Текст книги "Теперь я знаю..."

Автор книги: Инна Шустова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Главный фокус доктора

Болел я восемь дней. Майка посчитала. Она приходила ко мне каждый день.

Иван Федосеевич тоже меня навестил, яблок принес: ему прислали из Крыма.

И доктор приезжал. Веселый оказался! Фокусы знает. Обещал мне главный фокус показать.

А вчера пришел, посмотрел горло и говорит:

– Полный порядок! С завтрашнего дня разрешаю гулять и прощаюсь до следующего инцидента.

Я не знал, кто такой инцидент. Доктор сказал, это не кто, а что и означает «неприятный случай, или происшествие». Я стал нарочно хныкать:

– Да-а-а, а главный фокус? Тоже до инцидента?

Он собрал бороду в кулак, сделал страшное лицо и спрашивает грозным голосом:

– Ты выздоровел?

– Выздоровел! – говорю.

– Это и есть мой главный фокус!

Я хотел обидеться, а папа развеселился:

– Браво! Браво! Согласен! А то, пока он болел, я ничего толком не мог делать. Все из рук валилось. Как бы я без вас и без Маечки справился? Ума не приложу!

Я посмотрел на Майку. Она уткнулась носом в Зосю и молчит.

Зося как увидит Майку, сразу вокруг ее шеи укладывается воротником. И мурлычет. Я даже иногда не знал, к кому Майка приходила – ко мне или к Зосе.

Скоро доктор уехал, а Майка пошла домой.

Когда мы с папой остались одни, он положил на стол календарь.

– Еще две недели, – говорит, – и мы в Москве. Соскучился по маме и бабушке?

Еще бы не соскучился! Я все их письма складывал в папку и перед сном каждый день читал. А по субботам отвечал на письма. Только разве про все напишешь? Я же еще плохо пишу и медленно.

– Хорошо бы, – сказал я, – мама жила с нами! Тогда можно не уезжать от Ивана Федосеевича и Майки... А может, и бабушка согласится приехать?

– Насчет бабушки, – сказал папа, – не уверен. Она старенькая, а здесь не легкий быт... Но в главном ты прав: без них плохо в заповеднике, а в Москве скучно без заповедника.

Он немного помолчал и говорит:

– А неплохо мы с тобой здесь пожили, как ты считаешь?

– Давай маму на будущий год уговорим сюда приехать? – размечтался я. – Мы ей все покажем: и океан, и прибойку, и каменную березу. И в твою рощу с ней сходим!

Папа от моих слов стал добрый-добрый. И я сказал:

– А ты меня стал меньше воспитывать и совсем не насмехаешься. Я теперь на тебя не обижаюсь.

Папа закашлялся, как от дыма.

– Это, – говорит, – все Иван. На многое мне открыл глаза. Да и ты человеком становишься...

– Я хочу быть, как Иван Федосеевич! – говорю. – Только я пока еще как пассивный муравей. И фантазировать люблю, ты же знаешь.

– Но уже не так беспочвенно, – сказал папа. – Теперь твои фантазии больше идут от жизни. – Он посмотрел на часы: – Расфилософствовались мы с тобой... Давай спать! Завтра – я совсем забыл тебе сказать – прилетит вертолет. За нами: будет облет заповедника.

– Урра-а-а! – закричал я. – А Майка? Я без Майки не полечу.

Папа меня немножко хлопнул по спине и говорит:

– Маечка в курсе. Иван Федосеевич предупредил ее родителей, что мы берем ее с собой.

– И он с нами? – Я запрыгал от радости.

– Спокойнее! – сказал папа. – Разгуляешься – не уснешь. Как же мы без Ивана? Он у нас главный!

Андрюшин альбом. 21

В году 365 дней. Эти дни входят в 12 месяцев.

В каждом месяце 4 недели.

В неделе 7 дней.

Один раз в 4 года в феврале бывает 29 дней. Такой год называется високосным.

Чтобы запомнить, в каком месяце 30 дней, надо выучить слово: АпЮнСенНо.

В остальных месяцах 31 день, а в феврале 28.

На вертолете над заповедником

Папа разбудил меня рано. Только мы успели позавтракать, как услышали рев мотора. Сначала издалека, а потом все ближе, ближе... Вертолет!

Мы выскочили из дому, а он проревел над нашими головами и приземлился на поляне за сараем.

Я даже присел, когда вертолет пролетал над нами. От него такой ветер – как ураган! С дороги поднялась пыль, а от крыши сарая оторвалась доска и запулила в лес. Хорошо – не в нас!

Винт вертолета покрутился и затих. Трава вокруг пригнулась к земле, а потом снова поднялась. Дверца открылась, вылез трап, и по нему спустился Иван Федосеевич.

Прибежала Майка в джинсах и курточке.

Папа подсадил нас с Майкой в вертолет и забрался по трапу сам. За ним – Иван Федосеевич. Трап убрали. Мы стали усаживаться. Смотрю – и доктор здесь.

– Салют, пациент! – кричит.

Я растерялся и говорю:

– Здравствуйте! Только я не пациент, я здоровый.

Все засмеялись, а Майка отвернулась к иллюминатору. Потом она посмотрела па доктора сбоку и спрашивает:

– Вы летите кого-то лечить?

– Нет, – говорит доктор, – сегодня я работаю по совместительству. Разрешите представиться: внештатный корреспондент газеты.

Летчик спросил:

– Все сели? Пацаны, только чтоб дисциплина была! Мои приказы выполнять неукоснительно!

Доктор сел рядом с Майкой, собрал бороду в кулак и говорит:

– Среди нас пацанка затесалась, чтобы мужской компании не забываться. – И Майке подмигнул.

Я думал, она ему сейчас скажет, как отрежет. А она молчит и улыбается.

Винт завертелся, мотор заревел. Я чуть не оглох и заткнул уши. Разговаривать стало нельзя: ничего не слышно.

Вертолет поднялся, и мы полетели над самыми деревьями. Лететь – это замечательно! Сколько раз мы ходили пешком, а дальше рощи не дошли. И я уставал. А в вертолете сидишь и смотришь в иллюминатор. И все видишь сразу: и океан, и речку, и лес из каменной березы.

Чайки сверху – как белые карандашики с крыльями. Вместо волн видны только гребешки из пены. Речка у океана оказалась шире, будто океан в нее хочет влиться.

А вот и пихта грациозная – папина роща. Над ней вертолет поднялся выше. Сверху роща совсем маленькая, как клякса.

Вертолет повернул от океана. Я увидел середину горы, всю в жилках – то черных, то снежных. А вершину не видно, так она высоко.

Я посмотрел вниз. Под нами бежало темное пятно, будто догоняет нас. Я показал его папе, а он прокричал мне в ухо:

– Тень от вертолета!

Земля – как шкура жирафа. В одних местах солнце, а в других – тень. Я стал папе кричать и показывать рукой, а он не понимает. Потом догадался и кричит:

– Тени от облаков!

Еще мы видели оленей. Целое стадо. Они, как услышали наш вертолет, сорвались с места всем стадом и понеслись. Со страху. То в одну сторону бегут, то в другую.

Мы скорей полетели дальше, чтобы их не пугать.

Лес кончился, и пошло поле. Смотрю – а на опушке леса медведь. Желтый, как солома! И рядом два медвежонка, цветом потемнее.

Я так громко закричал: «Медведи! Медведи!» – что все услышали и стали смотреть, куда я показываю. Доктор начал настраивать фотоаппарат, чтобы их заснять.

Летчик спустил вертолет пониже и наклонил его, чтобы доктору было удобнее фотографировать. Медведь встал на задние лапы и передними машет па вертолет. Пасть широко открывает: ревет, что ли? А медвежата прижались к его ногам.

Вертолет начал кружить вокруг медведя. Медведь за ним поворачивается, машет лапами и пасть открывает. А доктор никак не успевает схватить кадр.

Вдруг медвежата побежали в лес, а медведь – в поле. Доктор то к одному иллюминатору пристроится, то к другому, всех переполошил. Вертолет качает, меня затошнило.

Летчику надоело кружить, и он посадил вертолет прямо на поляну перед лесом. Только открыли дверцу и спустили трап, как доктор выскочил – и за медведем!

– Назад! – закричал Иван Федосеевич. – Тебе что, жизнь надоела? Это же медведица! Костей не соберешь! – И говорит нам: – Она за детей на все готова. Видели, как защищала своих малолеток от страшилища-вертолета? Мужественный зверь!

Доктор не успел далеко отбежать, послушался Ивана Федосеевича и вернулся. Мы спрыгнули на траву.

Все стали разминать косточки, а я упал на землю и лежу – так кружилась голова. Когда все прошло, я спросил, почему медведица убежала от медвежат?

– Умница она, – говорит Иван Федосеевич. – Хотела нас отвлечь. Верно рассчитала. Ее на открытом месте видно хорошо, и мы, по ее логике, должны кинуться за ней. А детишки за это время спрячутся в лесу, затаятся. Они спасутся, а уж с ней что будет, то будет... Великий инстинкт сохранения рода!

– Эх, не вышел уникальный снимок! – сказал доктор и собрал бороду в кулак.

Майка заглянула ему в глаза и говорит:

– Вы не волнуйтесь. Опишите, как было, и будет интересно.

– Ишь, психотерапевт! – сказал доктор, и все засмеялись.

Я хотел спросить, что это за слово – психотерапевт, подумал и сам догадался. Терапевт – это доктор, который приходит домой и лечит от гриппа и ангины. А психотерапевт – который нервных лечит и успокаивает.

Вокруг нас оказалось столько голубики и брусники! Можно весь день собирать, и все равно останется.

Иван Федосеевич сказал, что медведи очень любят эти ягоды. И еще едят разную траву – осоку, хвощ, дудник, морковник.

– Значит, – говорю, – они травожадные.

– Таких не бывает. Есть травоядные – которые травой питаются, и кровожадные – хищники.

– Подумаешь! – сказал я. – А медведи не просто хищники. Они только на вид большие и страшные. А сами растения едят. Значит, жадные до травы.

И все со мной согласились.

Мы наелись ягод, набрали их с собой и сели в вертолет. Винт закрутился, и мы полетели на речку Чажму. Там у Ивана Федосеевича пост.

Андрюшин альбом. 22

Вертолет может взлетать вверх и ровно садиться, ему не нужен разбег, как самолету. Вертолет может неподвижно висеть в воздухе и двигаться в любом направлении. Это происходит потому, что у вертолета вращается винт, который создает и подъемную силу, и тягу. Называют его несущий.

У несущего винта есть еще одно прекрасное свойство: если в полете вдруг откажет двигатель, то винт послужит парашютом. Для этого пилот отсоединяет вал винта от двигателя, и набегающий поток воздуха раскручивает винт как ветряную мельницу. В результате вертолет плавно спускается и совершает посадку.

У вертолета, как и у самолета, есть двигатель, кабина экипажа, пассажирский салон или грузовой отсек, шасси, различные самолетные приборы.

На Чажме

Сначала мы увидели речку, а потом домик. Деревьев возле речки мало, они чахлые и низкие. Папа прокричал мне в ухо, что здесь тундра и холодно, надо застегнуть курточку. И Майка тоже застегнулась.

Приземлились мы недалеко от домика. К нам сразу прибежала большая собака – как волк, но добрая. За ней – лесник и лесничиха, муж и жена. Конечно, вдвоем веселее жить в такой глухомани!

Собака виляла хвостом, прыгала и лаяла – обрадовалась гостям. Оказалось, ее зовут Буян.

Иван Федосеевич передал леснику и его жене какие-то мешки и вместе с ними ушел. А мы разминались и отдыхали в тишине.

Потом лесничиха пригласила всех нас в дом и угостила красной рыбой чавычой. И поставила на стол красную икру – целую миску!

Я такую вкусную икру никогда не ел! Икринки круглые и не слипшиеся. Я их на хлеб мажу, а они с хлеба скатываются на стол.

Смотрю – у всех скатываются. И у Майки, и у папы, и у доктора. Лесничиха смотрела-смотрела, как мы воюем с икрой, и пожалела нас.

– Да вы, – говорит, – не стесняйтесь, ложкой берите! На всех хватит и еще останется.

Вкусно было! Настоящий пир.

После такого замечательного обеда мы пошли к речке, и собака с нами. Лесник показал нам на берегу, на песке, медвежьи следы. Ну и лапы у медведя! Как у снежного человека – я его следы по телевизору видел.

Лесник рассказал, что этот медведь живет недалеко, в тундре. Он совсем свой: рыбу берет из рук и дружит с Буяном.

Доктор хотел сделать уникальный снимок, а лесник объяснил, что медведь от вертолетного шума ушел в тундру и там затаился. Можно сфотографировать только следы. Тогда доктор выбрал самые свежие следы и снял их.

Иван Федосеевич спросил у лесника, как в этом году прошел нерест.

– Густо рыба стояла, – сказал лесник. – Воды не видать – одни плавники да спины. До метра были рыбины.

– А что такое нерест? – спросил я.

Папа меня дернул за рукав, чтобы я не встревал, когда разговаривают взрослые. А Иван Федосеевич стал объяснять.

– Нерест, – говорит, – это когда лососевые рыбы – чавыча, кета, кунжа – заходят из моря в реки метать икру. Бывает нерест у каждой рыбы один раз в году. Намечет рыба икру – и умирает.

– Я не согласен, – сказал я. – Как же можно бросать детей? Родители должны защищать маленьких от врагов, как медведица.

– Не влезай со своими глупыми выводами! – строго сказал папа.

– Я не влезаю, – обиделся я. – Я беседую.

Иван Федосеевич посмотрел на папу, и папа сказал:

– Если беседуешь, тогда извини, пожалуйста.

Лесник заулыбался и говорит:

– Все дело в корме. В Чажме вода очень чистая. Летом ее пополняет подтаявший с вулканов снег. В такой воде корма для мальков нет. Рыба икру вымечет – и гибнет. Пока из икринок выведутся мальки, она погниет и станет для них кормом. Мальки подрастут и уплывут в океан, чтобы потом вернуться и дать жизнь новым рыбкам.

– Выходит, – сказала Майка, – красная рыба собой жертвует ради детей?

– Именно так и выходит, – согласился лесник. – Сама малек, а все поняла правильно! А сколько людей этой жертвы не понимают! Лишь бы себе захватить побольше...

– Какие они люди, – сказала лесничиха, – они нелюди! Хуже зверя. Он лишнего не возьмет, ест, пока голодный. А нелюди, браконьеры треклятые, вспорют рыбе брюхо, икру вынут, а саму рыбу побросают. Медведям столько не съесть, сколько они попортят хорошей рыбы.

Иван Федосеевич крякнул и сделался мрачным. Я его еще таким не видел.

– Доложу, – говорит, – директору. Надо усиливать охрану. Чаще бы сюда начальству заглядывать...

От всех этих разговоров меня совсем разморило.

– Малец-то затомился, – сказала лесничиха. – Ступай на сеновал, подремли чуток. И девочка пусть идет.

Я пошел, а сам просто падаю – так хочу спать. Свалился в сено и уснул. Даже не помню, как Майка тоже зарылась в сено.

Когда нас подняли, солнце уже пошло вниз, на вечер. Попрощались мы с лесником и лесничихой, они нам ягод надавали, рыбы и икры.

– А это не браконьерная? – спросил я.

 Да нет, не волнуйся, – сказал лесничий. – Мы в рыболовецком хозяйстве работаем, сдаем рыбу, икру по норме. И себе имеем право оставить. Это наше вам угощение.

Мы сказали спасибо, погладили собаку и забрались в вертолет.

– Теперь куда? – спрашивает летчик. – На гейзеры поздно, да и ребятишки устали.

– Не поздно! Не поздно! – закричал я.

А Майка сказала:

– Мы же на сене выспались!

Только слушать нас никто не стал. Иван Федосеевич велел поворачивать домой.

– Гейзеры, – говорит, – надо смотреть с утра. Это должно быть отдельное путешествие.

И вертолет полетел домой.

Зося без нас очень проголодалась и мяукала. Мы дали ей рыбы и угостили икрой. Рыбу она съела сразу, а икру долго нюхала и хвостом вздрагивала. Потом краешком рта осторожно попробовала – да как зачавкает! Значит, вкусно. Еще бы, не каждой кошке так повезет – кушать свежую красную икру!

Андрюшин альбом. 23

Лососи мечут не так много икры, как другие рыбы, например треска. Поэтому они ее «прячут»: устраивают на дне реки гнездо и там закапывают. В реке охотников на икру меньше, чем в море или в океане.

Мальки лососей выходят из икринок, подрастают и спускаются по реке к морю, а оттуда выходят в океан. Питаются они там мелкой рыбой и рачками – в океане корма больше, чем в реке. Пройдет несколько лет, и выросшие лососи вернутся на родину, чтобы дать жизнь новым рыбкам. У лососей очень развит «нюх» – обоняние. Ориентируясь с его помощью по морским течениям и береговой линии, лососи находят свою родную реку. Войдя в реку для нереста, рыбы перестают есть и живут за счет накопленных в их организме питательных веществ.

Горячий ключ

До Москвы оставалось совсем мало дней, а вертолет больше не прилетал. Папа принес нам с Майкой книжку про гейзеры. Майка читала ее вслух, а картинки мы рассматривали вместе.

Я узнал, что гейзер – это фонтан из кипятка. Из-под земли бьет. Гейзеры бывают там, где есть вулканы.

Оказывается, вулкан подогревает внутренним жаром подземную воду. Как плита! Вода закипает и по трещинам в земле вырывается наружу. По-научному – извергается. Кипяток выплеснется, а его место над горячей «плитой» займет холодная подземная вода. И опять все начинается сначала.

Я так боялся, что вертолета на гейзеры не будет, даже плохо спал. Мне еще мешал горностай: он поселился у нас в засыпной стенке. Днем горностай спит, а ночью шуршит: охотится на мышей.

Горностая я не выследил, а мышек видел. Они рыжие, толстые, с коротким хвостом. Пана сказал – полевки. Их Зося ловила, а я у нее отнимал: может, они кому-нибудь родные, эти мышки! Для горностая мышки – добыча, он охотится, чтобы не умереть с голоду. А Зося сытая, мы ее хорошо кормим. Несправедливо устроена жизнь: каждый кого-нибудь ест...

Папа тоже ждал вертолет. Говорит, быть на Камчатке и не видеть гейзеры – абсурд!

Я так волновался, что папа решил свозить нас с Майкой на Горячий ключ. На мотоцикле.

– С гейзерами,– говорит,– не сравнить, но тоже интересное явление природы.

Он выбрал день, когда вертолета точно не будет, и мы поехали по прибойке. Мы с Майкой сидели в коляске и держались за руки.

До места, где горячий ручей выливается в океан, мы домчались за полчаса. Папа откатил мотоцикл в кусты, и мы пошли по тропинке вверх вдоль ручья. Хорошая тропинка, утоптанная.

Вода в ручье чем выше, тем горячее. Папа сказал, на горе, где ручей начинается и бьет из земли, совсем кипяток. Это и есть Горячий ключ.

К Горячему ключу мы не пошли: туда трудно добираться.

Мы остановились у домика, где ручей перегорожен на бассейн и ванны.

Вокруг каждой ванны построен забор, чтобы чужие не видели, кто как купается. Чем ванна ниже по ручью, тем она прохладнее. Можно выбрать, кому какая температура воды нравится.

Ванны и бассейн даже зимой не замерзают. Вокруг них круглый год растет трава. Сюда прилетают зимовать лебеди.

Считается, что Горячий ключ целебный: его вода лечит от разных болезней. В ней еще под землей растворились лечебные соли.

Я увидел старушку: идет к ванне, вся согнулась и за поясницу держится – совсем как моя бабушка.

– Надо все-таки уговорить бабушку сюда приехать, – сказал я папе. – Пусть прогреет лечебной водой свой радикулит. Может, вылечится.

– Поживем – увидим, – ответил папа и велел нам с Майкой идти купаться в бассейн: нам в ванне нечего прогревать, мы здоровые.

В бассейн вода падает с уступа, стенкой. Будто маленький водопад. Я встал под этот водопад – вода так и бьет по спине к плечам! Даже больно, и я упал. А Майка стояла и не падала. Говорит, ей совсем не больно.

Купаться в теплой воде – это замечательно! Мы кувыркались и плавали под водой, пока не надоело.

В домике есть кровати, можно было заночевать. Вдоль стен проложены трубы, по ним из ручья бежит сверху горячая вода. Обежит домик и вытекает обратно в ручей, только пониже. А в домике от горячей воды всегда тепло.

Я хотел остаться до завтра, но папа не разрешил. Потому что, кроме нас с Майкой, ребят не было, а взрослых полно. Разложили вокруг бассейна еду и поют песни. У них пикник.

 Поужинаем дома, – сказал папа. – А то наслушаетесь всяких лишних слов.

А я и так знаю разные нехорошие слова, только не говорю. Уши-то у меня не заткнутые, когда взрослые ругаются! А ругаться неприлично, я знаю. У нас дома никто не ругается. И я не буду. Тем более при Майке. Она ведь женщина!

Андрюшин альбом. 24

На Камчатке горячие ключи используют для обогревания жилья и теплиц зимой.

На камчатской реке Паужетке построена электростанция. Ее турбины вращает перегретый подземный пар. Паужетская электростанция исправно освещает дома рыбообработчиков и охотников, дает электричество на рыбоконсервный комбинат.

Волшебная долина

На следующее утро по дороге из поселка зацокали копыта. У нашего дома цокот затих, и конь заржал.

Я выскочил за дверь. У сарая Иван Федосеевич перевязывал коню ноги – стреножил его, чтобы он далеко не ушел. Конь весь коричневый, блестящий, а на лбу белая дорожка.

– Где папа? – крикнул мне Иван Федосеевич. – Через час будет вертолет на гейзеры!

– Беги за Маечкой, – сказал за моей спиной папин голос – значит, папа вышел вслед за мной. – И живо домой, собираться!

Я помчался ракетой. Сердце колотилось, будто я ему мешал: без меня оно помчалось бы быстрее.

В дом я влетел сразу на середину комнаты.

– Вертолет! – выпалил я. – Гейзеры! Надо быстро!

Майка так вскочила со стула, что он упал. И бросилась надевать сапоги и курточку.

– Чумовые! – сказала Майкина мама, но я уже был за дверью.

Мы с папой едва успели собраться: вертолет прилетел раньше времени. Он еще ревел над домом, а я уже выбежал за дверь. Все двигались так медленно! Я очень боялся, что вертолет улетит без нас.

Папа ринулся за мной и ухватил меня за ворот.

– Спо-кой-но! – сказал он, будто гвозди забивал. – Иначе ни-ку-да не по-ле-тишь!

В вертолете Иван Федосеевич меня посадил рядом с собой и обнял за плечи.

Майка села около папы.

Когда мы уже летели, я оглянулся и увидел Веронику Петровну. Я ее не сразу узнал: бублик на затылке она распустила, и получились длинные волосы.

– Где доктор? – изо всех сил прокричал я Ивану Федосеевичу.

– У него прием больных, – сказал он мне в самое ухо.

– Надо было отменить! – опять прокричал я. – Гейзеры важнее!

– Важнее всего люди, – сказал Иван Федосеевич. – Тем более больные.

Я не знал, согласен я или нет. Жалко доктора: не увидит гейзеры. И больных жалко: им больно и страшно. Доктор веселый, с ним не скучно. Пропишет лекарство и покажет фокус. И больному станет легче.

«Ладно, – подумал я, – полетит в другой раз. Когда всех вылечит».

И я стал смотреть в иллюминатор.

Мы летели в сторону от океана. Под нами проплывала глубокая расщелина.

– Каньон, – сказал мне в ухо Иван Федосеевич.

По уступам в глубине каньона прыгала речка, вся в пене.

Неожиданно потемнело. Вертолет влетел в большую щель между горами.

Я испугался. Со всех сторон – только коричневые скалы. Где солнце? Вдруг летчик не увидит скалу и мы в нее врежемся? Я прижался к Ивану Федосеевичу.

Наконец вертолет вырвался на свет. Я увидел горы в снегу и от радости захлопал в ладоши.

Мы приземлились на ровной площадке и выпрыгнули из вертолета.

Иван Федосеевич взял за руку меня, а папа Майку. Летчик зачем-то захватил с собой авоську с картошкой и пошел позади Вероники Петровны.

Я сказал ей «здравствуйте», потому что в вертолете она не услышала, как я с ней поздоровался. Вероника Петровна улыбнулась, будто незнакомая, и кивнула мне. И сразу стала смотреть вниз с обрыва.

Я тоже посмотрел вниз и увидел долину. То тут, то там вспыхивали от солнца фонтаны воды: короткие и длинные, толщиной с телеграфный столб и тоненькие – струйками. Вокруг них дымился белый пар. Я догадался, что это и есть знаменитая долина гейзеров.

– Спускаемся! – сказал Иван Федосеевич. – В сторону от тропы – ни шагу. Можно провалиться или ошпариться.

Тропа была неудобная, уступами. Иван Федосеевич сказал, это русло высохшего ручья.

Мы шли медленно и останавливались, чтобы смотреть.

В долине я увидел много не то озер, не то больших луж. А вода в них – цветная: то как море, то как трава, то как осенние листья. Есть даже красные лужи и черные.

Вот здорово! Я всегда знал, что такое бывает. Только думал, что на другой планете.

По бокам тропы трава густая и высокая. А на дне долины травы мало, и она короткая.

– Идем строго по траве! – сказал Иван Федосеевич. – Раз трава растет, значит, вода на это место не попадает.

Мы остановились у белой глины. За ней была клякса синей глины, а сбоку – глина желтая! Я сразу догадался, почему вода в лужах разноцветная: от цвета глины на дне.

Вдруг под нами будто проехал поезд метро.

Из-за камней впереди нас с громким свистом вырвался пар.

Он столбом поднялся высоко вверх. А за ним выбился фонтан воды. Все выше, выше... И засверкал водяными перьями.

У меня даже шея заболела голову задирать – такой высокий и красивый фонтан.

– Этот гейзер так и называется «Фонтан», – сказал Иван Федосеевич. И повел нас ближе к нему, чтобы получше рассмотреть гейзериты – разноцветные каменистые натеки около гейзера.

Он объяснил, что в горячей воде гейзеров растворены минерал опал, разные соли и даже серебро. Когда гейзер перестает извергаться, вода уходит в жерло, а минерал и соли оседают вокруг и застывают. Так получаются гейзериты.

После каждого извержения кипятка гейзеритов нарастает все больше и больше. Есть конусы из них выше папы. А есть маленькие – с мой палец.

Около каждого фонтана гейзериты своего цвета: зеленые, розовые, желтые, серебристые...

Мне очень понравились гейзериты, похожие на розы, не то желтые, не то серые. Вероника Петровна стала ахать и хотела одну розочку отломать па память. Иван Федосеевич так крякнул!

– Это же, – говорит, – варварство! Неужели и вам надо объяснять, что гейзериты создавались тысячелетиями?! Если каждый отломает кусочек, скоро ничего не останется!

Вероника Петровна засмущалась.

– Извините, – говорит, – это варварство в нас так прочно сидит! Никак его не выживешь. Я больше не буду.

И стала разглядывать склоны долины. Я тоже стал разглядывать.

Вокруг нас были горы. Где в обрывах, где в кедровом стланике.

С одного обрыва падала речка – как белая веревка. Мимо медленно летела черная ворона.

Около нас на тропе я заметил желтую птичку. Она прыгала и трясла хвостиком.

– Трясогузка, – сказала Вероника Петровна. – Под Москвой они серые, пестренькие.

Летчик показал на бугорок у тропы, и я увидел зайца. Вероника Петровна топнула, земля под нами загудела и задрожала. Заяц смешно вспрыгнул и кинулся удирать. Доскакал до безопасного места, посмотрел на нас, сел и стал умывать мордочку сразу двумя лапками.

Пока мы разглядывали зайца, у нас за спиной что-то зашипело. Мы обернулись: из черной ямы выскочила струя воды и понеслась не вверх, а низко над землей.

– Гейзер «Печка» извергается! – сказал Иван Федосеевич. – Видите, его конец напоминает свод русской печки.

Я, не отпуская руки Ивана Федосеевича, пробрался к Майке. Она все время молчала и смотрела туда же, куда папа.

– Красиво, да? – сказал я.

– Лучше, чем в кино! – ответила Майка.

Летчик отошел от нас к большому камню. В его трещине бурлила вода, над ней поднимался пар. Летчик опустил в воду авоську и зацепил ее за камни.

– Не сварится! – сказала Майка. – Только картошку испортим.

– Туристы варят. – Летчик посмотрел на часы. – Через полчасика проверим.

Вокруг больших гейзеров было много маленьких фонтанчиков. Они булькали, выпрыгивали из лужиц, шипели паром.

Иван Федосеевич показал нам грязевой вулканчик. Совсем настоящий вулкан, только мне до пояса. И кратер есть – как стакан. В нем кипит жидкая каша из грязи.

– Вероника, – сказал папа, – вы же зоолог, расскажите, какие тут водятся звери.

– Среди такой красоты я не в силах думать о работе! – почему-то обиделась Вероника Петровна. – Посмотрите дома в научных справочниках. – И зачем-то полезла на зеленый бугорок.

– Плохой она зоолог, – зашипела Майка, как гейзер. – Кошку подбросила.

Мне стало стыдно: вдруг Вероника Петровна услышит, как Майка ее ругает? Уж лучше бы прямо в лицо сказала! А то получилось – за спиной. Хорошо, что началось извержение нового гейзера и все стали на него смотреть.

Из отверстия в камнях поднялся столб воды толщиной с наш сарай. Он рос, рос и дорос до верха гор! А его пар поднялся еще выше. Иван Федосеевич сказал, почти на триста метров! Оказалось, это извергается самый большой гейзер – «Великан».

Ждать, когда он кончит извергаться, было долго. Летчик принес картошку. От авоськи шел пар.

– Попробуем наверху! – сказал летчик, и все с ним согласились.

Мы пошли по тропе к вертолету. По пути я все оглядывался на «Великана» и на разноцветные озера-лужи.

Такой вкусной картошки я не ел никогда! Правда, внутри она была немножко твердая. Но я об этом никому не сказал.

Андрюшин альбом. 25

Долина гейзеров находится па склоне действующего вулкана Кихпиныч. По ней протекает горячая речка Гейзерная. Вода в речке даже зимой двадцать семь – двадцать восемь градусов тепла.

Открыла долину гейзеров весной 1941 года сотрудник заповедника Татьяна Устинова. Она первая из ученых рассказала о гейзерах на Камчатке. Самый первый гейзер, который она увидела, так и называют до сих пор – «Первенец». Есть гейзеры «Хрустальный», «Малахитовый грот», «Жемчужный», «Сахарный», «Седло», «Тройной», «Грозный», «Коварный»... Слово «гейзер» – исландское. В Исландии тоже много гейзеров и горячих источников. Их теплом целиком отапливаются дома столицы Исландии Рейкьявика и окружающих городов и поселков.

Почему каждый гейзер выбрасывает воду строго через определенные промежутки времени, ученые пока не установили.