Текст книги "Танец для живых скульптур"

Автор книги: Иннокентий Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Сергеев Иннокентий
Танец для живых скульптур

Иннокентий А. Сергеев

ТАНЕЦ ДЛЯ ЖИВЫХ СКУЛЬПТУР

Глиняные куклы бывают мужчинами и женщинами, дорогими и

дешёвыми. Они сделаны из земли и, когда они разобьются, снова

уйдут в землю. Таков человек.

"Гуань инь-цзы"

И вот, когда прежнее умерло, я пишу мою жизнь такой, какой она

происходит во мне теперь, когда меня нет больше.

Король Манекенов

1

"Может, её и дома не будет",– подумал я. – "Это было бы даже лучше, хотя... Надо было позвонить, ведь это всё равно неизбежно. Если её нет дома, придётся придти ещё раз... Всё равно придётся. Хорошо бы холодного пива, а потом, ближе к вечеру, выпить кофе. Ладно, на обратном пути. Ничего не говорить ей сразу. Хотя, почему бы и нет? Она ещё ничего не знает. Она не ждёт, может быть, собирается куда-нибудь сегодня вечером... Ничего не объяснять, просто сказать всё, и уйти. И разом покончить со всем этим".

Ну вот я и на месте.

Солнце, во всём мире солнце, и только здесь, в подъезде полумрак. И тихо. Где-то хлопнула дверь, кто-то идёт, спускаясь по лестнице.

Я нажал на кнопку звонка. Нажал ещё раз.

Замок щёлкнул, и дверь открылась.

– Привет,– сказал я, протискиваясь в прихожую.

– Может, хотя бы разуешься?– крикнула мне вслед Крис.

Я был уже в комнате. Она вошла за мной.

На журнальном столике стояла початая бутылка "Столичной" и пустой гранёный стакан. Только что выпила. Наверное, залпом, и пошла открывать.

Я обернулся.

– Привет,– сказал я.

– Ну, привет,– сказала она.– Давно не виделись.

– Может, нальёшь мне тоже?

– Наливай сам, если хочешь. Я тебе не прислуга.

Её тон, резкий и агрессивный, вдруг совершенно успокоил меня. Мне стало весело и хорошо.

– Кажется, я некстати?

– Вот ещё!

Она прошла мимо меня и плюхнулась в кресло.

– Я тебе не помешал?

Она не ответила. Не глядя, взяла бутылку, отвинтила крышку и плеснула в стакан.

– Ну вот, пролила,– сказал я.– Теперь полировка испортится.

Я принёс с кухни тряпку и стакан для себя.

– На, вытри.

– Чего ты раскомандовался?

– Вытри, а то следы останутся.

Она не пошевелилась.

Я поднял бутылку, вытер полировку и бросил тряпку на подоконник.

– Чего усмехаешься?– мрачно сказала она.

– Ничего, настроение хорошее.

– Я, кажется, просила тебя разуться!

– Ну, не сердись,– примирительно сказал я.– За что пьём?

Она не ответила.

Я сел на диван и налил себе водки.

– Тебе тоже?

– А ты как думаешь?

Я налил ей тоже.

– В такую жару пить водку,– я покачал головой.– Давно у тебя запой?

– У меня не бывает запоев.

– Да? Ну ладно. Так за что?

Она достала сигарету из пачки, закурила. Молча взяла свой стакан.

– Слушай, чего ты надулась?

– Я? Надулась?

– Ну да,– сказал я.– Кажется, ты уже всё знаешь.

– Что я знаю?

– Иначе бы ты не вела себя так.

– Что я знаю?

– Я не знаю, что ты знаешь, но иначе бы ты не вела себя так.

– А как я себя веду?

– У тебя пепел сейчас упадёт.

– Я что, звала тебя сюда? Звонила, может быть, умоляла придти?

– Ладно,– сказал я.– Давай выпьем. За твой цвет лица.

Она стряхнула пепел с сигареты в водку.

Я поморщился.

– Ну зачем это?

Она выпила залпом, опустила голову, прижав подбородок к груди, и, посидев так несколько секунд, поставила стакан на столик.

– Чтобы испортить себе цвет лица. Между нами ведь всё кончено, ты это ведь пришёл сказать? Или ты хотел соврать что-нибудь? А я тебя обломала, да?

– Да нет...– сказал я.– Я не собирался тебе врать.

– И не надо ничего изображать. Может быть, ты считаешь меня дурой, но я не дура!

– Я не считаю тебя дурой.

– И убиваться не стану. Подумаешь, ценность!

– Значит, я никакая не ценность, да? И то, что между нами было, тоже никакая не ценность.

– Ничего между нами не было,– отрезала она.

– Вот как.

– Ты и удовлетворить-то меня толком не мог никогда.

– У тебя язык заплетается.

– Заткнись! Не знала я, что ты такой ублюдок.

– Конечно, не знала. А иначе как бы ты могла со мной трахаться?

– Не знала, что ты такой ублюдок,– с ненавистью повторила она.

– Ты вообще ничего обо мне не знала.

– А о тебе и нечего знать.

– Это ты так думаешь.

– Чего ты не пьёшь?

– Да ничего,– сказал я, поставив стакан.– Не хочу я пить.

– А что так? Она тебе не разрешает, да? Ах ты бедненький!

– Просто не хочу, и всё. И тебе не советую. Тем более в такую жару.

– Проживу как-нибудь без твоих советов, ладно?

– Да мне-то что,– пожал я плечами.

– Ах да! Я и забыла, вы же теперь во всём приличный обыватель.

– Разве?

– Она у тебя богатая, да? И, наверное, не чересчур молодая?

– А какое это имеет значение?

– Ну, не знаю.

– А если да?

– Мне всё равно.

– Нет, тебе не всё равно. Тебя это бесит.

– Да пошёл ты!– сказала она, раздавив в пепельнице окурок.

– Вот именно. Бесит.

– Я знала, что ты придёшь.

– Именно сегодня?

– Обязательно придёшь.

– И что, готовилась?

– Пришёл просить отпущения грехов?

– Разве похоже, что я пришёл чего-то просить? И потом. Отпущения просят у умирающих.

– Не дождёшься!

– А я и не жду.

– И не дождёшься.

– Это так обязательно, становиться врагами? Почему нельзя просто поговорить?

– Мне не о чем с тобой говорить.

– Да мне уже и не хочется.

Я поднялся, вышел на балкон и достал сигареты.

"Ну почему, почему мы не можем просто сказать правду без этого дурацкого чувства неловкости! И избегаем этого как дурного поступка и злимся, и снова играем – в правду, в прятки с правдой, в хороших и плохих людей. Зачем мы прячемся от самих себя? Как хорошо, что всё это кончилось, ведь это чудо! А Крис всегда бы тянула меня вниз и назад..."

Она вышла и села на парапет, спиной к пропасти пятнадцати этажей.

– А здесь ветерок,– сказал я.

Она сидела, зажав между коленей бутылку и слегка покачиваясь.

– Ладно, я пошёл.

...........................................................................

.................

– А если я прыгну сейчас?– её голос вонзился в пустое пространство комнаты как изморозь на лезвии сквозняка.

Я вышел во двор.

Рядом что-то хлопнуло об асфальт, брызнув осколками стекла. Я поднял голову.

Она помахала мне рукой с балкона.

Я познакомился с ней год назад на праздновании дня рождения Пола Маккартни, у Мэгги.

Я заметил незнакомую девушку в клетчатой ковбойской рубашке,– она курила, с силой выдыхая дым,– и хотел подойти, но что-то в её жесте, которым она отбросила с лица волосы, что-то резкое, остановило меня, и вдруг она посмотрела мне в глаза, прямо и с вызовом.

А потом, когда она заявила, что ей нравятся мужчины, которые знают, что им нужно, сильные и решительные, я сказал: "Тогда выходи за бизона. Он всегда знает, чего хочет, и очень силён".

Это было хамство, так говорить незнакомой девушке, но в тот момент я знал только одно – что я ненавижу её.

Она завелась, собралась уходить, и Мэгги пришлось срочно улаживать ссору. Я попросил прощения.

В знак примирения она предложила мне при всех поцеловаться.

Я согласился.

Мы поцеловались, но ни на кого это не произвело никакого впечатления, и она была разочарована.

– Зачем ты привёл её?– спросил я Мэгги.

– Не знаю,– сказал он.– Но с ней интересно.

– Просто я терпеть не могу всех этих "серединка-наполовинку", приспособленцев, ублюдков. Должно быть сразу же ясно, или ты друг, или враг!сказала она.

– Мне тоже по душе откровенность. Было бы только что открывать.

В то время я ещё не придумал называть её Крис.

Всё правильно. Это давно было нужно сделать. Но можно было и не делать, вот в чём секрет. Так, всё больше отдаляясь друг от друга, мы могли бы прожить ещё не один год. И когда-нибудь перестали бы даже звонить друг другу... Лучше быстрая смерть, чем долгая агония. Это нужно было сделать ещё раньше, когда всё было ещё не очевидно, когда было бы ещё хоть чуточку больно, а теперь, думая о ней, я никак не мог заставить себя быть грустным, как на поминках по незнакомому человеку. Мне было легко и хорошо.

Леди, сегодня я снова увижу её.

Стоило мне только подумать о ней, и я ощущал лёгкую слабость в ногах, как если бы мне предстояло сделать что-то важное, к чему я не чувствовал себя готовым. Я никогда не чувствовал себя готовым к этому, как если бы должно было произойти чудо, и я знал об этом, но не знал, каким оно будет.

Какой она будет сегодня.

Когда вошёл Мэгги, я лежал на диване и наблюдал, как в открытом окне выгорает небо над телеантеннами.

– Как тебе моя причёска?– сказал он.

Я приподнялся и повернулся к нему. Он смотрел на меня в зеркало.

– Классно.

Он улыбнулся: "Какие на сегодня планы?"

– Я уйду сейчас.

Он подошёл и сел рядом со мной.

– Прямо сейчас?

– Да.

– На весь вечер?

– Да, наверное.

– Ну что ж...– тихо сказал он.

– Ты огорчён?

– Да нет.

"Нет"– сказал он.– "Всё нормально".

Мы помолчали.

– Ужин на тебя готовить?– спросил он.

– Нет,– сказал я.– Не надо. А хочешь, приготовь. Но я приду поздно.

– А я и сам, наверное, пойду куда-нибудь прогуляюсь. А может, съезжу куда-нибудь... Хочешь, вместе выйдем?

– Давай.

– Ты уходил куда-то?

– Да,– сказал я.– Ну что, идём?

– Идём,– поднимаясь, сказал он.

Бледное, небо уже искало звёзды, оно розовело, и яблони во дворах примеряли его цвет. Слабость прошла, и стало легко.

...........................................................................

................................................

Бетоннолобые кварталы остались далеко позади, не смея переступить границу трёхэтажного города. Они провожают меня долгим взглядом, и мне неловко оттого, что они смотрят мне в спину, и хорошо, что я ушёл. Теперь уже близко.

Вот он, её двор, уютный и чистый. Площадки с баскетбольными щитами, стол для игры в пинг-понг.

Машина стоит. Ещё одна подъехала.

Бежевой нет.

Мне кивают. Женщины с колясками. А вот и её машина. Шелест листвы сирени.

Подъезд. Запах старых стен и свежей побелки.

Колокольчик где-то за дверью, там... Я ждал этого, но всё равно вздрогнул от неожиданности.

Я замер.

Сейчас я её увижу.

Я должен был видеть её каждый день.

Это была не просто влюблённость – если бы я был всего лишь влюблён, это не изменило бы меня так. Я двигался, произносил слова, дожидался конца сеанса в кино, но всего этого словно бы не существовало. Я думал о том, что сегодня снова увижу её, я что-то отвечал, говорил "да" или "нет", рассеянно озирался, когда Мэгги выхватывал меня из-под носа у очередной машины-убийцы,– я жил предчувствием новой встречи. А потом что-то говорило во мне: "Пора",– и я прощался со всеми, если мы торчали на какой-нибудь сэйшн, или просто говорил Мэгги: "Ну, я пошёл?"

"Ладно, до вечера",– кивал он.

И я уходил.

Мы никогда не уговаривались заранее, во сколько я приду, и если её не было дома, я ждал её на скамейке у подъезда или слонялся по двору.

– Придётся дать тебе ключ, чтобы ты не ждал на улице.

И мы ехали куда-нибудь.

Мне нравилось, когда она сама говорила, где мы будем сегодня.

Я не знал, что это – почему те, с кем я был близок, вдруг странно отдалились, и я увидел, что они просто играют в какую-то игру и, пожалуй, заигрались, и давно уже пора сказать им об этом.

Они ничего не замечали, и мне было радостно, что я покидаю их, и неловко за эту радость.

Я скованно повторял привычные жесты.

Маленький полудачный полудрёмный городок, да и не городок даже, а пригород – несколько улочек, лес, вытоптанный под парк, да на берегу грязноватого озерца давно не беленная церквушка. Когда мы приехали сюда с Леди, я никак не мог понять, что же мы с Мэгги нашли во всём этом.

Я досадовал, что привёз её сюда.

– Почему же, здесь очень мило,– сказала она, опускаясь на траву, и я в ужасе заторопился подстелить что-нибудь, но она сказала: "Не нужно. Так хорошо..."

– Как здесь тихо.

И я подумал: "Она похожа на женщину, терпеливо разглядывающую детские каракули".

Я досадовал на себя.

А она сказала: "Какое чудесное место. Как ты нашёл его?"

В ней всё приводило меня в восторг – как она говорила, как она смеялась, как она подавала мне руку, как она зажигала сигарету, в ней всё приводило меня в трепет.

И я говорил себе: "Никогда раньше я не видел такой женщины!"

Я стоял на обочине шоссе и, утопающий, из грозной пучины ночи тянул руку навстречу летевшим в сторону города фарам, они проносились мимо, люди, занятые своими заботами и безразличные ко мне, и я уже начал подумывать, что хуже, ночевать на земле или идти пешком всю ночь, как вдруг одна из машин затормозила, и я бросился к ней, почти не веря своему счастью.

– До города не подбросите?

– Подвезём. Садитесь.

– Только у меня нет денег...

– Ну что ж, нет так нет.

Она была за рулём.

На заднем сиденье развалился какой-то тип, но я не успел толком рассмотреть его, да и не старался.

Оркестр заиграл тему Кармайла. Она прибавила звук радио и вопросительно посмотрела на меня.

– Спасибо,– сказал я.

Она улыбнулась. Мой голос был чужим и хриплым.

Было около полуночи. Я знаю это потому, что тот тип на заднем сиденье произнёс: "Скоро двенадцать",– и таким тоном, словно сделал сверхважное наблюдение.

Она промолчала.

Я подумал, что надо было сесть рядом с ним, тогда я, быть может, смог бы как-нибудь изловчиться и незаметно выпихнуть его из машины, и я попытался придумать способ, как бы это можно было сделать, но всё не мог сосредоточиться.

Мы остановились у какого-то дома.

Она тихо сказала мне: "Я сейчас".

И они вышли.

Я заметил, что её спутник не слишком твёрдо идёт.

Когда они скрылись в подъезде, я вытащил расчёску и стал лихорадочно приводить в порядок волосы, остервенело раздирая лохмы.

Она всё не выходила.

Я посмотрелся в зеркальце и решил подправить пробор. И тут же всё испортил. Похолодев от ужаса, бросился делать всё заново.

Я боялся, что теперь не успею.

Она всё не выходила.

Она подошла так внезапно, что я не успел закрыть рот, и в отчаянии стал проклинать себя. Какой у меня, должно быть, был глупый вид!

– Заждались?– спросила она.

– Да нет, конечно,– ответил я маловразумительно и с перепугу присовокупил такой туманный комплимент, что, сколько потом ни пытался, не мог вспомнить, как же он звучал. Знаю, что по-идиотски.

– Так куда вас отвезти?– спросила она.

–Ну что вы,– смутился я.– Вы поезжайте к вашему дому, а оттуда я сам доберусь!

Она задумалась.

– А не проще ли было просто спросить телефон?

Я не ответил.

– Ну хорошо. Раз вы полагаете, что оттуда вам будет ближе...

Она отвезла меня.

А потом я стоял и ждал, какое из окон загорится. Я знал планировку этих домов и решил, что если окна её квартиры окажутся на другой стороне, я останусь здесь до утра, нет... приду сюда завтра вечером, и уж тогда выясню точно.

Мне повезло.

Минут через сорок я наощупь набирал номер справочной. Мэгги спал, и мне не хотелось будить его...

– Включи же свет, наконец! Я не сплю. Чего ты там копошишься впотьмах.

Но позвонить ей я так и не решился.

Странно. Я сразу же стал называть её Леди. Это получилось само собой, хотя обычно подобрать имя бывает весьма непросто.

Вот, например, Крис. На самом деле её зовут Кристина, но она считает это имя дурацким.

– Дурацкое имя, правда?

Сначала я называл её Ритой, но это не прижилось. Тогда Касей, Тиной и, наконец, Крис.

А с Леди всё было совсем по-другому.

Я сказал себе: "Нет, эта женщина не может быть моей. У меня нет даже машины и хоть сколько-нибудь приличного костюма",– и разозлился на себя: "Причём тут машина!"

Эта женщина должна быть моей. Хоть это и немыслимо. Она из другого мира. Должно быть, мне предстоит изменить всю мою жизнь.

Но я сделаю это.

Эта женщина должна быть моей, я сделаю это.

Я поднялся к её двери и позвонил.

Она открыла и, увидев меня, сказала: "Вот как".

Я понял, что всё пропало, потому что я забыл купить цветы.

– Что ж,– сказала она.– Проходите.

– Нет,– сказал я.– Я без цветов.

– Но тогда, наверное, вы почитаете мне стихи?– спросила она серьёзно.

И я сказал: "Конечно".

И вошёл, точнее, оказалось, что я уже вошёл. И я подумал: "Вот так и зарабатывают разрыв селезёнки, или что там внутри".

Столь осмысленное и связное соображение могло возникнуть у меня лишь благодаря тому, что я на несколько секунд отвлёкся, стаскивая туфли. Но уже в следующий миг я почувствовал, что истекаю потом.

На носке была дырка!

Увидев спасительные тапки, я стремительно запихнул в них ноги, а когда поднял голову, подумал: "А с чего это я решил, что нужно надевать тапки? И вообще".

– Придётся поить вас чаем,– сказала она.

И я вспомнил: "Ну конечно, я же собирался читать ей стихи! Не читать же их в прихожей".

– Проходите пока в залу,– сказала она, направляясь на кухню.

"Что же теперь будет?"– подумал я, пристраиваясь на краешке дивана. Я увидел бутылку.

Она стояла рядом с раскрытым журналом. Я увидел бокал.

Я прислушался к звукам, доносившимся с кухни. Успею.

Когда она вошла, неся на подносе графин с охлаждённым чаем, я как раз подносил бокал ко рту. В такой позе я и замер.

Она усмехнулась.

– Уже прикладываетесь?

– Я... подумал... неплохо бы... Очень пить хочется.

Она извлекла из бара ещё один бокал.

– Давайте выпьем за знакомство,– предложила она.

И я вдруг сказал: "Можно я буду звать вас Леди?"

Она секунду подумала, потом улыбнулась и сказала: "Можно. – – Чокаться не будем".

Мы осушили свои бокалы.

Понемногу я начал привыкать к своему новому состоянию. Наверное, так привыкают к невесомости.

Чтобы ещё больше расслабиться, я принялся без остановки болтать.

Она внимательно слушала.

Я всё говорил.

Как будто лет десять, день за днём, я пытался дозвониться в телефон доверия, и вот,– о чудо!– наконец, дозвонился, и... Только когда мы уже шли, гуляя по аллее бульвара, меня осенило вдруг, что это просто чудовищно, так долго говорить о себе.

– Прости меня. Я веду себя как последний кретин.

– Это ничего,– сказала она.

– Всё, что я говорил тебе, чепуха. На самом деле, всё совсем не так.

– Наверное,– согласилась она.

– А может быть, и нет. Я сам толком не знаю.

А потом я сказал: "О такой женщине как ты можно говорить только стихами".

Или молчать.

Эти дни, сколько их было? Всё, что я написал, мои стихи, всё, что я сделал, моя жизнь – была Ты.

Я писал Тебе. Разве был среди них хоть кто-нибудь, кто сумел бы прочесть мои письма...

– Просто тебе лень было пальцем пошевелить для того, чтобы напечататься в приличном издательстве,– сказала Леди.

Мы сидели с ней за столиком в летнем кафе, пили вино, и она сказала: "Нужно видеть перед собой цель и смысл происходящего, и тогда всё будет для тебя просто. Тут нет ничего сложного".

– Ты предлагаешь публиковаться?

– Может быть,– сказала она.– А почему бы и нет?

– Это может стать вредной привычкой.

– Бездействие – вот что может стать вредной привычкой.

– Лучше бездействовать, чем совершать нелепые действия. К тому же я не бездействую – я много пишу.

– Много?

– В последнее время меньше, но всё равно, много.

– Ты будешь писать всё меньше и меньше, и знаешь, почему?

– Почему?

– Ты ограничил себя очень узкими рамками и боишься выйти за них.

– Красота безгранична.

– Да,– сказала она.– Жизнь безгранична, и чем ты выше, тем больше тебе доступно.

– Силы человеческие имеют предел,– сказал я.– Равно как и человеческое терпение.

– Вот ты уже и оправдываешься,– заметила она.

– Дело не во мне.

– Конечно, не в тебе. Дело во мне.

– А причём тут ты?

– Не знаю. Причём тут я?

– Ладно,– сказал я.– Я понял, куда ты клонишь. Можешь считать, что ты меня убедила.

– А я вовсе не пытаюсь тебя убедить. Всё это слишком очевидно.

– Думаешь, что я чего-то не вижу или не понимаю?

– Я думаю, что ты склонен видеть жизнь хуже, чем она есть. Может быть, потому что ты боишься жизни?

– Если я вижу плохое плохим, то это не значит, что я вижу в жизни только плохое.

– Ты всегда будешь видеть плохое плохим.

– Да.

– По-другому и быть не может. Не можешь же ты видеть плохое хорошим.

– Да.

– И никто не может.

– И я не могу.

– И ты не можешь. Раз это плохо, то и видеть ты это можешь только плохим, это естественно.

– Ах вот ты о чём...

– Хочешь ты этого, или нет, но в мире существует система, которая определяет отношения между людьми, плохая или хорошая, но она есть. Она подобна пирамиде. И ты ведь не прочь, в принципе, оказаться на её вершине, но как это сделать? А нижние ступени так неприятны на вид...

– Да и наверху, наверное, не лучше.

– Да и наверху, скорее всего, не лучше, так что даже и пытаться не стоит.

– Да.

– И вообще, жизнь ужасна.

– Да.

– Жить, вообще, не стоит.

– Да... Нет. Нет, подожди. Не всё же так плохо!

– Кроме плохого есть ещё и хорошее.

– Вот именно.

– Главное, отгородить себя от плохого. Вовремя распознать и отмести в сторону.

– Это то, что ты называешь самоограничением?

– Да.

– Но я не хочу подниматься ступень за ступенью! В этой пирамиде, или где-то ещё, должно быть место, принадлежащее мне по праву!

– Речь не об этом,– возразила она.

– А о чём? О том чтобы получить всё сразу? Но как? Я понимаю, о какой системе ты говоришь. Армия – классический пример подобной пирамиды. Если только не происходит революция...

– Ты хочешь совершить революцию?

– Я?

– Это представляется тебе заманчивым?

– А разве это возможно?

– Надеюсь, что нет. Хотя революции мало что меняют по существу...

– Кроме того, что ставят всё с ног на голову.

– Ну, это временное неудобство...

– Но для многих оно оказывается роковым...

Она промолчала.

– А ведь лучше этого и быть ничего не может,– сказал я.– Вот так, быть с тобой. Просто быть с тобой.

– Вряд ли это у нас получится,– сказала она.– Рано или поздно придётся на что-то решиться.

"Поцелуй меня"– неожиданно говорит она.

Я целую ей руку. Ей этого мало. Я робко прикасаюсь губами к её губам, и мне приходит мысль об огромном ярко-красном диване.

"Глупенький, да?"

"Ничего, для первого раза неплохо",– смеясь, говорит она.

Я не заметил, как ночь прокралась в город, только увидел вдруг, что неба уже нет, а там, где оно было, зияет чёрная мутноватая пропасть, и на дне её стынет луна.

Было жарко.

Леди спросила, можно ли ей немножко раздеться, и я хотел было сказать, что мне пора, наверное, но не решился. Она задёрнула на окнах шторы.

– Ничего? Я быстро.

И она вышла.

Я принялся расхаживать и всё не мог выбрать место, чтобы сесть удобно, ужасно мешали руки. В результате, она застала меня в довольно фривольной позе.

На ней был коротенький халатик. Он то и дело расползался на её груди, шёлк хотел соскользнуть с её тела, но она каждый раз в последний миг удерживала его и возвращала на место, а мой взгляд нервно дёргался к её пальцам – вдруг не успеет,– и испуганно отскакивал как от стенки мячик.

Она предложила выпить вина.

– В жару?– поморщившись, улыбнулся я.– Можно, вообще-то...

Она принесла вино и бокалы на подносе. Потом принесла фрукты.

Мы немножко выпили и стали разговаривать.

Потом мне сделалось тоскливо, и я сказал: "Мне ничего не нужно от этого мира! Пусть только оставят меня в покое".

Она возразила, и я начал спорить с ней, но она перевела разговор на другую тему, и я обрадовался, потому что потерял нить мысли.

И вдруг она подошла и, сев ко мне на колени, сказала: "Ну, сколько ещё ты сможешь продержаться?"

На балконе было свежее.

Мы вышли к звёздам, и я вдруг понял, что она рядом, что я не один, внятно, отчётливо, как будто волна прокатилась по моему телу. Я вздрогнул от наслаждения. Так, промёрзнув на холоде, клацая зубами, ты отпиваешь глоток горячего чая из термоса, и сладкая судорога пробегает в тебе. И холод тает.

Я боялся пошевелиться.

Я чувствовал это тепло в себе и боялся потерять его каким-нибудь неловким движением, что-то соединило нас, связало теперь воедино, и это было так странно. Радостно.

Я спросил её: "Тебе не холодно?"

Она посмотрела на меня, и по её глазам я понял, что она тоже почувствовала это. Она кивнула.

Я вышел, вернулся с кофточкой и укрыл её, набросил на плечи, и она опустилась на половичок, прислонилась спиной к балконной решётке, подтянула ноги, и я опустился рядом.

Мы говорили шёпотом, словно боялись разбудить город,– казалось, он лежит в развалинах, но он просто спал.

Все спали.

И была ночь.

Начало светать, и сделалось зябко. На тротуарах зашелестели мётлами, а в белом пустом небе заволновались стаи ворон.

Проехала машина, не знавшая, что здесь только что была ночь.

И вот, боязливый разведчик пересёк открытое пространство, за ним выглянули другие, их становилось всё больше, и они уже не скрывали, что спешат.

Мы допили бутылку.

Ночь кончилась.

А потом верхушки тополей окрасились позолотой, и стало ярко.

Никто не смог бы теперь узнать, что мы не спали и были совсем одни.

И что теперь мы вместе.

Когда я проснулся, Леди уже встала.

Я лежал, нежась в постели, и, слушая звуки, доносившиеся с кухни, наслаждался чувством необыкновенного покоя, но радостное возбуждение, предчувствие нового дня уже набирало силу, и я не мог дольше медлить.

Откинув одеяло, я встал, быстро оделся и направился в ванную.

Потом я вышел на кухню.

Леди стояла у плиты.

– Уже встал?

– Привет,– сказал я.

Она улыбнулась. Мы поцеловались.

– Сейчас завтрак будет готов.

На сковородке что-то жарилось. Пахло вкусно.

– Наверное, это уже не завтрак, а обед?

– Наверное,– сказала она.– А мы назовём это завтраком.

Она поставила на стол тарелки, достала приборы.

– Какой красивый у тебя фарфор. Я думал, такой только в музеях за деньги показывают, а с него, оказывается, и есть можно?

– Для этого он и предназначен, разве нет?

– Ну да,– сказал я.– А почему у тебя нет прислуги?

– Прислуги?– удивилась она.– Потому что мне не нужна прислуга.

Я взял вилку и нож.

– Я, почему-то, подумал, что у тебя должна быть прислуга.

– Мне это ни к чему,– сказала она, садясь за стол. – Я привыкла сама справляться по дому.

– Но сейчас это, вроде бы, принято...

Она вопросительно посмотрела на меня.

– Мне так казалось,– сказал я.– Хотя я не знаю, конечно... Слушай, как вкусно!

– Нравится?

– Просто бесподобно. А что это?

– Яичница.

– Я понимаю. А в чём секрет?

– Не скажу.

– В этих кусочках гренок, да? Как ты их делаешь? А это что?

– Я же не спрашиваю, как ты пишешь книги.

– Спрашиваешь.

– Ладно,– сказала она.– Обещаю больше не спрашивать. Я сварила кофе. Может быть, ты хотел чай?

– Нет, я пью кофе. Кстати, я вот тут думал о том, что ты говорила вчера... Так вот... Понимаешь, нужно как-то отделить карьеру от творчества, чтобы одно не мешало другому...

– А что, карьера может помешать творчеству?

– Да. Даже не столько сама по себе карьера, сколько... Огласка. По-настоящему свободно можно творить только втайне...

– Значит, ты боишься критики?

– Конечно. Помнишь, Рильке, что он говорит о строительстве храма и о толпе, врывающейся на стройплощадку?

– По-моему, это страшно только для слабого,– возразила Леди.– Когда ты успел убедить себя в том, что ты слабый?

– Сильный ли, слабый, не в этом дело. Можно умереть от ран, можно выжить, оправиться, но шрамы всё равно остаются.

Они травили Ван Гога. Они насмехались над Корбюзье, а он был пророк. Я не могу сделать так, чтобы они увидели мир, в котором живу я. Я не могу увеличить количество себя.

– Когда это пришло тебе в голову?

– Да вот только что. Когда умывался, в ванной.

– Как быстро ты находишь доводы.

– Да уж.

Мне вдруг стало смешно.

– Явился во всеоружии.

Она взяла у меня пустую тарелку.

– Хочешь мороженое или йогурт?

– Или что?– сказал я

– Что?

Я засмеялся.

– Нет, спасибо, я не хочу.

Она налила в чашки кофе.

– Куда поедем сегодня?– спросил я.

– А куда ты хочешь?– сказала она.

– Я знаю одно место за городом. Если хочешь, съездим. Только поедем на электричке, ладно? Возьмём вина, устроим пикник...

– А почему на электричке?– спросила она.

– Не знаю. Наверное, это своего рода ритуал...

– Ну, хорошо.

– Правда, там делать особо нечего....

Я помолчал.

– А хочешь, никуда не поедем?

– Ну уж, нет! Теперь не отвертишься.

– Спасибо,– сказал я.– Завтрак был чудесный.

– Я рада.

– Что-то мне уже не хочется никуда ехать... Слушай, а зачем ты моешь посуду? У тебя же есть машина.

– Это на случай гостей. Две тарелки помыть нетрудно.

– Хочешь, я помою?– предложил я.

– Нет, не хочу.

Я взял из пачки сигарету, закурил.

Окно было открыто, и запаха дыма почти не чувствовалось.

– Странное ощущение,– сказал я.– Очень хочется жить.

Леди выключила воду, вытерла руки полотенцем.

– Поехали?

Обратно мы добирались на такси.

Я вышел из машины первым и хотел заплатить, но таксист отмахнулся, кивком показав на Леди.

Когда машина отъехала, она сказала: "Давай договоримся. Если ты будешь пытаться платить за меня, у нас ничего не получится, ладно?"

Я потупился.

– У короля был шут,– сказал я.– Стараясь развлечь своего господина, он изощрялся и так и эдак, из кожи вон лез, но король скучал, глядя на его ужимки. А потом они стали раздражать его, и он выгнал шута...

– У меня будут деньги!– сказал я.

Она сказала: "Да".

Я сказал: "У меня будут деньги!"

– Да,– сказала она.– А теперь погуляем?

После этой ночи мне ещё долго снилось, будто я бреду по бесконечному полю по колено в деньгах и хочу нагнуться, чтобы поднять, но не могу согнуться.

Ещё мне снилось, что у меня из карманов вываливаются мятые деньги, и я никак не могу запихать их обратно, и вот уже я стою посреди кучи денег, и мне ужасно неловко от того, что все это видят, я пытаюсь зажать карман, но всё тщетно.

Вариация: когда я хватаю бумажки, они налипают на мои ладони, и я никак не могу оторвать их, я стряхиваю их с пальцев, с одежды...

И совсем уж безобразное видение. Будто у меня на руках королевское каре, и я взвинчиваю банк, а когда все вскрывают карты, мне говорят: "Это же валет!" Я смотрю на свои карты и вижу, что один из королей оказался валетом, и они загребают весь банк и говорят: "Нам пора уходить". Я хватаю их за руки, умоляю не уходить и пытаюсь объяснить им, что это не валет, а король, что это как на иконе – верхний слой сполз, и обнажился нижний. Я говорю: "Переберите колоду, посмотрите, все короли у меня!" Но они говорят: "Нам пора". И я знаю, что если я не успею убедить их, что это не валет, а король, я погиб. И судорожно я придумывал всё новые и новые объяснения, и каждый раз просыпался за мгновение до разрыва сердца.

Я был твёрдо уверен, что нужно лишь объяснить, как это могло случиться, и я спасён.

Но они уходили.

И я просыпался за мгновение до разрыва сердца.

– Я хотела, чтобы у тебя сразу же выработалось чувство масштаба,объяснила она мне уже много позже.

Я был в нокауте.

Мысль о деньгах сделалась моей "идеей фикс". Эта мысль выматывала меня, разъедала мой мозг. То, что я придумывал накануне вечером, уже утром представлялось мне жалким и ничтожным. Почти две недели я не мог думать ни о чём другом.

Однажды Мэгги сказал: "Думать о деньгах – последнее дело".

Я ответил: "Да. Поэтому их нужно иметь столько, чтобы о них не думать".

Долго так продолжаться не могло.

Лето уже пылало вовсю, жизнь летела стремительно, и мои мысли не поспевали за ней, как бы скоро я ни умел находить доводы.