Текст книги "Служение"

Однако очень скоро ситуация коренным образом переменилась. Это произошло потому, что в 1957 году Швейцер выпустил "Обращение к человечеству", в котором призывал правительства ведущих стран прекратить испытания ядерного оружия. И вот тут-то началась его травля в прессе, начатая прежде всего в США, а затем поддержанная и в Европе. Травля не обошла и самое дорогое детище Швейцера – его больницу. Дело в том, что после многих десятков лет функционирования, больница, действительно, требовала капитального ремонта и технической реорганизации. Были необходимы такие нововведения, как собственная электростанция, бурение скважины для получения питьевой и технической воды и многие другие работы. Пресса писала, что больница не соответствует санитарным нормам и безнадёжно устарела. В это время Швейцеру уже шёл девятый десяток и, понятно, что у него больше не было сил для всех этих на самом деле столь необходимых работ. Тем не менее, в 1958 году Швейцер снова выступил с тремя воззваниями против угрозы атомной войны. Ведь он прекрасно видел, что вместо двух атомных держав – США и СССР – в мире их скоро станет намного больше. И, действительно, затем к ним присоединились Англия, Франция, а впоследствии Китай, Пакистан и ряд других стран. Угроза ядерной войны становилась всё реальнее с каждым днем. Джавахарлал Неру горячо приветствовал выступление Швейцера. В то же самое время пресса усилила нападки на Швейцера, нередко они даже переходили просто на уровень площадной брани.

...И в свои восемьдесят пять лет Швейцер по-прежнему бессменно руководил своей больницей. Он, как и всегда, работал сверх человеческих сил, по-прежнему вёл совершенно спартанский образ жизни. А больница всё расширялась и расширялась. В 1960 году французская колония Экваториальная Африка распалась на несколько отдельных государств и Ламбарене оказался в Габонской Республике. Правительство Габона воздало должное подвигу Швейцера: оно обнародовало публичное благодарственное заявление и даже выпустило самую первую почтовую марку нового государства с портретом Швейцера. В больнице Ламбарене Швейцер отметил и своё девяностолетие...

Вскоре его не стало. Похоронен Альберт Швейцер на африканской земле, в Ламбарене, в тени финиковой пальмы, рядом со своей женой. Он часто повторял, что главное для него – не больница в Ламбарене, а его отношение к жизни, к миру людей, в согласии с которым он жил и работал..."

* * *

* * *

Из Информационного Центра Димка вышел просто потрясённый. Только теперь он начал понимать, среди каких необыкновенных личностей он оказался: Даниель, Шаварш, наконец, сам Альберт Швейцер... Наверняка, и Дениз, и Магда – тоже люди удивительной судьбы. А ведь Альберт Швейцер там, на Земле, был его современником, как же так, он никогда ничего о нём не слышал? Газеты писали о знаменитых ткачихах, шахтёрах и трактористах, которым за их доблестный труд давали звание героя социалистического труда, а об Альберте Швейцере повидимому – никогда. Они запросто могли встретиться ещё тогда, да вот не получилось. Какое счастье, что хоть теперь у Димки есть шанс увидеть этого Праведника, ведь так везёт далеко не каждому!

Спрашивается, как можно давать людям звание героя всего лишь за отличный труд? Само собой разумеется, что всем надо трудиться отлично, а как же иначе? Если работать плохо, то за что же тогда получать зарплату и как быть с собственной совестью? Этих героев труда даже и сравнить невозможно со Швейцером – ведь они просто хорошо выполняли свою обычную работу, жили как все и только. А он, не думая о себе, совершил подвиг ради других людей, ради всего человечества, подвиг духа, и это – самое высшее проявление Человека с большой буквы.

Единственный вопрос, который теперь вертелся у Димки на языке – за что же он сам, проживший на Земле так мало и не совершивший абсолютно ничего выдающегося, попал сюда, в этот удивительный Большой Купол? Он решил задать этот вопрос Дениз когда-нибудь потом, в более удобной ситуации. А пока же хотел остаться где-нибудь в укромном месте наедине с самим собой, чтобы осмыслить происходящее, навалившееся на него таким количеством потрясающей информации. Магда тоже сказала, что хочет побыть в Доме Одиночества, так как пока не готова к общению с кем бы то ни было – ей необходимо прийти в себя после стольких лет изнурительной работы на Земле. Димка, Магда и Дениз расстались на пороге ажурной беседки...

Глава 6.

Да исцелися сам!

Если Дом Одиночества, или, говоря иначе, Эрмитаж, не так давно показался Димке почему-то похожим на буддийский храм, то Магда нашла его в виде красивой маленькой яхты, стоящей у причала в речной заводи. Река напоминала Амазонку – с заросшими густой зеленью болотистыми берегами, с удивительными тропическими птицами, порхающими в ветвях пальм. На яхте не было ни души. Магда ступила на трап, устланный красным пушистым ковром с восточным орнаментом, прошла по палубе, толкнула первую попавшуюся дверь и вошла в каюту. Здесь, в мягком неизвестно откуда льющемся свете, она увидела такой же ковёр на полу, небольшой овальный столик посредине, уютный диванчик у стены рядом с иллюминатором. На столе стоял вазон с цветущей сиреневой орхидеей, негромко звучала умиротворяющая медитативная музыка. Было спокойно, радостно и уютно.

Разумеется, Магда никогда раньше не могла бывать здесь. Однако её не покидало ощущение, что она вернулась к себе, в свой забытый родной дом, откуда ушла много лет тому назад и почему-то всё никак не могла вернуться обратно. Магда переступила порог каюты, ноги её утонули в самом длинном в мире ковровом ворсе. Она легла на пол, закрыла глаза, уткнулась лицом в ковёр и поняла, что наконец-то пришла туда, куда, сама не осознавая этого, стремилась много-много лет подряд. Больше не надо идти никуда, больше не надо ничего искать, больше не надо разрывать свою душу жалостью к другим, здесь можно было отдыхать душой и телом вечно.

Всё-таки кто бы мог подумать, что её воспоминания имеют над ней такую дьявольскую силу! Ведь всё это было там, в той жизни, законы которой теперь здесь совсем не властны ни над чем. И, тем не менее, воспоминания никак не уходили из её памяти. Конечно, они были лишь слабыми тенями, лёгкой рябью, они не вызывали никаких эмоций, а просто проплывали в её мозгу как далёкие облака, как слабые картинки чьей-то совсем чужой жизни. И однако они не уходили совсем, как этого очень хотелось Магде.

...Тянулись дни и недели, а старуха всё никак не умирала. Еще бы! Ведь если человек прожил девяносто четыре года, то его организм так быстро не сдаётся. Хотя, конечно, чем быстрее он умрёт, тем лучше для него самого – меньше будет мучиться.

Характер у неё и до сих пор был просто прекрасный. Она лишь тихонько стонала, ходила под себя и ничего не требовала. Только время от времени заплетающимся языком просила попить, или почесать ей спину, или поднять её, чтобы встать. Ей очень хотелось встать и куда-то идти, идти, идти...

Тогда Магда в сотый раз объясняла старухе, что идти она пока никуда не может, вот завтра это, возможно, и получится, а пока придётся полежать. И отвлекала её глотком бульона, цветами в вазе, дождём за окном или ещё чем-нибудь. Старуха успокаивалась, чтобы через несколько минут начисто всё забыть и снова забормотать: «Хочу встать, встать, встать...». Она совершенно и не догадывалась, что умирает. Такое счастье, к сожалению, выпадает далеко не всем.

Прошло двенадцать лет, но и до сих пор Магда всё ещё видела, как умирал её муж. Она это помнила все годы, каждый день, каждую минуту. Всегда. Это стало частью её жизни. Он был медик и прекрасно знал, что у него рак легких. Сначала он не очень и мучился, только задыхался немного. А когда ему стало хуже, а потом он и совсем слёг, Магда осталась с ним в больнице. Она не выходила оттуда три месяца. У неё было такое ощущение, что она, живая, замурована в склепе вместе с мертвецом, и что обречены они оба.

Как страстно хотела она, если бы это было возможно, умереть вместо него, но умер всё-таки он, а она осталась жить. Первое время она поддерживала мужа под руки, чтобы он мог дойти до кресла у окна и смотреть на больничный парк. Потом она поддерживала его в кровати, чтобы он не обливался супом. Потом она сама кормила его с ложки, обтирала тёплой водой, давала судно, делала уколы. По пятнадцать уколов в день, хотя и знала, что они его не спасут. Когда ему стало совсем плохо, ухаживать за ним стало даже легче. Ведь есть он перестал совсем, а уколов осталось всего один-два в сутки. Но это уже были наркотики.

И все эти месяцы их глаза постоянно встречались. И нельзя было ни отвернуться, ни сказать что-нибудь незначительное дрогнувшим голосом. Нельзя было даже выплакаться ночью. Ведь он был совсем рядом. Оба они по ночам ловили дыхание друг друга. И каждый знал, что другой не спит. При нём Магда так и не заплакала ни разу. Ему ведь и так было тяжело. Гораздо тяжелей, чем ей. Ведь умирал он, а не она...

За эти три месяца они так ни о чём и не поговорили. И не потому что у Магды не было свободного времени. Дни и ночи уходили на то, чтобы его кормить, мыть, поворачивать, поддерживать, давать лекарства, делать уколы. Когда во время приступов Магда поддерживала его слабеющее тело, крепко прижимала его к себе, им обоим казалось, что ему становится немного легче. Оба знали, что во время одного из таких приступов он умрёт и тогда она будет отчаянно сжимать в руках только мёртвое тело, которое только что было живым человеком, её мужем.

Они всегда настолько любили и понимали друг друга, что говорить им теперь уже не нужно было ни о чём. Он не хотел терзать ее разговорами о своей смерти. А говорить о чём-нибудь другом было просто бессмысленно. Ведь обо всём другом они и так говорили всю прошлую жизнь.

Когда Магда вышла из заточения, первым её чувством было удивление. Удивление, а не горе. Ведь горе было с нею уже давно. С тех пор, как она узнала, что он обречён. Она понимала, что мир остался прежним, что людям нет и дела до неё, но всё же было странно и даже просто жутко видеть нарядных людей на улицах, прекрасное приморье с соснами и дюнами, беззаботных малышей в колясках, свежие номера газет. И всё остальное тоже. В то время как его – уже не было. Сама она, хотя ещё и жила, но ей казалось, что она тоже умерла. Наверное, если бы не их дочь, она умерла бы на самом деле.

Да, немногие могут умереть так, как умер её муж. Для большинства людей нет ничего важнее собственной смерти и это, конечно, совершенно естественно. А он до самого конца больше думал о ней и о дочери, чем о себе самом. Это и давало ему силы держаться до конца. А ведь большинство людей перед смертью в ужасе пытаются ухватиться за что-нибудь. За бога, например, о котором они, может быть, никогда и не думали раньше и в которого начинали вдруг верить теперь, поняв, что обречены. Хотя ведь каждому и так прекрасно известно, что человек обречён на смерть с самого момента своего рождения.

Магда любила говорить с умирающими о боге. Она знала, что обладает большим даром убеждения. Её прекрасные чёрные глаза на прекрасном аскетическом лице горели фанатическим блеском. Для каждого она находила свои, доходящие до их душ доводы. Убедительные для каждого – и для самого простого, безграмотного человека, и для рафинированного интеллектуала. Ведь она хорошо знала жизнь. И, к тому же, кончила два университета, знала несколько языков, а когда-то прекрасно пела и неплохо рисовала.

Наверняка, при жизни многие из тех, кому она теперь помогала умереть, были эгоистами, подлецами, а может быть даже и преступниками. Но ведь теперь всё это уже не имело никакого значения. Теперь они умирали и не были нужны никому. Кроме Магды. Она, как собачонка, спала свернувшись и не раздеваясь где-нибудь рядом с очередным живым трупом и слышала каждое движение «своего» умирающего. Чтобы моментально открыть глаза и протянуть руку к чашке, если он хотел пить, или к судну, если он хотел облегчиться. Или завести долгий разговор о жизни, если он ещё был в состоянии говорить и хотел излить ей душу. Ещё до того, как он успевал выразить своё желание. Потому что она угадывала их желания всегда. Ведь не все могли говорить, некоторые уже только мычали или стонали. Но самое ужасное было тогда, когда умирающие дни и ночи кричали от боли. Тут уж Магда не могла помочь ничем.

Магда чувствовала «своего» умирающего потому, что каждый раз она жила последним кусочком жизни того, кто на этот раз волей случая оказывался рядом с ней. Ведь своей жизни у неё давно уже не было. С тех пор, как умер её муж. И с тех пор, как вскоре после этого в автомобильной катастрофе погибла её дочь.

Работа Магды была не только очень тяжёлой – безо всякого отдыха, – дни и ночи, которые выливались в недели и месяцы, в потом и в годы исступлённой, фанатичной жизни для других людей. Для тех, кто уже больше не был нужен никому, а нередко даже и самому себе. Но и грязной. Ведь чаще всего умирающие ходили под себя, нередко их рвало, их невозможно было по-настоящему вымыть и обычно они бывали очень зловонны. Но у Магды отсутствовало всякое чувство брезгливости. У неё была только безумная жалость и неутолимая потребность помогать другим. И она делала всё, что надо и ещё в тысячу раз больше того, что надо. Каждый раз она становилась вторым "я" умирающего. И умирала вместе с ним. Только, к сожалению, сама она после этого всё ещё продолжала жить. Чтобы снова умирать со следующим. И ещё многие годы быть несчастной, у которой ничего нет, кроме смерти. И одновременно очень счастливой. Потому что так, как она, так никто еще не был нужен десяткам и даже сотням людей в самые последние, самые тяжёлые минуты их жизни.

Никто не заставлял её выбрать этот путь. Её друзья не сомневались, что после смерти мужа она, с её красотой, умом и прекрасным характером, недолго будет одинокой. Ведь ей было тогда всего тридцать три года. Она и не осталась одинока. Но только не так, как думали остальные. Она не была одинока со своими умирающими. Она знала, что одиночество – самое ужасное, что может быть с человеком, если, конечно, не считать смерти. А самое ужасное одиночество – это одиночество умирающего. И она была счастлива, что спасла многих. Не от смерти, конечно. От смерти спасти невозможно. Но от одиночества. Одиночества умирающего человека.

Все считали её полупомешанной. Но она знала, что это, к сожалению, не так. К сожалению, потому что сумасшедшим, наверное, жить легче. Просто она слишком любила мужа и дочь, чтобы начать новую жизнь без них. Для себя. Жить же для других она, к счастью, (или к несчастью?) всё ещё могла. Считалось редчайшей удачей, когда удавалось пригласить к умирающему именно её. Ведь на неё всегда была очередь. Хотя за неё и приходилось платить громадные деньги. Разумеется, больнице, где она работала, а не ей самой.

Иногда, оплакивая вместе с умирающим его жизнь, несбывшиеся надежды, давние обиды, горькие разочарования, которые всё ещё терзали его душу, Магда мельком думала о том, что ей самой придётся умирать в одиночестве. Интересно, от чего и как умрёт она? От рака? Водянки? Инфаркта? Впрочем, ей это было всё равно. Она надеялась только, что ей не придётся лежать месяцами – грязной, вонючей, всеми заброшенной. А впрочем, если и придётся, то это тоже в конце-концов не так уж и важно. Не она первая, не она последняя. И это тоже ведь кончится когда-нибудь.

Магда любила говорить с умирающими о боге. Потому что обычно это их успокаивало больше всего. Она говорила о его всепрощении и о вечной жизни человеческой души. О божьей мудрости и о том, что всё, что ни делается – всё к лучшему. И им становилось легче. И Магда была счастлива. А в те редкие минуты, которые оставались у нее свободными, Магда писала. Она писала рассказы о жизни тех, кто прошел через её руки, доверил ей свою душу, но уже не мог рассказать за себя ничего. За мёртвых теперь говорила Магда. Она не знала, были ли эти рассказы плохими или хорошими, она не знала, какова будет их дальнейшая судьба. Просто она чувствовала себя обязанной написать их. И ещё в свободные минуты Магда иногда думала о том, что когда будет умирать она, рядом с ней не будет никого и ей самой не помогут мысли о боге. Просто она не будет думать о нём и всё. Ведь она не верила в бога никогда...

Сама Магда умерла быстро и безболезнено. Ей, в отличие от её больных, не понадобились ни сиделка, ни душеспасительные разговоры. Ей просто повезло: она воспользовалась недавно принятым в Бельгии и Голландии гуманным законом об эвтаназии, к которому в этих странах ежегодно прибегают три тысячи измученных безнадёжной болезнью людей. По её собственному желанию, когда Магда совсем состарилась и уже не могла помогать другим, её умертвили в той же самой клинике, где в добровольном заточении она провела несколько десятков лет...