Текст книги "Опасный возраст"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

* * *

Моя личная жизнь в этот период протекала по-разному. Не надейтесь, что я уже не буду больше возвращаться к стройке, ибо она неразрывно связана с личной жизнью

Мой муж, несомненно, был сильной и сложной личностью. И достоинства его, и недостатки – все было самого высшего качества. Но самое главное, человек он был порядочный, о чем я уже неоднократно упоминала.

Из Политехнического его исключили, три года он проработал на Польском радио в качестве переводчика и диктора, а потом решил продолжить образование и поступил на вечернее отделение Высшей инженерной школы. Оказалось, в этом его призвание, гены проявились. Он перевелся в лабораторию Польского радио и быстро сделал карьеру – стал руководителем лаборатории. И представьте, чтоб ему пусто было, в письменной форме отказался от прибавки к зарплате, пока не прибавят всем сотрудникам его лаборатории. Стиснув зубы, я хвалила мужа за его благородный поступок и подрабатывала по вечерам, выполняя срочную работу для Государственного технического издательства.

Своим умением выполнять самую сложную работу я по праву могла гордиться. В «Бесконечной шайке» яне приврала ни словечка: и в самом деле могла подметить мельчайшие расхождения в чертежах и входила в десятку лучших чертежников Польши. Правда, эта лафа недолго длилась, стройка меня придавила, не оставалось на приработки ни времени, ни сил, но пока работала, частым явлением стали следующие супружеские сцены.

– На буфете крошки! – выходил из себя муж. – Неужели нельзя навести чистоту?

– Можно! – отвечала я, не поднимая головы от чертежной доски. – Кто тебе не дает?

– Я убираться не намерен!

– Ну и не надо! Не мешай, дай поработать. Нужно же зарабатывать деньги!

– Плевать я хотел на твои деньги!

Ясное дело, руки начинали дрожать, что губительным образом сказывалось на точности чертежа в 0,1 мм, приходилось с четверть часа пережидать, чтобы успокоиться и не испортить чертеж. Кончала я чертеж, отдавала работу, появлялось немного свободного времени, чтобы навести в доме чистоту. И тогда муж нежным голосом произносил:

– Нет, ты посиди, отдохни, я все сделаю сам.

Клянусь, я сидела на диване с «Пшекроем» в руках и мне не давали пальцем пошевелить, а муж, распевая веселые песенки, наводил в доме чистоту и даже окна мыл!

Я в отчаянии спрашивала:

– Послушай, ну как мне тебя понять? Я сижу за срочной работой, видишь же, не бездельничаю, а ты пристаешь ко мне из-за каких-то несчастных крошек и портишь настроение. А сейчас, когда у меня есть время, и я могла бы привести квартиру в порядок, вдруг сам берешься за уборку и не даешь мне ни к чему притронуться. В чем дело?

– А в том. что мне захотелось! – беззаботно отвечал этот человек. – Меня никто не заставлял, я сам захотел!

Это мне было понятно, я и сама не любила ничего делать под нажимом. Но супружеское ярмо не позволяло дожидаться таких светлых мгновений, работа по дому не переводилась, и, по правде говоря, присесть я могла лишь после того, как укладывала детей спать. В один распрекрасный вечер мне надо было выгладить тридцать шесть мужских рубашек разного размера, я специально их пересчитала. Тридцать шесть! А вот брюки я не гладила, возможно, потому, что где-то в самом начале своей супружеской жизни тщательно выгладила муженьку пижамные брюки, загладив складки по бокам. Так мне казалось красивее, а мужу почему-то не понравилось, и с той поры все свои брюки он гладил сам, а я не возражала. И заразил этим сыновей.

После мотоцикла марки ВФМ, который нам каким-то чудом удалось приобрести, муж получил талон на приобретение «паноннии». Так получилось, что деньги понадобились раньше, чем мы рассчитывали, и вот я решилась.

У нас на стройке как раз наступил день зарплаты. Я начала с коллег, а также со знакомых рабочих и бригадиров, которым каждый месяц выписывала и выплачивала зарплату.

– Пан Владя, – говорила я, – мне нужны деньги. Одолжите до зарплаты две сотни.

Естественно, пан Владя с готовностью выражал согласие, да и кто отказал бы учетчице? Такого же мнения был и пан Якуб, и братья Стоцкие, и другие…

Нет, никак не могу обойти молчанием братьев Стоцких, хотя опять придется немного уклониться в сторону. Это были каменщики, зачастую они не выходили вовремя на работу, но уж если выходили…

Не помню, чем я тогда занималась, но целый день не поднимала головы от работы. К вечеру взглянула в окно – а оно как раз выходило на гостиницу Дома крестьянина – и глазам своим не поверила. Зажмурилась, опять посмотрела, потом глаза протерла – нет, так оно и есть. С утра передо мной третий этаж был в виде голых железобетонных конструкций, ничего более, теперь же этаж предстал в готовом виде: и наружные стены возведены, и внутренние выложены. Я знала, что там работает бригада каменщиков Стоцких, три брата, они делают все на совесть, не халтурят – значит, сделать за день этаж просто не могли! Наверняка на сей раз что-нибудь схимичили. И я помчалась на возведенный ими этаж, чтобы лично все проверить. Проверила вертикальность кладки, качество швов и прочее – все в порядке. Пришлось поверить собственным глазам, каким бы невероятным ни казался темп работ. Наверняка таких гениальных каменщиков больше не было на свете!

И все-таки они были, и хотя на работу выходили когда им заблагорассудится, зарабатывали прекрасно, и ими руководство стройкой очень дорожило. И подумать только, эти гениальные каменщики пытались мне дать взятку!

Из взятки ничего не получилось, я объяснила рабочим, что не хватает денег на «паноннию», я прошу в долг и расплачусь в следующую зарплату, они пожали плечами и ограничились дачей небольшой суммы в долг. Вскоре я набрала необходимые двенадцать тысяч и прекратила клянчить. Меж тем слух о том, что я собираю дань с рабочих, разошелся по стройке, и другие с обидой спрашивали:

– А у меня почему пани инженерова не берет в долг? Я чем хуже других?

Пришлось объяснять, что больше мне не надо, а дня через два наступил второй акт представления. Нам с мужем удалось раздобыть необходимую сумму от родственников, и, не дожидаясь следующей зарплаты, я со списком моих кредиторов в руках отправилась возвращать долги. Вот когда я намучилась! Все, буквально все (кроме ближайших сотрудников) отказывались принимать назад свои деньги, будучи убеждены, что выплатили учетчице посильную дань. Ничего, у меня характер что надо, я настояла на своем.

Хотя нет. Сейчас, работая над «Автобиографией», я разыскала тот самый список кредиторов и с ужасом обнаружила, что некоему Коморовскому я не вернула одолженных у него двухсот злотых. Езус-Мария, кто такой этот Коморовский? Он так и остался невычеркнутым из моего списка. Совсем не помню, почему не возвратила ему деньги, наверняка не нашла человека, но вот почему? Может, уволился с нашей стройки? Господи, как же так? Ни в чем не повинный человек вынужден был внести взнос за нашу «паноннию»… Возможно, его потомки, прочтя эти строки, обратятся ко мне, и я верну им двести злотых.

Мотоцикл был для нас величайшим счастьем, по поводу этого средства передвижения между мной и мужем никогда не было ни малейших разногласий. Пользу от него я ощущала ежедневно, поскольку муж отвозил меня на работу на мотоцикле. Мне надо было на стройку к семи, ему на радио к восьми, он отвозил меня на Варецкую и ехал к себе на Валбжихскую. В своей лаборатории муж появлялся всегда первым, и начальство постоянно отмечало его дисциплинированность и усердие.

Интересно, а где мы держали свой драгоценный мотоцикл? Во дворе, наверное, где же еще. Муж спускался к нему чуть свет, возился с ним и включал мотор, подгоняя меня. Дети начинали кричать:

– Мать, отец уже рычит! Отец рычит!

Мотоцикл меня вдохновил, и я решила научиться водить машину. Не помню, где нам преподавали теорию, а на практические занятия я ездила на улицу Окульника. Стояла зима, погода преимущественно была препаскудной, в три я заканчивала работу на стройке и мчалась на практические занятия по вождению. Туда ехала, стуча зубами от холода, обратно возвращалась вся взопревшая, в расстегнутом пальто, и мне еще долго было жарко. Зато машину водить я научилась. В нашем распоряжении были «Варшавы» старого образца, а для развлечения – одна из учениц, вечная студентка.

Эта женщина, уже немолодая, являла собой классический пример автомобильного антиталанта. О ней на курсах ходили легенды. На приказ «Тормози!» она энергично нажимала на газ, благодаря чему ей удалось сплющить в лепешку задний бампер на учебной «Варшаве», другой раз – врезаться в трамвай, а наивысшим достижением явилась погоня по тротуару за каким-то несчастным пешеходом. Бедняга пытался спасти свою жизнь, петляя и бросаясь из стороны в сторону. Зигзаги не помогли, пани на своей «Варшаве», как приклеенная, держалась за ним на расстоянии метра, а сидящий рядом с ученицей инструктор был не в состоянии отреагировать, ибо скорчился в припадке смеха.

Экзамен по вождению был единственным в моей жизни, которого я с первого раза не сдала. Дело в том, что мне досталась не та «Варшава», на которой меня учили ездить, а другая, тоже поношенная, и никто не предупредил, что в нейтральное положение она не переключается. Начался экзамен, я все делала, как надо, инструктор пришел к выводу, что достаточно, и велел мне остановить машину. Пожалуйста, я выбросила указатель поворота, подъехала к бровке тротуара, толкнула ручку переключения скоростей в нейтральное положение и отпустила сцепление. В ответ на что эта стерва рванула, рявкнула и заглохла.

Меня чуть кондрашка не хватил. Ну ладно, пришлось пересдавать. На переэкзаменовке, недели через две, я заранее на всякий случай стала манипулировать ручкой переключения скоростей, качая ее во все стороны, это показалось инструктору подозрительным, решил – свидетельствует о моей неуверенности. Но экзамен я все-таки сдала.

Языковые таланты моего мужа вдохновили и меня, и я решила изучать английский– Языковые курсы работали по вечерам в одной из школ на улице Ружаной, добираться до нее в темноте по еще недостроенным и плохо освещенным варшавским улицам было непросто. Особенную трудность представляло форсирование территории базара, где приходилось спускаться и подниматься по длинным и неудобным лестницам. Там меня как-то схватила судорога в щиколотке. До школы я так и не добралась, все два часа просидела на покрытой грязью ступеньке лестницы, будучи не в состоянии ступить на ногу. Поскольку я и раньше охладела к науке английского – очень много времени отнимала, да и уставала я безмерно, к вечеру плохо соображала, – эту судорогу в ноге я сочла рукой судьбы, знамением свыше и перестала заниматься английским.

* * *

Мотоцикл значительно скрасил нашу жизнь. Оказалось, отдыхать намного интереснее, если есть средство передвижения. Половину наступившего отпуска мы провели с детьми, на вторую половину подбросили их матери с Люциной, а сами отправились в путешествие по родному краю. Естественно, меня тянуло к морю, мужа тоже. На своей «паноннии» мы проехали вдоль всего балтийского побережья от Бранева до Свиноустья.

И впредь отпуска проводили на колесах, причем преимущественно вместе с Янкой и ее мужем Донатом. Сейчас у меня опять начнет путаться хронология, ладно, буду придерживаться не дат, а тем. Янкин муж Донат, тоже инженер-строитель, какое-то время был начальником строительства туннеля для коммуникаций под Вислой, и только чудо спасло его от тюрьмы.

При строительстве, ясное дело, велись кессонные работы, а стройматериалы поступали партиями, в том числе и советский цемент На каждом мешке цемента была проставлена марка, обозначающая его качество. Для кессонных работ требовался цемент самого высокого качества, марки 450. Однажды, получив очередную партию, Донат вдруг ни с того ни с сего решил проверить, соответствует ли проставленная на мешке цифра качеству цемента, и велел провести анализ.

Анализ сделали, и выяснилось, что в мешке с маркой 450 оказался цемент марки 150, который годится лишь для штукатурных работ. Почти неделю с лица Доната не сходила зеленоватая бледность. Не иначе как милосердное Провидение уберегло его от тюрьмы, несколько лет ему было бы обеспечено, а если бы добавились еще жертвы при кессонных работах, то и вовсе. Вся партия, на мешках которой была проставлена марка 450, оказалась самого низкого качества. Неизвестно, почему так произошло, то ли по ошибке, то ли умышленно. Донат на радостях напился и потом делал лабораторный анализ при поступлении каждой партии цемента.

У них с Янкой тоже был мотоцикл, уже не помню, с чего они начинали. Вроде бы, как и мы, с ВФМ, потом у них была «виктория», потом, как и у нас, «панонния». Во время нашего отдыха в Полчине их «виктория» доставила нам множество неприятных моментов, но об этом чуть позже.

* * *

Чтобы подступиться к Полчину, опять придется сделать отступление от хронологии, иначе ничего не получится. Я уже говорила, что по причине моей занятости на работе детьми занималась моя мать и Люцина. В школу Ежи ходил самостоятельно, потому что улицу переходить не требовалось, Роберта я или муж утром подбрасывали на Аллею Неподлеглости к старикам, а после работы я забирала их обоих из родительского дома. Возвращение к себе сопровождалось интересными событиями, уж оба братца старались вовсю. Да и вообще дети доставляли массу развлечений. Раз Ежи ехал на велосипеде по улице Домбровского и наехал на мотоциклиста. До дому дотащился весь зареванный и с разбитым в лепешку коленом. Пришлось извести на него целую четвертинку спирта. А Роберт как-то съезжал по Боришевской на своем трехколесном велосипеде. Мы с Ежи уже спускались по ступеням лестницы рынка, когда увидели, что этот, молодец отпустил педали и безудержно мчится вниз. Мы оба с Ежи бегом кинулись за ним. Улица тогда была вымощена булыжником. Разумеется, Роберт со своим велосипедом свалился внизу, у магазинчика с семенами, прямо в грязь, перемешанную с лошадиным навозом. Тогда здесь еще ездили повозки, запряженные лошадьми. Ежи вел велосипед, а я – орущее, окровавленное и неимоверно замурзанное страшило. Разумеется, по дороге нам попались все имеющиеся знакомые, а на лестнице нашего дома – все соседи. И каждый с ужасом и осуждением пялился на меня.

Моя мать и Люцина были одержимы манией лечения и упорно выискивали всевозможные болезни в моих мальчишках. И лечили их, лечили не переставая, скармливая несчастным огромные количества всевозможных лекарств. К чему это привело, сейчас расскажу, но сначала еще два слова о Люцине. Пусть ей земля будет пухом, думаю, на том свете она искренне сожалеет о содеянном, поэтому я имею право поведать об этой ужасной истории.

Когда моему старшему сыну было лет шесть, Люцина постоянно рассказывала ему страшные истории и делала это талантливо, вкладывая в свои красочные описания мощь и экспрессию. Вот одна из таких историй.

Однажды некий наш предок (дело было еще в XIX веке) зимней порой возвращался к себе в поместье на санях. Околица безлюдная, уже темнеет, начинается метель. Возница сбился с дороги, и тут сани окружила огромная стая оголодавших волков. Не знаю, как обстояло дело с огнестрельным оружием, был ли у предка какой пистолет или нет, то есть я хотела сказать – двустволка. Во всяком случае заключительная сцена являла собой один сплошной кошмар: волки набросились на людей и лошадей, ошалевший от страха возница и обезумевшие лошади каким-то чудом пробились сквозь стаю и спасли свои жизни, а также жизнь нашего предка.

Повторяю, рассказывала Люцина так впечатляюще, что куда мне! Позабыв обо всем на свете, она так наглядно представляла этих бестий – разинутые пасти с острыми зубами, сулящие смерть всему живому, зловонное дыхание кровожадных чудовищ, подробные описания многочисленных случаев, когда волки пожирали других, менее счастливых путешественников, со всеми кошмарными деталями. Ребенок слушал, боясь от ужаса шелохнуться, и вскоре я заметила, что Ежи страшно исхудал, совсем лишившись аппетита, стал по ночам с криком просыпаться от страшных снов. Его и в самом деле пришлось лепить. Обрадованные мать и Люцина с удвоенной силой принялись пичкать несчастного медикаментами, скармливая мальчишке и те, что Тереса присылала им из Канады, возможно, даже средства против женских болезней. Пихали в парня все подряд. Вот именно в этот период я и нашла Полчин.

Понравилась мне стоящая отдельно изба на краю поселка, вернее, печи в ней. Увидела я их в окно и решила снять комнату именно здесь. Вернее, даже не комнату, хозяйка сдала нам с Янкой весь дом, кроме нас там жила лишь она с мужем. Мебели в наших комнатах было мало, зато много свободного пространства. Ну и понравившиеся мне печи. Чтобы протопить их, приходилось таскать сучья из леса, причем хозяйка беззастенчиво пользовалась притащенными нами, чтобы самой не ходить в лес. Применяла и другие санкции против нас, например, экономя электроэнергию, выкручивала пробки в погребе. Дрожа от страха, я вкручивала их обратно, надев резиновые перчатки и резиновые сапоги, ибо всю жизнь панически боялась электричества.

Кстати об электричестве. Надо было в нужном месте упомянуть о нем, но вспомнилось только сейчас, так что простите за очередное лирическое воспоминание. Сами поймете – важное, так как след остался на всю жизнь.

Когда мне было годика два, я сунула пальцы в розетку и меня ударило током. Не больно и не смертельно, но я очень испугалась, отдернула руку и сказала:

– Мамуля, муха бззз…

– Это не муха, а ток, – поправила меня мать.

Ara, не муха, а ток, значит, меня укусил какой-то другой нехороший зверек. Наверное, другое насекомое, что-то вроде овода, саранчи или комара. Вот и осталось у меня на всю жизнь убеждение, что электрический ток – это нечто вроде зловредного насекомого.

Вернусь, однако, в Полчин. Туда собирались к нам попозже приехать наши мужья. Мой приехал нормально, поотдыхал дня три и вернулся на работу, а Янкиного Доната все не было. Мы уже стали беспокоиться, когда появился и он. Я сидела за столом со всеми нашими тремя мальчишками, кормила их, как вдруг постучали в дверь. Я открыла и не узнала Доната в первую минуту: исхудавший, небритый, замурзанный до невозможности.

– Езус-Мария, ты откуда такой взялся?

– Долго рассказывать, – пробурчал Донат, входя. – Четвертый день до вас добираюсь.

Выяснилось, что он решил ехать все-таки на своем мотоцикле марки «виктория», который приобрел уже старым и битым и собственноручно приводил в порядок. Привел вроде бы и отправился в путь. Барахлить зараза начала уже после первых пятидесяти километров. Донат терпеливо ремонтировал ее и потихоньку ехал дальше. Когда же от старости разлетелась покрышка, пришлось вручную дотащить мотоцикл до какого-то кузнеца и дальше добираться на чем попало: на поезде, автобусах, случайных попутках. Последний участок пути Донат преодолел на своих двоих, а результат такого путешествия я узрела собственными глазами.

Отдохнув и восстановив силы, он вернулся в Варшаву на автобусе, а потом они вместе с моим мужем поехали к кузнецу за его «викторией», прихватив новую покрышку. На обратном пути Донат то и дело терял по дороге разные запчасти от своей машины, останавливался, возвращался, подбирал запчасти. Окончательно вышел из себя, когда отвалился кожух двигателя. Он опять слез, поднял железку и спокойно пригрозил:

– Вот как возьму большой камень…

Остальное он произнес со все возрастающим гневом и экспрессией, и я, пожалуй, не стану здесь приводить все его выражения. Подействовало. До самой Варшавы больше ничего не отвалилось.

В Полчине мы все удивлялись Кшиштофу, сыну Янки. Парень замечательный – спокойный, постоянно улыбающийся, доброжелательно настроенный по отношению ко всему свету. Только слишком медлительный. Особенно это проявлялось в еде. Нет, он не капризничал, ел без уговоров все, что дают, только уж очень медленно. Янка из себя выходила, а ему хоть бы что. Забыв о еде и о чем-то раздумывая, Кшиштоф еле-еле двигал челюстями, делая по глотку в час. Мои дети уже давно расправились с едой, уже играют во дворе, вот уже собираются в лес за грибами, а Кшисек, улыбаясь, смотрит на них в окно и камнем сидит над тарелкой.

– Послушай, – в отчаянии спрашивает сына Янка, – неужели тебе не хочется в лес?

– Хо-о-о-очется…

– А ты не боишься, что они уйдут без тебя?

– Не-е-е-е-ет…

И что тут сделаешь? Во всем остальном, кроме еды, он вел себя нормально, ни о каком отставании в развитии и речи не могло быть. Вот только это проклятие с едой отравляло нам жизнь. Оказавшись в обществе моих сыновей, все остальные дети моментально заражались их аппетитом, только Кшисек упорно противостоял похвальному примеру. Оба моих сына были настоящими володухами. Мне никогда не приходилось уговаривать их поесть, напротив, скорее я их отговаривала: «Ну куда столько лопаешь, ведь заболеть можно!» А если кто из моих сыновей вдруг лишался аппетита, я уже знала – заболел.

Закончился наш отпуск, к детям приехала вторая смена. Первым делом Люцина схватила Ежи и помчалась с ним к врачу. Вот когда нашла коса на камень! Приняв Люцину за мать ребенка, интеллигентный, хорошо воспитанный доктор не выдержал и устроил ей такой скандал, что эхо шло по всей округе. Ребенок просто отравлен лекарствами, кричал доктор, ребенок на грани выживания, еще немного – и конец. Как можно пичкать ребенка таким количеством медикаментов? Что себе мать думает и думает ли вообще? Учтите, больше ни миллиграмма лекарств, даже если он будет умирать от воспаления легких! Дошло?!

Люцина поджала хвост и молча выслушала все, что доктор ей высказал. А тот велел поить ребенка натощак свежим отваром трав, пока организм не очистится от отравления медикаментами. И прописал рецепт травок.

Вернувшись в Варшаву, Люцина передала мне все слова, высказанные ей врачом, пытаясь переадресовать их мне, представляете? Естественно, я энергично воспротивилась, Люцина не упорствовала, и это дело мы спустили на тормозах, а вот травку парень пил, как врач и прописал, целых три квартала, и никогда в жизни мне больше не приходилось наблюдать таких поразительных результатов лечения. Ребенок расцветал прямо на глазах, уже через три месяца выглядел как пончик в масле, исчезли худоба и изжёлта-зелёная бледность, стал спокойно спать, прекрасно ел и рос как бешеный.

А чудесный рецепт затерялся.

Огорчились все родичи, а поскольку я по натуре человек активный, не ограничилась огорчениями и решила что-то предпринять. И, когда мы летом отправились в очередной отпуск, я решила опять побывать в Полчине.

Отправились мы опять двумя семьями, обе на «панонниях», потому что Донат отказался наконец от «виктории» и тоже приобрел мотоцикл марки «панонния». Двинулись мы на север – Мазурские озера, тухольские боры и тому подобное. Что мне стоило завернуть и в Полчин?

Стоял прекрасный май. Из Варшавы мы выехали еще весной, а через три дня вдруг наступила совсем летняя жара. В Мостке, например, промерзнув до костей под проливным весенним дождем и оставив мужей с мотоциклами в гостинице, мы умоляли в местной забегаловке продать нам немного водки. Идиотские законы запрещали по выходным подавать водку в таких заведениях, хотя мы уверяли, что на месте пить не будем, а выльем в термос с чаем. Сжалившись над нами, буфетчица согласилась продать нам заветные сто грамм, но лично проследила, как мы с Янкой выливали их в термос с горячим чаем, который потом отнесли в гостиницу страждущим мужьям. Те, лежа под одеялами, стучали зубами и никак не могли прийти в себя после целого дня езды под проливным дождем. Чай помог, никто из нас не простудился.

А вот в соседней Чаплинке мы, наоборот, уже помирали от жары. Договорившись с мужьями, где мы с ними встретимся, мы с Янкой отправились пешком по городку в поисках киоска с сигаретами. Купили сигареты и вышли за город, чтобы встретиться с мужьями в условленном месте. Солнце палило нещадно, мы плелись по дороге, где не было ни малейшей тени, чтобы укрыться. А мы – в полном мотоциклетном убранстве: куртки, свитера, толстые юбки, и под ними немало поддето. Тащимся мы с Янкой по дороге, и одна другой говорит, с трудом шевеля языком:

– Ну и почему ты не снимешь с себя хоть немного?

А другая так же расплавленно отвечает:

– И что, буду потом в руках тащить?

В Полчине стало еще теплее. Люцина сообщила мне фамилию врача: доктор Качор. Ну Качор так Качор, всякие бывают фамилии («качор» по-польски означает «селезень»). Судя по тому скандалу, что он закатил Люцине, я ожидала увидеть крепкого мужика почтенного возраста, бородатого и импульсивного, закаленного многолетним общением с глупыми пациентами. В конце концов, скандал он закатил особе уже далеко не первой молодости, не постеснялся.

Доехали мы до территории санаториев, и я отправилась на поиски доктора Селезня. Наткнувшись во дворе на женщину в белом халате, я поинтересовалась, где можно увидеть доктора Качора.

Укоризненно глядя на меня, женщина произнесла:

– Наверное, вам нужен доктор Казер?

– Да, да, разумеется, доктор Казер! – поспешила исправиться я, недобрым словом вспоминая тетку с ее вечными розыгрышами.

– Пройдите вон в ту дверь.

Постучала я в указанную дверь, и мне открыл молодой худощавый блондин в плавках и очках.

В первую очередь меня поразил даже не вид врача, а контраст между нашей одеждой. Он в плавках, и правильно, я же, начиная снизу – в шерстяных носках, шерстяных рейтузах… Положим, рейтузов не видно, но они же были! Дальше шли: шерстяная юбка, шерстяной свитер, кожаная куртка, шерстяной шарф на шее, шерстяной платок на голове. И ко всему еще мотоциклетные очки. Ага, еще и кожаные, на меху, перчатки.

– Простите, я имею честь говорить с доктором Казером?

– Да, это я. Слушаю пани.

И тут у меня как у последней дурочки вырвалось:

– Не может быть! Вы слишком молоды!

– Слишком молод? – изумился доктор. – Молод для чего?

Не очень удачное начало знакомства, ничего не скажешь. Взяв себя в руки, я сняла очки и платок, доктор накинул халат, и я изложила суть дела. Доктор разыскал прошлогодний рецепт и переписал его для меня, я получила в аптеке лекарство, но пользоваться им больше не было необходимости. Рецепт остался для меня в качестве реликвии.

А спустя двадцать один год тот же самый доктор Казер вытащил моего младшего сына из тяжелейшего нервного расстройства.

Разумеется, вы уже догадались, что теперь мне придется забежать далеко вперед.

Когда Роберту пошел двадцать третий год, с ним стали происходить очень неприятные вещи. Ни с того ни с сего на него вдруг накатывали приступы сильнейшей боли. Разумеется, можно было подозревать парня в симуляции, мог шутки ради прикидываться, чтобы напугать родных, но некоторых симптомов никто не может изображать. Сидим, например, мы все в комнате, Роберт тут же, и вдруг на глазах его лицо приобретает желто-сине-зеленый оттенок, под глазами появляются черные круги, и весь он покрывается обильным потом. Без вспомогательных технических средств такого никак не изобразить. Схватившись за живот, парень покидает нас и возвращается через некоторое время уже нормальным человеком.

За Роберта принялись две его тетки, сестры мужа, одна терапевт, другая рентгенолог. Для начала предположили язву двенадцатиперстной кишки. Проверили – нет язвы. Тогда, может, желудок? Желудок тоже быстро отпал. Печень? Тоже нет. Когда один за другим исключили желчный пузырь, воспаление брюшины, поджелудочную и прочие железы, я оправилась от шока и поставила собственный диагноз: нервное расстройство, невроз, и ничего больше! Написала я письмо доктору Казеру, напомнив о нашей встрече более чем двадцатилетней давности, и получила ответ. Доктор к этому времени стал ординатором в Колобжеге и согласился посмотреть Роберта. Я захватила ребенка и поехала на прием.

Первой зайдя в кабинет, нашла, что за прошедшие годы доктор мало изменился. Рассказав о болезни сына и поделившись своими соображениями насчет их причины – скромно поделившись, ведь я профан, доктор лучше знает, – я оставила ему все анализы и сына и удалилась из кабинета.

Роберт сидел у врача целую вечность. Вышел довольный собой и с гордостью заявил:

– А доктор меня поджег!

Действительно, на коже в области желудка виднелся прямоугольник из малюсеньких густых точечек. Доктор прижег парню нервные окончания, подтвердив мой диагноз относительно невроза, и прописал пить настойку из трав при появлении болей. И опять не пришлось пить травку, ибо боли как рукой сняло после прижигания.

Уже несколько лет прошло, как доктор Казер скончался Мало о ком вспоминаю я со столь же безграничной благодарностью.