Текст книги "Собрание сочинений в десяти томах. Том шестой. Романы и повести"

Автор книги: Иоганн Вольфганг фон Гёте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Общее занятие, которое нашли себе Шарлотта и капитан, имело следствием, что Эдуард все больше искал общества Оттилии. В сердце его и так с некоторого времени жило тихое дружеское чувство к ней. Она с каждым была услужлива и предупредительна, но с ним более, чем с другими, – так, по крайней мере, представлялось его самолюбию. Во всяком случае, она в точности заметила себе, какие блюда ему нравятся и в каком виде; от нее не ускользнуло, сколько сахару он кладет обычно в чай, и многое другое тому подобное. Особенно же она старалась, чтобы не было сквозняков; он бил к ним необыкновенно чувствителен, из-за чего порою у него возникали споры с Шарлоттой, которой, напротив, всегда не хватало свежего воздуха. Также знала она, что надо делать в парке и в саду. То, чего ему хотелось, она стремилась исполнить, а то, что могло его раздражить, старалась устранить, так что вскоре она стала для него необходима, как добрый гений-хранитель, и он уже мучительно переживал ее отсутствие. К тому же она делалась разговорчивее и откровеннее, когда они случайно оставались вдвоем.

В Эдуарде, несмотря на его возраст, все еще оставалось что-то детское, и это было особенно привлекательно для юной Оттилии. Им: нравилось вспоминать, как они встречались в былые годы; воспоминания эти восходили к дням первой привязанности Эдуарда и Шарлотты. Оттилия утверждала, будто помнит их обоих еще во времена их жизни при дворе, где они составляли прелестнейшую пару, а когда Эдуард не допускал возможности воспоминаний из поры такого далекого детства, она все-таки настаивала, уверяя, что ей живо запечатлелся один случай: как однажды при его появлении она спряталась в платье Шарлотты – не от страха, а от неожиданности его прихода. И еще оттого, могла бы она прибавить, что он произвел на нее такое сильное впечатление, так понравился ей.

Теперь некоторые из дел, раньше совместно предпринятых обоими друзьями, приостановились, и им пришлось снова многое пересмотреть, набросать сметы, написать письма. Придя в канцелярию, они застали там старого писца, сидящего без дела. Они принялись за работу и скоро незаметно для себя поручили ему многое из того, что обычно делали сами. Первая же смета не далась капитану, первое же письмо – Эдуарду. Так они корпели некоторое время, набрасывали, переписывали, пока наконец Эдуард, у которого дело особенно не ладилось, не спросил, который час.

И тут оказалось, что капитан забыл завести свой хронометр – первый раз за многие годы, и они если не поняли, то смутно почувствовали, что время становится для них безразлично.

Между тем как мужчины несколько запустили свои дела, женщины становились все более деятельными. Вообще привычный образ жизни семейства, зависящий от определенных лип, и обстоятельств, принимает в себя, словно некий сосуд, даже и сильную новую привязанность, зарождающуюся страсть, и может пройти немало времени, прежде чем эта новая частица вызовет заметное брожение и пена перельется через край.

Для наших друзей возникавшие в них новые симпатии были источником самых радостных переживаний. Сердца их открывались навстречу друг другу, царило всеобщее благоволение. Каждый чувствовал себя счастливым и не оспаривал чужого счастья.

Такое состояние возвышает дух и расширяет сердце; все, что при этом делаешь и предпринимаешь, устремляется к беспредельности. Друзья теперь редко оставались в комнатах. Они совершали более далекие прогулки, и в то время как Эдуард и Оттилия уходили вперед выбрать тропинку, найти дорогу, капитан и Шарлотта, занятые серьезным разговором, спокойно шли по следам своих более быстрых спутников, восхищались живописными уголками, которые они видели впервые, и пейзажами, которые неожиданно открывались перед ними.

Однажды они вышли через ворота в правом крыле замка и спустились к гостинице; миновав мост, они направились вдоль прудов; пока можно было идти без препятствий; дальше берега становились непроходимыми, так как их замыкали поросший кустарником холм и нависающие скалы.

Но Эдуард, хорошо знавший местность, так как раньше бывал здесь на охоте, пробирался с Оттилией все вперед по заросшей тропинке, зная, что недалеко должна быть приютившаяся между скалами старая мельница. Нахоженная тропинка скоро потерялась, и они заблудились, правда, ненадолго, в густом кустарнике меж камней, поросших мхом; однако шум колес, сразу же донесшийся до их слуха, возвестил о близости цели их поисков.

Выйдя на край скалы, они увидели вдали перед собой причудливое, почерневшее от старости деревянное строение, округленное крутыми скалами и высокими тенистыми деревьями. Они решили тут же прямо спуститься вниз по мху и обломкам скал. Эдуард шел впереди; когда же, оглянувшись, он смотрел вверх, он видел Оттилию, которая без всякого страха спускалась с камня на камень вслед за ним, спокойно сохраняя равновесие, и ему казалось, что над ним парит небесное существо. А когда в трудных местах она порою хватала его протянутую руку или даже опиралась на его плечо, он не мог не сознаться себе, что никогда еще не касалось его создание более нежное. Ему почти хотелось, чтобы она споткнулась или поскользнулась – тогда он мог бы принять ее в свои объятия, прижать к сердцу. Но нет, на это он не решился бы ни при каких обстоятельствах, притом не по одной причине; он боялся оскорбить ее и боялся в то же время повредить ей нечаянным движением.

Что это значит, мы сейчас объясним. Спустившись вниз и сидя напротив нее за некрашеным столом в тени высоких деревьев, Эдуард послал приветливую мельничиху за молоком, а мельника – навстречу Шарлотте и капитану, и, немного смущаясь, заговорил:

– У меня к вам просьба, милая Оттилия; если вы даже и откажете в ней, то простите меня. Вы не скрываете, да и нет нужды скрывать, что на груди, под платьем, вы носите медальон с миниатюрой. Это портрет вашего отца, превосходнейшего человека, которого вы почти не знали и который, бесспорно, достоин занимать место у вашего сердца. Но извините меня – портрет слишком велик, и этот металл, это стекло внушают мне тысячу страхов, когда вы подымаете на руки ребенка или что-нибудь несете перед собой, когда качнется карета или когда приходится пробираться сквозь кусты, как вот сейчас при спуске с утеса. Меня пугает, что какой-нибудь неожиданный толчок, падение, даже прикосновение может быть опасно или гибельно для вас. Сделайте это ради меня, удалите портрет не из памяти вашей, не из комнаты, отведите ему в ваших покоях самое почетное, самое священное место, но только снимите с вашей груди эту вещь, которая мне, – пусть даже мой страх преувеличен, – кажется опасной.

Оттилия молчала и, пока он говорил, не подымала глаз; потом, глядя скорей на небо, чем на Эдуарда, она без торопливости, но и без колебания расстегнула цепочку, сняла портрет, прижала его ко лбу и подала другу со словами:

– Спрячьте его, пока мы не вернемся домой. Лучше я ничем не могу вам доказать, как я ценю вашу дружескую заботу.

Эдуард не посмел прижаться губами к портрету, но он взял ее руку и прижал к своим глазам. Никогда, быть может, не соединялись руки столь прекрасные. У Эдуарда точно камень свалился с сердца, ему почудилось, будто рушится стена, отделявшая его от Оттилии.

Мельник привел Шарлотту и капитана по более удобной тропинке. Все радостно приветствовали друг друга. Отдохнув и подкрепившись, они решили вернуться домой другой дорогой; Эдуард предложил идти скалистым берегом ручья, но тропинке, с которой через некоторое время они снова увидели пруды. Потом они пошли, пробираясь через лесную чащу, а вдали виднелись деревни, села, мызы, утопавшие в зелени и фруктовых садах; поближе, на лесистом холме, приветливо раскинулся хутор. Но самый прекрасный вид на все великолепие этой местности открылся, когда они незаметно достигли вершины, откуда дорога через веселую рощицу выходила к скале, прямо против которой находился замок.

Как они обрадовались, когда, несколько неожиданно для себя, вышли к этому месту. Они обошли целый маленький мир, а теперь стояли там, где намечалась постройка нового здания, и глядели на окна своего дома.

Потом они спустились к дерновой хижине, которую впервые посетили вчетвером. Ничего не могло быть естественнее, чем единодушно выраженная мысль привести пройденную дорогу в такое состояние, чтобы по ней можно было гулять спокойно и приятно, не тратя столько времени и усилий. Каждый предлагал свой план, но все признавали, что если выровнять эту дорогу, на которую нынче потребовалось несколько часов, можно за какой-нибудь час прийти к замку. Пониже мельницы, там, где ручей впадает в пруд, они уже мысленно выстроили мостик, сокращающий путь и украшающий ландшафт, когда Шарлотта приостановила движение изобретательной фантазии, напомнив о расходах, необходимых для такой затеи.

– И этому можно помочь, – заметил Эдуард. – Стоит лишь продать тот хутор в лесу, который расположен так красиво, а дает так мало; деньги же, вырученные за него, пустить на все эти расходы; капитал таким образом будет употреблен с толком, а мы, наслаждаясь великолепной прогулкой, будем пользоваться процентами с него, меж тем как сейчас мы в конце года всякий раз только досадуем на жалкий доход, который он приносит.

Шарлотта, как хорошая хозяйка, ничего не могла на это возразить. Подобный замысел возникал уже и раньше. Капитан предложил составить план для размежевания участков между крестьянами, живущими в лесу; но Эдуард хотел устроить дело короче и проще. Хутор должен был достаться теперешнему арендатору, который очень хотел этого; сумма будет выплачиваться частями, в известные сроки, и в такие же сроки будут вестись работы по прокладке дороги, участок за участком.

Такое трезвое и благоразумное предложение встретило всеобщее сочувствие, и каждый уже воображал себе змеящиеся извивы дороги, вдоль которой они надеялись открыть еще новые живописные уголки и пейзажи.

Чтобы все это представить себе во всех подробностях, вечером, по возвращении домой, они тотчас же развернули карту имения. Проследили пройденный путь и возможность в отдельных местах придать ему еще более удачное направление. Опять обсудили все прежние предположения в свете новых намерений, вновь одобрили место напротив замка, выбранное для домика, и окончательно определили всю линию дорог.

Оттилия все это время молчала, пока наконец Эдуард не пододвинул к ней план, лежавший до тех пор перед Шарлоттой, и не попросил ее сказать свое мнение, а когда она не сразу нашлась, что ответить, он дружески ободрил ее, уговаривая не молчать, ведь пока ничего не решено и все только затевается.

– Я бы построила домик вот здесь, – сказала Оттилия, показывая пальцем на самую вершину холма. – Отсюда, правда, замок не виден, потому что его закрывает лесок; но здесь зато чувствуешь себя так, словно находишься в другом, совсем новом мире – когда и деревня, и остальные дома будут скрыты от глаз – вид же на пруды, на мельницу, на холмы, на горы, на лощину оттуда необыкновенно хорош; я это заметила, когда мы проходили мимо.

– Она совершенно права! – воскликнул Эдуард. – Как это нам не пришло в голову? Смотрите – вот так! Не правда ли, Оттилия?

Он взял карандаш и резко и твердо начертил на вершине продолговатый четырехугольник.

Капитан был задет за живое: ему неприятно было видеть запачканным тщательно и чисто вычерченный план; но он подавил свою досаду, сделав лишь какое-то замечание, и согласился с новой мыслью.

– Оттилия права, – сказал он, – разве мы не совершаем отдаленные прогулки только для того, чтобы напиться кофе или поесть рыбы, которая дома не показалась бы так вкусна? Кам хочется разнообразия и новых предметов. Предки умно поступили, выстроив замок именно здесь: он защищен от ветра, и все, в чем есть насущная нужда, находится поблизости, а здание, служащее не столько жилищем, сколько приютом для веселого времяпрепровождения, будет там на месте, и летом мы проведем в нем немало приятных часов.

Чем дольше обсуждали они план, тем удачнее он казался, и Эдуард не скрывал своего торжества по поводу того, что эта мысль принадлежала Оттилии. Он гордился этим так, словно она пришла в голову ему самому.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

На следующее же утро капитан осмотрел место и сделал беглый набросок здания, а когда остальные, придя сюда, окончательно подтвердили свое вчерашнее решение, составил более точный проект, смету и предусмотрел все, что требуется. Начались необходимые приготовления. Сразу же пришлось вернуться к вопросу о продаже хутора. Мужчины нашли повод к новой деятельности.

Капитан указал Эдуарду, что не только простая внимательность, но даже и долг требует отметить день рождения Шарлотты закладкой нового здания. Победить старою нелюбовь Эдуарда к подобным празднествам удалось без особого труда: ему сразу же пришло на ум, что таким же образом можно будет торжественно отпраздновать и день рождения Оттилии, приходившийся немного позднее.

Шарлотта, которой задуманные изменения и все с ними связанное представлялось делом весьма значительным, серьезным, чуть ли не рискованным, занималась пересмотром смет, распределением денег и установлением сроков работ. Днем все четверо виделись реже, но с тем большим удовольствием сходились по вечерам.

Оттилия между тем вполне освоилась с домашним хозяйством, да и могло ли быть иначе при ее спокойном и уравновешенном характере? К тому же она по всему своему складу больше тяготела к домашней жизни, чем к жизни в свете или на природе. Эдуард вскоре заметил, что она, собственно, лишь из вежливости принимает участие в прогулках и только из приличия вместе с другими проводит вечера на воздухе, а порою даже находит в каких-нибудь хозяйственных хлопотах предлог вернуться домой. Тогда он стал заботиться о том, чтобы с этих общих прогулок возвращаться до захода солнца, и начал – чего давно уже не делал – читать вслух стихотворения, в особенности такие, которые требовали, чтобы исполнитель вкладывал в них выражение чистой, но страстной любви.

Обычно они сидели по вечерам вокруг столика, каждый на своем установленном месте: Шарлотта на диване, Оттилия против нее в кресле, а мужчины между ними, Оттилия сидела по правую руку Эдуарда, с той же стороны, с которой он ставил свечу, когда читал. При этом Оттилия придвигалась поближе, чтобы смотреть в книгу, ибо она также больше доверяла собственным глазам, чем чужому голосу, а Эдуард, в свою очередь, придвигался к ней, чтобы ей удобнее было следить; мало того, он нередко делал паузы более долгие, чем это нужно было, только затем, чтобы не перевернуть страницу, пока она не дочитает ее до конца.

Шарлотта и капитан заметили это и по временам переглядывались с улыбкой; но еще больше удивил их один случай, нечаянно обнаруживший затаенную привязанность Оттилии.

Однажды, после того как отбыл докучный гость, испортивший друзьям часть вечера, Эдуард предложил посидеть еще немного вместе. Ему хотелось поиграть на флейте, которую он давно уже не брал в руки. Шарлотта стала искать сонаты, которые они обыкновенно играли вдвоем, но они не находились, и тут Оттилия, после минутного колебания, призналась, что взяла их к себе в комнату.

– И вы можете, вы согласны аккомпанировать мне на рояле? – воскликнул Эдуард, у которого глаза заблестели от радости.

– Мне кажется, что я сумею, – ответила Оттилия.

Она принесла ноты и села за рояль. Слушатели внимательно следили за игрой и были удивлены, с каким совершенством Оттилия одна разучила пьесу, но еще более удивило их то, как она сумела приспособиться к манере Эдуарда. «Сумела приспособиться» – было бы даже неправильно сказать, ибо если от искусства и доброй воли Шарлотты зависело ускорить иди замедлить темп в угоду ее супругу, когда он играл не в темпе, то Оттилия, несколько раз слышавшая сонату в их исполнении, заучила ее, казалось, только в расчете на его аккомпанемент. Она в такой степени переняла даже его недостатки, что в итоге возникло своеобразное, полное жизни целое, в своем течении, правда, нарушавшее темп, но ласкавшее и радовавшее слух. Самому композитору приятно было бы услышать свое произведение в таком милом искажении.

Перед лицом этой странной неожиданности Шарлотта и капитан тоже не нарушили молчания, испытывая такое чувство, с каким мы часто смотрим на детские шалости, которые не могут вызвать нашего одобрения, ибо они чреваты серьезными последствиями, но не заслуживают и порицания, скорее даже возбуждают зависть. Ведь, в сущности, и в них самих зарождалось такое же влечение друг к другу, пожалуй, только более опасное оттого, что оба они держались более рассудительно и лучше умели владеть собою.

Капитан начал уже чувствовать, что неодолимая власть привычки угрожает приковать его к Шарлотте. Борясь с самим собою, он уходил из парка в те часы, когда Шарлотта обычно приходила туда, а поэтому вставал как можно раньше, делал все распоряжения и затем удалялся для работы в свой флигель. Первые дни Шарлотте это казалось случайностью; но потом она, видимо, отгадала причину и почувствовала к нему еще большее уважение.

Избегая оставаться наедине с Шарлоттой, капитан тем ревностнее старался ускорить работы и завершить их к приближавшемуся блистательному празднику – дню ее рождения; прокладывая удобную дорогу снизу, за деревней, он, под предлогом необходимой ломки камня, велел вести ее еще и сверху вниз и так всем распорядился и все рассчитал, чтобы обе части ее соединились только в ночь накануне торжества. Подвал для нового здания был уже выкопан или, скорее; высечен в горе, и красивый камень, пока что забитый досками, приготовлен для закладки.

Внешняя деятельность, дружеская таинственность, окружавшая намерения каждого, и стремление так или иначе затаить чувства более глубокие, – все это делало разговоры уже не столь оживленными, когда общество сходилось вместе, и в один из вечеров Эдуард, сознавая, что чего-то недостает, попросил капитана достать скрипку и сыграть что-нибудь под аккомпанемент Шарлотты. Капитан не мог противиться общему желанию, и они с большим чувством, уверенно и легко исполнили вместе одну из труднейших музыкальных пьес, испытав сами и доставив двум слушателям величайшее удовольствие. Было решено и впредь играть и упражняться вместе.

– У них это идет лучше, чем у нас, Оттилия! – сказал Эдуард. – Будем же восхищаться ими, но будем радоваться и сами.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

День рождения наступил; все было готово – и стена со стороны реки, ограждавшая путь через деревню, и дорога, которая вела мимо церкви, где она сливалась с тропинкой, проложенной по желанию Шарлотты, и затем, извивами подымаясь на скалы и оставляя дерновую хижину сначала слева над собой, а после крутого поворота слева внизу, постепенно приводила на самую вершину.

На торжество съехалось много гостей. Все общество отправилось в церковь, уже полную празднично разодетых прихожан. Когда кончилось богослужение, мальчики, юноши и мужчины пошли, как им было указано, вперед; за ними – господа с гостями и свитой, а девочки, девушки и взрослые женщины замыкали шествие.

Там, где дорога поворачивала, чуть повыше, в скале была вырублена площадка, на которой капитан предложил Шарлотте и гостям отдохнуть. Отсюда им видны были вся дорога, ушедшая вперед толпа мужчин, женщины, двигавшиеся вслед за ними и теперь как раз проходившие мимо. Погода выдалась великолепная, и зрелище было необыкновенно красиво. Шарлотта, пораженная и тронутая, горячо пожала руку капитану.

Отдохнув, они пошли дальше за медленно двигавшейся толпой, которая уже обступила место для будущего здания. Хозяев и почетнейших гостей пригласили спуститься в вырытое углубление, где, подпертый с одной стороны, уже был приготовлен камень для закладки. Принарядившийся каменщик, держа в одной руке лопату, в другой молоток, произнес в стихах очень милую речь, которую мы можем лишь несовершенно воспроизвести в прозе.

– Три правила, – начал он, – следует помнить при всякой постройке: здание должно стоять на подобающем месте, иметь прочное основание и быть полностью завершено. Первое, собственно, дело хозяина; ведь подобно тому как в городе только монарх и община решают, где должно строить, так в деревне владельцу имения принадлежит право сказать: здесь, а не где-либо в ином месте пусть стоит мое жилище.

При этих словах Эдуард и Оттилия не посмели друг на друга взглянуть, хотя и стояли один против другого.

– Третье, то есть завершение здания, – дело очень многих рук, и кто только в нем не участвует! Но второе, закладка, – дело каменщика и – не буду скромничать – главное во всем начинании. Это дело важное, и для него мы пригласили вас спуститься сюда, – такие торжества совершаются в глубине земли. Здесь, в этом узком пространстве, которое мы выкопали, вы оказываете нам честь быть свидетелями нашего таинственного труда. Сейчас мы заложим в основание дома этот гладко обтесанный камень, а земляные стены, вдоль которых расположились достойные и прекрасные особы, скоро исчезнут, так как все будет засыпано.

Этот краеугольный камень, правый угол которого обозначает правый угол здания, прямоугольность же знаменует его правильность, а горизонтальные и отвесные линии – прямизну стен, – этот камень мы могли бы просто положить на землю: ведь он держится и своей собственной тяжестью. Но и тут не должно быть недостатка в извести, в связующих средствах, ибо как люди, от природы чувствующие влечение друг к другу, сближаются еще теснее, соединенные цементом закона, так и камни, по форме своей подходящие один к другому, крепче соединяются благодаря этим связующим силам; а так как не подобает оставаться праздным среди тех, кто трудится, то и вы не погнушайтесь принять участие в нашем труде.

С этими словами он подал лопату Шарлотте, которая подбросила извести под камень. Другие тоже решили последовать ее примеру, и камень быстро был опущен; затем Шарлотте и ее спутникам подали молоток, чтобы, три раза ударив им по камню, благословить его союз с землей.

– Работа каменщика сейчас, – продолжал оратор, – хотя и совершается под открытым небом и не ведется втайне, все же покрыта тайной. Правильно поставленное основание засыпается землей, и даже стены, возведенные нами, вряд ли кому напомнят о нас. Труд каменотеса и ваятеля больше бросается в глаза, и нам еще приходится мириться с тем, что штукатурщик полностью стирает след нашей руки и присваивает себе сделанное нами, покрывая камень краской и сглаживая его поверхность.

Кому же, как не каменщику, всего важней честно исполненный труд, труд чести ради? Кто, как не он, должен дорожить сознанием сделанного им дела? Когда дом построен, полы настланы и выровнены, наружные стены покрыты украшениями, он сквозь все оболочки смотрит внутрь и узнает правильные и тщательные пазы, которым целое обязано своим существованием и своей устойчивостью.

Но подобно тому, как всякий, совершивший злодеяние, должен опасаться, что, невзирая на все попытки скрыть его, оно все же обнаружится, так и человек, втайне содеявший добро, должен ожидать, что и вопреки его воле оно станет известно. Вот почему мы хотим, чтобы этот краеугольный камень послужил и памятником для будущего. Сюда, в эти высеченные углубления, мы опустим разные предметы во свидетельство далекому потомству. Вот эти запаянные металлические сосуды хранят письменные акты; на этих металлических дощечках начертано много примечательного; в этих стеклянных бутылях – лучшее старое вино с указанием его года; много здесь и монет разного достоинства, отчеканенных в нынешнем году; все это мы получили от щедрот нашего хозяина. И если кому из гостей или зрителей угодно будет передать что-либо потомству, то место еще найдется.

Он замолчал и окинул взглядом окружающих; однако, как обычно бывает в подобных случаях, все пребывали в нерешительности, для всех это было неожиданностью, но в конце концов один веселый молодой офицер выступил со словами:

– Если и мне позволено добавить что-нибудь, чего еще не хватает в этой сокровищнице, то я отрежу две пуговицы от моего мундира, которые, пожалуй, заслуживают тоже стать достоянием потомства.

Сказано – сделано. И тут многие последовали его примеру.

Женщины клали свои гребенки, расставались с флакончиками и другими безделушками, и только Оттилия стояла в нерешительности, пока Эдуард приветливым словом не оторвал ее от созерцания всех этих принесенных в дар и сложенных вместе вещиц. Тогда она сняла с шеи золотую цепочку, на которой висел портрет ее отца, и легким движением положила поверх прочих драгоценностей, а Эдуард поспешно приказал, чтобы точно пригнанную крышку тотчас же опустили и зацементировали.

Молодой каменщик, который был при этом особенно деятельным, снова принял вид оратора и продолжал:

– Камень этот мы кладем на вечные времена, на долгую радость нынешним и будущим хозяевам дома. Но сейчас, когда мы как бы закапываем клад, занятые самым основательным из дел, мы в то же время не забываем, что все человеческое преходяще; мы думаем и о том, что когда-нибудь эта плотно заделанная крышка, быть может, приподнимется, а это может случиться не иначе, как если будет разрушено здание, которое мы еще и не воздвигали.

Но если мы хотим, чтобы оно было воздвигнуто, довольно думать о будущем, вернемся к настоящему! Давайте-ка, как только окончится нынешний праздник, приступим к работе, – так, чтобы никто из мастеровых, которые трудятся здесь, не оставался без дела, чтобы здание быстро поднялось ввысь и было завершено и чтобы из окон, еще не существующих сейчас, радостно озирали окрестность хозяин дома с домочадцами и гостями, за здоровье которых я пью, как и за всех присутствующих здесь!

И он единым духом осушил тонко граненный бокал и подбросил его вверх, ибо уничтожением сосуда, из которого мы выпили в минуту веселья, мы знаменуем избыток радости. Однако на этот раз случилось иное: бокал не упал на землю, хотя и без всякого чуда.

Дело в том, что, спеша приступить к постройке, в противоположном углу уже вывели фундамент и даже начали возводить стены, для чего сооружены были достаточно высокие леса.

Строители, соблюдая свою выгоду, выложили их ради праздника досками и пустили туда целую толпу зрителей. На эти-то леса и взлетел бокал, тотчас же подхваченный кем-то, кто увидел в этой случайности счастливое предзнаменование для себя. Не выпуская бокала из рук, он высоко поднял его и показал, так, что все увидели изящно сплетенные вензелем буквы Э и О; это был один из бокалов, заказанных для Эдуарда в дни его молодости.

Леса опустели, и тогда кое-кто из гостей, самые легкие на подъем, взобрались на них, чтобы осмотреть окрестности, и не могли нахвалиться красотою видов, открывавшихся во все стороны.

Чего только не различает взгляд, когда на возвышенном месте подымешься всего лишь на высоту одного этажа! В глубине равнины можно было заметить несколько новых деревень; ясно выступила серебряная полоса реки, а кто-то даже уверял, будто видит башни столицы. С противоположной стороны за лесистыми холмами синели далекие вершины горной цепи, а вся ближайшая местность представлялась взгляду как единое целое.

– Надо только, – воскликнул кто-то, – чтобы три пруда были соединены в одно большое озеро, и тогда великолепнее этой картины ничего нельзя будет себе представить.

– Это исполнимо, – сказал капитан, ведь когда-то они и составляли одно горное озеро.

– Прошу только, – сказал Эдуард, – пощадить мои тополи и платаны, которые так живописно стоят у среднего пруда. Посмотрите, – указывая на долину, обратился он к Оттилии и прошел с нею несколько шагов вперед, – эти деревья я сажал сам.

– Сколько же им лет? – спросила Оттилия.

– Примерно столько же, – ответил Эдуард, – сколько вы живете на свете. Да, милое дитя, когда вы лежали в колыбели, я уже сажал деревья.

Общество вернулось в замок. А после обеда все отправились на прогулку по деревне, чтобы и здесь взглянуть на то, что было сделано. Жители по просьбе капитана собрались перед своими домами; они не выстроились в ряд, но расположились естественными семейными группами, некоторые занимались своими обычными работами, другие отдыхали на новых скамьях. Отныне им было вменено в отрадную обязанность – каждое воскресенье и каждый праздник сызнова наводить чистоту и порядок.

Присутствие большого общества всегда неприятным образом нарушало те задушевные отношения, которые установились в кругу наших друзей. Поэтому все четверо были довольны, когда оказались одни в большой зале; но и это чувство домашнего покоя оказалось непрочным; Эдуарду подали письмо, извещавшее о гостях, которые приедут завтра.

– Как мы и предполагали, – сказал Эдуард Шарлотте, – граф не заставит себя ждать, он приезжает завтра.

– Значит, и баронесса неподалеку, – зачетила Шарлотта.

– Конечно! – ответил Эдуард. – Она завтра тоже появится. Они просят разрешения переночевать и послезавтра собираются ехать дальше.

– В таком случае, Оттилия, нам надо все подготовить, – сказала Шарлотта.

– Как вы прикажете их разместить? – спросила Оттилия.

Шарлотта распорядилась насчет самого главного, и Оттилия вышла.

Капитан спросил об отношениях между этими двумя лицами, известных ему лишь в общих чертах. Они давно, уже не будучи свободными, страстно полюбили друг друга. Расстройство, внесенное в два брачных союза, вызвало некоторый шум; стали поговаривать о разводе. Баронессе удалось добиться его, графу же – нет. Для вида им пришлось расстаться, но связь их оставалась неизменной, и если зиму они не могли проводить вместе в княжеской резиденции, то летом вознаграждали себя совместными путешествиями и поездками на воды. Оба они были немного старше Эдуарда и Шарлотты, и всех четверых связывала тесная дружба еще со времен их жизни при дворе. Обе пары сохранили хорошие отношения, хотя и не во всем одобряя друг друга. На сей раз приезд их впервые оказался не совсем по сердцу Шарлотте, и если бы она стала доискиваться причины, то это было из-за Оттилии. Милой, чистой девушке рано еще было видеть подобный пример.

– Могли бы приехать хоть на два дня позже, – сказал Эдуард, когда Оттилия возвратилась в комнату. – Мы бы тем временем покончили с продажей мызы. Купчая готова; одна копия у меня есть и не хватает только другой, а наш старый писец очень болен.

Капитан предложил свою помощь, Шарлотта – также; но Эдуард не соглашался.

– Позвольте мне переписать бумагу, – поспешила отозваться Оттилия.

– Ты не справишься вовремя, – сказала Шарлотта.

– И правда, мне надо иметь ее уже послезавтра с утра, а возни с ней много, – сказал Эдуард.