Текст книги "Теперь я знаю..."

Автор книги: Инна Шустова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

Завтра уезжать!

И вот настал последний день. Завтра мы с папой улетаем в Москву. Майка пришла ко мне утром, и мы обегали все наши любимые места. И на баркас забрались, где смотрели закаты. И на чердак к ней слазили – теперь там пыль и паутина. И за наш дом сходили, где шеломайник и медвежий корень выросли в настоящий травяной лес. И на лебедей посмотрели, которые прилетели на лиман зимовать.

Потом Майка забрала Зосю и пошла домой. А мы начали укладываться.

Вечером я побежал узнать, как там Зося на новом месте. Смотрю, па крыльце сидит Майка, гладит Зосю и плачет. Сколько я Майку знаю – целое лето! – а не видел, чтобы она плакала!

– Что, – говорю, – случилось?

А она вздохнула, будто икает, и шепчет:

– Папа не разрешает, чтобы Зося у нас жила.

– Как же так? – говорю. – Разве она мешает?

– Ты моего папу не знаешь, – отвечает Майка. – У него двенадцать собак, ездовые. Он на них зимой будет меня в школу возить. Говорит, загрызут они твою Зосю. И вообще, говорит, зачем мне три женщины в доме? И от двоих покоя нет.

– А мама? – спрашиваю. – Она же главнее папы, пусть заступится.

– Это у тебя, может, мама главнее, – Майка опять носом захлюпала, – а у меня мама молчит. Потому что папа очень вспыльчивый.

Я сел рядом с Майкой и тоже стал гладить Зосю. Вот беда-то какая!

– Давай, – говорю, – я попрошу твоего папу! Кто ему дороже – дочка или собаки?

– Нет, – говорит, – не проси. Не любит он кошек. Говорит, это паньски вытребеньки.

– Какие такие вытребеньки? – не понял я.

– Это по-польски, – отвечает Майка. – Мой дедушка был поляк. У них, у поляков, женщину называют пани. Ну, как у французов – мадам. А у итальянцев – синьора. Паньски вытребеньки – вроде как дамские выкрутасы. Или, может, барские штучки.

– Да-а, – говорю, – дела! Бедная Зося...

Вдруг на нас упала длинная тень и подошел Иван Федосеевич:

– Братцы-кролики, что у вас за беда?

Мы стали ему рассказывать про собак, про Зосю и про паньски вытребеньки.

– Может, – говорю, – вы попросите, чтобы Зосю оставили? А то Майка очень плачет.

Иван Федосеевич почесал в затылке.

– Маечкиного папу, – говорит, – я хорошо знаю. Принципиальный человек. Его не переубедишь... Посидите-ка тут, я сейчас!

И куда-то быстро пошел: хруп, хруп...

Мы стали ждать. Молчим и Зосю гладим.

Ходил он недолго и пришел веселый.

– Пошли, – говорит, – к тете Шуре, у которой вы молоко берете.

И мы пошли: Иван Федосеевич, Майка с Зосей на шее и я.

Заходим в дом, а тетя Шура сидит на скамейке у стола, вся круглая, румяная, как колобок.

Увидела нас и запричитала:

– Батюшки вы мои, какую красавицу принесли! Ну, иди, иди к маме.

А Зося сразу к ней на колени прыгнула и полезла к лицу, нюхаться. Тетя Шура ее поцеловала, где уши, и опять запричитала:

– Ишь, ласковая, мурлыка... Звать-то как?

Мы с Майкой как закричим хором:

– Зося!

Зося даже испугалась и на нас оглядывается.

Тетя Шура стала Зосю гладить, успокаивать, а потом говорит:

– У меня Муруня будет. Не люблю мудреные имена. – Почесала Зосе, где начинаются усы, и сказала: – Ну, Муруня, живи. Мышей ловить будешь.

Я расстроился из-за мышей, а Майка обрадовалась за Зосю и спрашивает:

– Можно, я буду к вам приходить с ней играть?

– Отчего же нет, – отвечает тетя Шура. – Гостям мы всегда рады. Парным молочком угощу, вареньицем. Варенье-то из жимолости небось не ели? Самая вкусная ягода!

Так мы Зосю пристроили. Ну и пускай она теперь Муруня и ей придется ловить мышей. Зато ей будет у тети Шуры хорошо.

До свидания, Камчатка!

И вот настал день отъезда. На этот раз мы летели до Петропавловска-Камчатского маленьким самолетом. А оттуда большим самолетом полетим в Москву.

Дом наш закрыли на замок. Иван Федосеевич обещал следить, чтобы все было в порядке.

– Уговаривайте, – говорит, – вашу маму – и будущим летом опять сюда. Года па три. А мы вам сделаем ремонт, дров заготовим.

– А можно вас спросить? – сказал я.

– Даже нужно, – говорит Иван Федосеевич и улыбается глазами.

И я спросил, где у него жена. Может, ее тоже надо уговорить, чтобы она к нему приехала?

Только вышло, что я спросил нехорошее. Он от меня отвернулся и молчит. А потом сказал больше папе, чем мне:

– Очень уж они, городские, боятся свои удобства покинуть. Не понимают, какая тут красота, какое все здоровое, естественное! И работы – непочатый край... И уж не говорю, как они нам здесь нужны!

Папа отвез наши вещи на мотоцикле и приехал за мной и Майкой: она хотела нас проводить до самого аэродрома.

Иван Федосеевич поехал к аэродрому верхом на коне.

Самолет ждали долго. Он опоздал, потому что дул сильный ветер и были тучи.

Наконец вышло солнце, ветер утих, и самолет прилетел. Маленький, на восемь мест.

Поднялась суета, все бегают, что-то из самолета вытаскивают, встречают каких-то людей.

Когда объявили посадку, папа с Иваном Федосеевичем покидали в самолет наши вещи и обнялись на прощание.

У меня глаза на мокром месте – так жалко уезжать. Смотрю – и у Майки в глазах слезы. Но почему-то не выливаются.

Я ее в щеку чмокнул, а она сунула мне в руку записку.

– В самолете, – говорит, – прочитаешь.

Иван Федосеевич меня расцеловал, взял под мышки и посадил в самолет.

Папа хотел Майку погладить по голове, раздумал и протянул ей руку. И они пожали друг другу руки, как взрослые.

В самолете я прочитал, что Майка мне написала:

«Андрюша, будь всегда муравьем-работягой, не складывай лапки. Скорей возвращайся! Я тебя на букву «л». Майя».