Текст книги "Опасный возраст"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

На паром я въехала последней. В Рёдбю ждал Войтек и безумно нервничал.

– Садись, дорогой, за руль, – пробормотала я вяло. – У меня нет сил.

Дальше я уже лишь механически талдычила:

– Медленней, здесь поворот. Медленней, здесь ограничена скорость. Медленней, у меня нет денег на штраф…

А Войтек в тот момент любил меня безгранично, больше жизни. Я была божеством – все-таки утешение, какая женщина откажется быть божеством хоть ненадолго?..

Божество довольно скоро с пьедестала свалилось, но кое-что от божественности сохранилось.

Здесь необходимо объяснить несколько языковых неологизмов, которыми мы пользовались, разбирая маршрут по автомобильному плану города. У Алиции, у Мартина и у меня был план города в книжном издании, на каждой странице содержалась информация – «sekort» и цифра, то есть смотри страницу такую-то. Мы это называли просто «секортами». Секорт тридцать, секорт восемь и так далее, что-то расположено на секорте двадцать четыре. Переделывали мы на польский лад что попало: экскурсию заказывали в райзебюро, садились на автобус на Ратушплощади, на скачках лошадь частенько шла в четвертом лёбе. «Loeb» – по-датски «заезд».

Все вместе мы – Войтек, Мартин и я – поехали в Бакен – веселый городок с занятными аттракционами ярмарочного типа. Там была, например, железная дорога, вторая по ужасам в Европе. Первое место занимал якобы подобный же аттракцион где-то под Лондоном. У типа, рассказавшего про лондонский аттракцион, рывками, поворотами, падениями и так далее поразбрасывало все авторучки, шариковые карандаши и прочее, старательно запрятанные во внутренний карман пиджака; когда вышел, в карманах ничего не обнаружил.

Крики с железной дороги в Бакене было слышно за пять километров в Клампенборге, что подтверждаю уже лично. Вагончики были сооружены из дерева, во время езды трещали неимоверно – вот-вот развалятся. А рекламировалась эта железная дорога двумя смертельными случаями, когда тормозной кондуктор упился вдребадан. Подобная железная дорога есть и в Тиволи, и крики слышно у бокового входа центрального вокзала, но по сравнению с Бакеном в Тиволи просто детская игрушка. Впрочем, в Бакене детям без взрослых пользоваться этим аттракционом запрещено, в Тиволи, пожалуйста, катайтесь на здоровье.

Какой черт дернул меня дважды проехаться этой мерзостью, до самой смерти не уразумею.

Первый раз еще ладно – ведать не ведала, что человека ожидает. Не орала лишь оттого, что перехватило дыхание и голос. А второй раз зачем меня понесло, не понимаю. Правда, на предложение прокатиться в третий раз я просто сбежала почти за ворота.

Теперь Бакен очень изменился, пожалуй, поблагороднел, и не знаю, куда девался так называемый двигающийся дом.

Совершенно разбитая железной дорогой, я уселась отдохнуть и подвижный дом проигнорировала. Войтек и Мартин отправились одни.

Начало я видела, и с меня хватило. Все доски, из которых был сделан дом, ходуном ходили туда-сюда, причем каждая отдельно. Ступив на крылечко у лестницы, оба пана начали выделывать антраша изощреннее советского балета – ножка вправо, ножка влево, потому как доски ходили не вдоль, а поперек. Движения панов были идеально синхронны. Лестница обладала теми же свойствами, но танцовщики начали исполнять уже разные номера: один продолжал большой батман, а второй приседал на правой ноге, так как левую тянуло под балюстраду. И тут я перестала собой владеть.

Ко мне подкатился какой-то швед, меня не хватило даже отвергнуть его внимание – я хохотала неудержимо, из глаз ручьями лились слезы, то стояла согнувшись пополам, то держалась за живот. Ни одного человеческого слова швед от меня не услышал и сам начал хохотать, неизвестно над чем; подвывая, взвизгивая и кудахча, мы слонялись у ограды в аттракцион, пока мои паны не вышли, на этот раз то устремляясь вперед, то отскакивая назад, так как доски двигались вдоль. Не знаю, как я не померла от хохота.

В этом же Бакене вместе с Войтеком мы уселись в вагончик, проезжающий дворец ужасов. Так это называлось. Веселились вовсю, уверенные, что с нами ничего не случится: хихиканьем встречали стену огня, столкновение с поездом, скелет во мраке, страшную сову, неожиданно бросившуюся сверху, и тому подобные штучки, но когда над ухом вдруг раздался ужасный, леденивший кровь в жилах вопль, мы сообща заорали. Из всех ужасов крик оказался самым эффектным.

А при случае я услышала забавный рассказ про скелет. Хмырь в темном бархате, с реалистично нарисованным на костюме скелетом (в темноте виден только этот фосфоресцирующий костяк), появлялся перед посетителями в нужный момент. Якобы какой-то шутник прокрался в закоулки аттракциона и без всяких плохих намерений похлопал скелет по плечу. На что скелет отреагировал очень просто – свалился в обморок.

Увы, через двадцать лет дворец ужасов исчез, и я не нашла подвижного домика. Придумали новые аттракционы, сознаюсь, интересные.

Все это я подвожу к рассказу о возвращении из Бакена, тоже очень смешном. Каким манером после такого великолепного развлечения мы умудрились поссориться с Войтеком, не могу вспомнить. Возможно, я что-то напутала, короче, мы заблудились в бесконечных дорогах, ехали черт знает куда. Войтек обругал меня идеальным сопровождающим, я разозлилась и всучила план Мартину. Раз я дура, пускай он дает указания, возможно, успеет прочитать и дорожные указатели при такой скорости, какая не позволяет этого сделать. Мартин панически перепугался, но план взял. Войтек ехать медленнее не намеревался, мчался словно на пожар, ибо, во-первых, так любил, во-вторых, рассвирепел.

– Где мы находимся? – яростно рявкнул он.

– На четвертом секорте, – ответил испуганно Мартин.

– А куда едем?

– На пятый секорт…

Зубовной скрежет Войтека я слышала отчетливо. Вся злость у меня испарилась, дальнейший их разговор доставил мне исключительное удовольствие. До Копенгагена нам все-таки удалось добраться, но Мартин категорически отказался когда-либо меня заменять.

Выходные мы использовали на то, чтобы познакомиться хоть с небольшой частью Дании. Поехали в Ютландию и на Скаген, откуда меня волокли на аркане, так поразил меня восхитительный вид с мыса Скаген. Встречаются два пролива, Скагеррак и Каттегат, волны идут с двух сторон навстречу друг другу, наскакивают друг на друга и самым очевидным образом недоумевают – а что же делать дальше? Я видела открытки и фотографии, но куда им до натуры. Я торчала на мысу по щиколотку в воде и глаз не могла оторвать.

В это Войтеково пребывание мне удалось впихнуть еще и Париж. Хлопанья дверью в качестве развлечения явно было недостаточно, я купила через райзебюро очень дешевую экскурсию, и впечатления столь ошеломили меня, что не помню даже, чем мы туда добрались. Наверное, самолетом.

Париж я знала теоретически из чтения и изучения архитектуры, половину города могла начертить на память и потому представляла город неплохо. Но Париж оказался не только созвучен моим представлениям, но еще лучше, и, верно, за это я полюбила его навсегда.

В Париже обретался мой старый приятель Петр, который после своих дальневосточных контрактов уже не вернулся в Польшу, а переехал во Францию. Работал, делал блестящую карьеру, женился на своей тамошней кузине, что значительно сократило ожидание гражданства. Со своей предыдущей женой развелся. Я сразу же встретилась с ним и сразу же признаюсь, в книге "Что сказал покойник "он выступает в качестве моего таинственного друга, таинственного потому, что его жена меня не любит, хотя я не сделала ей ничего плохого.

Несколько отступлений в связи с «Покойником».Петр как раз был у меня, когда оторвался и свалился нам на голову карнизик вместе с прикрепленной к нему занавеской между кухней и комнатой. Пришел ко мне с каким-то делом, Петр, конечно, не карнизик, не помню с каким, потому как время мы провели, пытаясь вмонтировать на место это устройство. Правдиво и то, что пришел он ко мне после аварии, в которую попала его тогдашняя жена, тяжко озабоченный, не уверена только, чем больше – женой или отсутствием денег на ремонт машины. Время было летнее, дети на каникулах, о своей кормежке я почти не заботилась.

– Есть хочу страшно, в желудке подсасывает, – грустно сообщил Петр. – У тебя не найдется перекусить?

В доме оказались яйца, мука и соль. Возможно, яйцо одно. Я быстренько соорудила вареники, на воде без молока, и мы сожрали их с солью. Чай был. Никто не смеет утверждать, что подцепила я Петра, через желудок добравшись до сердца.

– Я тебе кое-что покажу, – сообщил он мне таинственно, когда мы встретились через семь лет в Париже, без Войтека, который, ясное дело, о свидании знал и использовал его, чтобы сказаться оскорбленным.

Белая «ланчия» у Петра действительно была, и мы поехали.

– Куда едем? – поинтересовалась я.

– В аэропорт.

– А что там такое?

– Увидишь.

Ничего не хотел объяснить по дороге, а привычка к Войтеку заставила меня спросить:

– Сколько я должна тебе за бензин?

– Поцелуй меня в задницу, – вежливо ответил Петр.

Мы доехали до Орли, и там он привел меня в часовню.

Посмотрела. Это был шедевр. Овал, стенка внутри, около нее алтарь, и ничего больше. Абсолютная простота средств и безупречные пропорции – дух захватывало. Я молчала, да и что тут скажешь?

А подумала следующее: увидев такое чудо, амбитный архитектор должен бежать на первый попавшийся мост, перемахнуть через барьер – и в Сену. Лучше никто и ничего уже не создаст. На мгновение мне сделалось неимоверно тяжело, затем наступило полное облегчение: ведь пишу книги, сменила профессию, и мне вовсе не надо топиться в Сене!

Искренно и честно – часовня в Орли нанесла сокрушительный удар по всем иллюзиям насчет моей профессии. Часовня постоянно у меня перед глазами и в памяти. Отпало всякое желание найти работу в архитектурно-проектной мастерской, когда я вернулась в Польшу. Войтек, тяжко оскорбленный, один отправился на площадь Пигаль, где его утешила какая-то мадемуазель, предложив услуги за полцены. Не воспользовался, привык к даровым услугам, денег пожалел, зато настроение значительно повысилось.

В Париже мы провели восемь дней, и, конечно же, я перепутала дату отъезда. В последний день валялась еще в постели. Войтек отправился за чаем.

– Слушай, что происходит? – забеспокоился он, вернувшись. – Вся датская группа сидит в холле на чемоданах. Мы, случаем, не сегодня уезжаем?

Господи Иисусе, я вскочила. В халате помчалась выяснять – и в самом деле, улетаем сегодня, вся компания, готовая в путь, ждала автобуса. Мы собирались в бешеном темпе, чемодан не желал закрываться, Войтек трудился над ним как вол, придавил крышку и закрыл единственно силой воли.

– Где паспорта? – заорал панически.

Я вывалила сумочку – паспортов и билетов нет, Господи!..

– Ох, наверное, все в чемодане, – пробормотала я вне себя.

Войтек держался как положено мужчине. Ничего не сказал, стиснул зубы, открыл проклятый чемодан и начал рыться в вещах. Когда половина вещей уже валялась рядом, я вспомнила, что паспорта в несессере. Запихал все снова по-прежнему молча. Мы успели дуриком – посадка в автобус с багажом затянулась, а ведь кто-то же должен быть последний?

Мне тогда вспомнилась ужасная история в таком же роде, рассказала ее Войтеку в качестве утешения. Моя приятельница по институту Ханя, спортсменка, ехала с группой коллег в какой-то лагерь. В купе заглянул контролер.

– Билеты у всех есть? – спросил он нехотя, по обязанности.

Все кивнули, один парень решил пошутить.

– Вот у этого коллеги нет, – сообщил он, показав на кореша.

Все засмеялись, контролер тоже, но потребовал предъявить. Обвиненный весело полез в карман, не нашел, начал шарить в другом. Когда обыскал четвертый, уже не смеялся. Встал, начал снова – карманы в пиджаке, карманы в брюках, контролер ждал с каменной физиономией, приятелям стало не по себе. Парень снял с полки чемодан, поискал в нем – без толку, проверил карманы в пижаме, вспомнил про рюкзак, вывернул из него все вещи – билета не было. Заглянул даже в мыльницу с горя. Кто-то вспомнил – на следующей станции выходить, контролер решил выйти с ними. Штраф следует оформить. На перроне, где основательно распотрошенный парень утопал в целой куче своего барахла, контролер попросил собрать вещи и отправиться в соответствующее учреждение, приятели пришли в отчаяние, парень все собрал, забросил на плечо фотоаппарат и вдруг вскрикнул с облегчением. Быстро открыл футляр и вытащил билет.

Только тогда контролер устроил устрашающий скандал: вся сцена-де разыграна специально с целью поиздеваться над железнодорожными властями. С великим трудом удалось его угомонить.

В Польшу Войтек уехал «фольксвагеном», я проводила его до Гесера и дала доверенность на пользование машиной. Не уверена, приезжал ли он еще раз, ибо в памяти маячит не его визит, а неприятное впечатление, когда я узнала, что «фольксваген» зарегистрировал на себя, а не на меня. Объяснил тем, что таможенный досмотр проводился на его имя, потому и пришлось так зарегистрировать. Мое разочарование продолжалось недолго – махнула рукой, я уже накопила денег на вторую подержанную машину и собиралась возвращаться ей.

Потом приехала Аня.

Не помню кто, но мне посоветовали снять комнату у фру Скифтер на бульваре Андерсена, почти напротив бокового входа в Тиволи. Поселилась я в великолепном салоне, но со Святой Анны окончательно не выехала – зарезервировала прачечную для Ани, собравшейся ко мне в небольшой отпуск. Сдается, через кого-то оформила ей приглашение назло ее мужу, тиранические склонности коего возбуждали протест в моей душе. Приезд Ани сделался во многих отношениях потрясением.

Началось с того, что с поездом не приехала, и письмо, которое я тут же начала писать, звучало следующим образом:

ГДЕ АНЯ???!!!

Я так беспокоюсь, что куда-то сгинули все мои химеры. Что случилось?! Напишу сразу все, иначе потом эта страшная пятница поблекнет, и я не успею еще кого-нибудь заразить моим беспокойством, а такого вообще не переживу! НЕ вышла из поезда! Я ждала на перроне, поезд пришел вовремя, прибытие объявили, состав небольшой, обошла весь. Поднялась наверх и обошла весь вокзал, снова вернулась вниз на перрон, подождала, пока поезд не ушел, снова поднялась наверх и обежала весь вокзал. Ани не было. Снова спустилась вниз и повторила все сначала. Поехала на площадь Святой Анны в надежде, вдруг как-нибудь пропустила ее и теперь застану дома. Фига. Помчалась на бульвар Андерсена – вдруг позвонила. Никто не звонил. Пока добиралась до Андерсена, разразилась страшенная гроза с ливнем, и несколько десятков метров от трамвая до дома меня доконали окончательно. Из туфель при ходьбе били фонтаны. В спешке переоделась и снова полетела на вокзал. Дерьмо! Вернулась домой, позвонила в Варшаву – ясное дело, никого нет. Подождала до десяти, вдруг позвонит кто-нибудь, опять поехала на площадь Святой Анны, после чего на вокзал. Из-за спешки оделась странновато: на босу ногу старые туфли с обломанными каблуками, замшевое пальто и длинные черные перчатки, в руках изысканная сумка с надписью «Париж», а в сумке огурец. Мокрый зонт. С вокзала вернулась домой.

До сих пор Ани нигде нет. Господи спаси и помилуй, что случилось? И почему, к чертям собачьим, вас никогда нет дома, когда я звоню?! Что мне теперь, дьявол вас побери, делать?!

В шесть утра на вокзал не поеду. Наоборот, буду спать как можно дольше, если удастся – до вечера. Не назло, а потому, что сигарет нету и денег нету, чтобы их купить. До понедельника ни гроша. Остатки просадила на жратву в расчете на то, что Аня привезет сигареты. Все мое состояние – один жетон на трамвай. Хорошо, дошла до ручки, перестала нервничать и начала смеяться. Нервничаю только из-за Ани, не представляю, куда подевалась. Отстала от поезда? Упилась на пароме? Охмурил ее кто-нибудь? Вышла в Роскилле? Если она не выехала из Варшавы, надеюсь, меня предупредили бы?!! Судя по тому, что делается за окном, началось землетрясение или горит пол-Копенгагена. Понятия не имею, что предпринять…

Носилась я на вокзал как безумная: в письме и по телефону известила Аню – ехать ей до конца. Всякие промежуточные станции ее не касаются, ехать до конца, и точка. А проклятый поезд шел до Мальме, и только там был чертов конец. Попыталась связаться с вокзалом в Мальме, не очень понимая, как извлечь Аню из Швеции, в общем, из-за всего вместе едва рассудка не лишилась.

Назавтра утром Аня появилась. Польский поезд опоздал, и в Берлине ей пришлось ждать следующий. Провела этот день с молодым соплеменником, оказавшимся в подобном же положении, немецкого оба не знали, бегали по городу и монотонно твердили: «Etwas kalte zu trinken» [14]14
  Что-нибудь холодное попить ( нем.).


[Закрыть], ибо жарища стояла невыносимая. У меня Аня просила прощения: в чужом городе, без денег, с голоду съели два пирога, испеченных для меня матерью…

В принципе я поселила ее в прачечной господ фон Розен, но первый вечер мы провели у фру Скифтер на бульваре Андерсена. В Тиволи пускали фейерверк, прекрасно видный из моего окна, а на улице, аккурат перед домом, произошла четверная автомобильная авария. Так что Аня свое прибытие в Данию отметила весьма насыщенно.

Сразу же Аня испекла пироги с шампиньонами, потому как оставшиеся пироги моей матери мы проглотили молниеносно и только распалили аппетит. Молочной бутылкой она раскатывала тесто на мраморной доске буфета в прачечной у госпожи фон Розен, когда мы с Мартином умотали на бега и выиграли столько, что естественно родилась мысль задержать Аню подольше, дабы всякий раз, когда мы играем, делала пироги – под них явно шел выигрыш: На бега ее мы тоже повезли, но играть она отказалась, только предлагала порядки, а сыграй она свои номера, выиграла бы на этом более ста крон. И все-таки заявила: предпочитает-де печь пироги.

Аня знала французский, в Дании мало распространенный, но путешествовала много, и я вполне полагалась на ее опыт, когда сама ходила на работу. Осмотрела она, что удалось, в городе и отправилась к Гамлету в Хельсингёр. Невероятно, но факт – она проворонила замок – огромную глыбу, вздыбленную на фоне моря и неба, и отправилась в сам город на поиски.

Я позабыла ей сказать, что Гамлетов замок называется Кронборг. Гигантскую стрелу с надписью КРОНБОРГ Аня, конечно, видела, но ассоциации не сработали. Усталая от бесконечных хождений, она зашла в какой-то магазин и принялась спрашивать Хельсингёр, на что ей с удивлением ответили – это здесь.

– Знаешь, – рассказывала Аня вечером, – показывают – тут, мол, я подумала, вдруг чего не доглядела, незаметно осматриваюсь, где покои и тому подобное. После уж пришло в голову сказать «Гамлет»…

Апогеем ее покупательных достижений стала голубая губка.

Заупрямилась – куплю и куплю голубую губку, в Польше такая губка – несбыточная мечта. Шла как-то по улице, в витрине маленького магазинчика увидела голубую губку, зашла. Как только не пыталась объяснить, какая вещь ее интересует. «Une eponge», губка, и показывала, что моется, – без эффекта. Хмыриха в магазине подавала ей все по порядку, только не губку. Аня наконец рассердилась, применив наглядный метод, выволокла бабу за руку на улицу и остановилась перед витриной.

– О, вот это! – высказалась она четко по-польски. – Вот это!

– А-а-а-а-а! – воскликнула продавщица, воздев руки к небесам.

Помчалась в подсобку и притащила большой гипсовый бюст для завивки париков.

Бюст Аню добил, отказалась от губки в этом магазине. Купила ее без всякого труда в универмаге, где губки лежали навалом.

Следующим событием стал прием у Иоанны.

Насколько помню свое творчество, Иоанна выступает под именем Аниты в «Крокодиле из страны Шарлотты»,в книгах "Что сказал покойник "и «Все красное».Я выбрала Аниту, а она сама возжелала сделаться преступницей. Ни в коем случае не жертвой, на мое предложение запротестовала решительно, а вот убийцей – пожалуйста, сколько хочешь.

Иоанна-Анита датским владела прекрасно. Ее отец работал в каком-то нашем представительстве, и девочка училась в датской школе. Вернулась в Польшу и уже после развода с первым мужем встретилась в Закопане с Хенриком, датчанином, путешествовавшим по Польше; блуждал он по разным городам и весям и менял валюту в банках по двадцать четыре злотых за доллар. Иоанна-Анита его пожалела, занялась на досуге, они поженились и поселились в Дании. Знание языка дало ей возможность работать в датской прессе.

Жили они в Видовре, в садово-вилловом районе, и мои поездки к ним выглядели буквально так, как описано в «Крокодиле».Городской железной дорогой до станции Видовре я доезжала спокойно, дальше, хоть тресни, запомнить не могла. Автобусом ездила исключительно в обществе Алиции, умевшей попасть к ним абсолютно непостижимым для меня образом, а одна я всегда брала такси. Иоанна-Анита держала открытый дом, обожала гостей, визиты, приемы, и в этом смысле я вынуждена ее обругать. У меня нет никаких сомнений – не только не обидится, но и отлично повеселится.

Предупреждаю: начинаются отступления и будет их много.

Хенрик, муж Иоанны-Аниты, нищеты не знал, но и миллионером не был, Иоанна-Анита как сыр в масле тоже не каталась, хотя зарабатывала неплохо. Вздумай они обильно кормить всю бывающую у них братию, вылетели бы в трубу и остались без гроша. В Дании живут экономно, без всяких гастрономических безумств, рождественский прием у господ фон Розен уже описала, пожалуй, могу описать следующий прием, у Фрица, тогда моего будущего шефа. Нас пригласили обеих с Алицией, можете себе представить, как это выглядело бы в Польше, – званый обед, приглашены иностранцы! У Фрица подали небольшую закуску – пол-авокадо, нафаршированное креветками, затем мясное блюдо, к нему картофель, салат, кукуруза, в конце мероприятия десерт в виде фруктового салата со взбитыми сливками. И кофе. Точка, конец. Учитывая торжественный характер обеда, из напитков подавалось не только пиво, но и вино.

Этот прием произвел на меня огромное впечатление, что, несомненно, сказалось позже.

Иоанна-Анита, как всякая нормальная настоящая женщина, экономила на еде. Как-то я оказалась у нее на обеде: простокваша с картофелем, котлета и клубника из собственного сада на десерт. Мне понравилось, доведенная до крайности печенью, я не могла много есть. А вообще-то Иоанна-Анита в экономии, по-моему, переусердствовала, чем я от нее и заразилась; понимать я ее понимаю, но в иные моменты, может, и следовало бы экономию побоку.

Вернулась Иоанна-Анита из Польши, привезла посылку, мы с Алицией поехали, просидели долго несолоно хлебавши, пока Алиция не взмолилась насчет кофе, а я попросила чай. Хенрик предложил вино. Иоанна упрекнула его – в погребе, мол, последняя бутылка.

– Смотри-ка, я по-датски понимаю! – обратилась я к Алиции прямо и беззаботно. – Она сказала Хенрику – последняя бутылка. Я правильно поняла?

– Конечно, правильно, – ответила Иоанна-Анита, пока тактичная Алиция собралась произнести хоть слово. – У нас и точно последняя бутылка, хотела сэкономить, ну коли нет, так нет.

Мы безжалостно вылакали эту ее последнюю бутылку, к которой Хенрик собственноручно приготовил бутерброды.

Так вот, заразившись от Иоанны, я пошла, понятно, еще дальше. Уже через много лет в Польше ко мне пришла приятельница Мария, та самая, из «Бегов»,я ее «приняла» – поставила на стол пиво и сырок, нарезанный кусочками. Мария взглянула и ужасно растрогалась:

– О Боже! Это же настоящий прием!

Теперь Иоанна-Анита утверждает, что Хенрик развелся с ней из-за ребенка от греческого хахаля (смотри «Все красное»).Греческого хахаля и ребенка я выдумала, а хахаль оказался фактом, что же касается ребенка, то никакого другого, кроме легального Яся, у Иоанны-Аниты не было. В общем же теперь никто не разберется, где у меня выдумка, а где правда. Хенрик хахаля еще пережил, а ребенка простить не смог.

Вторая особа, с которой я познакомилась довольно давно, – Эва (тоже смотри «Все красное»).Тогда Эва красотой еще не блистала, портила ее дородность, позже похудела и похорошела убийственно. Работала в ядерной физике, подбросила мне неплохой замысел «такого чего-то, небольшого, и с дном», но сама я замысла осилить не сумела, а она сменила профессию. Одолевали ее художественные идеи, сперва переквалифицировалась на графику, потом на живопись, на живописи утихомирилась. Картин ее я не видела, ничего не могу сказать, а вот графические работы делала прекрасные. В те времена еще не была знакома с Роем, вторым мужем, слыла женщиной модной, заботилась о своей внешности и нарядах, эти ее пристрастия оказали влияние на дальнейшие события.

Эва единственная решила подать на меня в суд. «Все красное»писала я без всяких дурных предчувствий – Эва и Рой сидят в Дании, в Польше их никто не знает, а датчане польские книги не читают, не учла я одного: в Польше живет семейство. Треклятая книга пошла с продолжениями в быдгощской периодике, а именно в Быдгоще или где-то неподалеку жили Эвины родители. Когда знакомые начали звонить – ах, ваша дочь описана в книге! – папаша разнервничался. Эва приехала и под родительским допингом рассвирепела, бросилась было к адвокату, да в последнюю минуту одумалась.

– Ну уж нет, такой рекламы я ей не обеспечу! – заявила она яростно и облаяла меня по телефону, на этом дело и кончилось.

А теперь снова возвращаюсь к текущему моменту.

На прием к Иоанне-Аните мы поехали с Аней, несомненно, в такси. Не успели мы переступить порог, встречаем Эву.

– Ну ясно, она опять в своем старом костюме! – облила она меня ушатом презрения.

Я не обратила внимания, Аня побледнела. Костюмчик и в самом деле носила года четыре, впрочем, был хорошо сшит и очень мне шел; может, немного надоел, тем не менее другого не было, а я проблемой одежды вовсе не собиралась давить себе на психику. Аня реагировала не так.

– Хватит! – заявила она по возвращении с приема. – Нельзя больше так ходить, надо купить все необходимое! У тебя есть деньги, даже если нет, ничего не случится – семейство перебьется, а ты позаботишься о себе! Пошли в магазин!

Я как раз получила зарплату. Мы отправились по магазинам, и впервые я купила себе одежду гуртом, растратив половину зарплаты. Аня была неумолима, считалась исключительно с моим вкусом, советовала и решала, полностью игнорируя свои требования. Я купила не только тряпки, но и все аксессуары: туфли, парик, искусственные ресницы и тому подобное. Поклялась Ане на следующем приеме у Иоанны-Аниты задать шику, пусть все обомлеют.

Ну и задала, черт бы все побрал!

Прием состоялся уже после отъезда Ани в Лондон к родственникам. Я осталась одна и сделала все согласно клятве.

Модное платье – широкое, короткое, в лиловые разводы, французские лакировки, платиновый парик, искусственные ресницы и убийственный макияж. Осмотрела я себя в зеркале и подумала: Аня похвалила бы меня; результат был достоин стараний, Эва не выдержала, слиняла чуть не с середины приема.

Одержанный триумф наподдал мне темпераменту, и я врезалась в сложную дискуссию. Разговаривали мы втроем – наш график Вальдек Свежи, я и толстый датчанин с огромными навыкате глазами, звали его Вигго. Вальдек говорил по-английски, я нет, но мне это ничуть не мешало, я уже привыкла к разговорам на смеси языков и непонятно как умела объясниться. Этот Вигго от меня сомлел, что легко замечалось, тема дискуссии явно была направлена против меня. Спорили о политике, общественных проблемах, об экономике и вообще о государственном строе, прием на сей раз был добротный – Иоанна-Анита расстаралась, напитков хватало, наша дискуссия пламенела, в итоге глазастый Вигго предложил отвезти нас в город.

Уселись мы с Вальдеком в автомобиль, спор продолжался, Вигго пригласил нас к себе, ну что ж, пожалуйста, мы причалили у него, с разгону и в энтузиазме Вигго вытащил виски, налил, закуски никакой – где ему помнить про закуску в горячке спора. Мне, по-видимому, его взгляды не понравились, я таки начала фыркать и сыпать искрами и вдруг поняла – моя рюмка пуста, а была полная. Опыт, как вы знаете, у меня был, и я переполошилась.

– Вальдек, – решительно потребовала я в сторонке, – линяем! Пусть его холера поберет со всем его треклятым капитализмом!

Вальдек еще соображал настолько, чтобы признать мою правоту. Мы удалились.

Проснулась я утром в своей комнате у фру Скифтер и начала обдумывать происшедшее. Похмелье не донимало, зато куда-то испарились перчатки, кошелек и шарфик. Кроме того, неясно мелькало страшное воспоминание.

Всякие мышки, нетопыри, розовые слоны – все чушь! А я видела кое-что пострашнее – типа в белом костюме, спящего на животе на неизвестной лестничной клетке. Господи прости, белый хмырь, delirium tremens, не иначе!!!..

Постепенно, стараясь избавиться от ужаса, вспомнила еще нечто. Вальдек отвез меня домой – сомнению не подлежало. Довел до комнаты, удрызгалась я на сей раз и в тоску впала, ревела ему в жилетку горючими слезами, а он по доброте сердечной сочувствовал мне от всей души.

– Ну не плачь, не плачь, – утешал он. – Не стоит того, не плачь.

Он трогательно отирал мне глаза, и одна искусственная ресница прилипла у него к пальцу. Войдя, я включила всего одну неяркую лампу и вдруг увидела, как Вальдек смотрит на свой палец и с отвращением трет его о брюки – эта ресница походила на мохнатого червяка, Вальдек безуспешно старался избавиться от него – клей держал намертво. А он все тер и тер, и в его самаритянские утешения явственно закралась полная омерзения растерянность. Поклянусь на чем хотите, так и ушел от меня с искусственной ресницей, приклеенной к заду!

Рассмешить меня это рассмешило, но беспокойство насчет белой горячки продолжалось. Постаралась вспомнить, сколько денег осталось в кошельке, самое меньшее семьдесят крон, четырнадцать ставок на бегах, черт побери!

Вальдек позвонил мне на работу.

– Слушай, – робко сомневался он, – я у себя в карманах обнаружил какие-то странные вещи. Дамские перчатки, знаешь, такие длинные, кошелек – не мой, цветная тряпица… Ты ничего не помнишь?

– Естественно, помню – мое шмотье, – обрадовалась я. – Как раз обнаружила, что все посеяла. Слушай, а ты не помнишь случайно лестничную клетку?

Мы сопоставили впечатления. Слава Богу, он тоже видел типа в белом костюме и собирался скрыть сей факт – мысль о белой горячке испугала и его. Ну а поскольку о групповой белой горячке мы не слыхивали, следовательно, белый тип и в самом деле почивал на лестнице. Я успокоилась и даже прекратила допекать Вальдека, где нас черт носил и что за лестничная клетка…

И подумать только, все это произошло из-за глупого замечания Эвы насчет моего старого костюмчика!