Текст книги "Огненный ручей"

Автор книги: Иосиф Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Глава III. Рыжий Афоня

Завод «Жигачёвсталь», заложенный в 1930 году на берегу Днепра, за две пятилетки вырос в гигантский металлургический комбинат. На растрескавшейся, морщинистой земле, на которой суховей гонял перекати-поле и шевелил метёлками горькой полыни, возник красавец завод и задышал в небо жёлто-бурыми клубами дыма трёх доменных и десяти мартеновских печей. Будто огромные парниковые теплицы со стеклянными крышами, полные воздуха и солнечного света, растянулись в степи длинные цехи. Если бы раскатать на земле рулоны тонкого стального листа, которые они вырабатывали за день, то длина этой дорожки перевалила бы за добрый десяток километров. Лист шёл на строительство автомобилей, пароходов и самолётов.

Вокруг «Жигачёвстали» зазеленели сады и парки, запестрели цветники. Территорию завода и рабочие посёлки разрезали асфальтовые дороги.

А в шести километрах от завода по Днепру раскинулся колодой город.

В нём было всё: и клубы, похожие на дворцы, и библиотеки с широкими окнами и мягкими диванами, и богатые магазины, и великолепный стадион, обнесённый чугунной узорчатой оградой с каменными трибунами. Когда на стадионе в выходные дни шёл футбольный матч, то о забитом голе сразу же узнавал весь город – такой стоял крик болельщиков.

Но вот 18 августа 1941 года первый фашистский снаряд попадает в городской Дом пионеров, где идёт в это время экстренное заседание комсомольского актива, а вслед за ним артиллерийский и миномётный ураган обрушивается на «Жигачёвсталь». В домнах ещё кипел чугун, в мартеновском цехе разливочный ковш наполнял формы огненной сталью.

Сорок пядь дней советские войска обороняли «Жигачёвсталь», и все эти сорок пять дней и сорок пять ночей металлурги поднимали завод на колёса.

Беспрерывно, под обстрелом, разбирались и грузились контрольно-измерительная аппаратура, тяжёлое прокатное оборудование, многотонные валы и моторы. В день уходило на Урал по пятьсот вагонов. Люди работали с таким самозабвением и ожесточением, что, казалось, будь приказ погрузить на платформы и домны и коробки цехов, они и это сделают.

В ночь на 4 октября на «Жигачёвсталь» вступил враг. Два года хозяйничали фашисты. Они собирались снова пустить завод и привезли из Германии своих инженеров. Но у них не заработал ни один цех – они не нашли ни рабочих, ни оборудования.

Четырнадцатого октября 1943 года войсками советской пехоты во взаимодействии с танками и артиллерийскими соединениями «Жигачёвсталь» была освобождена. В числе трофеев были захвачены бронепоезд, четырнадцать тягачей, три дальнобойных орудия и директор завода – интендантский генерал Фридрих фон Зуппенпифке…

Дождь ударил сразу. Не успели пассажиры вбежать в одноэтажный домик аэропорта, как он уже зачернил сухую, бестравную землю аэродрома и пошёл, пошёл, перекошенный ветром. Синие, набухшие тучи плотно обложили небо, и в них не было ни одного просвета. Порывистый ветер подкинул белую курицу, гулявшую возле домика, и бросил на землю. Испуганно кудахтая и прихрамывая, она опрометью кинулась под соломенный навес.

Андрюша стоял у окна и смотрел на ровное, блестящее от дождя шоссе, уходящее за аэродром. Оно было пустынным. Прошло уже полчаса, как Семён Петрович звонил в гараж и просил выслать машину – до «Жигачёвстали» было пятнадцать километров, – а машина всё не приходила.

Да, не таким, совсем не таким представлялся Андрюше прилёт. Ему почему-то казалось, что самолёт должна встречать толпа ликующих людей. Как-никак, а пассажиры совершили подвиг. Их обязательно нужно снимать для кино, поздравлять и удивляться их смелости: «Смотрите, все живы! И мальчик даже прилетел. Вот молодец!»

Впрочем, Андрюша примирился с тем, что самолёт никто не встречал, но зачем идёт этот дождь? И всего лишь четыре часа назад в Москве светило солнце и было очень празднично, а тут… слякоть какая-то, и совсем не видно Украины.

Андрюша вздохнул и отвернулся от окна.

Настроение у него было очень плохое. Знал бы, как тут придётся, поехал бы к бабушке в Звенигород. Главное – полёт окончился, а что дальше будет – неинтересно. Эка невидаль – завод! Пыль, дым, грохот… И ни одной знакомой души. Впрочем, побыть здесь можно, но недолго, а потом написать: «Мама! Приезжай за мной и увози!» И она обязательно приедет. Пусть только путёвка в санаторий кончится…

Андрюша мысленно представил себе обратный полёт и улыбнулся. Это приятное занятие – летать туда и обратно. Как очень важный человек…

В зале ожидания, где сидели прилетевшие пассажиры, на выбеленных бревенчатых стенах висели плакаты с картинками – как надо стричь овец и как доить коров. В буфете под стеклом лежали бутерброды с колбасой, папиросы, спички и стоял стакан фиолетового киселя.

Майка сидела на чемоданах и, водя пальцем по странице, читала книжку.

Семён Петрович с Иваном Васильевичем, Майкиным отцом, сидели за круглым столиком и курили.

– А один раз, знаете ли, я даже бесплатно летел… – услышал Андрюша около себя вкрадчивый голос.

Рядом с полной женщиной в пенсне, у окна, сидел тот самый человек в шляпе и галстуке, который в полёте свернул себе газетный кулёк. Он говорил:

– В такое положение в Одессе попал, что думал – уж не выкручусь. Отдыхаю я в санатории, и вдруг от жены телеграмма: «Срочно вылетаю с экспедицией на Дальний Восток». Она у меня специалист по рыбам. Что мне делать? Чтобы её застать и попрощаться, мне тоже надо на самолёте в Москву лететь, а денег у меня, признаться, уже маловато. На билет не хватает. Вот я и пошёл к начальнику аэропорта: нельзя ли как-нибудь подкинуть? А он радушный такой, приветливый. «Пожалуйста, говорит, поможем». А как узнал, что я хочу лететь бесплатно, уставился на меня и не мигает. «Вы что, говорит, гражданин? Самолёт-то вам баржа, что ли?» Короче говоря, выхожу я от него и думаю: что делать? Потом решил прямо к лётчикам пойти. И что же? Взяли сразу! Такие хорошие попались. «Садитесь, говорят, подкинем». Ну, только мы поднялись метров на сто, как пошло нас…

– Андрюшка, ты что это загрустил? – вдруг позвал отец. – Иди-ка к нам сюда!

Андрюша подошёл к столу, за которым сидели взрослые.

– Ну как летел? Понравилось? – спросил у него Иван Васильевич.

– Понравилось. Только мало… Я люблю разные приключения.

– Ничего, – сказал Иван Васильевич, – на первый раз достаточно. Меня наизнанку чуть не вывернуло, когда мы садились… А ты когда-нибудь бывал на металлургическом заводе?

– Нет, ему ещё не приходилось, – улыбнулся Семён Петрович. – Впервые приехал. И то я его не хотел брать. А потом решил – пускай к самостоятельной жизни привыкает.

– Под маменькиным крылом всё время был?

– Да.

– А поживёт один – поймёт, почём стоит фунт лиха… Это хорошо. Мальчишка должен быть закалённым с детства. Мало ли что в жизни будет…

– Вот я тоже так думаю. А то он у меня ещё консервную банку не может открыть.

– Ну?! – удивился Майкин отец. – А Майка у меня – раз-раз, и готово! Что ж ты, молодой человек, ручки бережёшь?

Андрюша покраснел. А чем он виноват, если у него консервный нож выпадает из рук и сил не хватает жесть пробить?

– А ты доменное производство видел?

– Нет, – ответил Андрюша.

– А моя Майка всю эту металлургию вдоль и поперёк знает! – не без гордости отметил Иван Васильевич. – Мы уж с ней где только не бывали: и в Магнитогорске, и в Кузнецке, и в Туле… Она Андрюше всю эту механику в два счёта объяснит… Правда, Майка?

– Чего? – оторвалась Майка от книги.

– Рассказать Андрюше про завод сможешь?

– Сейчас?

– Ну хоть сейчас. А то он нос повесил…

– Что, Андрюшенька, не весел, что ты голову повесил? – улыбнулась Майка. – Садись рядом – книжку по читаем.

– Не хочу, – хмуро ответил Андрюша.

– А что хочешь? К маме?

Эта Майка задела самое больное место. И взрослые только что говорили о том, что он «свои ручки бережёт», и Майка считает, что он маменькин сынок. И нужно же – с подковыркой сказала: «К маме хочешь?» Да, я хочу к маме, в Москву, к своим друзьям. А что ж тут особенного! Совсем законное желание. И это не обязательно, чтобы дети присутствовали на строительствах заводов. Дети должны отдыхать и веселиться, а строить должны взрослые…

За окном, урча и громыхая бортами, подъезжала грузовая машина. На ней мелом было написано: «Жигачёвсталь».

– Наша! Наша! – радостно закричала Майка и побежала к дверям.

Встречать Семёна Петровича и Ивана Васильевича приехал парторг завода – высокий мужчина с загорелым лицом и седыми волосами. Протянув Семёну Петровичу руку, он, улыбаясь, сказал, что его зовут Матвей Никитич Рубцов и что он очень рад приезду Семёна Петровича. И хотя взрослые нигде до этого не встречались, они как-то сразу разговорились, словно были старыми друзьями. Потом Матвей Никитич весело щёлкнул Андрюшу по макушке – «Сынишка, да?» – и подхватил чемоданы.

Пока взрослые расправляли в кузове брезент, чтобы им накрыться в дороге, Андрюша сквозь щёлку в капоте разглядывал мотор автомобиля. Потом подошёл к шофёру, небритому парню в безрукавке:

– Дядь, можно я с вами поеду?

– Залазь… – добродушно сказал шофёр, кивнув на сиденье. – Испачкаешься только: у меня масло кругом… Легковых машин ещё не получили. Ждём.

И тут же в кабинку, склонившись через борт, заглянула Майка.

– Андрюша, ты здесь хочешь ехать? – удивлённо спросила она. – Ишь какой! А ну давай-ка разыграем – кому где, чтоб не было обидно.

В кабину влезли два мокрых кулака.

– Кто соломинку найдёт, тому сидеть с шофёром, ладно?

«Вот хитрая девчонка! – подумал Андрюша. – Шофёра уговаривал я, а ехать хочет она».

И он стукнул по правому кулаку.

– Выиграл! – засмеялся Андрюша, но, посмотрев на Майкино лицо, покрытое мелкими капельками дождя, вдруг снисходительно сказал: – Ладно, иди уж сюда. Мне и в кузове будет неплохо…

Машина тронулась.

Андрюша с головой залез под брезент и чуть не задохнулся от пыли. Пришлось брезентом накрыть только плечи и грудь.

Дождь сек лицо. Волосы вмиг стали мокрые. Холодные струйки ползли за ворот белой рубахи, давно уже превратившейся в серую, и по телу забегали мурашки.

Исчез за сеткой дождя аэродром с одиноким силуэтом самолёта, исчез и маленький домик аэропорта, и потянулись поля, поля… Зелёная пшеница под ветром ходила волнами.

На булыжном шоссе машину бросало из стороны в сторону. Шофёр пытался объезжать рытвины и ухабы, но их было так много, что не успеешь миновать одну колдобину – колёса уже попадают в другую. Объезжая разрушенный мост, машина сползла в кювет и, натужно кряхтя, медленно продвигалась по коричневой жиже.

А взрослым дождь был нипочём, словно его и вовсе не было.

– Серьёзное у нас положение… – говорил парторг, обращаясь то к Семёну Петровичу, то к Ивану Васильевичу. – Подходит к концу восстановление теплоэлектроцентрали и монтаж слябинга, в цехе проката тонкого листа тоже идут дела неплохо, а вот с домной загвоздка. Кто говорит, что надо новую строить, а кто – старую восстанавливать.

– Я знаю обо всех проектах, – сказал Семён Петрович. – Обсудим их ещё раз, а главное – посмотрим домну. Козла, кажется, уже разделали?

– Разделали на днях. И досталось же нам крепко! Взрывами рвали чугун. Полторы тысячи тонн было! Редкий случай, но, в общем, хорошо вышло, чисто. Мы довольны.

– А как мартеновский цех? – спросил Иван Васильевич.

– Там печи уже кладутся. А всё было разворочено: и фундамент и корпус. Уж гитлеровцы постарались – завод подрывали по плану. Здесь у нас разных мин и бомб столько было понатыкано, что лучше и не ходить. И сейчас еще можно увидеть на опорных колоннах цехов буквы «Р». Это по-немецки Реиег – огонь. Так они отмечали, куда нужно динамит подкладывать. Там одних сапёров сколько работало с миноискателями…

– Очистили?

– Очистили. А вот в одном из домов наши люди целый склад боеприпасов обнаружили. Отрыли заваленную землёй дверь, открыли её, а в подвале – артиллерийские снаряды, противотанковые мины, бомбы… Ну что делать! Подрывать на месте; этот «гостинец» так ухнет – все дома в округе снесёт. Решили обезвреживать. Взяли десять смельчаков и давай выносить всё это «хозяйство» на улицу. И вдруг, когда уже очистили половину подвала, один из сапёров прислушался. Где-то часы тикают. А саперы уж знают: если часы рядом со снарядами тикают, лучше самим тикать отсюда…

– А почему? – спросил Андрюша.

– Такие часы – с подрывным устройством. Они отработают своё время – ударник ударит по капсюлю-детонатору и… взрыв всего склада! И, кстати, такие склады мы обнаружили и под домной и под кауперами…

Андрюша слушал взрослых и чувствовал, что совсем не понимает их разговора о доменном производстве. Но о «подрывных» часах ему всё было понятно.

Андрюша имел представление о работе отца, знал, что домна – это такая печка, где из руды выплавляется чугун, что в мартеновском цехе из чугуна варится сталь. Но о каком-то «козле», которого взрывали, о слябинге слышал впервые. А расспросить обо всём этом отца сейчас, при чужих, ему было неудобно.

Завод находился далеко от Жигачёва, и сам город остался в стороне. Чтобы сократить путь, шофёр повёл машину в объезд, другой дорогой.

Когда машина, сбавив ход, проезжала через какое-то село с маленькими белыми домиками, окружёнными кустами сирени и низкими деревьями, впереди на шоссе показалась невысокая фигура босого мальчишки. Штаны у него были подвёрнуты до колен, мокрая незаправленная рубаха прилипала к телу. Он шёл, широко размахивая каким-то мешком, и то и дело подбивал ногой лужи.

Услышав гудок машины, он обернулся. Поравнявшись с ним, шофёр притормозил:

– Афоня, откуда топаешь?

– Со станции, – ответил мальчишка и поставил ногу на колесо. – Я с подсобного хозяйства еду.

Забравшись в кузов, он поздоровался со всеми и присел на корточки, держась руками за борт.

– Чего на подсобном делал? – обернувшись, спросил у него парторг.

– У тётки гостил, конюшню белили.

– И ты белил?

– А чего ж тут особенного? Я эту науку давно знаю. Выучился у тётки.

– А как учебный год закончил?

– Две троечки, а остальные четвёрочки.

– Ну-ну, смотри! – Парторг одобрительно похлопал Афоню по плечу.

Афоня был рыжий, курносый, с широким лбом, забрызганным крупными веснушками. Андрюше он понравился сразу.

– Садись ко мне, – сказал Андрюша, пододвинувшись на скамейке, – здесь лучше.

Афоня подсел, но накрыться брезентом отказался.

– Не на клею разведён, не расползусь, – сказал он и тихо спросил: – А у тебя курить есть?

– Я… я не курю, – оторопел Андрюша и осторожно посмотрел на отца: уж не слыхал ли он этого разговора?

– Родителей боишься! – усмехнулся Афоня. – А ты откуда едешь?

– С аэродрома. Я с папой из Москвы прилетел.

– Из Москвы прилетел? Иди ты! – недоверчиво покосился Афоня.

– Честное пионерское! – ответил Андрюша.

– И где же ты там живёшь – на Красной площади?

– На Красной площади – там никто не живёт, – со знанием вопроса сообщил Андрюша. – Там Мавзолей стоит, Исторический музей, храм Василия Блаженного… А когда архитектор закончил строительство этого храма, говорят, ему царь глаза выколол. Взял иголку и выколол!

– Это за что же? – с волнением спросил Афоня.

– А чтобы он больше нигде такие красивые храмы не строил!

– А я бы взял этого царя за ноги, – вдруг сказал Афоня, – да и разбил бы ему башку о мостовую!.. А кто твой папан – усатый или носатый?

– Носатый, – ответил Андрюша, хотя ни разу не замечал, что у отца большой нос. – Он начальником строительства всего завода будет.

– Значит, старого сняли? – спросил Афоня и как бы про себя заметил – И правильно. Может, дело теперь пойдёт быстрее. А твой папан-то ничего?

– Ничего, – ответил Андрюша. – Прекрасный человек… А ты что на «Жигачёвстали» делаешь?

– Это мой дом родной. А так-то я в шестой класс перешёл. Ты читал книжку «Сын полка»?

– Читал.

– Помнишь Ваньку Солнцева? Он сиротой остался, и я сирота после немцев. Но не думай, что я вообще несчастный. Я с тёткой живу, с отцовской сестрой. Она маляр у меня. Мастер – во! Первоклассный. К ней на практику из ФЗО присылают. Вот добрая: что ни попросишь – всё сделает! Сейчас она в командировку уехала на подсобное хозяйство завода, ну и я к ней на недельку погостить ездил. А больше жить не стал. Тут, на заводе, самое интересное начинается, а чтоб я в такую пору в деревне жил! Да ни за что! А худо ли мне? Тётка денег дала на столовку, сахару, сухарей. – Афоня похлопал рукой по своему мешку. – А что за девчонка в пионерском галстуке у шофёра сидит?

– Просто знакомая одна, – ответил Андрюша, – Майкой её зовут.

– А ты давно её знаешь?

– Давно. Вместе на самолёте летели. Она стихи умеет сочинять.

– Настоящие стихи?!

– Ну, хоть в журнал отдавай, честное слово! И про природу, и про жизнь…

– А в журналах тоже иногда муру печатают… – сплюнул за борт Афоня. – Начнут там разводить всякие переживания! А мне надо, чтобы там побольше разговору было и чтоб драки были и перестрелки. В общем, про войну и шпионов… Или как пионеры против фашистов дрались…

– А ты сам-то пионер?

– Нет. В пионеры идти я уже старый, а для комсомола, говорят, я ещё не созрел.

– А тебе сколько лет?

– Четырнадцать. Правда, сейчас ещё двенадцать, а вот через четыре месяца будет уже тринадцать. А потом-то что – четырнадцатый пойдёт? Ну вот и четырнадцать.

Андрюша удивлялся Афоне, его бойкому разговору, его уверенности и тому, как он ловко свои года вывел.

Автомашина подъехала к заводу.

Впереди, возвышаясь над корпусами цехов, стояла чёрная башня, похожая на гигантскую шахматную туру.

– Это домна – видишь, справа? – сказал Афоня, протягивая руку. – Ты на неё обязательно слазай. Оттуда весь завод – как с самолёта. А вот это – мартеновский цех, а там – прокатный стан. Видишь, где крыши нет?

– А где ты живёшь, отсюда видно?

– Не видно. Я за мартеновским цехом в трубе живу.

– Как – в трубе? – удивился Андрюша.

Над широкой крышей мартеновского цеха, похожего на самолётный ангар, торчал кончик трубы.

Андрюша почему-то решил, что Афоня живёт именно в этой трубе и каждый день забирается по крыше к себе на ночёвку.

– Вот в этой живёшь? – Андрюша указал пальцем на трубу. – А как же дождь тебя не мочит?

– Нет, не в этой. Моя труба на земле валяется. Но она тоже широкая. Тут у нас на заводе все дома разрушены – в палатках люди живут, в землянках. И я с тёткой землянку имею. Только чего мне летом там одному жить? Я взял её на время семейным отдал, пока им квартиру делают. Мне не жалко. А сам нашёл себе другое местечко. Приходи – понравится. Ко мне уж и милиционер заглядывал, прописку спрашивал… А я ему говорю: «А где мне прописку ставить – на лбу, что ли? Ведь у меня ещё паспорта нет», А он говорит: «У тебя должна быть домовая книга». Вот чудила! Какой же у меня дом – ни окон, ни дверей!

– А надо сделать окна, – посоветовал Андрюша.

– Двери ещё можно сделать, а насчёт окон – трудно. Попробуй-ка проруби окно в этой трубе – все зубила пообломаешь! Ничего, я и так проживу. Всё равно целый день по улице болтаюсь или на Днепре загораю.

Афоня постучал кулаком по кабинке, а когда машина остановилась, ловко спрыгнул на землю;

– Бывай здоров! Мне в столовку… А в общем, как устроишься, надо встретиться.

– Обязательно! – ответил Андрюша.

При въезде на территорию завода стояла деревянная арка с красным полотнищем: «Мы возродим тебя, «Жигачёвсталь»!»

А ещё выше над этой аркой, одним концом опираясь на домну, вдруг проступила на небе новая арка – бледная разноцветная радуга.

Глава IV. Письмо

«Здравствуй, мама!

От тебя мы письмо получили. Папа занят и отвечать не может. Нам здесь хорошо, и ты за меня не бойся. В комнате у нас те кровати и репродуктор, в котором говорят на украинском языке. Я уже хорошо понимаю по-украински: увага – это значит внимание, цыбуля – это, оказывается, лук, а людына – человек. Как твоё здоровье? Папа послал тебе деньги. О тебе мы не скучаем, только ты поправляйся получше. Папа всё время думает про домну. Она покосилась от фашистов, и её надо выпрямлять. Арбузов здесь ещё нет, а черешня на базаре стоит дёшево. Тут у нас живёт одна девочка. Зовут её Майка Можжухина. Папа говорит, что она – талант. А мама у неё убита бомбой во время войны. А у папы её на щеке шрам. Ему чугун брызнул и чуть в глаз не попал. Посылаю тебе стихотворение, которое Майка сочинила в пять минут:

 
По учёбе не хромаю,
Тихо в классе я сижу.
Галок в небе не считаю,
А в тетрадь к себе гляжу.
Побываю за день всюду:
И в кино схожу, и в сад,
Дома вымою посуду,
А потом иду в отряд.
 

Как мы приехали в дом, она наварила лапши и позвала нас с папой в гости. Теперь я у неё всё время обедаю. Столовая отсюда далеко, а она сама позвала. Она всё равно для своего папы готовит. А я ей отдаю продукты.

А ещё я встретил рыжего Афоню. Он живёт в трубе. Она повалена на землю, а Афоня там один ночует и ничего не боится. Он курит папиросы, и ему тётка ничего не говорит, а мне, он говорит, ещё курить рано. Да я и сам не буду. Я Афоню встретил, когда мы ехали на завод, а до сих пор его не видел. А мне хотелось бы с ним подружиться. Он рабочий человек. Сначала мне тут было скучно, а теперь – ничего. Я уже научился открывать консервы, потому что мы всё время едим консервы. Надо только посильнее животом наваливаться на консервный нож. Вот и всё.

Напиши, есть ли в море медузы и впечатление от курорта.

Мы тебя с папой горячо целуем. До побачення! (Это – до свиданья!)

Твой сын Андрей Марецкий».