Текст книги "Танец для живых скульптур"

Автор книги: Иннокентий Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– И в этом есть смысл. Ведь мир, всё, что есть в нём, представляется нам как совокупность символов. Мы заняты их разгадкой. Мы спорим, когда трактуем их по-разному. Мы расшифровываем письмена, сделанные замысловатыми иероглифами, письмена нерукотворные, и полагаем, что, расшифровав их, мы поймём замысел Творца. Сколько раз мы думали, что уже раскрыли его, или вот-вот... Это наши трактовки. А те, кто берутся судить о тайном значении иероглифов, не умея даже толком написать их... Разве каллиграфия не искусство?

.......................................................................

– Японский язык невозможно выучить, если не любишь его,– воодушевлённо объяснял тайный приверженец синтоизма.– Он по природе своей ассоциативен, им нужно проникнуться. Нужно прочувствовать его. Вообще, нельзя понять то, чего не любишь.

Мы переглянулись с Леди. Именно эту фразу я однажды произнёс ей.

– Чтобы говорить на этом языке, нужно в нём находиться, жить. Да, жить!

– Мне ужасно хочется туда поехать,– сказала Леди мечтательно.– Там всё так странно...

Он стал уговаривать её поехать с ним.

– Я всё устрою!

– Надеюсь, меня вы возьмёте с собой?– сказал я.

– Ну, конечно!– сказала Леди.– Поедем все вместе!

– Вы не слышали, что случилось с нашим "майором"?– спросил кто-то.

– А что с ним?

– Его нашли сегодня на берегу. Он, видимо, сорвался с обрыва.

– А какой я вам сейчас коктейль сделаю! Никогда не пробовали, держу пари.

– Там, где тропинка.

– Как же его угораздило?

– Обычное дело,– сказал я.– Темно. Оступился. Помахал на прощанье рукой, и готово. Не будет больше досаждать людям. Разве что чертям в аду.

– Посмотрите, что придумали эти ненормальные!– воскликнула Леди, подзывая всех к окну.

С четырёх сторон освещённые светом фар, как на арене, алхимик (которому по-прежнему не доставало только одного компонента, чтобы получить философский камень) и нефтяной шейх переставляли огромные, в пол-человеческого роста, шахматные фигуры.

– Смотрите, как я загоню его в угол, да свершится над ним воля Аллаха!крикнул нам шейх.

– Кто-нибудь объяснит мне, наконец, как играют в крикет?– сказал я.

...........................................................................

............

Мы окрестили его между собой "отставным майором", для краткости просто "майором". Отравлять нам жизнь всеми доступными способами сделалось для него жизненной необходимостью, он видел в этом свой долг и готов был исполнить его до конца, чего бы ему это ни стоило, пока мы не уберёмся прочь отсюда, прочь из города, прочь с побережья, прочь из его жизни. Какой бы это стало для него потерей!

Его жизнь утратила бы смысл, лишившись пафоса борьбы. Когда бы исчез повод для ненависти, чем бы он тогда жил? Он не пережил бы этого.

Мы пытались вступить с ним в переговоры, чтобы хотя бы выяснить, чем мы так не угодили ему,– история всё более напоминала балаганный фарс. Он преследовал нас повсюду, где бы мы ни появились в городе,– при иных обстоятельствах его интуиция заслуживала бы восхищения,– он писал на нас жалобы, когда же в ответ на его требование выселить нас из гостиницы, ему объяснили, что ещё одно подобное требование, и он добьётся выселения, но только выселят не нас, а его, он окончательно утвердился в мысли, что мы на корню скупили весь город. Так оно, впрочем, и было.

Стоило ли обращать внимание на подобную мелочь?

– Бедняга,– сказала как-то раз Леди.– Он, наверное, полжизни копил деньги, чтобы хоть раз приехать сюда, поселиться в хорошем номере и почувствовать себя хозяином жизни. А тут вдруг появляемся мы.

– Или он просто разочарован в жизни,– сказал я,– и со стариковским упрямством ищет вокруг недругов.

Я подумал о том, как ненависть способна вдруг пробудить человека от спячки, когда этого не может сделать уже ничто, когда отмирают последние признаки чувств, как ненависть может воскресить тогда человека.

Когда у кого-нибудь лопалось-таки терпение, и он хотел расправиться с назойливой тварью, Леди останавливала его и говорила: "Да оставь его. Мы же всё равно уедем сейчас".

Но меня всё это нервировало, я не умел относиться к этому вот так легко и каждый раз подолгу не мог успокоиться. Этот человек был как вирус болезни, внешне ничтожный, но несущий в себе угрозу заболевания, с которой я не мог, да и не желал не считаться.

Счастье не может иметь изъяна, гармония должна быть совершенна. Любое, даже самое малое, вторжение может разрушить всё, и чем жизнь прекраснее, тем больше риск. Отогреваясь, мы становимся беспечны, поднимаясь выше, становимся уязвимее и умение не замечать опасности называем силой. И в этом слабость нашего счастья.

Но я новичок в этом мире летнего рая и ещё не разучился стрелять.

Даже простая заноза может вызвать заражение крови.

Даже это небольшое пятнышко скверны, этот жалкий, полусгнивший уже человечек мог нелепыми своими выходками вывести меня из равновесия, тем самым добившись своей цели, если такова была его цель. Я был излишне нервозен, быть может, и Леди была права, но кто другой смог бы сделать то, что должен был сделать я?

...........................................................................

.....

Я шёл прямо на него, глядя ему в глаза, а он пятился от меня шаг за шагом. А потом он исчез.

Там, где заканчивался свет фонарей, был край каменного уступа, по которому тянулась асфальтированная дорожка, а за ним – пропасть.

Когда он отступал от меня, в его глазах не было страха, только пустота, его уже не было, и то, что подползало шаг за шагом к краю обрыва, чтобы навсегда исчезнуть, уже не принадлежало ему, потому что его уже не было, он умер в тот миг, когда, увидев меня, всё понял.

Я правильно всё рассчитал и не зря стоял, дожидаясь его здесь. Я был готов к схватке, но её не последовало. Он даже слова не произнёс и сразу же стал пятиться, а потом оступился и, уже падая, закричал.

Прав всегда тот, кто совершает поступок. Счастье не должно иметь изъяна, гармония не терпит диссонанса.

...........................................................................

.........

И было утро.

Я пришёл к Леди, и она открыла передо мной сад, где будут цвести розы, мы были у окна, и я показал ей, где это будет.

Этот дом ждал нас, здесь всё ждало нас.

– Этот дом, словно бы состоит из одних окон. Как здесь светло!

Утром мы будем входить в эти комнаты и встречать солнце, оно будет с нами весь день, обходя дом, комнату за комнатой, а когда стемнеет, мы выйдем в сад, и часовые будут салютовать тебе, часовые во дворце твоей ночи.

Звёзды. И море. В твоём саду шумит море.

Небо – его палаты, звёзды – его часовые, посмотри, они салютуют тебе!

И олени придут к морю и станут слизывать с камней соль и фыркать, когда озорница нимфа бросит в них пригоршню морской пены,– беззаботные, как хохочут они, как несут их дельфины, в раковинах-каретах, как быстро! Поднимая брызги, они хохочут, не дают вздремнуть черепахам, прячутся черепахи в свои панцири, но, не удержавшись, выглядывают – что это там за музыка? Это эльфы танцуют.

Это ветер и свет, это дриады шепчут тебе о своей любви.

Птицы спешат, слетаясь к тебе, луна смотрится в зеркальце, прихорашивается, оперы твоей звуки! Пусть они поют для тебя, пусть ангелов хор поёт для тебя, ты королева! В шкатулках твоих дворцы огней, на губах твоих тепло солнца, и даришь ты его, щедрая, как они любят тебя, как они любят тебя, королева!

Тс-с-с-с-с... тише, тише, она уснула.

Она спит.

...........................................................................

..................................

Леди купила дом.

Я ничего не знал. Она привезла меня, остановила машину и сказала: "Хороший дом, правда?"

– Теперь мы будем жить здесь,– сказала она.

И она осталась, а я помчался за вещами в отель.

Когда я вернулся, было уже темно.

Мы принялись обследовать дом, мы обошли его комнаты, поднялись наверх и долго стояли на балконе, а где-то далеко в ночи море разбивало волны о камни земной тверди.

Мы спустились в сад. В темноте ничего не было видно.

Я принёс канистру с бензином. Горел он отчаянно, но быстро сгорал.

Тогда Леди расставила по всему саду бенгальские огни, и мы зажигали их один за другим. Мы стояли и смотрели, а когда огонь догорал, мы шли к следующему.

Утром я заявил: "Здесь всё нужно приводить в порядок".

Первым делом я решил заняться клубникой, она до безобразия разрослась. Леди собирала граблями мусор.

Мы развели костёр, совсем небольшой.

– И кто только здесь жил! Нельзя же запускать всё до такой степени,возмущался я.

– Наверное, им было некогда,– предположила Леди.

– Ничего,– сказал я.– Я знаю, где мы посадим розы.

Она помешивала огонь веткой, морщась от дыма. Потом дым закрутился в мою сторону, и она подняла лицо.

– Нужно в этом году посадить,– сказал я.– Здесь ведь не бывает заморозков?

– Нет,– сказала она.

– Я знаю один сорт... Как жалко, что садик такой тесный!

Я уже прикидывал, как мы устроим беседку и маленький, ну хоть совсем маленький, водоём. Интересно, какой здесь климат.

– Что?– сказала она.

– Какой здесь климат, интересно.

– Ты собираешься здесь остаться?

Я не ответил.

Она сказала: "Пойдём в дом?"

Я залил остатки нашего костерка, и мы отправились совершать ритуальное чаепитие.

Разрезая кекс, она сказала: "А как же дела?"

Я подумал, что можно не отвечать. Но она молчала.

Я сказал: "Мне недосуг даже помнить о них".

– Помнить не обязательно,– сказала она.– Но забывать тоже не следует.

Я подумал: "Разводит ли здесь кто-нибудь гладиолусы? На вилле я их не видел".

Я и представить себе не мог, что мы уедем так скоро.

Она не торопила меня. Она видела, что мне не хочется уезжать.

Все уже разъезжались. Забегали к нам пощебетать, повздыхать, и адрес, адрес: "Непременно к нам!"

Мы шли по отсыревшему корту, и я сказал Леди: "Скажи им, пусть включат свет!" – я показал ей на тучи.

Ещё не было холодно, но подул резкий ветер, потом он ослабел, начались дожди.

Море оплакивало гибель Великой Армады, на песке валялись птичьи трупы.

И был туман.

Края тентов беспомощно хлопали как ресницы обманутой девочки.

И наконец Леди сказала: "Нам пора".

Мы уезжали в двухместном купе, и за мутноватым стеклом были жёлтые деревья.

Леди сказала: "Иногда приходится поступать вопреки желаниям",– но когда мы вошли в квартиру, и она, сбросив с себя находу плащ, подошла к окну и раздвинула занавес штор, и комната вдруг озарилась светом дня, я понял, что хотел вернуться.

– Как у нас хорошо,– растроганно пробормотал я.

Леди обернулась:

– Значит, праздник продолжается?

Вечером мы отправились проведать город и до поздней ночи гуляли по улицам.

Мы шли по аллее, а фонари спешили от окошка к окошку, боясь потерять нас в темноте, ветер мешал им видеть, окошки хотели совсем закрыться, и я сказал Леди, показав на них: "Вот ещё один дом, где вместо стен окна".

– Чтобы соединиться, нужно всего лишь освободиться от того, что разъединяет,– сказал я.– Чтобы знать друг друга, не нужно обмениваться адресами. Те, кто служат отрицанию, произносят слова, но не умеют понять того, о чём говорят, ведь понимать можно лишь то, что любишь. Пусть твои слова будут лишь о том, что ты любишь – вот формула, достойная быть отлитой в золоте и помещённой на сфере небес.

Леди молчала.

– Я люблю жизнь, Леди. Теперь разве что смерть могла бы остановить меня, но смерть – химера. Этот мир падёт к твоим ногам, или я испепелю его своим дыханием!

– А небеса?– сказала Леди с улыбкой.

– Оставим небеса Богу,– сказал я.

И мы снова шли по аллее, и я стал воодушевлённо рассказывать Леди об Оскаре Уайльде и его идее продолжения шедевров.

– Ещё одно слово, и я начну ревновать,– предупредила Леди.

"Ты был бы милейшей девочкой, если бы не ревновал",– сказал я Мэгги.

У него был день рождения.

Он хотел, чтобы я остался подольше, но я сказал: "Не могу. Извини, Мэгги",– и стал собираться чтобы уходить.

И тогда он не выдержал и закричал: "Да кто она, эта женщина!"

А я сказал: "Просто женщина".

Я сказал: "Она вся – воплощение идеи женщины".

"Но любовь-то у вас не платоническая",– сказал Мэгги.

А я сказал: "Ты был бы милейшей девочкой, если бы не ревновал".

И я пришёл к Леди и увидел, что она стоит у окна, а в комнате горят люстры.

...........................................................................

.

– Прочитай,– сказала Леди, протягивая мне бумаги.– Только что принесли. Прочитай.

Я взглянул.

– Что за чушь!

– Это ответ на твою статью.

Я посмотрел на неё.

– Нельзя быть таким чувствительным,– она потрепала меня за руку.

Я снял с телефона трубку.

– Кому ты собрался звонить?

Она заглянула посмотреть, какой я набираю номер. Нажала пальцами на рычаг.

– Ты что, это серьёзно?

Я держал трубку в руке.

– Положи,– сказала она.

Я положил.

До меня начало доходить, в чём дело.

Я прочитал бумаги ещё раз. Грубость, неряшливость, никаких аргументов... Глупо. Слишком глупо.

– Твоя наивность очень обаятельна,– сказала Леди.

"Тебе подставили шар, а ты, вместо того чтобы взять его, ломаешь в ярости кий".

– Я всё понял.

– Неужели понял?– сказала она с иронией.

– Это как игра в поддавки, да? Но это как-то... как-то...

– Неоригинально?– подсказала она.

– Примитивно.

– Ничего,– сказала Леди.– Интереснее станет потом, когда ты сам станешь заправлять всем. И сам будешь устанавливать правила.

– Думаю, они не меняются веками.

– Значит, ты подчинишь себе века, историю. Разве это не здорово?

– Поразительно!– воскликнул я, отбросив бумаги в сторону.– Я ещё почти ничего не знаю, но меня уже поражает то, насколько всё просто!

– Это кажущаяся простота,– возразила Леди.

– Да нет же!

– Это время первых успехов. Прекрасное время....

– А дальше?

– Дальше?

– Да. Что дальше?

– Я не понимаю тебя...

– Может быть, лучше было бы вообще не связываться со всем этим?

– Ах, вот оно что,– сказала она.– Тебя это унижает? Но если ты хочешь быть высшим, тебе всегда придётся мириться с теми, кого ты считаешь низшими – ведь это среди них ты высший.

– А почему нельзя просто зарабатывать деньги?– спросил я.

– Конечно, можно,– согласилась Леди.

– Я имею в виду, большие деньги.

– Если ты будешь просто зарабатывать деньги, ты никогда не заработаешь очень большие деньги, потому что просто так тебе их никто не заплатит. По-настоящему большие деньги даёт только власть.

– Значит, нужно занять своё место в системе всеобщей коррупции?

– Если, как ты говоришь, это явление всеобщее, то это уже не коррупция, а этикет,– возразила она.

– И имя ему круговая порука,– сказал я.– Правильно, если ты не берёшь, то где уверенность, что ты свой человек?

– Главное, не торопиться. Продаться ты ещё успеешь, но делать это нужно по наивысшей цене.

– Можно продать себя многократно,– сказал я, пожав плечами.– А можно и вовсе не продаваться – просто использовать своё положение.

– Вот именно!– сказала она.– Ты добиваешься положения, чтобы затем использовать его.

– Лучше бы мне держаться от всего этого подальше. Мой мозг должен быть свободен, я не хочу быть одним из пятнадцати тысяч таких же, как я.

– Ты живёшь в мире, в котором родился, разве нет?– сказала она.Когда-нибудь тебе будет просто некуда больше бежать. Даже для того, чтобы что-то изменить в этом мире, ты должен в нём жить.

– А если я не хочу ничего в нём менять?

– Тогда тебе придётся ему подчиниться.

В мире есть очень много хорошего, о чём ты ещё даже не знаешь. Ты вообще ещё почти ничего не знаешь о жизни.

– Кое-что я всё-таки знаю,– сказал я.

– Свои дурацкие принципы?

– Все принципы таковы. Жизнь, вообще, часто выглядит глупо, но это ещё не значит, что нужно немедленно лезть в петлю.

– А что это значит?– улыбнулась она.

– Ну... Что можно и подождать.

– Помнишь, ты говорил о Наполеоне?

– Я сказал, что история ещё не доросла до того чтобы судить его.

– Он тоже начинал с того, что был простым капралом.

– Он велик не потому что что-то сделал или чего-то не сделал. Он велик сам по себе. В нём была та самая вера, которая сдвигает горы... Послушай, я сам ещё толком во всём этом не разобрался...

– Может быть, это и не нужно?– сказала она.

– Есть такая теория, что для того чтобы метко стрелять, нужно досконально изучить сущность стрельбы и попадания в цель. Иногда полезно изучить предмет, прежде чем начать его использовать. Если дикарю дать пистолет, то он, возможно, решит, что это просто палка-копалка, и даже не догадается снять его с предохранителя.

– Нет ничего плохого в том чтобы изучить предмет,– сказала она.– Главное, чтобы это не стало для тебя самоцелью.

– Ты хочешь убедить меня в чём-то?

– Нет,– сказала Леди.– Зачем? Ведь мы говорим об одном и том же.

– У тебя было такое лицо... Ну точно тебе предложили заесть шампанское дохлой крысой,– рассмеявшись, сказала она.

Она села в кресло и мечтательно вздохнула.

– Как славно, что есть люди, которые не забывают о тебе даже тогда, когда тебя нет рядом с ними!

– Вот бы эти люди и делали всё сами,– угрюмо сказал я.

– Не вижу ничего хорошего в том, чтобы отдавать свои дела в чьи-то руки,произнесла Леди тоном Цезаря, диктующего свои записки.

– Но что плохого в том, чтобы быть свободным?– возразил я.

– О какой свободе ты говоришь!– возмутилась она.– Выстроить себе домик из сахара и молиться, чтобы не пошёл дождь, это ты называешь свободой?

Я отметил мысленно, что это неплохой образ.

– Не знаю, что и подумать,– сказала Леди.– Ты то соглашаешься, то опять всё начинаешь сначала.

– Я не люблю торопиться.

– Так можно всю жизнь простоять на одном месте.

– Я не люблю, когда меня подгоняют.

– Я не люблю,– передразнила она.– Скажи это тому, кто придумал время.

.......................................................................

Почему-то мне не хотелось ехать, и хотя я знал, что мне всё равно придётся это сделать, и тянуть бессмысленно, я откладывал поездку со дня на день, каждый раз придумывая для этого убедительный предлог, словно бы затеял дурацкую игру, заранее зная, что проиграю. Намечалось очень много дел и, оттягивая свой визит к родителям, я словно бы оттягивал наступление момента, когда они станут реальностью. Потому что тогда я уже не смогу отлучиться, как бы я этого ни захотел.

Леди догадывалась о том, что происходило со мной, но не заговаривала об этом сама.

Она всегда обо всём знала, но никогда не говорила лишнего.

И когда однажды я вдруг ринулся стремительно одеваться и, одевшись, уже уходя, сказал ей: "Ну, я поехал?"– она сказала: "Да, хорошо".

Она вышла за мной в прихожую.

– Уже темнеет,– сказала она.– Поздно. Надо было тебя покормить.

– Поужинаю у родителей. Ну, пока?

– Пока,– сказала она.

Я стал спускаться по ступеням к машине. Она закрыла за мной дверь.

.....................................................................

Шоссе было забито – все ехали в одну сторону, из города, и торопились, сигналили, и я сигналил, и мигали фарами задним, и в каждой машине виднелся водитель.

Какое-то беспокойство ныло во мне, я никак не мог отделаться от него, как от навязчивого воспоминания.

Я ехал уже больше часа.

Стемнело.

Дорога блестела от огней – прошёл дождь. Небо было затянуто тучами.

Поворот. Проезд закрыт.

Я рванул руль и съехал на просёлок,– да что б их!– машина ухнула в яму, поворочалась, выбрасывая бока и швыряя меня по кабине, но выбралась, выехала и понеслась мимо высоких кустов сухой травы.

Я напряжённо всматривался перед собой.

На свет фар вынырнула фигура человек. Я резко затормозил, но всё же ударил его. Его отбросило на шаг или два. Он поднялся и с пьяной бранью замахнулся чтобы бросить в лобовое стекло камень, но не успел это сделать – я тронулся с места и снова сбил его. Он снова поднялся. Не выключая зажигания, я открыл дверцу машины и вышел. Грохнуло.

Он застыл, с открытым ртом и выпученными глазами.

У него подогнулись ноги, и он упал.

В моей руке был пистолет.

Грохнуло ещё раз.

Он отпустил траву и затих.

Я вернулся в машину и, сдав немного назад, вырулил, чтобы объехать тело.

Скоро я был уже на шоссе.

Дым от сигареты струйкой тянулся в открытую форточку.

Не знаю, зачем всё это так глупо.

.........................................................

Я сбавил скорость.

Теперь было уже близко.

.........................................................

Мы пили чай.

– Что-нибудь пишешь?– спросил папа.

Я сказал: "Нет, ничего".

– Почему?

Я почувствовал, как он напрягся.

– Надоело,– сказал я.

Он звякнул ложечкой. Мама замерла.

Мы молчали.

– И давно?

– Нет...– сказал я.– Не знаю. Давай, не будем об этом, ладно?

Он глянул исподлобья, снова потупился.

– Я знал, что так и будет,– спокойно сказал он.

– Папа!– взмолился я.– Не надо. Я приехал не для того чтобы снова начинать всё это.

– Я знал, что этим всё кончится,– сказал он.– Я говорил тебе.

Я встал и вышел из-за стола.

Он осторожно вошёл в комнату.

Я сидел за столом и слушал музыку.

Он кашлянул и, помявшись, взял стул и расположился рядом со мной.

Я подал ему сигареты.

– Да нет,– сказал он.– У меня свои.

Он быстро стукнул сигаретой о коробок. Взял зажигалку.

– Ты не обижайся на меня.

– Ну что ты,– сказал я.

– Очень тяжело сейчас,– сказал он.

– Да,– сказал я.

– Тут ещё эта история... Мама рассказала тебе?

– Да,– сказал я.– Не переживай, всё образуется.

Он покачал головой.

– Устал я. Мне так хочется, чтобы ты чего-то добился, жизнь... такая дрянная штука, и мне просто страшно за тебя...

– Да,– сказал я.

– А мы тут всё оставили, как было,– он показал на комнату вокруг.

– Да, я заметил,– сказал я.

– Всё ждали, когда ты приедешь... Ведь я ничего не хочу навязывать тебе насильно. Ты можешь заниматься любым делом, каким только хочешь, но пусть это будет твоим... делом, настоящим, ведь ты можешь!..

– Всё дело в том,– сказал я,– что я не могу оставаться на одном месте, остановиться.

– Но у тебя должно быть своё место,– настаивал он.– У каждого должно быть.

– Я всегда иду дальше,– сказал я.

Он посмотрел на меня.

– Однажды я поверил в свою судьбу и оказался прав. Ведь я был там!

– Там,– устало сказал он.– Там, это где?

– На небесах.

– Ну, и как?

– Этого не опишешь.

– Ну и оставался бы, раз так хорошо. Занялся бы этим всерьёз.

– Я всегда жил всерьёз. Это не повод для шуток.

– А теперь что?

– А что, если может быть ещё лучше?

– А если нет?

– Может быть, и нет,– сказал я.– Но рискнуть стоит.

– Если бы ты не бросил институт...– он украдкой взглянул на меня.

Мы молчали.

Он погасил сигарету.

– Сколько тебе нужно?– спросил он.– Ты ведь знаешь, сколько могу, я всегда дам тебе.

– Мне не нужны деньги,– сказал я.

...........................................................................

.

– У него сейчас такие неприятности, ты уж не обижайся на него,– сказала мама.

– Да, я вижу.

– Он всегда так доверяет людям... Ты не хочешь знать, что случилось?

– Нет,– сказал я.– Деньги могут помочь?

– Да в них, собственно, и дело...

– Сколько?

– Двадцать пять тысяч.

– Ну, это не очень много.

– Не знаю,– сказала она растерянно.– Для нас это большие деньги. И они нужны срочно...

– Ладно, я что-нибудь придумаю.

– Да что ты можешь придумать. Не надо.

– Ты знаешь, мне нужно ехать...

– Прямо сейчас?

– Нет, конечно. Завтра. Переночую, и поеду с утра. Много дел...

– Что ж,– сказала она.– Надо, значит, надо...

– Леди,– сказал я.– Мне нужны деньги.

– Прости, я совсем забыла,– она взяла в руки сумочку.– Ты, кажется, хотел что-то купить...

– Ты не поняла,– сказал я.– Мне нужны деньги.

Она замерла.

– Много?– спросила она.

– Двадцать пять тысяч.

– Долларов?

Я кивнул.

– Это срочно? Но у меня нет столько...

– Есть,– сказал я.– Нужно просто снять со счёта.

– Но зачем тебе?

– Ты хочешь контролировать все мои действия. По-твоему, это и есть доверие?

– А это что, секрет?– сказала она.

– Да,– сказал я.– И не стоит устраивать по этому поводу сцену скупости.

Она помолчала.

– Двадцать пять тысяч?– сказала она.

– Если можешь, то возьми чуть больше, я хочу немного потратиться.

"Не огорчайся",– сказал я.– "У нас будут деньги. Не думаю, что нам грозит нищета".

...........................................................................

.......

– Ничего, да?– сказал я, высыпав на стол деньги.

Мэгги присвистнул.

– Вот теперь-то я запасусь холстами. И чего я на море не езжу...

– Это не дары моря.

– Понимаю,– сказал он.– Это дары небес. И как нельзя, кстати.

– На то они и небеса, чтобы всё знать,– заметил я.

– Я как раз собирался съездить порисовать... Скоро осень кончится последние дни...

– Надолго?

– Как получится,– сказал он, складывая деньги в ящик стола.– Ты поедешь?

– Погода...– сказал я.– На юге холод, дожди, здесь солнце, тепло, с ума можно сойти.

– Да,– согласился он.– Теперь не разберёшь.

– На этот раз не получится,– сказал я.– Извини.

– Ладно,– сказал он, не глядя на меня.– Ко дню рождения всё равно вернусь, так что готовь подарок.

Я вздохнул с облегчением.

Мэгги взял гитару и, устроившись с ней в обнимку, стал напевать "Леди Джейн".

– Покормишь меня чем-нибудь?

Он накрыл струны ладонью.

– Есть рыба. Треска. Вчера сварил.

– Сгодится,– сказал я.

Выяснилось, что треска так слиплась, что разогреть её было проблематично.

– Ничего, поедим холодной. А ты?– спросил я, увидев, что он достаёт только одну тарелку.

– Я не хочу.

Он поставил передо мной кетчуп, после чего уселся напротив и принялся с детской непосредственностью ковырять болячку на локте.

– Как вы ведёте себя за столом, сударь!– строго нахмурился я.

– Сорри, мэм,– бодро сказал Мэгги, отпуская локоть восвояси.– Предлагаю сходить в кино.

– Предложение принято,– сообщил я, расправляясь с рыбой.

– На "Кабаре".

– Три – хорошо, а четвёртого прикупим.

– Пятого,– напомнил Мэгги.

– Из кармана возьмём?

– В пятый раз.

– В пятый, так в пятый. Ради хорошего фильма не жалко.

– Можно сходить на Софи Лорен,– предложил он, когда мы уже перебрались в комнату.

– А почему бы тебе не начать работать с живой натурой? Теперь-то ты можешь себе это позволить.

– Да,– согласился он, с интересом наблюдая за моими безуспешными попытками нащупать окурком изъян в доверху набитой пепельнице.

– Когда ты пишешь портрет, разве не уподобляешься ты самому Господу, сотворяющему первого человека?

– Уподобляешься,– признался он.

– А когда ты открываешь на холсте красоту женских форм, разве не сотворяешь ты для себя жену, что не дано было даже Адаму со всеми его райскими кущами?

– Ах ты, змей искуситель! Увлекаться опасно.

– Неужели,– удивился я.

– Деньги, они как вода. Нужно что-то иметь впрок. На будущее.

– Предоставь эту работу мне,– сказал я.

Будущее. Что знали мы тогда о нём, Мэгги, я... и даже сама Леди, которая знала всё!

6

Она остановилась у витрины.

– Тебе никогда не казалось, что... манекены красивее живых людей?

– У людей никогда не бывает такой идеальной кожи,– сказал я.

Она передёрнулась и отвернулась.

– Даже жутко. Пойдём, уйдём отсюда.

Она защёлкала каблучками по тротуару. Я догнал её.

– Люди – те же манекены, только неряшливо сделанные. Как жаль, что я не могу сделать их такими же совершенными.

– Перестань,– сказала Леди.– Ты же видишь, мне не по себе от этих разговоров.

Бледное равнодушное небо.

Обветренная улица.

– Но почему!– не желал сдаваться я тишине.– Если это так?

Она молчала, потом встрепенулась и сказала: "На меня нашло что-то. Но всё, прошло. Сегодня вечер какой-то тревожный, тебе не кажется?"

– Напротив,– возразил я.– Всё так мирно. Ни ветра. Ни облаков, ни людей, как будто всё... Вымерло...

– Ты сказал: "Жаль, что я не могу сделать их другими". Ты произнёс это так...

– Чего ты боишься?

– Да нет, ничего.

Ничего, милый.

Она подняла с земли лист клёна.

– Хочешь, соберём листья?

– Да,– сказал я, думая о другом.

И мы стали собирать листья. А где-то их жгли.

7

Мне было легко с ним.

Он почти никогда не возражал мне открыто, но что-то едва уловимое в его реакции, выражении лица или голоса, говорило мне всё.

Он не умел лгать.

Я мог придти злой как собака после очередной стычки с Крис и написать какую-нибудь глупость, а потом прочитать это вслух, повторяя особо неудачные места особо гордым тоном, и я никогда не спрашивал его: "Ну как?"

Я видел.

Прежде он не писал стихов.

Прежде я пренебрегал красками. Но он искал их и заставлял искать меня. Ему великолепно удавался рисунок, казалось, он не направляет карандаш, кисть, они сами знают, что им делать, он лишь присутствует при этом,– невозможно управлять ими с такой виртуозностью. А он непременно желал управлять цветом.

Мне было легко с ним.

Он умел выражать своё восхищение так, что это не раздражало.

От Крис я уставал немедленно, стоило мне её увидеть.

От Мэгги устать было невозможно. Если я развивал перед ним какую-нибудь идею, он никогда не перебивал, но всегда мог найти тот самый вопрос, который внезапно выводил меня из самого безнадёжного тупика. Он понимал ровно столько, чтобы не докучать возражениями.

Мне было трудно с ним.

Трудно было бороться с желанием подсказать ему, что и как он должен рисовать, я не умел удержаться от этого. Он выслушивал, соглашался. И делал всё по-своему.

Я понимал, что он подчиняется чему-то более сильному, чем его привязанность ко мне, чем наша любовь. Иногда ему становилось неловко за это, он начинал извиняться, говорил: "Так получилось".

Я придумывал для него сюжеты, но так ни разу и не воспользовался ни одним из них.

Он искал чего-то.

Я не мог понять, как можно отказываться от того, что уже совершенно. Он то до безобразия детализировал сюжет, то резко переходил к крупным плоскостям, и я кричал ему, что он спятил, что он убивает форму, а он смотрел на меня и вдруг говорил: "Может быть, изменить палитру?"

Я требовал от него шедевров, а он экспериментировал с красками. Я говорил: "Остановись. На минуту. На один только раз. Выложись весь. Ведь ты уже много нашёл, воплоти всё это в одной картине. Пусть это будет шедевр. Как Гоген в "Иакове с ангелом".

Он говорил: "Гоген?"

Или говорил: "Хорошо. Это будет мой подарок тебе".

И рисовал. Вид у него при этом был такой, как будто он задумал меня обмануть.

Иногда я с трудом понимал его.

Он не обременял себя чрезмерно идеями, как Бернар, не позволял им повелевать собой, как это делал Сёра, он всегда мог всё бросить и начать делать заново.

Однажды он сказал мне: "Когда у меня будет свой салон..."

А я сказал: "Где? На антресолях?"

Его непрактичность порой забавляла меня. Его доверчивость могла его погубить. Время от времени он немного зарабатывал на портретах, но я не помню, чтобы за всё то время, что мы прожили вместе, он продал хотя бы одну картину. Он любил их дарить.

Если мне удавалось что-нибудь продать,– меня каждый раз при этом терзали угрызения совести,– он крайне удивлялся и радовался, как будто я сделал что-то грандиозное и фантастическое. Во всём, что касалось денег, он доверял мне безмерно. И правильно делал.