Текст книги "Опасный возраст"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

* * *

Раз уж начала рассказывать про Копенгаген, без лошадей не обойдусь.

Впервые на ипподром я попала пятнадцати лет в сопровождении тети Яди, которая изредка хаживала на бега. День был ужасный, дождь и слякоть. Шла лошадь по имени Валч, и тетя Ядя объявила Валча своим любимцем, который всегда выигрывает. Прекрасно, поставили на Валча, пришел первый, и мы выиграли нетто безумную сумму: по пятнадцать злотых на нос. Намного позже я поняла – Валч конь на грязь, у него были широкие копыта, и он лучше других одолевал размягшую скаковую дорожку.

В следующий раз я оказалась на ипподроме в обществе Войтека. Мы встретили знакомого прокурора, который устроил нам билет в директорскую ложу – тогда она называлась Почетной Ложей – и представил нас директору Куровскому. С Куровским я подружилась и входной билет получала ежегодно. О всяких пустяках вроде потерянного выигравшего купона, который с третьего этажа упорхнул у нас на первый, рассказывать не стану, гораздо существеннее другое: я к бегам пристрастилась, а Войтек нет. Боялся проиграть. И все чаще он отправлялся к семье в Лодзь или в Пётрков, а я на Служевец – на ипподром.

Здесь самое время достать «Крокодила из страны Шарлотты» идержать его под рукой.

На копенгагенских рысаков мы с Мартином попали по вине животного из прачечной. В авторстве этой идеи признаюсь без колебаний и без раскаяния.

Животное из прачечной фигура доподлинная. Журналист, приехал в Копенгаген по служебным делам и в первую очередь свалился на Алицию, которая в безумном стремлении услужить соотечественникам перебирала всякую меру. Денег у него было мало, на продажу привез исключительно Зофью Хамец, кулоны на шею и медальоны на стены, а потому поселился в нашей прачечной, вел себя скандально, то и дело пользовался без разрешения нашими вещами и терял ключи. Все подробности в «Крокодиле».Алиция издевательски покатывалась, когда я из себя выходила из-за животного, которое без зазрения совести пользовалось моей священной пишущей машинкой и расческой, но животное добралось до ее тефлоновой сковородки (вместе с жратвой соскребло ножом и тефлон), и хохот сразу прекратился.

Как-то в воскресенье она поехала к Торкилю в Биркерод, а животное из прачечной неожиданно вознамерилось остаться дома. Мартин аж позеленел, я скрипнула зубами, и мы тут же дружно решили умотать куда угодно.

Свирепствовала кошмарная погода – сильный ветер и дождь со снегом. Я придумала ипподром.

Рысистые бега состоялись тогда на Амагере, об этом мы вычитали из газеты. Очевидно, в газете же был дан адрес, отправились мы трамваем. На место добрались без особых приключений, сомнений не оставалось – перед нами тянулась ограда из бревен, плотная и высокая, а за оградой цокали лошадиные копыта. В поисках входа мы помчались вдоль ограждения, мчались и мчались, вьюга хлестала в лицо, а в нас леденело убеждение: никогда не найдем входа и ограда никогда не кончится, не иначе как она опоясывает весь земной шар. Окажись возможность перелезть через нее, мы без колебания решились бы на такое святотатство.

Вход, однако, нашелся, а мы совершили открытие: не дойдя метров сорока, мы рванули в противоположную сторону. То есть обежали весь скаковой круг с внешней стороны, пока не ворвались на ипподром. Ну а здесь нам пришел конец.

Неутолимая любовь к рысакам в мгновение ока забила во мне гейзером, Мартин не отставал. Отношение к скачкам вообще и в частности к рысистым бегам так и бурлит во многих моих книгах, в конце концов, я даже убила Алицию, лишь бы написать про бега. Флоренс, Ким Пайн, Ибоун – лошади абсолютно настоящие, в первом парном заезде мы и вправду попали на Газель с Геклой, только вот все детали в «Крокодила» невлезли.

Я родилась в апреле. Апрельские не выигрывают, обычно им не везет, не про них всякие там лотереи, тотализаторы и прочее. Мартин тоже апрельский, поэтому нам удавалось кое-что выиграть исключительно в те немногие минуты, когда наша невезучая судьба задремывала от усталости. Обычно это выглядело так.

Играли мы в складчину, по две с половиной кроны с носа.

Мартин выбирал одну лошадь в заезде, мне вменялось выбрать вторую, и выбор уже предстоял из двух лошадей. Дабы решиться на что-либо, я действовала по принципу метания: этот – нет, тот; тот – нет, этот… Мартин ждал, стиснув зубы, наконец я остановилась – этот! Конечно же, пришла другая лошадь.

Шло девять лошадей, каждый из нас играл какой-нибудь порядок, играли все время в складчину.

– Что играешь? – спросила я тактично.

– Восемь – девять, – мрачно проскрежетал Мартин.

Я слегка отодвинулась – боюсь психов: на табло две лошади, восемь и девять, вообще вне игры, какие-то фуксы, их никто и не играет. Мартин совсем спятил!

Пришли девять – восемь, наоборот всего лишь на одну морду, выплатили целое состояние, Мартин едва замертво не свалился.

Но и без Мартина фортуна обходилась со мной приблизительно так же. Из двадцати двух лошадей мне привиделось: единица придет второй. У меня оставалось пять крон, то есть на одну комбинацию, кого же еще к этой единице?.. Семнадцать! Отлично, играю семнадцать – один; нетрудно догадаться, пришли один – семнадцать, опять обратный порядок, опять фукс с огромным выигрышем.

Однажды на Амагер со мной поехала Алиция, Мартин уже отбыл в Польшу. Я обдумывала ставки.

– Восемь, это, понимаешь, – объясняла я Алиции черномагический смысл заездов, – это Йорген Ольсен, я эту дрянь давно стерегу, фортели мне выкидывает раз за разом, надо на него поставить. Смотри-ка, опять тройка, три забега назад показала лучшее время, теперь пора на нее ставить…

– А я не вижу в программе лошади по имени Йорген Ольсен, – возмутилась Алиция, понятия не имевшая о бегах.

– Дура, это не лошадь, а тренер. Поставлю на него, если проигнорирую, наверняка придет первый!

– Ну играй же!

– Не знаю, какой порядок выбрать…

Пришли три – восемь. Выплатили более восьмисот крон. Я, разумеется, не играла.

– Ты какая-то ненормальная, – безнадежно констатировала Алиция. – То и дело твердила об этих двух лошадях, восемь – три, восемь – три, почему же не играла?

– Это не я. Это апрель, – вздохнула я. – Высшая сила.

Клиническим примером высшего насилия надо мной стала Ина Орнебьерг. Я совала эту чертову клячу в каждый вифайф, она приходила второй или третьей. Сколько можно. Черт с ней, с этой Иной, в заезде идет сильная лошадь, пора отцепиться от Ины! Поставила на сильную лошадь.

Пришла Ина, за ней все остальные. Я чуть трупом не пала, в заезде оказалось только одно попадание на вифайф, выплатили более пятидесяти семи тысяч крон. Будь я последовательной и останься при Ине, выиграла бы второй вифайф и получила двадцать восемь с половиной тысяч. Как и полагается апрелю, Ину я выбросила из игры в самый подходящий момент…

Однажды все-таки случилось со мной истинное чудо. Мы с Мартином были без денег. Мастерские не платили, не то чтобы совсем, просто шефы договорились с сотрудниками, что деньги остаются у них на счете, платят понемногу, если же кому-то приспичит, придет и попросит. Получай чек, и с плеч долой. Датчане имели сбережения, могли и подождать, у нас ни шиша, но идти за деньгами показалось неудобным, я тянула из последних сил, Мартин тоже. И все-таки мы отправились на бега с общим капиталом в десять крон, злые как черти – на сигареты даже не было, а до выплаты еще целых четыре дня. Решили играть по очереди – раз я, раз он.

Первые пять крон из десяти я продула в первом же заезде. Мартин на последние играл во втором, не сказал что, я не спрашивала.

Лошади вышли из виража на финишную прямую. Вперед вырвалась семерка, шла без конкуренции, за ней пятерка, на несколько корпусов дальше шестерка, остальные еще дальше. Ясно, никто другой уже первым не придет.

Мартин побледнел, закрыл глаза, через сжатые зубы начал произносить разные необщеупотребительные слова.

– Семь – шесть играл, – прохрипел он среди бурного потока колоритных эпитетов и других определений. – А ведь колебался, шесть или пять…

Вполголоса продолжал перебирать высказывания не для печати, цветистые и сочные – недаром архитектор… В этот момент я взглянула на табло: около пятерки загорелся красный огонек – лошадь дисквалифицирована!

– Мартин, пятерка горит, пятерка горит!!! – заорала я, изо всех сил отрывая у него рукав пуловера. – Идет семь – шесть, пятерка засветилась!!!..

Мартин открыл глаза, онемел и вообще впал в столбняк. Пришли семь – шесть, мы получили сто пять крон, удалось дотянуть до выплаты.

О бегах, хоть и написала на эту тему две книги, могу распространяться бесконечно. Попробую-ка вернуться к хронологии, а насчет Хермода и Таормины напишу потом.

* * *

Получение разрешения на работу чуть в гроб меня не вогнало. В самом начале хлопот пережила момент ужасный и в то же время патриотический. Начала я с обычного обращения к соответствующим властям; блуждая по коридорам, наткнулась на какого-то типа, по-французски объяснила ему, в чем мое дело, между прочим произнесла имя профессора Суенсона, и в ответ посыпались комплименты, понимание, и, воспылав надеждой, я показала паспорт. Тип взглянул и вскрикнул:

– Polsk! O, naj, naj, naj!

Тут меня заело: дискриминация поляков!!!.. Ах, так, не бывать по-вашему, клянусь, добуду это разрешение на работу любой ценой: подожгу Копенгаген или лично отправлюсь на аудиенцию к королю! Немедленно добываю пращу и начинаю метать снаряды в окна Амалиенборга! Я вырвала свой паспорт из рук типа, наплевала ему на башмаки и начала дело через господина фон Розена.

Господин фон Розен был миллионером, городским советником, родственником королевской семьи, а предки его вели род от святого Войцеха. Славниковицы, правда, были истреблены подчистую, но до того какая-то ветвь заключила брачный союз где-то рядом и прямехонько отправилась в Данию. Знаю все это не понаслышке, читала документы французские и латинские и заверенные копии, написанные почерком гораздо более приятным, нежели средневековый готический, господин фон Розен, очень гордившийся своим происхождением, сам все это мне показывал.

Дело с получением разрешения он вел по-датски, то есть неспешно. Я терпеливо дожидалась бы, но в мастерской меня торопили, хотя Алиция не хотела этому верить. Я вынудила ее, в свою очередь, спросить о деле господина фон Розена, что оказалось величайшей бестактностью, и вся сцена разыгралась точно так, как описана в «Крокодиле»,– я напоминала ведь, держите книгу под рукой!

Господин фон Розен не оскорбился только потому, что в принципе не позволял себе бурных эмоций, зато эмоционально облаяла меня Алиция. Дуру из нее делаю и вообще невоспитанную особу, твердила она. Получила я это разрешение более чем через три месяца, зато получила практически навсегда.

Что же касается нашего сосуществования в прачечной, вынуждена признаться – мы жутко ссорились и спорили на разные темы. Политика, автомобили, билеты на городской и государственный транспорт, характеры людей, преимущественно посторонних, сервировка для кофе на столиках в «Блоке», беспамятность и рассеянность, не помню еще что, но тем хватало. Зато ни разу не случилось несогласий в быту. Никто не сердился за невымытые тарелки, некупленный хлеб, разбросанные тряпки, потерянные предметы, грязный пол и всякое такое прочее. Не лезли друг к другу в душу, каждая могла заниматься чем угодно и не распространяться о своих делах, если не хотелось. Тут мы обе проявляли просто сверхъестественный такт: к примеру, Алиция принесла как-то из города свертки и положила на стул, не помню, кто вернулся первый. Места у нас было кот наплакал, мебели тоже, стул понадобился – кажется, поужинать собрались.

– Послушай, – обратилась ко мне Алиция. – Ты не возражаешь, если я свертки переложу на постель?

Я удивилась.

– Пожалуйста, делай, как считаешь нужным, вещи-то твои.

– Как это мои?

– Да просто ты принесла их из города.

– Я принесла? – живо заинтересовалась Алиция. – Ты уверена? А я подумала, это твои свертки.

– Нет, не мои, твои. Мне даже любопытно было, что это такое, да постеснялась спросить – вдруг ты вовсе не намерена сообщать.

– Что ты говоришь! А я была уверена – твои вещи и тоже интересовалась, что купила, да не спрашивала, вдруг не рвешься докладывать…

Мы развязали покупки с величайшим интересом. Не понадобись стул, лежали бы свертки до скончания века.

Мартин жил в пансионате вместе с приятелем, но на выходные к приятелю приезжала невеста, и с пятницы до понедельника он жил у нас. Случалось, приходил неожиданно и как-то явился, не захватив пижаму. Отопление в нашей прачечной оставляло желать лучшего, наступила осень, температура на дворе и температура в помещении приблизительно одинаковая. Дания не тропики. Алиция забеспокоилась, не замерз бы Мартин, и выдала ему одежду. Пижаму извлекла из кота в мешке…

Алиция работала в проектировочной мастерской, принадлежащей датским государственным железным дорогам, а железные дороги заботливо занимались вещами, позабытыми пассажирами в вагонах. Вещи можно было получить в столе находок, но чаще всего люди никогда не обращались за своим имуществом, и весь собранный хлам время от времени продавали на аукционах в закрытых мешках. Содержимого мешков никто не знал, одним словом, покупали кота в мешке. А вещи в мешках случались необыкновенные. В каждом обязательно находились колготки и стиральный порошок, черт знает, почему датчане именно эти товары теряли непременно, а кроме того, случалось вдруг извлечь чернобурую лису или золотой браслет, не говоря уже об абсолютно новой одежде. Алицию эти мешки развлекали ужасно, заменяли ей азартные игры, на каждом аукционе она обязательно что-нибудь покупала, кажется, и сейчас еще пользуется стиральным порошком железнодорожного происхождения, запасы образовались на тысячу лет. Пижама Мартина происходила из того же источника, никто нормальный этакое нечто никогда не купил бы в магазине: поп-арт в черно-белые волны слепил глаза, и человек совершенно одуревал. Пижама была Мартину чуть-чуть маловата, да лучше такую, чем никакой.

Алиция выдала пижаму в субботу утром и уехала в Биркерод, а я отчалила на свидание с поклонником.

Недели уже две, как меня начал обхаживать некий профессор истории, владевший французским. Место для обхаживания выбрал благородное – Национальный музей, человек он был очень симпатичный, вполне толковый, около сорока, я и сегодня сожалею, что отнеслась к нему несерьезно. Разумеется, женись он на мне, долго бы со мной, понятно, не выдержал, развелся и оставил бы мне в наследство датское гражданство и шансы на такой же домик, как у Алиции в Биркероде. Да ладно, ничего не поделаешь, что с возу упало…

Начал он с беседы музейно-исторической, затем пригласил на вино, от вина я отказалась из-за треклятой печени, как по-французски печень, я забыла, объяснить мою хворобу удалось через Прометея. Какова же культура! Между прочим, Алиция когда-то в разговоре с Соланж объяснила слово «клецки» через Мулен Руж. Господин историк приходил во все больший восторг от моей особы, за некоторое время истратил на меня по разным кабакам крон сто пятьдесят, якобы сумма ошеломительная и доказывала великие и серьезные чувства, пока в эту самую субботу не решился реализовать свои чувства. Был он под крепкой мухой, ибо вино потягивал весьма охотно, отсидели мы свое где-то, он проводил меня домой, всю дорогу вымогая приглашение на чай. Я пыталась втолковать, живу, дескать, не одна, а с подругой Алицией, да перепутала род, мой воздыхатель понял, что с приятелем, осведомился, не жених ли. Я возмутилась: какой там жених, Алиция женщина! Женщина ему не помешает – интересно, почему это? Мы вошли во двор, и в дверях на лестницу в прачечную я воспротивилась решительно.

Поклонник не уступал. Ну черт с тобой, лезь на пятый этаж за чаем!.. И вдруг вспомнила ситуацию. Алиция в Биркероде, у нас ночует Мартин, возможно, улегся спать – время позднее, мы явимся, Мартин спросонья вылезет на шум из другой комнаты, и глазам пламенного обожателя предстанет моя подруга Алиция в виде худого парня в поп-артовой пижаме не по размеру…

Физиономию Мартина я тоже хорошо представила, и на меня напал смех. Я заливалась, подвывала, плакала, поклонник наконец оскорбился. И ушел навсегда. А Мартин и в самом деле вылез из дверей – мой хохот не утихал с первого этажа. Мартин разнервничался, ибо, силясь объяснить, в чем дело, я показывала на него пальцем и, задыхаясь от смеха, выдавливала по слогам:

– Моя… подру…га… Алиция!

– Это я, а не Алиция, – с достоинством объяснил Мартин. – У тебя помешательство постоянное или временное?

Я все-таки исхитрилась объяснить. Мартин взглянул на свой поп-артовый костюм и тоже начал хохотать. Нахохотались мы вволю, смех – это здоровье, а вот серьезного претендента я потеряла безвозвратно.

Ну и при удобном случае сообщаю: эти сто пятьдесят крон, растраченные ухажером на охмурение, целое событие. Датчане денег на ветер не швыряют. Торкиль, сделавший Алиции дорогой подарок, вызвал неслыханную сенсацию – прошу учесть, сейчас забегаю намного вперед, подарок случился значительно позже, уже после их свадьбы.

В Париже состоялся очередной съезд Союза женщин-архитекторов, Алиция получила приглашение.

– Ну и как мне ехать? – спросила она не то сердито, не то смеясь. – В предыдущий раз на мне был норковый палантин, а теперь что? И то же самое платье!

– Платье не проблема, – заметила я. – Сейчас лето, скомбинируешь новое, а где тот палантин? Или плохой тон поехать еще раз в том же палантине?

– Дура, нету у меня палантина, я его тогда одолжила. В этом все дело.

Я подумала.

– Между нами говоря, возьми да и купи. Ведь у тебя есть деньги.

Алиции идея явно не приходила в голову, и она заинтересовалась.

– Слушай, а ведь ты права. В самом деле могу купить. Я как-то не подумала! Прекрасная мысль!

Мы обсудили цвет. Конечно, самый изысканный – белый, как раз на лето, но белая норка со временем желтеет, и тогда ее отдают горничной.

– У меня нет горничной, так что проблема отпадает. Ты не против пастельного?

Сошлись на бежевом палантине. Перед своими именинами Алиция вместе с Торкилем отправилась по меховым магазинам, Торкиль капризничал ужасно. Не разрешил ей купить самый красивый, идеального оттенка и прекрасно лежащий палантин. Вытащил ее из магазина, убеждая поискать еще, такие-де важные решения не принимаются с ходу, следует сравнить, посмотреть еще и так далее.

– Уж не знаю, что там еще сравнивать, – сообщила мне Алиция по телефону, злая как черт. – Палантин прекрасный, я сержусь на него и на себя, надо было сразу купить. Ничего лучшего не найдем.

– Ну завтра и купишь, помнишь ведь, где смотрели мех.

– Пока помню, а через день-два забуду…

На следующий день приходились ее именины. Позвонила мне сразу по приходе на работу, чуть не плача от волнения.

Оказывается, Торкиль действовал коварно и дипломатично. Рано утром поздравил ее и положил на одеяло сверток, перевязанный ленточкой. Палантин, купленный ей в подарок.

Я тоже прослезилась от восторга. Палантин стоил пять с половиной тысяч крон, никто в Дании таких подарков не делает, король по этикету может позволить себе купить что-нибудь за пятьсот крон, а пять с половиной тысяч – вообще безумие! Мои сотрудники заинтересовались, что случилось, потому как я плавилась в эмоциях. Рассказала, не хотели верить, пять с половиной тысяч я написала на бумаге, считали нули, деликатно выспрашивали, вполне ли нормален муж моей подруги. Начали звонить знакомым, в свою очередь рассказывая про неслыханное безумие, сенсация пошла в город – событие без прецедента.

Палантин сослужил Алиции и еще одну службу. Задавала шик на съезде, а после проехалась до Монте-Карло и отправилась в казино. Проигрывать состояние в ее намерения не входило, других игр, кроме бриджа, не признавала, но в казино пала, во всяком случае, она придерживалась такого мнения. Решила попробовать игральный автомат, бросила в него франк.

Автомат франк сожрал. Алиция возмутилась и бросилась разыскивать обслуживающего, механик слазал в механизм и вернул ей франк с поклоном.

– А все из-за палантина, – рассказывала она похохатывая. – Представь, как он взглянул на меня – молниеносный оценивающий взгляд, и сразу же полный Версаль. Кабы не палантин, шиш бы я получила, а не франк. Знаешь, я подозреваю, Торкиль меня любит…

– Что ты говоришь, – удивилась я вежливо. – Представь себе, тоже подозреваю…

A propos [12]12
  Кстати (франц.).


[Закрыть], о потерянных и найденных вещах. Через несколько месяцев моего пребывания в Дании я примеряла в универмаге блузку и забыла в примерочной на крючке серебряную цепочку от комплекта. Поехала на следующий день, прихватив с собой в качестве доказательства браслет. Приятный господин выслушал мое сообщение, принес деревянную коробочку, вместе с другими мелочами там лежала и моя цепочка. Господин посмотрел на цепочку, на браслет и с довольной улыбкой вернул мне потерю.

Алиция почти по такому же случаю сваляла дурака в Польше. На родину приехала уже после долгого пребывания в Дании, пошла по делам в Главное таможенное управление и, выходя, обнаружила, что в очередной раз потеряла перчатки. Наверняка уронила, высаживаясь из такси. Рассердилась, а на прохожей части, отделенной от стоянки большими каменными шарами на столбиках, наткнулась на милиционера. Бросилась к нему как рассвирепевшая кошка.

– Я здесь обронила перчатки, – заявила она холодно и презрительно. – Так вот, пан милиционер, я живу в Дании. Если бы потеряла в Дании, мои перчатки уже лежали бы вот тут, например…

Оглянулась, показала на каменный шар и онемела. На шаре лежали ее перчатки. Милиционер только покачал головой, Алиция же призналась, что давно не чувствовала себя такой дурой…

Ее отъезд и свадьба принцессы Маргариты почти совпали, правда, Маргарита чуть опередила Алицию, я в этом уверена, так как Алиция перевела нам свадебную речь графа Генриха. Он встал и заявил:

– Tak for Margherite.

«Спасибо за Маргариту», больше, по-видимому, сочинить не сумел, нам, однако, его речь очень понравилась. С уверенностью утверждаю, весна еще не наступила, скорее был канун весны, помню украшенные улицы. Амурчика, который, отражаясь в витрине магазина, целился в мусорницу, опускаю, меня поразила сирень. Я стояла у какого-то магазина и вдруг явственно ощутила аромат сирени, оглянулась – вся крыша над входом покрыта душистой сиренью, нетепличной, а полностью расцветшей. Я слегка обалдела. Откуда, на милость Божескую, в такое время года сирень? Если бы не запах, конечно, сразу поняла бы – искусственная, но сирень благоухала как холера.

И все-таки оказалась искусственная и парфюмированная. Погода была ужасная – ветер и изморось, а Маргарита, в открытом экипаже, в свадебном атласе, говорят, даже насморка не получила. Естественно, я глазела на свадебный кортеж, ведь я жила неподалеку от Амалиенборга, Конгенс Нюторв совсем рядом. Генриха я встречала много раз на улице, шел себе как простой смертный, если и существовала охрана, наверняка только в моем лице, никого больше вокруг не было видно. И сразу вспомнились мне наши государственные мужи, так и вижу: бегут по улицам пешком, как и все прочие люди…

Алиция уехала, приказав мне выместись из прачечной, чем смертельно меня поразила. Не говоря уж про деньги, я попросту не умела найти себе жилище и на поиски дипломатично старалась склонить госпожу фон Розен. Госпожа фон Розен вежливо объяснила, что дело терпит. Я успокоилась, и напрасно. Алиции пришлось оправдываться перед благодетелями, ругательски ругала меня по телефону и долгие годы не могла мне этого простить.

Алиция ездила в Польшу новым «вольво», самой дорогой машиной в мире, однако больше на тему «вольво» ничего не скажу, ибо после многочисленных и разнообразных стычек я принесла торжественную клятву – об этом автомобиле не заикаться до конца жизни. Ее или моей. Во всяком случае, «вольво» и сегодня стоит у нее в Биркероде под навесом и, Богом клянусь, двигатель по-прежнему работает бесшумно. Из Дании в Польшу «вольво» перегнал некий Хансен, коллега по работе. Сразу же, въехав в наши пределы, встали – в бензине оказалась вода…

Ах да, я ведь поклялась. Лучше займусь своими неприятностями.

В прачечную приехал Войтек.

Хоть я и сбежала от него, но время и расстояние все смягчили. Меня одолела снисходительность, и я выправила ему приглашение через господина фон Розена.

В первые же минуты мы занялись хлопаньем дверью, хлопанье разносилось по всему зданию. В двери был замок с защелкой, и следовало помнить, по какую сторону ты оказался, захлопнув дверь. Глупо сперва захлопнуть, а после стучать. Разве что ключ с собой таскать постоянно.

На его приезд, без сомнения, повлияла катастрофа со «шкодой». Машину, правда, отремонтировали, но Войтек перестал ее любить, я соглашалась – пора купить новую, даже подсчитала предстоящие расходы. Получилось, надо покупать не одну новую, а две подержанных, одну оставить себе, другую загнать, иначе опять останусь без денег. В «шкоду» я вложила несколько десятков тысяч, но мне как-то не приходило в голову, что стоило бы их вернуть, и я рассчитывала на текущие поступления.

Войтек со мной соглашался. Денег на подержанную машину уже хватало – накопились у господина профессора. Покупать следовало в Гамбурге, упаси Боже не в Дании, где так называемый момс, таинственный дополнительный налог, сильно повышал все цены. От кого-то, не уверена, не от моего ли приятеля, доверенного лица, я имела адрес типа в Гамбурге, каковой тип и поможет совершить покупку. Собирались мы ехать вместе, но в последнюю минуту Войтек дезертировал.

ФРГ в те годы не считалась страной, к которой у нас бы относились снисходительно. Войтек испугался визы в паспорте. Я тоже боялась, правда, на визу мне было начхать, просто вся затея устрашала, но, вопреки всему и вся, решилась ехать одна. Вскорости выяснилось, ФРГ политические сложности учитывает и нашим дает визу на отдельном листочке бумаги, но было поздно переигрывать дело. Я получила визу без проволочек, транзитную, на двадцать четыре часа, никто не знал, возвращаться следует той же дорогой или можно другой, например, через Голландию или через ГДР, но я решила рискнуть. Могла, предположим, доказывать – ехала во Францию, по дороге у меня разболелся живот, вот и возвращаюсь, и кто меня убедит, что это не так?

Поехала поездом, как пижонка, спальным вагоном и прокляла путешествие до самого первого колена мирового железнодорожного транспорта.

Вагон оказался советский. Почему между Копенгагеном и Гамбургом курсировали советские вагоны – черт знает. Отличался вагон монолитностью – ни открыть, ни закрыть в нем ничего не удавалось: окно и вентиляция не открывались, а отопление не закрывалось. Конечно, место у меня оказалось верхнее – на верхние места везло всю жизнь, не могу вспомнить, чтобы хоть раз спала внизу, а температура в купе, на мой глаз, достигала семидесяти по Цельсию. Истекала потом и задыхалась всю ночь. Много раз выходила, сидела в коридоре, болтала с проводником, пыталась что-нибудь пустить в ход или сломать в купе – дудки. Короче, провела бессонную ночь в условиях, весьма напоминающих пекло. В Гамбурге с облегчением вылезла из монолита, условленный тип ждал, полный порядок.

Тип оказался просто золото. Заслуживал цистерны «чистой выборовой», а не жалкой бутылки, которую я ему презентовала. Показал, сколько удалось, Гамбург, привез к продавцу «фольксвагена».

Продавец – ха-ха! Автосалон на трех этажах, продавцы в черных костюмах, в белых рубашках, галстуки-бабочка. Осовелая после бессонной ночи, я смотрела в основном на цены, выбрала горбунка на первом этаже. Уплотнитель у стекла был помят явно для отвлечения внимания, понятно; я безнадежно велела исправить, уверенная, иных недостатков, хоть лопни, не найду. Ну что ж, была не была, беру.

Разговаривала я с ними фантастически. Тыкала пальцем в цену.

– Das ist zu viel.

– Aber das ist sehr gut! – отвечали мне с возмущением.

– Aber ich habe keine Geld [13]13
  – Это слишком много.
  – Но это очень хороший!
  – Но у меня нет денег (нем.).


[Закрыть], – объясняла я холодно. В итоге этих салонных переговоров я, сама того не ведая, выторговала семьдесят марок. Покупку оформили мгновенно, а я сидела откинувшись в удобном кресле и раздумывала, что раньше последует: они оформят бумаги или я отдам концы. Напряжение, нервы и усталость спровоцировали печень, разболевшуюся не на шутку…

Да, верно, пришла пора объяснить, как меня эта печень донимала. Ни с того ни с сего вдруг возникало жуткое чувство: даже не боль, а некая общая невозможность чего бы то ни было – меня давило, распирало, парализовало, тошнило при полной уверенности, если моргну хоть глазом, тут же отдам Богу душу. Во мне гнездилось что-то ужасное, убийственное. Сколько людей я перепугала таким состоянием, не сосчитать, потому как при этом я еще чудовищно зеленела. В общем, полное веселье. Несколько лет подряд вдруг в самые неожиданные моменты меня схватывало: в Париже на перекрестке при зеленом свете, в Вене с двухлитровой бутылью в руках, на стоянке у суперсама в Варшаве, на бридже в пожарной охране и так далее…

Само собой, схватило и при покупке «фольксвагена». А то как же. Выжила-таки, приступ прошел, я даже вполне самостоятельно расписалась. Села в транспорт, дала задний ход, развернулась и выехала на улицу.

Первый изъян обнаружился быстро. Включенное отопление не выключалось, совсем как в советском вагоне. Я перепугалась, опускаются ли стекла, слава Богу, опускались. Ехала я в Путтгарден через Любек, далее паромом до Рёдбю, виза действовала до полуночи, однако в полночь уже нет парома. Необходимо успеть на последний паром в Данию.

Боже мой, как хорошо вести «фольксваген»! Кто ездил горбунком, тот знает. Я почувствовала его с первого же момента, ехал сам, любил меня так, как «шкода» любила Войтека. Две мелочи отравляли мое безграничное счастье: проклятое обогревание – поклялась бы, что подошва на туфлях уже прогорела насквозь, время от времени я осматривала ее и удивлялась – еще цела; все стекла я опустила, и все же в машине стояла дикая жара. Вторая мелочь – мое самочувствие, моментами я переставала видеть с открытыми глазами. После бессонной ночи, напряжения и печеночного приступа наступила реакция – только бы поспать, остановиться на первой же маленькой встречной стоянке и отдаться усталости. Но куда там – часы показывали: в запасе нет и минуты лишней, должна спешить.

Отвлекли меня воспоминания… Этой самой дорогой, добираясь до отца в Англии, после освобождения из лагеря для военнопленных, топал пешком мой первый муж. К нему я уже давно не питала никаких дружелюбных чувств, мысль, что по той же самой дороге я еду машиной, весьма приободрила меня. Плохой характер порой даже оказывается кстати.