Текст книги "Большевики по Чемберлену (Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Том ХХХ)"

Автор книги: Инкогнито Тов.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

ВЫПУСК № 2

Фашист в окружении

Пройда и Граудин стояли за столом холостяцкой комнаты и спорили.

Граудин волновался, беспокойно ерзал возле стола и энергично «выражался» по поводу пренебрежения к нему со стороны Пройды.

Пройда курил и искоса следил за товарищем.

– Я в Советский Союз бежал и секретную работу в ГПУ, оставил, не для того, чтобы быть канцелярским регистратором. Я стремился сюда для участия в международной революционной деятельности. Я ждал пока вы будете готовы, чтобы ехать с вами, вы же берете с собой караван ребят, а меня превращаете в трестовскую клячу, чтобы я высиживал здесь бюрократов. Не хочу я!

Пройда дал разрядиться своему секретарю. Когда тот кончил, он вместо ответа извлек из-под пресса какой-то внушительный документ и с спокойной усмешкой подал его товарищу.

Тот прочитал и сразу успокоился.

– А, вот что: «обнаружить Икс-Ложу, информировать президиум и товарища Пройду, затребовать для этого работников, организовать разведочное бюро и связь с партийными газетами за границей где найду нужным». На это я согласен. Спасибо! Я зря нападал на вас. Спасибо!

Граудин схватил за руку Пройду, крепко пожимая ее.

– Ручаюсь, что я это сделаю! Фашистам аминь!

– Ну вот… Значит я с сотней ребят и несколькими комплектами на днях потихоньку еду, а вы беритесь немедленно за Пит Графа и осведомляйте меня обо всем. Я, если что-нибудь узнаю, также сообщу вам…

– Есть! Начинаю действовать. Но прошу предоставить в качестве помощника мне вашего корректора Дергачева.

– Можно. Катайте!

Граудин начал действовать.

* * *

В жилтовариществе дома № 13, где проживал фашист, оказалось два квартиранта коммуниста. После того, как Суслов осмотрел квартиру Пит Графа, Граудин, наведя о них справки в райкоме, вызвал одного из них к себе домой. Он с глазу на глаз переговорил с ним о чем то, и коммунист, возвратившись после этого разговора, провел немедленно в жилтовариществе предложение о производстве ремонта центрального отопления в особняке, исправлении лестниц и оконных рам.

В дом были приглашены мастера Мосстроя, которые и приступили к работе.

Никто не знал, что уже на другой день после работы этих мастеров, в доме и во дворе остался целый ряд хорошо замаскированных гнезд, из которых теперь неусыпно должны были высматривать и выслушивать все происходящее здесь глаза и уши маленьких пролаз – пионеров, помощников Граудина.

В самом дворе в пяти шагах от особнячка лежало несколько штабелей дров.

В одном из этих штабелей теперь находился записной пионерский оратор Егор Чекарев, хорошо запомнивший, что он не должен пропустить ни одного существа через ворота, не рассмотрев его примет и особенностей. В вестибюле парадного подъезда под доской подоконника находился Сенька Шевердин, пятнадцатилетний сорванец, сын рабкора газеты «Правда». Под подоконником же, в комнате самого Пит Графа устроился Гришка Сластен и, наконец, в ванной комнате в том ящике рукомойника, куда в случае опасности хотел спрятаться Стремяков, засажен был с необходимой маскировкой самый старший из всех дежуривших пионеров Алеха Скороспелов, сын шофера из гаража МСПО. Нечего и говорить, что каждый из ребят был вооружен натурографами. Отныне каждый визит к Пит Графу и каждое слово, произнесенное кем бы то ни было в его комнате, делались немедленно известными Граудину, и последний не пожалел о том, что принял для надзора над ним столь чрезвычайные меры.

В первый же день засады пионеры сообщили Граудину о том, что индианка Эча-Биби принесла Пит Графу большое письмо. Письмо Пит Граф читал при помощи какой-то книги, в которой не переставал считать буквы, пока не прочел письмо.

Граудину стало ясно, что книга являлась ключом к шифру, посредством которого переписывался фашист.

Вся сцена визита Эча-Биби к Пит Графу была заснята Григорием Сластеном в натурограф и в виде тончайшей пластинки из неведомого материала, изготовленного Таскаевым, находилась в руках Граудина.

Граудин заправил ее в натурограф, щелкнул аппаратом и после воспроизводившихся перед ним в течение пяти минут сцен встречи восточной танцовщицы с ее любовником, встретившим ее с уверенностью ее повелителя-сердцееда, он увидел передачу и вскрытие письма, увидел, как фашист подошел к шкафу с книгами и вынул оттуда томик изящно переплетенного в красной папке издания, в котором нельзя было не узнать советский календарь на 1927 г.

Граудин обождал еще полминуты и увидел, что Пит Граф открыл для шифра отдел о Коминтерне. Вслед за тем фашист начал читать письмо.

Граудин закрыл аппарат. Теперь ему нужно было взяться за попа, у которого должны были находиться в пакете негативы фотографий, карточки и письмо.

Граудин, посмотрел тот слепок воска, на котором Стремяков сделал оттиск ключей от стола священника, заказал по нем сделать ключи и вызвал к себе Яка Вагонетку.

Было утро воскресного дня, когда Вагонетка получил от Граудина ключи от письменного стола в кабинете попа и краткое задание:

– Иди, проникни в кабинет священника, найди у него пакет, запечатанный в желтой бумаге и принеси его сюда. Если сумеешь это сделать не пропадешь и в Индии, а нет, тогда наше дело плохо… Постарайся симулировать кражу, чтобы фашисты не поняли, в чем дело.

– Слушаю, – сказал Вагонетка, – принесу! Но, выйдя от Граудина, парень упал духом.

– Легко сказать – принеси пакет… А как это сделать? Воскресенье… Поп и попадья в церкви, один колдует, а другая бьет себе там дурной лоб; дома одна служанка, но все же как обойти горняшку? Эх, если бы она была комсомолкой отряда…

И меланхолично настроенный Вагонетка, готов был перевернуть весь свет, только бы отличиться на том неребяческом деле, которое поручил ему бесцеремонный латыш.

Он шел по улице и, толкая прохожих, то убавлял шаг, то взволнованно останавливался.

Вдруг ему что то пришло в голову, и у него заблестели глаза.

– Вот фунт будет, пропадай, моя телега! Дядя Граудин, распишись-ка!..

Сразу повеселевший парень «дунул» прямо в Леонтьевский. Он придумал предлог для осуществления своего плана.

Через двадцать минут он был возле дверей поповского домика и отчаянно нажимал кнопку звонка.

Дверь парадного открылась и на пороге показалась растрепанная, производившая очевидно уборку комнат, деревенская девушка-прислуга.

– Чего ты трезвонишь?

Вагонетка поднял на нее невинные, широко раскрытые глаза.

– Скорее пустите меня в кабинет батюшки. Я дискант из нашего хора. Отец Стефан писал здесь проповедь, чтобы говорить сегодня после обедни и забыл ее в письменном столе. Он прислал, чтобы я скорее взял ее…

– А ключи он дал тебе?

– Ключи вот!

– Ну иди, только ноги оботри, чтобы не насорить…

Вагонетке только этого и нужно было. Он последовал за прислугой в кабинет и пока девушка стояла на пороге, открыл письменный стол. Сразу же он увидел пакет в желтой бумаге. Он ловко подцепил его, остановился взглядом на секунду на часах и связке денег, которые лежали среди других предметов в ящике. Что-то хитрое еще раз пришло ему в голову и, взглянув украдкой на служанку, он незаметным движением сунул и деньги и часы в карман.

– Нашел, готово! – воскликнул он, пряча лист бумаги.

И закрыв снова ящик, он бросил прислуге «до свидания», вышел, вскочив на первого же извозчика и покатил к Граудину.

Граудин ждал его в мастерской Таскаева. Не медля ни минуты, он вскрыл пакет, попросил Таскаева распорядиться сделать ему за четверть часа с сургучной печати пакета ее точную копию, и, слушая сообщения Вагонетки о том, как и что именно парень сделал у попа, пересмотрел негативы и стал расшифровывать по «Советскому календарю» письмо.

Через пять минут он знал его содержание.

Он велел позвать к себе несколько помощников и одного из них послал задержать после обедни попа часа на два, затащив его куда-нибудь на окраину. Другому он велел одеться милиционером.

Пока все это делалось, Таскаев по его указанию взамен изъятых негативов приготовил столько же других с изображением различных групп советских хозяйственников, спортсменских коллективов и юношеских экскурсий. Он их перенумеровал соответственно нумерации подмененных негативов и содержанию письма.

В письме фашиста сообщалось, что такой-то список представляет собой такую то школу, имеющую тайную цель готовить подпольщиков для восточной работы, такой-то группы руководителей и т. д. и т. д.

Граудин сфотографировал письмо, после чего осталось его только опять запечатать вместе с негативами, придать всему пакету такой же самый вид, какой он имел до вскрытия и водворить его обратно в стол попа.

Граудин сделал соответствующие распоряжения.

Через полчаса возле двери домика священника стоял милиционер, державший за руку заплаканного Вагонетку.

Открыла прислуга и сзади нее показалась попадья.

– Этот жулик был у вас сегодня? – спросил милиционер у женщин, открывших дверь.

– Был, – подтвердила прислуга.

– Что он у вас делал?

– Взял проповедь батюшки в письменном столе.

– А украл что-нибудь он у вас?

– Не знаю…

– Это ваши вещи и деньги?

– Ой, господи, да это батюшкины часы и деньги из письменного стола! Обокрал, обокрал, несчастный жулик!

И попадья бросилась на Вагонетку.

Парень заревел.

– Обождите, матушка, пойдемте посмотрим, что еще пропало у вас в письменном столе; у него и поддельные ключи и отмычки отобрали. Ну где это ты все взял, указывай! – ткнул Вагонетку «мильтон».

Тот указал на кабинет.

– Пойдем!

Матушка и прислуга последовали за арестованным и конвоиром. Милиционер, показав матушке ключи и отмычку, вскрыл письменный стол.

Из-за рукава у него тут же незаметно выскользнул в ящик пакет, который только и требовалось возвратить на место его прежнего нахождения.

– Смотрите, матушка, чего у вас тут еще не достает, – с заботливым участием беспокоился мнимый милиционер, – сосчитайте сколько денег. Хорошо, что он не успел часов продать, как раз поймался, когда рассматривал их возле рынка, а то устроил бы вам праздничек. Арестантюга, оголец несчастный!

Попадья с ахами и охами то пробовала считать деньги, то заглядывала в письменный стол и оглядывалась на шкаф…

Милиционер терпеливо ждал, пока она успокоится и сел писать протокол.

Вагонетка, хорошо разыгрывая свою роль, волчонком сидел на стуле, куда его ткнул милиционер, и исподлобья смотрел на пол.

Протокол, в котором значилось, что бежавший из детского дома и дважды уже отбывший наказание за домашние кражи беспризорный Селиван Подлетов, 16 лет, произвел такую-то кражу и при таких-то обстоятельствах арестован. Подписала прислуга.

Милиционер повел Вагонетку, по его словам, в участок.

Но за первым же углом и он, и арестованный залились смехом и поспешили к Граудину.

Фокусы конспирации

Члены организации «Батальона всех за всех» возбужденно готовились. С часу на час они теперь должны были ждать призыва для отправки в дальний путь.

И скоро этот призыв последовал.

Пионерский оратор, широкоскулый с маленькими глазками вожатый Егор Чекарев уже объявил своей матери, уборщице кооперативного магазина, о том, будто он намерен мобилизоваться добровольцем во флот на подводную лодку и, напугав ее обещанием утопиться, если она будет отговаривать его, довел своими аргументами до того, что огорошенная женщина не только боялась после этого пикнуть сыну о его безумной затее чтобы то ни было, но дала себе зарок не говорить об этом также никому другому.

Мать приняла за чистую монету выдумку о флоте.

Рано утром, после того как Ерка убил ее своим сообщением, она собралась в магазин, вытирая слезы и спеша спрятать глаза от дома на службе. Шла она, не евши, а Ерке оставляла на полочке последний кусок хлеба, как будто намереваясь тронуть сына самопожертвованием.

Ерка, заметив это намерение матери, вскочил с сундука, на котором еще ежился после первых просонок, и истерически попробовал прикрикнуть:

– Еще новости, – чтобы не евши работать! Я лучше сдохну, а не буду все одно есть хлеб, увидишь! Если ты не ешь, то и я не буду… Я не лучше тебя. Возьми половину хлеба себе. Подкидывальщица!

Но «подкидывальщица»-горемыка, видевшая когда-то лучшую жизнь, отчаялась в человеческой доле для себя и не хотела, чтобы мальчуган остался до следующего дня голодным. Напустив на себя грубость, она осадила малыша.

– Не выкомаривай на прощанье еще! Довольно что одним порадовал мать. Мучитель!

Ерка осекся, почувствовав, как у него защемило что то на душе, когда он увидел у матери слезы, и сел на сундук.

Мать еще раз взглянула на него, буркнула что-то о помощнике-сыночке и вышла.

Ерка посидел немного. Когда он почувствовал, что хочет есть, он взглянул на остаток лежавшей на полочке булки, но только досадливо хлопнул глазами, свирепо начал одеваться, а затем схватился за книжку, предварительно заперев дверь, за которой начинался шум являвшихся к печке для стряпни женщин.

Каморка выходила в кухню. Половина женского населения всего дома в течение дня толкалась возле Еркиной двери.

О, как не любил это обывательское соседство пионер!

Только что успокоился и сосредоточился на занятии Ерка, как в кухню вошел встреченный ироническими взглядами какой то салопницы с яичницей и советской дамы с шипевшей в кастрюле бараниной, пожилой житель чердака, заштатный захудалый музыкант, являвшийся полупокровителем Еркиной матери.

Ерка, сталкиваясь с этим типом, догадывался о зависимости его матери от чердачного квартиранта и кажется только ждал случая, чтобы публично излить против него свою ненависть.

А нищеватый, но привязчивый музыкант, чувствуя что от беспокойного пионера ему может влететь, старался не попадаться Ерке на глаза, если не вынуждала к этому необходимость.

Но разве знаешь, где упадешь?

Музыкант, рассчитывая спозаранок застать Еркину мать, стукнул тихонько в дверь, откуда слышалось какое-то бормотанье.

Бормотанье стихло.

Музыкант еще раз стукнул.

– Кто?! – рявкнул вопросительно Ерка, высовывая голову.

– Ма…ма дома? – пролепетал испуганно музыкант.

– Кобель! – вышел из себя Ерка. Маму ему надо. Нету! – хлопнул он дверью.

Музыкант отпрыгнул, испуганно схватившись за нос и пробуя его целость, но, услышав, как прыснули от смеха стряпавшие возле печки женщины, юркнул с кухни.

Ерка раздраженно уставился в книжку, по которой доучивал заданный Партаб-Сингом урок языка индустани. От злости его потянуло к булке. Но, скрипнув зубами, он отвернулся от нее и снова принялся за зубрежку.

Но только что успокоился он и прозубрил несколько диалогов, как в кухне снова, раздался шум и возле его дверей заговорило несколько человек.

В дверь забарабанили.

– Кто?! – взбеленился Ерка, подскакивая к двери.

Перед порогом оказалось около десятка комсомольцев и пионеров.

Сразу Ерка успокоился и отступил от двери, давая дорогу ребятам, которые ввалились в комнату и загородили порог.

– Едем? – догадался и спросил торопливо Ерка, засовывая в карман книжку и волнуясь.

– Едем! – ответил Горячев.

– А еще кто едет?

– Все едут… Марсельезец, Шевердин, Ключиков…

– А где другие?

– Часть уже на вокзале… Засели до вечера в пакгаузе, чтобы ночью незаметно погрузиться. Никто не знает, что мы едем. Петряк и Стремяков собирают ребят в Хамовниках… Скорее собирайся, нас еще ждут индианки, которых мы должны захватить. Бери вещи да пойдем…

– А что надо брать?

– Что хочешь.

Чекарев оглянулся, и его рука непроизвольно потянулась к булке. Одновременно его взгляд упал на карточку матери. Он вдруг отдернул руку и присел, глотая слюни и медля.

Ребята с недоумением переглянулись.

– Да он, братцы не шамал уже три дня и хлеб оставляет матери, – догадался Горячев. – Говори, старая галоша, кризис у мамахи?

Ерка беспомощно кивнул головой.

– Мать пошла, не евши… Если хлеб возьму, вечером ей, хоть сдохни… Лучше пусть хоть немного поест.

– А ты?

– Увидим.

– О, черт! Возьми у нас, мы тебе соберем целкаш, оставь его матери, да идем скорее…

Орава ребят стала вываливаться из комнаты.

Ребята двинулись к Варварским воротам, у которых на бульваре их группу должны были ожидать отправлявшиеся с отрядом индианки-танцовщицы.

У парней было повышенно-выжидательное настроение, как будто они искали и не знали, в чем излить свое возбуждение. Но случай тут же представился.

Только что стали они подходить к бульвару, как к ним навстречу возбужденно выбежал барабанщик одного из звеньев, Гришка Сластен, искавший ребят.

– Товарищи! – подскочил он. Полдюжины нэпачевских лоботрясов с биржи пристали с сальностями к индианкам и не отстают… Хорошо, что вы пришли, пойдемте скорее. Вон мильтон! Гей!

Чекарев и Вагонетка, переглянулись.

– Милиционер пускай стоит. Мы без него загаем хулиганов. Айда!

И ребята ринулись на бульвар. Они обежали часовенку, из которой выливались богомольцы на улицу перед бульваром.

– Товарищ, глаза на бок! – скомандовал весело Вагонетка, пробегая мимо постового. – Не пускай никого на бульвар мешать нам, мы у буржуйчиков подавим немного икру… Они обижают женский пролетариат.

Милиционер, взглянув на бульвар, только теперь увидел там окруженных несколькими молодыми спекулянтами двух восточно наряженных девушек, которым баричи в шляпах и при тросточках загораживали дорогу, когда те пытались выйти из их круга.

Девушки очевидно были уже доведены хулиганящими франтами до слез.

Он выжидательно насторожился, и от изумления мотнул головой, глядя на «сыпанувших» туда ребят.

Ерка Чекарев опередил всех сорванцов в красных галстучках и только успел крикнуть столько же в поощрение себе, сколько и догонявшим его партнерам:

– Тах-тах! С пылу, с жару по пятачку за пару! Бу-бух! И он со всего разгона бухнулся головой под ноги нескольких молодых франтов, чувствовавших себя на бульваре, как дома, свалил одного из них тяжестью своего тела, а другого дернул за ноги, когда падал сам, так что биржевик, дрыгнув раза два мелкими шажками, загудел прямо на своего партнера.

– Караул! Жулики! Большевики! – разразились паническими возгласами спекулянты, не зная то ли пускать в ход трости, то ли давать деру.

Но Вагонетка и Волхонский уже барахтались еще на одном молодчике, тузя его по чем попало в то время, как двум другим ловеласам из кучки приятелей удалось отскочить в сторону, и они один за другим ринулись бежать.

Сластен схватил за руки девушек, неожиданно спасшихся от хулиганов, и повлек их прочь от места происшествия, крикнув барахтавшимся еще в свалке ребятам:

– На вокзал, когда управитесь!

Дюжина ребят тем временем кряхтела на валявшейся под ними тройке франтов, чуть не грызя их зубами.

Милиционер, не пропустивший ни одной подробности потасовки и одобрительно ухмыльнувшийся сногсшибательному налету ребят, решил вмешаться в происшествие и засвистал.

Вагонетка моментально вскочил на ноги.

– Команда расходиться! Марш, все.

Всклокоченная рассвирепевшая братва последовала примеру вожака и дернула с бульвара.

Милиционер вдогонку им весело засвистал, направляясь к нэпманам, чтобы вести их для составления протокола в отделение. Между тем на вокзале собрались уже все участники отряда.

В разных частях станционного парка под командой своих руководителей отдельные группы уезжающих рассаживались в заранее намеченные вагоны. Часть отряда утром уже двинулась в запечатанном под видом интендантских товаров пульмановском вагоне. Другая часть получила теплушку и должна была путешествовать в роли школьных экскурсантов. Наконец, еще одна группа поехала в качестве пассажиров с почтовым. Путешествие предстояло очевидно длинное, потому что все группы оказались снабженными багажом, деньгами и провиантом. Перед отправкой руководители групп о чем то долго совещались. Все делалось с заговорщическими предосторожностями, пока отряд не выехал.

И вот из Москвы сразу исчезли Пройда, Партаб-Синг, Таскаев, один китаец-большевик из Сибири, несколько десятков комсомольцев и столько же наиболее активных, не по возрасту выделявшихся среди товарищей, пионерских организаторов.

Внезапное исчезновение молодежи произошло так организованно-бесшумно, что только ближайшие товарищи исчезнувших знали о нем.

Встречаясь друг с другом и споря об организационных делах, молодые групорги, секретари и юнруки вдруг вспоминали:

– Э, товарищи, а куда девался Марсельезец?

– Он пошел во флот с Петряком…

– А Скороспелов?

– Тоже…

– Фу, черти, плавают себе по морям теперь…

И разговор заканчивался. Парни представляли себе броненосец, крейсер или подводную лодку советского флота; беспредельные поверхности моря или его глубины. Товарищеский экипаж коммунистов матросов. Среди них какой-нибудь наш московский знакомец в качестве юнги, постепенно затем превращающийся в опытного красного моряка. Хорошо, черт возьми!

В действительности цель заговорщического путешествия отряда ничего общего с зачислением ребят во флот не имела.

Батальон двигался в Азию, и его участники мчались с поездами к границам Афганистана.

Перед тем, как ребята оказались закупоренными и запечатанными в вагоны, запертыми и караулом заставлены в теплушки, разместились в каморках проводников, они получили от своих руководителей распоряжение все время путешествия в поезде практиковаться в изучении индийских наречий и только на них обменяться между собой.

Кроме того, им вменялось в обязанность, посредством выделенных для этого товарищей, поддерживать между всеми группами связь, проверять соблюдается ли сообщниками необходимая скрытность, не проникло ли в среду какой-нибудь компании товарищей разложение.

Но все шло благополучно. Ребята рвались поскорей очутиться на месте. Вагоны с ними отцепляли, прицепляли, везли снова.

Но вот однажды через три недели, после того, как ребята оставили Москву, все они оказались, наконец, на самой конечной станции Средне-Азиатской железной дороги.

Здесь уже отряду был организован прием. Приехавшие прежде всех Пройда, китаец Сан-Ху, индианки и Стремяков договорились с начальником станции, сделали ему указания о цели своего приезда и приготовили до утра приют: пакгауз разгрузочной станции.

Вплоть до вечера запечатанные с ребятами вагоны должны были стоять в тупике.

В одном из этих вагонов через маленькое отверстие смотрел, выслеживая что происходит на станции, Петряк, сообщавший товарищам свои наблюдения.

Под другим терпеливо дежурил, забравшись на тормозную раму и балансируя на ней так, чтобы не попасть под колесо, Вагонетка.

Почувствовав, что вагоны приехали уже на край света, ребята в качестве дневальных ждали от руководителей распоряжения и терпеливо скрывали свое присутствие на избранных ими самими постах.

Но только что наступил вечер, стемнело, зажглись фонари станции и опустели линии запасных путей, как среди составов товарных вагонов зашагали фигуры двух человек.

Это были Стремяков и китаец Сан-Ху, приставший к Пройде, чтобы помогать большевикам в Индии.

Стремяков и Сан-Ху сперва нашли вагон, в котором было отверстие Петряка.

– Затворники! – позвал Стремяков в дырочку.

– Ты, Мишка… что?

– Приехали! Сейчас вагоны поставят к разгрузочной, будем вылезать!

– Ура!

– Готовьте багаж!

– Есть, скажи другим.

Сан-Ху тем временем искал пульман, под которым дневалил Вагонетка.

Но он не знал его номера и в потемках сбился, останавливаясь то перед одним, то перед другим составом.

Стремяков выручил его.

– Ходя-камрад, здесь!

Стремяков ущупал глазами насторожившуюся фигуру Вагонетки, который принял в темноте товарищей за посторонних и старался сжаться еще больше, чтобы не выдать себя.

Он только что было кое-как расположился жевать переданные ему товарищами виноградинки сухого изюма и теперь, искривившись «в три погибели», не смел пошевельнуться, чтобы высунуть голову и взглянуть, кто подошел.

Китаец и Стремяков, поняв трагическое положение законопатившего себя в угол под вагоном, вымазавшегося в мазуте дневального, хмыкнули, и Стремяков издевательски шепнул:

– Буржуй! Ишь ложу занял!.. вылазь, черт, вагон сейчас поедет!

– Стремяков? – Вагонетка шевельнулся и быстро высунул голову.

– Да, скажи, своим, чтоб готовились слезать. Багаж выбрасывать сразу, как только пристанем. Приехали!

– Что же молчали до сих пор… С обеда стоим!

– Днем нельзя было, чтобы кто-нибудь не узнал. Готовьтесь.

– Здравствуй, Сан-Ху!

– Здластвуй, палня! Лусской молотца!

И вестовые скрылись между вагонами.

Пройда между тем получил у одного из коммунистов станции пакет от Граудина. Латыш не потерял даром дорогого времени, чтобы успеть товарищу прислать ценные сведения.

В письме Граудин сообщал Пройде, что он напал на след центра Икс-Ложи и отправляется в Лондон. Но кроме того, он узнал, что в Индии агентами Ложи являются англичанин Бурсон и русский белогвардеец Лакмус-Родченко. Ни о месте пребывания этих лиц, ни о характере их деятельности энергичный секретарь Пройды не сообщал ничего больше, но в пакете, кроме письма, оказался свежий номер английского военного официоза. Пройда развернул его, увидел на одной странице очеркнутый цветным карандашей правительственный приказ и из него узнал, что ввиду беспорядков в Северной Индии, в городе Майенвили вводится осадное положение и исправляющим должность военного начальника назначается полковник Бурсон, которому предлагается отправиться в Майенвили и принять зависящие от него меры для водворения в городе спокойствия.

Пройда посмотрел на карту. Майенвили он нашел недалеко от границы Индии возле Пешавера. Тогда Пройда решил с группой нескольких помощников поспешить в этот городок, оставив в качестве руководителя идущего следом за ним главного отряда Таскаева. Для того чтобы осуществить этот план нужно было только тронуться со станции.

В лице членов небольшой станционной комячейки Пройда и его друзья нашли себе нескольких деятельных помощников и в эту же ночь отряд со всеми мерами скрытности выгрузился, чтобы до рассвета выступить в поход.

Но как преобразился этот отряд, прежде чем ему тронуться со станции и очутиться в барханах пустыни и перевалах гор, через которые предстояло ему перейти, прежде чем он спустится в пешаверские долины Индии!

Большинство ребят за исключением франтившего Стремякова и раньше, правда, не блистали особенно европейским видом своей внешности, но все-таки они ходили по крайней мере одетыми с головы до ног, теперь же про них и этого нельзя было сказать.

Одни в остатках персидских халатов и рваных шароварах до колен, другие в каких-то подобиях рубах или кафтанов, третьи совсем, как анчутки, только с кусками материи на чреслах.

Цвет кожи также почти у всех был изменен и в разной, степени, но все они настолько потемнели, побывав для этого на специальной переделке в руках Таскаева что тропическому солнцу уже нечего было делать с кожей московских комсомольцев, чтобы превратить их в потемневших и пожелтевших «боев» и «баранчуков» – ребят Азии.

Все они объяснялись между собой, спорили и обращались друг к другу исключительно на диалектах Индии или английском языке.

Все не чаяли, как можно скорей перейти границы Индии.

Трудно было Стремякову свыкнуться с его теперешней одеждой индийского уличного подростка-боя.

Организатор пионеров, незадолго перед выступлением из Москвы, попав в весьма благоустроенный дом отдыха, познакомился со всеми благами и слабостями культурного самоухаживания. Он пристрастился к франтоватому костюму, ухаживанию за телом, ванне, душу и совсем увлекся своей внешностью, мечтая о том, как он, совершив какой-нибудь революционный подвиг, заставит сразу влюбиться в себя восемнадцать тысяч курсисток с московских рабфаков.

Теперь на комфортные привычки и мечту о триумфальной помпе перед москвичками пришлось махнуть рукой, надолго превращаясь в неприглядного азиатского оборвыша.

В толпе того экзотически ярмарочного сборища ребят, в какое превратился отряд комсомольцев, теряли всю свою оригинальность желтолицый ординарец Пройды Сан-Ху и обе танцовщицы, сблизившиеся за время совместного путешествия с «большевик комсомол» и почти всех ребят узнавшие по именам.

Перемена внешности ребят ни в какой степени не понизила их настроения. Наоборот, все они, выйдя со станции и очутившись в степи, где кроме кустов саксаула и песчаных бугров, когда взошло солнце, не развернулся хотя бы вид оазиса карагачей или какого-нибудь кишлака – не только не упали духом, а ожили, повскакивали с арб и, разбившись на группы, пустились опережать караван и разминаться в чехарде, беге и нырянии под арбами. На одной из них сидел только китаец с Еркой Чекаревым и Вагонеткой и разучивал с ними на нескольких инструментах индийские мелодии и буйные треньканья, веселя смеявшихся над их игрой танцовщиц.

Таскаев, Пройда и Партаб-Синг, кроме Сан-Ху и комсомольских вожаков, составляли штаб этого отряда.

Пройда, посовещавшись с Таскаевым относительно сведений, сообщенных Граудиным, решил, что он снова встретится с товарищами в Бенаресе, впредь же до этого с Партаб-Сингом, Сан-Ху, тремя ребятами и танцовщицами, оставив отряд, поедет со всей возможной скоростью вперед для того, чтобы найти того фашиста полковника, имя которого сообщал Граудин и немедленно же по его связям ознакомиться с деятельностью и силами врагов революции.

Но прежде он хотел еще убедиться в том, насколько конспиративно может отряд пройти страну и перебраться через границы Индии.

Когда станция железной дороги осталась далеко позади, и отряд очутился в пустыне, Пройда и Таскаев подозвали к себе несколько подростков.

Четверо верховых комсомольцев, вооружившись натурографами, отделились по распоряжению руководителя от каравана, двигаясь на некоторой дистанции от него впереди, сзади и по сторонам и привели аппараты в действие.

Особо организаторы отряда позвали Петряка и Стремякова.

– Поедемте с нами! – кивнул Таскаев ребятам, направляясь с Пройдой в сторону от отряда.

Ребята повернули коней.

Минуты три вся группа рысцой удалялась от отряда в степь.

Вдруг Стремяков, оглянувшись назад, остановился и поражено ткнул рукой назад:

– Товарищи, где же, отряд?

Все оглянулись.

Пройда и Таскаев, обменявшись взглядом, многозначительно усмехнулись.

– Пропал караван! – остолбенел и Петряк. – Где же отряд?

Действительно, караван, как будто провалился в песках степей, не оставив никакой видимости своего движения.

Петряк и Стремяков вытянули уши и разом почти воскликнули:

– Голоса! Арбы едут! Кричат!

Кто-то действительно перекликивался в сотне шагов от группы всадников, но нигде не видно было кричавших и откуда мог исходить шум двигающихся людей и лошадей – было выше понимания обманутых странным явлением комсомольцев.

– Что за чертовщина? – обернулись парни. – Как это делается? Кто выкинул этот фокус?

– Этот фокус произведен натурографами, – объяснил Таскаев. – Сейчас со стороны отряда действует несколько натурографов по принципам активной и пассивной натурографии. Натурографы во-первых фотографируют окрестности спереди и сзади каравана, а затем выбрасывают завесы, окружая ими отряд. На этих завесах беспрестанно воспроизводится со стороны каравана окрестность, какою она должна бы быть без каравана. Весь наш отряд окружен сейчас такими завесами с натурографическим воспроизведением на них местности, которую он проходит. Вот почему мы самого каравана не видим, а видим будто бы голые песчаные холмы. Это обман натурографа: мы видим иллюзию местности и не видим того, что на ней в самом деле есть. Это нам очень важно, потому что таким образом, приняв еще только меры предосторожности против оставления сзади нас следов лошадей и своих, а также меры против шума, мы никем невидимые перейдем пустыню, минуем населенные пункты и перешагнем самые границы Индии.