. Закрутил ваш курортник карусель! – Он тряхнул головой. – Спасать так спасать!

Машина выехала на шоссе.

От скорости ребят бросало из стороны в сторону, но они крепко держались друг за друга.

Ветер надул Миколкину рубаху, и он стал похож на горбуна. Ребята били по Миколкиному горбу и смялись.

– Вперёд, за курортником! – кричал Витаха, простирая руку по направлению к аэродрому.

На полпути в небе послышался нарастающий гул.

Вдали низко над землёй шёл, набирая высоту, пассажирский самолёт. Он наискось разрезал воздух и лёг на курс. Он проплыл почти над самыми головами и оглушил своим рёвом. Были совершенно отчётливо видны его окошечки, красный номер «1256», серебристые круги его пропеллеров.

– Опоздали! – крикнула Майка, грозя самолёту кулаком. – Улетел! Вот история начинается!

Витаха постучал по кабине. Машина остановилась. Саша вылез на ступеньку.

– Эх, что ж вы раньше ко мне не прибежали! – укоризненно сказал он. – Мы бы его в два счёта сцапали!

И если минуту назад у всех было хорошее настроение, то теперь оно сразу испортилось.

– А может быть, поедем на аэродром? – предложил Миколка. – Зайдём в радиорубку, ну и скажем, чтобы этот самолёт вернули.

– Кто тебя послушается! – безнадёжно сказала Майка. – Станут они из-за какого-то мальчишки целый самолёт возвращать!

– Станут, – уверенно сказал Миколка. – Надо обязательно заехать в радиорубку. – Там дадут телеграмму, и курортника на парашюте выбросят.

Майка засмеялась. Но Витаха сказал:

– Миколка прав! Надо ехать на аэродром. А вдруг он туда и не приходил?

Саша нажал на газ. Но теперь он уже не гнал машину: гнать было поздно.

Саша подъезжал к лётному полю и вдруг резко затормозил. По обочине шоссе, бодро размахивая руками, с рюкзаком на плече шёл Андрюша.

Внезапной встречей были ошеломлены все: и ребята, стоявшие в кузове, и Андрюша. Они смотрели друг на друга и не знали, что сказать.

– Бежал? – наконец поборола оцепенение Майка.

– А куда?

– К вам.

– А дальше пешком пойдёшь или на автомобиле поедем?

Андрюша стоял в нерешительности.

– Полезай к нам, курор… – сказал Витаха и поправился: – Полезай, Андрей!

– Давай руку, – подошёл к борту Миколка, – а то о рюкзаком не заберёшься.

Андрюша молча протянул Миколке руку…

Саша подвёз ребят прямо к спортплощадке. И вот самое странное и удивительное было то, что они здесь застали Афоню. Зелёной масляной краской он красил качели. Турник был уже выкрашен. Заметив ребят, он воткнул в банку кисть, поднял с земли свою полупудовую гирю и пошёл им навстречу.

– Витаха! – сказал он. – Вот я сдаю свою гирю в фонд спортплощадки… И ещё мы с Андрюшкой дарим заводу танки. Мы их там не Днепре нашли. Пусть в переплавку пойдут!

А через несколько дней Мария Фёдоровна Грицай привезла на спортплощадку два синих сигарообразных баллона. Один был с кислородом, другой – с горючим газом ацетиленом.

Ребята помогли сгрузить эти баллоны с машины, а затем поднесли к ним две тонкие ржавые трубы, которые можно было сварить. Витаха притащил откуда-то железный блок с колесиком.

– Ну, кто будет сваривать – ты или я? – спросила Мария Фёдоровна у сына, поднимая с земли горелку.

– Уж пускай Витаха делает, – робко сказал Андрюша. – Площадка-то детская…

– Значит, к своему строительству вы взрослых не допускаете? – улыбнулась Мария Фёдоровна.

– А Витаха сварит у нас не хуже, чем взрослый, – сказал Миколка. – Вы же сами знаете…

– По правде-то сказать, этим делом Семён Петрович приказал мне самой заняться, но ладно, пускай Виташка варит. – Мария Фёдоровна сняла со лба очки и отдала их сыну.

Тот деловито протёр стёклышки, потом проверил соединение резиновых шлангов с баллонами, а затем открыл на горелке краник. Горелка оглушительно засвистела.

– У кого спички есть? – Витаха посмотрел на Афоню.

Но тот похлопал себя по карманам и виновато развёл руками:

– Нема теперь, курить бросил!

Спички почему-то оказались у Миколки.

– Ты что это их носишь? – строго спросил Витаха.

– А я на всякий пожарный случай, – сказал Миколка. – Вот видишь – пригодились.

– А ну-ка, дыхни на меня!

Миколка дыхнул на Витаху. Витаха подозрительно повёл носом, а затем сказал:

– Нет, не курит…

От спички на конце горелки зашипело пламя. Его сначала почти не было видно, и Майка даже засомневалась – работает ли этот аппарат?

– Работает, работает, – успокоил Витаха. – Вот давай какой-нибудь предмет…

Афоня вынул из кармана медную проволочку:

– Это возьмёт?

Витаха только дотронулся концом горелки до проволочки – она в секунду сжалась, свернулась и стекла с железной трубы, на которую была положена.

Витаха спустил на глаза железные очки, взял в руку железный прут и, положив его на шов между двумя трубами, нацелил на него горелку.

Железный прут таял у всех на глазах. От него на трубе оставалась только витиеватая строчка. Теперь две трубы уже сливались в одну. Витаха работал молча, изредка только командуя:

– Поверните трубу!.. Поднесите ролик!..

Все ребята моментально исполняли его приказания. Наконец мачта была сварена. Витаха погасил горелку и вытер пот с висков.

– А ну-ка, давайте посмотрим, какая вышина у неё получилась! – сказал он.

Мачта оказалась высокой. Не врытая ещё в землю, она качалась в ребячьих руках, и держать её было трудно. Но ребятам уже не хотелось бросать её на землю.

В эту минуту каждый ясно представлял себе день открытия спортплощадки и развевающийся над ней-красный флаг.