Текст книги "Опасный возраст"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Часть третья
ВТОРАЯ МОЛОДОСТЬ [3]3
  Перевод с польского И.Н. Колташевой.


[Закрыть]

Все пережитое – наше!

* * *

Первой, на кого я наткнулась в новой архитектурно-проектной мастерской, была Алиция.

Миновав закуток, где работала кадровичка, я оказалась в коридорчике, откуда вела дверь дальше; перед дверью подпрыгивала какая-то черноволосая особа. Подпрыгивала на месте, то на одной ноге, то на другой, и мстительно-самозабвенно приговаривала:

– Так тебе и надо! Так тебе и надо!

Особа в столь колоритной манере явно выражала радость по поводу промаха, совершенного врагом. И само собой, подобное темпераментное выражение чувств с ходу пришлось мне по душе.

Мастерскую описывать не стану, это уже сделано. В книге «Подозреваются все!»изображена правда, и одна только правда, за исключением совершеннейших пустяков, которые охотно уточню здесь. Не было дыры в стене между дамской уборной и комнатой главбуха, не разбивался гипсовый вазон с балкона, и Столярека никто не убивал. Про вазон сразу сообщаю: когда содержимое в нем основательно перебродило, Весек намочил этой экспериментальной жижей тряпку на палке и всем сослуживцам совал под нос понюхать, каждый машинально хватался за благоухающую тряпку рукой, дабы оттолкнуть это черт те что, и очередь в умывалку выстроилась огромная. Воняло вполне классно. К Столяреку я вернусь в свое время, а пока что намереваюсь придерживаться хронологии, из чего, само собой, у меня возникнет тематическая неразбериха и полнейший кавардак.

Во всяком случае, от всей души советую читателям сперва перечитать «Подозреваются все!»и только после этого браться за мое теперешнее творение.

В мастерской мне поручили объект под названием «Гурце» – битумный завод на Лазуровой. Проект всучили однофазовый, и, будь я хоть малость поопытней, не согласилась бы ни за какие сокровища.

Хотите понять, в чем дело? Пожалуйста, объясню. Как правило, проекты проходят три фазы. Предварительная стадия, то есть общая концепция; техническая, называемая основным проектом, то есть подробные чертежи в масштабе 1:100; и последняя – рабочие чертежи. Каждая стадия по очереди согласуется с заказчиком и утверждается на многих уровнях, причем разные проектные отрасли включаются в проектирование последовательно и сперва тоже предварительно. На предварительной стадии есть возможность подумать, кое-что изменить, исправить – никакой катастрофы, расходы еще только начинаются. Одно-фазовый проект делается сразу весь, вплоть до рабочих чертежей, вместе с отраслями, и посему вкалывают вместе и сразу архитектор, конструктор, технолог, электрик, сантехник, дорожник да еще и сметчик. И не приведи Господи, какая ошибка или недоделка, к чертовой бабушке летят большие суммы, неизвестно, кто должен их платить, ну и само собой разумеется, в преисподнюю проваливаются все сроки. А за сроки отвечает лично главный проектировщик.

Главным проектировщиком оказалась я, в Гурцах к чертовой бабушке летело все. Технология была испортачена, в первый момент с перепугу я просто решила, что плохо вижу или не умею читать чертежи. Да вообще ничего не умею читать. Навесы и цеха – понятно, но раздевалка, административный корпус и санузлы без отопления?! На худой конец, хоть бы печи!.. Так нет, ничегошеньки. Господи Христе. А сделать отопление самой – хоть помри, не умещусь ни в смете, ни в запланированных площадях. В довершение бед в самом центре территории красовалось озерко, а в пояснительных записках словом не упоминалось, что с этим финтом делать.

Ну и уж сверх всего прочего проект запаздывал, пришлось гнать на всех парах.

Полным пустяком, учитывая все вышеупомянутое, представлялось отсутствие обмеров одной стороны оной неправильной фигуры, о которой геодезия просто позабыла. Сама рассчитала эту сторону с помощью тригонометрических функций: с синусами и косинусами расправилась легко, тангенсы малость заклинило, но расчет совпал с чертежом идеально, и с плеч долой. Все остальное оказалось сплошным расстройством. Прохвост, испаскудивший технологию, исчез, не помог никакой розыск Заказчик в лице технического директора завода в ногах валялся – умолял дать документацию, иначе их выбросят из плана. Завод находился на Праге, оттуда их выселяли, получили эти Гурце, ежели успеют захватить стройплощадку, то отобьются!.. Люди разумные советовали мне не соглашаться на однофазовый проект, потребовать по меньшей мере две фазы и накинуть срок, но заказчик ни в какую, а я протестовать не могла: на работу меня приняли под этот проект, пришлось уступить. За проект я принялась с одной только гарантией – получила от технического директора листочек в клеточку из тетради, на коем он собственноручно начертал: выполнение однофазового проекта за счет и под ответственность заказчика. Только благодаря этой писуле меня потом не посадили.

Таким вот манером на меня с ходу навалились три тяжких бремени: идиотская работа, семейка и хахаль.

Самая активная часть нашего семейства состояла из моей матери и Люцины, остальные придирались ко мне умеренно. Они же обе, словно гарпии, висели надо мной и шипели на разные лады: ни с чем-то я не справляюсь, а мамуля даже выход нашла – в темпе по новой лететь замуж. Люцина, правда, с замужеством не подъезжала, и, честно говоря, до сих пор не понимаю, что, по ее мнению, мне следовало делать. Повеситься на чердаке или как?..

Замуж в момент первоначального ступора, может, и выскочила бы, да, к счастью, никто не захотел на мне жениться. Кандидаты обнаружились позже, когда успела прийти в себя и одумалась, а похоже, одумалась быстро.

И вот я снова дома за доской. Правда, перед тем как приняться чертить, две недели просидела в кресле, курила и пила чай, не способная и пальцем пошевелить, мрачная и пришибленная. Но подобное состояние духа у меня не из любимых. У стены на козлах чертежная доска, на ней приколота калька с плохим чертежом – вот моя студия, и я прекрасно знала, что необходимо сделать. В конце концов собралась с духом и сделала: встала, подошла к доске и отколола четыре кнопки.

Дальше все пошло само собой, но, по чести, отколоть эти четыре кнопки – самая тяжкая работа, какую мне довелось сделать в жизни. До сих пор удивляюсь, как на это подвиглась.

Сидела я за доской чаще всего поздно вечером, а то и ночью, и тут-то, почти с первой минуты, уразумела все преимущества моего нового положения. Муж не стоял у меня над душой. Будь я замужем, разве я смогла бы так вкалывать? Недовольство и воркотня постоянные: и перед глазами-то я без конца торчу, и спать не иду как все порядочные люди; и уж конечно, муж валялся бы все время на тахте, а мне и чертежи разложить негде, и руки трясутся от нервотрепки, нет уж, пусть все идет к черту! Никаких больше мужей, не гожусь я в жены, и нечего талдычить на эту тему.

Семейство мое демонстрировало специфическую логику. Ладно, я не справляюсь, но чтобы справиться, надо работать. Дети тоже требуют времени. С ними и в кукольный театр надо сходить, гулять, играть, таскать по врачам… Боже милостивый! Да и дом пора наладить, потому как дети живут в настоящем хлеву, мебели даже толком нет. Но ведь мебель покупается и дом налаживается за деньги, деньги надо заработать. И вообще, имей я хоть искру порядочности, помогла бы на участке…

Многие годы я все пытаюсь понять, что они, собственно, имели в виду и с какой целью пилили. Невзирая на качество и количество воркотни, размножиться на три трудоспособных экземпляра я никак не могла, даже вообще перестань спать. Естественно, опротивели мне встречи с семейкой, мамуля и Люцина долбили и терзали меня нещадно, и все это при детях, добивая остатки моего авторитета. Наверное, они переживали и беспокоились и просто потакали своим настроениям, не задумываясь, к чему это приведет, лишь бы не препятствовать взрывам семейного характера.

Последствия не заставили себя ждать. Я уже говорила: бабы в нашем семействе сущие мегеры. А я что, хуже их, выродок какой?.. Сперва контакты с семейством меня раздражали, потом давили, наконец я рассвирепела и взвилась на дыбы. Буйных скандалов не устраивала, просто-напросто сама решила, как мне быть и что делать, и принялась реализовывать решение. Если уж совсем честно, пожалуй, с некоторыми украшениями.

В это самое время Люцина доставала мне работу для дополнительного заработка. Ой, я прекрасно понимаю, все ждут хахаля, но еще минуту терпения. Сперва базис, потом надстройка (как написанные мной в ту пору статейки – они имели свой привкус, можно сказать, исторический).

Колористика промышленных предприятий была закончена, и на повестку дня вылезли дома культуры. Для ознакомления мне дали прекрасный альбом с огромным количеством советских домов культуры, изданный для подражания. Я просмотрела его и не поняла. Технические чертежи выполнены старательно и добротно – проекции, фасады; старательно изучила все чертежи несколько раз, и что же? Ни в одном, буквально ни в одном здании нет и намека на общественный санузел. Ни уборной, ни туалета, вообще ничего.

Тогда мне еще не довелось побывать в Советском Союзе. Пришло в голову: наверное, где-нибудь рядом, в парке например, есть дополнительные строения, а в них не только уборные, но и ванные комнаты. Ну ладно, в парке, а как быть в городах? Куда втиснуть санузел между тесно примыкающими друг к другу зданиями? И что вообще происходит: неточные чертежи?.. Какое там неточные – тщательнейшие, в любом здании использовано все до метра, описано каждое помещение, больше ничего не впихнешь. Значит, уборных нет, и вся недолга.

Я слегка потряслась и не поверила себе. А первая возникшая было мысль оказалась правильной. В самом деле, например, в ялтинском театре уборные оказались на улице, в зелени, две деревянные будки, мужская и женская, внутри осмотреть их не удалось, двери крест-накрест были забиты досками. Временно не действовали. Не знаю, сколь долго продолжалось это «временно».

Альбом с русскими дворцами культуры использовала в своих писаниях, по-моему, очень дипломатично. Насчет уборных выразилась деликатно, все равно Люцина при наведении порядка мои соображения выбросила. Зато во весь голос я могла писать про наши уборные, и эффектный спектр раскинулся весьма колоритно.

Хахаль повлиял на меня очень позитивно, в прямо противоположном направлении, нежели семья, и укрепил мой дух. Кто он, не скажу ни за что на свете, оказалось, влюбился, когда мне было пятнадцать лет. И не наврал, по-видимому, совсем тогда задурил себе голову, потому как в деталях помнил платье, в котором я бегала на танцульки, гораздо лучше, чем я. Встретились мы случайно, он восхищался мной как женщиной, а не как трудочеловеческим фактором, создал атмосферу безграничной влюбленности, на столе благоухали ландыши (и где в такую пору года раздобыл?). Играла приглушенная музыка, и вместе с ландышами благоухало «Азотоксом» – в доме недавно морили клопов. Что ж, дело житейское, клопы любят навещать старые дома.

Самочувствие мое решительно улучшилось, с хахалем осталась в дружбе, иных последствий эта трогательная минута не имела, на смену пришла другая минута, еще краше. Окончательно в вертикально-стоячую позицию вернул меня Петр, дай Бог ему здоровья.

Мы сидели в «Блоке» за столиком с кофе…

Нет, сперва я все-таки закончу с мастерской, по времени все совпадает. Мастерская именовалась «Блок», полностью: Архитектурно-проектная мастерская, Государственное предприятие «Блок». Мы, естественно, этого боа-констриктора сокращали, в сокращении звучало: Архпромасгоспредблок. Директор Гарлинский, прекрасный организатор, основал многоотраслевую и многопрофильную мастерскую со всеми нужными специальностями: архитекторы, конструкторы, электрики, сантехники, администрация, кадры и бухгалтерия. Технологи, дорожники и озеленители работали по договорам. Таких мастерских в Польше было три: наша, Пневского, а третья где-то в Катовицах.

Коллектив «Блока» описан в «Подозреваются все!»,но по мере необходимости кое-что дополню. Петр у нас не работал, они вместе с Юреком Петшаком занимались интерьером, и Гарлинский энергично привлекал их к работе даже в Швейцарии. Оба частенько забегали к нам. В тот раз мы сидели за кофе вдвоем с Петром, я в полной хандре и предвкушении дряхлой старости. Петр разозлился.

– Дура ты, – выдал он доброжелательно. – Ничего не смыслишь! Молодая красивая женщина, про какую старость речь, идиотка, вся жизнь впереди! Бога благодари – от этого своего муженька избавилась, да оглянись ты вокруг – весь мир к твоим услугам!

Петр выдал свою тираду энергично, убежденно, я растрогалась и… поверила. Насчет красоты – дело вкуса, в манию величия я не впала, зато и вправду вдруг увидела перед собой мир. Не один раз мы поддерживали друг друга в жизни, да на его долю выпало со мной больше хлопот. А результатов он добился весьма весомых.

Гурце у меня то и дело буксовали. Проект делала из чувства долга, сроки поджимали, а тут, как назло, одно здание чуть не добило меня. Цех сравнительно небольшой кубатуры, зато с гигантской программой. В этой кубатуре разместить надлежало кран, оставить часть свободной площади, выделить место под лабораторию, под раздевалки для рабочих и санузлы, причем по нормативам раздевалки полагались двойные – грязная и чистая, плюс к тому душевые, умывалки, кабины – короче говоря, люкс, и все это на неразрешимо ограниченном метраже. В пояснительных записках к идиотской концепции ничего подобного не предусматривалось. Санитарная часть изводила меня две недели, пока вдруг в троллейбусе не осенила неожиданная идея, когда я ехала к матери за детьми. Нашла прекрасное решение: раздевалки, душевые, уборные – все как надо; проехала свою остановку, бегом вернулась, помчалась домой и рухнула у чертёжной доски. Успела-таки зафиксировать увиденное в троллейбусе решение до того, как чертова фантазия сменила пластинку.

Тринадцатого сентября 1962 года я подвела итоги хандре за этот период. Как расправиться с хандрой, изложила в «Крокодиле из страны Шарлотты»,но могу и повторить.

Так вот: берете листок бумаги, лучше всего в клетку, расчерчиваете на четыре рубрики и вписываете: плохо; хорошо; сальдо; выводы.Под «плохо» занести по пунктам все, что изводит. Под «хорошо» поместить, тоже по пунктам, все позитивное и утешительное. Под «сальдо» вписать, как справиться с очередными делами. Ну а «выводы» – это выводы, понятно и так, должны оказаться с плюсом.

В моих итогах от тринадцатого сентября в рубрике «хорошо» содержится лишь одна информация: перпендикулярно крупными печатными буквами написано: ДЕРЬМО. Остальное выглядит так:

Выводы и в самом деле утешительные, один большой плюс. Что касается свиньи с конструкторами, объясняю: хоть ответственность за проект всецело висела на мне, никаких прав требовать от других отделов у меня не было. Конструктор мог валять дурака сколько ему вздумается, а я никак не могла стребовать с него работу, оставалось одно – донести в дирекцию. Каспер (настоящее его имя Влодек, да больно уж много в мастерской развелось Влодеков, а посему в «Подозреваются»я назвала его Каспером) как раз срывал мне все сроки, и я вознамерилась лететь с руганью к Гарлинскому. Удержалась, не полетела; Каспер в конце концов сделал все расчеты. Сантехники же потеряли всякий интерес к моему проекту из-за упомянутого озерка посередь территории. Возможно, они чуток и поизмывались надо мной, но это пустяки, в основном оказались правы, и позже начались всякие кошмары, гораздо похуже обычного идиотизма.

Технологию делали заново, первоначальная вообще никуда не годилась, новую проектировал по договору некий Геня, мой знакомый по курсу английского. Геня английский выучил, а я нет. Технологию он мне подбрасывал исключительно по ходу дела, почти параллельно с архитектурным проектом, и от этого я чуть не спятила.

Озерко и сантехники совсем меня заели, участие в заседании принял и дорожник. Звали его Курдель, не знаю, где он сейчас, на всякий случай прошу у него прощения. Фамилией его Бог наградил, мягко говоря, нетипичной, в принципе никогда не цепляюсь к фамилиям людей, но тогда черт меня, видимо, попутал, а может, просто бессознательная ассоциация, во всяком случае ввалилась я как-то в нашу среднюю комнату, во всю глотку распевая «Курдель, Курдель над Курделями!» на мотив курдеша – старинной плясовой с застольем. Ясное дело, Курдель оказался именно в этой комнате. Меня словно метлой вымело из помещения, а песнь заглохла на полуслове.

К объекту, над которым я билась, следовало подвести железнодорожную ветку – по воде ее не проведешь, – а всю территорию укрепить. Я пошла на то, чтобы пол-озерка засыпать, другую половину оставить в качестве противопожарного водохранилища, а все вместе поднять привозной землей и щебнем. Одни только земляные работы намного превысили заложенную смету, и Збышек Гибула, проектировщик сантехники, позже наш главный инженер, вовсе не щадил моих чувств.

– Канаву вдоль шоссе можем сделать, пожалуйста, – констатировал он холодно. – Но представьте себе, вдруг пойдет дождик, к примеру. С этих четырех гектаров укрепленной и поднятой территории хлынет вода и сметет все с поверхности земли. Вы что, собираетесь поставить на шоссе знак «въезд воспрещен»?

Ставить ничего не собиралась – спохватилась раньше, и Геня со своей технологией тоже; без мелиорации всего района шиш построишь. Збышек тоже так думал. А заказчик настаивал на своем, ну и черт с ним, пускай будет. Впрочем, мелиорации я в конце концов добилась после трех скандальных заседаний, но уже значительно позже…

Ну и о чем же я рассказываю… ведь собиралась в рамках хронологии.

Спала я в ту славную пору два-три часа в сутки, мое лошадиное здоровье выдержало. И хахаль был, почему бы нет. В общем, постоянный. И опять не скажу кто. Приобретенная благодаря Петру вертикально-стоячая позиция оказалась устойчивой, и вопреки всем жизненным трудностям я сохраняла некоторую безмятежность духа и веселое настроение. Неожиданно расцвели во мне все одиннадцать лет, подмятые замужеством, теперь начинала жить сама, а не в качестве приложения к мужу. Такой процесс мне импонировал, окружающих я, как можно судить из последующего, в высшей степени развлекала. Витек Пясецкий, сперва зам Гарлинского, а после руководитель мастерской, однажды высказался весьма разумно:

– Кабы ты спала со всеми, кого тебе приписывают, не имела бы возможности даже забежать на работу. А посему разреши не поверить ни в одного вообще.

Да, Витек единственный мыслил логически. Я просто с удовольствием валяла дурака – наконец-то могла это себе позволить.

Мебель у меня дома была самая необыкновенная. Столик, за которым я просидела в качестве жертвы судьбы две недели, состоял из четырех ног и древесноволокнистой плиты, соорудила его собственными силами, правда, не собственным рукомеслом. Кресло рядом того же происхождения, только сработано малость набекрень. На стройке водопроводчики снабдили меня трубой, трубу свернули кольцом, а к ней дружественный спец приварил соответственно выгнутые арматурные стержни. Увы, в самый ответственный момент спец напился пьян и приварил их наоборот, вверх ногами. Пришлось ноги поотрывать и снова варить, и вышло нечто замысловатое – кресло превратилось в ловушку. Садишься в него, уютно расслабляешься, а после никак не можешь встать – кресло оказалось в самый раз субъектам выше двух с половиной метров ростом. Я элегантно оплела его выкрашенным оранжевой краской шнуром и добилась колористического эффекта. У столика ножки были в порядке, а вот столешница лежала на них свободно, и всякий, кто опирался на нее рукой или локтем, провоцировал катастрофу.

На стройке обзавелась я и гладильной доской, описанной в «Тайне»;обструганная цельная двухдюймовая доска пришлась весьма кстати моим сыновьям. Когда я запретила дырявить входную дверь, они оттачивали на ней свое мастерство по метанию ножа. Снизу вся доска истыкана и исколота, но служит мне и сейчас.

Возвращаясь к балансу хандры от тринадцатого сентября, я вовсе не так уж бездумно сваливаю все в одну кучу, ибо перипетии бурлили то все разом, то без передыху догоняли одна другую, а я планировала всякие будущие ужасы, с одной стороны, дабы подготовиться психически, а с другой, – в надежде, что удастся их заурочить: ведь жизнь распоряжается всегда по-своему, не так, как человек придумает. Разработала я таким манером целую серию всевозможных катаклизмов, фантазии моей не хватило лишь на поджог квартиры моим сыном.

В смысле здоровья мальчики поменялись местами: Ежи лежал дома с простудой, а Роберт поджег кухню у моей матери. Он долго щелчками отправлял в окно зажженные спички, пока семейство не спохватилось: что-то давненько в доме наступила тишина и спокойствие. В общем, истлели занавески и половина верхней части буфета. Вторая половина уцелела, стоит и посейчас. Уже у себя дома я услышала разговорчик моих деток.

– Ты свинья! – возмущался Ежи. – Тоже мне, не мог подождать, поджег сейчас, когда я тут валяюсь, так ничего и не увидел!..

– Да ты не беспокойся, – утешал братец. – Вот поправишься, я снова подожгу!

– Ну тогда ладно…

В домашней жизни мамуля дополнительно доставала меня с помощью угля. Уголь получали по наряду, кроме того, покупали краденый, потому как по наряду хватало до января, и ни на день дольше. В подвале оставалось немного крошки, и я пребывала в спокойствии: и по наряду и воровские трофеи одним махом закуплю в октябре. Мамуля начинала пилёж с августа. Изо дня в день донимала меня на разные лады и, откровенно говоря, оказала громадную услугу: из-за этого проклятущего угля вдруг выскочило дело Столярека.

В сентябре у меня уже не хватило терпежу все это слушать, и я почти перестала бывать на Аллее Неподлеглости. Почти – значит заходила каждый второй или третий день. Ежи возвращался домой сам, а Роберт там оставался. Дабы возместить упущенные возможности, мамуля регулярно присылала ко мне отца осведомиться насчет угля. У отца преобладали человеческие чувства, и он лишь вскользь намекал про уголь. Вполне учитывая такой оборот, мамуля пришпиливала ему на лацкан пиджака бумажку с соответствующим текстом. В конце концов я просто взбесилась: не по злому умыслу не покупала угля – денег не было, к тому же краденый уголь стоил дороже; короче, я ждала премии. Да и с доставкой угля эмоций хватало: приходилось торчать на стреме, пока весь не перенесут в подвал, и все равно умудрялись надуть. К тому же угольщики, обманывая, еще и норовили похлопать меня по заду. Не знаю уж почему, но я пользовалась у них бешеным успехом. Материнского давления не выдержала – психическую сопротивляемость приходилось беречь для работы, не растрачивать же ее в домашних баталиях. И я решилась занять денег на топливо, денег ни у кого не случилось, спас меня Столярек, если это можно назвать спасением.

Он постоянно проворачивал какие-то таинственные гешефты, отчасти выявленные в «Подозреваются все!»(выше напоминала – прочитайте сперва эту книгу, ничего не поделаешь – таки надо!). Гешефт обделывался следующим образом: некто покупал что-нибудь за наличные, в нашем случае покупатель решился приобрести телевизор «Изумруд». Столярек, отведя меня в сторонку, таинственным шепотом оповестил: «Вы купили изумруд…» Я опешила – рехнулся, делать мне больше нечего, только обзаводиться драгоценностями… Конечно, тут же спохватилась, что речь о телевизоре. Некто заплатил наличными, а официально покупка была оформлена в кредит; наличные мы забрали, поделившись с кем надо. Из этих денег Столярек собирался взять взаймы полторы тысячи, а взял три с половиной, вернул из них пятьсот злотых, остальные мне так и не удалось с него содрать. Весь долг за кредит, ясное дело, выплатила я. Вот по этой-то причине в книге я его и убила.

Уголь все же закупила, на некоторое время в семействе воцарился мир.

Приблизительно в ту же пору мне удалось найти приходящую домработницу, Геню, женщину не первой молодости, опытную хозяйку, уж конечно, по-опытнее меня. Она приходила два раза в неделю, топила печи, прибиралась, иногда стирала.

Стирка явно не моя стихия. С прачечными тогда происходили какие-то катаклизмы, Марыся, моя золовка, просто брезговала сдавать белье и убедила меня. Я решила стирать сама облегченным советским способом – кипячением: в бачок закладывается сухое белье, естественно, с мылом и порошком, кипятится два часа, полощется. По желанию крахмалится, но я заранее отказалась от крахмала и от катания. Поглажу, и хватит.

Рецепт применила на практике, убрала выстиранное на место, вскоре пришла Геня. Присела у шкафчика и принялась разбирать.

– А почему вы грязные вещи сложили вместе с чистыми? – удивилась она.

Я возмутилась:

– Какие грязные? Пани Геня, все выстирано!

Геня достала наволочку, разложила и осмотрела:

– И это выстирано?..

– Конечно… По русскому способу.

Геня ничего не сказала. Покачала головой, странно посмотрела на меня, рассортировала белье и все мои трудовые достижения забрала с собой к дочери, которая как раз затеяла большую стирку. Принесенное потом Геней белье и в самом деле явно побелело…

Уголь из подвала носил Ежи. Правильно ли я решила, чтоб двенадцатилетний мальчишка носил тяжести на четвертый этаж, не знаю, другого выхода не было. Кстати, много позже оказалось, что у него прекрасно развилась мускулатура спины и рук, благодаря чему у нас не возникало никаких неприятностей с позвоночником. И до сих пор нет. Разумеется, Ежи вовсе не пылал энтузиазмом – уголь вменялся ему в постоянную обязанность, равно как и бутылка под молоко, которую каждый вечер надлежало не забыть выставить за дверь. Про бутылку он не забывал после того, как однажды в два часа ночи я извлекла его из постели, чтобы выполнил свой долг. А уголь давал поводы для обучения мальчика искусству логического мышления.

– Послушай, дорогое дитятко, – начала я однажды вечером. – Ты можешь мне сказать, чем занимается уборщица?

– Натирает пол, – не задумываясь ответствовало дитятко. – Иногда моет. Вытирает пыль. Моет окна…

– Да уж, особенно теперь, зимой. А зимой чем занимается?

Дитятко задумалось:

– Долго одевается… Лед обдирает с подоконника и со стекол… А… надо угля принести?

Ну вот, пожалуйста, понял! И сам пошел за углем!

Роберт рвался мыть посуду, но это ему запрещалось: в доме не водилось неограниченного количества стеклянных и фарфоровых сосудов. «Будешь мыть посуду, когда подрастешь» – эти слова оказали волшебное действие: на долгое время мытье посуды сделалось желанным и обожаемым занятием. Увы, позже это обожание прошло, а жаль.

Стирка трусиков и носков входила в обязанности Ежи. При удобном случае замечу: дети всегда реагируют на честность. Если мамаша летает по кафе или, сидя дома, ковыряет в носу, дети не захотят работать. Когда же, укладываясь спать, видят мать за работой и утром, вставая, застают ее на том же самом месте за тем же самым занятием, вкалывают по дому любо-дорого. Хочешь не хочешь мои дети научились готовить, шить, убирать, гладить, стирать и делать всевозможный мелкий ремонт. Разумеется, я уставала, часто не хватало терпения. Когда однажды Ежи в третий раз за вечер явился сообщить, что натворил Роберт (братец принялся разбирать газовую горелку в ванной), я остервенела. Фурией помчалась в ванную, Роберт уже отвинтил обе ручки, я схватила ручки – по-видимому, хотела привинтить их обратно, но руки тряслись, не попадала в нарезку. Завопив словно бешеная, я швырнула детали, к счастью не угодив в детей, и с ревом убежала к себе. Через несколько минут старший сын на цыпочках вошел в комнату и испуганно прошептал:

– Не беспокойся… Я поправил…

Кажется, я была плохой матерью.

Время от времени Ежи бунтовал.

– С чего это я должен стирать сопляку подштанники и носки?! Он сам не может? Что он для меня делает?!!!

– Ничего, – уговаривала я. – Скоро и он для тебя кое-что начнет делать, например готовить. Пока что его, пожалуй, стоит научить.

Ежи приступил к обучению братца основам домашнего хозяйства. Роберт согласился охотно, пожалуйста, он с удовольствием выстирает носки.

– Мать, – старший ребенок оторвал меня от чертежной доски, – он сидит в ванной почти час… и все стирает. Как думаешь, сколько у него этих носков? По-моему, он взял одну пару.

Мы с интересом заглянули в ванную.

Роберт засунул в носок мыло и, сидя на краю ванны, держал его под краном. Ждал, пока выстирается.

Единственное, чем неукоснительно приходилось заниматься мне, – покупка продуктов. Еда в доме должна быть, а магазины закрывались в семь. Ожесточенно караулила я этот седьмой час, чтобы не опоздать, выбегала из мастерской, покупала кое-что, а после волокла домой полную авоську, случалось, и поздно ночью.

Как-то возвращалась часа в два ночи. Нижний Мокотов не слыл спокойным районом, полно хулиганья, одним словом, женщину подстерегали всяческие опасности. Я про них и думать забыла; спускаясь по лестнице у базара, волокла огромную тяжеленную сетку, в ней под всякой снедью в коробке покоился десяток яиц. Снизу навстречу мне поднималось пятеро субъектов подозрительного вида. Наверняка хулиганы – пожалуй, нападут…

Я не остановилась. Продолжая спускаться, сообразила – у меня никакого оружия, разве что эти яйца. Забросать их сырыми яйцами… явно должно помочь… Хорошо бы, да яйца в самом низу.

И тут моя фантазия подсунула колоритную жанровую сценку: «Панове, одну минутку, я извлеку оружие из авоськи…» Они вежливо ждут, я вытаскиваю коробку и пускаю в ход снаряды…

Пришлось уткнуться подбородком в воротник, когда субъекты проходили мимо, чтобы случаем не сочли моего хихиканья за поощрение. Парни расступились, я прошествовала беспрепятственно, они только чуть удивленно оглянулись мне вслед. Яйца, во всяком случае, уцелели.

Откровенно говоря, домой приходилось возвращаться в любое время суток, почти всегда через базар. Ни одна собака не пристала ко мне, ничего плохого со мной не приключилось. С тех пор не верю в нападения.

Хотя бывало по-разному, несколько раньше приятель моего мужа набрался впечатлений совсем иного рода… Жил на Жолибоже около площади Вильсона, спортсмен в хорошей кондиции. Все произошло зимой или поздней осенью – темнело рано. К ним неожиданно пришли гости, и жена попросила:

– Послушай, у нас нету сахара. Сбегай в коопторг, до половины восьмого открыт, успеешь. Купи кило.

Сбегал, купил, шел домой с пакетом в руках. Неожиданно его окружили – четверо, может, пятеро. Не обратил внимания, в спешке хотел пройти между ними, задел одного, извинился, да тип отреагировал недоброжелательно. Приятеля моего мужа зажали в кольцо, и какой-то верзила врезал ему кулаком.