Текст книги "Четыре встречи"

Автор книги: Инга Сухоцкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Гóда через два изнурительных, до голодных обмо-роков, мытарств и с работой окончательно устроилось,     да как! Марину взяли в турбюро. Пришлось, правда, под-учиться, походить с гидом-куратором стажеркой, но скоро она сама водила туристов. Эта работа оказалась настоящим спасением, и не только потому, что позволяла общаться      с людьми, которым дела не было ни до Марины, ни до ее прошлого. Разрабатывая новые темы, зарываясь в книжные залежи библиотек и стихийных развалов, Марина оказы-валась в сказочно иной реальности, где царские особы чер-тили алмазными перстнями на оконных стеклах записки друг другу, где народ с опаской поглядывал на Алексан-дрийский столп, ожидая его неминуемого падения, а вели-колепный и непостижимый Блок, певец Вечной женствен-ности, радовался, в голодный год отоварившись обычной селедкой. В той реальности все уже было: любовь и дружба, милосердие и зависть, подлости и муки. Но, состоявшиеся как факт, описанные в хрониках и сложенные в архивы,        они вдруг всплывали из глубин прошлого неузнанными или преображенными, чтобы снова и снова трогать души и волновать умы мистикой исторических перекрестков, архитектурой совпадений и связей.

В пору Белых ночей эта магия становится особенно ощутима: отвлекающие блеск, многоцветие, красивульки скрадываются. Здания проступают сквозь сумеречный гризайль серебристого сияния тонкими штрихами, утрачи-вая свою тяжеловесность, и город кажется призрачно лег-ким, невесомым, почти неземным, – как бы ветер не снес или волной не смыло. Однажды ощутившему эту пугаю-щую зыбкость трудно остаться равнодушным: не испытать тревожной неприязни или смутной влюбленности в этот город, в его влажные камни и низкие небеса. Марина была влюблена. И в город, и в экскурсантов.

Глава 13. Прохожий

Удивительно, – ни разу в жизни не случалось ей пострадать от странной привычки уходить в себя. За це-лый день находишься, накрутишься, стоять сил нет, а ноги привычно пеньки огибают, низенькие оградки, ступеньки, поребрики перешагивают, подальше от людей и машин уводят. Но сбилась ли однажды от сумасшедшей жары планета или судьба, обмахиваясь веером, что-то из виду упустила, Марина чуть на случайного прохожего не нале-тела:

– Простите, – шарахнулась она в сторону.

– Опять «выкаешь»? – улыбнулся голос. Сквозь белесый летний сумрак проступал силуэт солидного, зарос-шего щетиной мужчины, и если бы ни голос, Марине в го-лову не пришло бы искать в нем знакомые черты.

– Алексей? Вы как тут? – удивленно уставилась она на прохожего.

– Клиент здесь один живет, – протянул он визитку «Аудиоаппаратура: установка, ремонт, апгрейд». Марина усмехнулась: в ее мире не было ни телевидения, ни радио, ни даже телефона. – Сегодня, вот, припозднился, чтоб завтра сюда не ехать. А ты как здесь?

– Живу.

– Одна-одинешенька? – полюбопытствовал Алек-сей, подставив ей руку.

– Сама по себе, – отказалась взять под руку Марина. Не получалось у нее под чужой шаг подстроиться. – А вы как, как жена?

– Я в порядке. Про жену не знаю. Как развелись, так и не знаю. Мы ж с тобой вечность не виделись. А жизнь, она, знаешь, как летит!

– Знаю, – вздохнула Марина и медленно зашагала    в прежнем направлении, предоставляя ему самому опре-делиться. – Что ж, тряхнем стариной, провожу, как когда-то    в институт, помнишь? Марина кивнула и нырнула в диковатые, заплывшие тенями, лабиринты дворов.

Волны сдавленного, шепчущего эха доносили звуки чьих-то шагов, неразличимых разговоров, выкриков, хлоп-ков. По углам шарахались невнятные призраки. Пахло изне-могающей от жары зеленью, прогорклым растительным маслом, отходами и пылью. Марина шла с рассеянностью человека, находящегося у себя дома. И только переходя ли-нии, по наработанной привычке, ухватывала Алексея за ла-донь, как маленького, чтоб перевести через проезжую часть. Так она переводила детишек и пожилых экскурсантов.

Алексей с готовностью слушался ее жестов, но те-рялся в догадках: неужто с улицы, – и домой? а там что?

– Мариш, а муж? Дети?

Марина отрицательно покачала головой.

– Не одиноко? – осторожно разведывал он.

– Мне общения на работе хватает, – искренне ответила Марина.

– Кем работаешь?

– Экскурсоводю.

– А мне экскурсию проведешь? По Ваське⁷ ?

– Потом. Сейчас с ног валюсь. – Марина еще не вы-шла из роли гида и Алексея воспринимала как отставшего или заблудившегося туриста.

– Может, на выходных? Когда у тебя выходные?

– Понедельник или вторник. Выбирай.

Они остановились у невысокого серокаменного до-ма. И хотя лицо Алексея выражало досаду: для того ли он шел, чтоб на пороге попрощаться, – Марине не до его до-сад было. Совсем вымоталась. Договорились встретиться  в понедельник ближе к вечеру, здесь же, и Марина скрылась       за массивной дверью. Алексей, чуть выждав, шмыгнул     за ней следом, тайком проследил, как мелькнула ее рука, за-хлопывая дверь, запомнил номер квартиры, и выйдя из дома, направился к метро в обход незнакомых дворов, по ясной, простой геометрии линий и проспектов.

На углу 13 линии и Среднего проспекта, залитая маслянисто-желтым светом фонаря, стояла молоденькая девушка. В полупрозрачной блузке и коротенькой юбке, она походила на мотылька, увязшего в липких волнах электри-чества, и лишь густо накрашенные губы выдавали земную природу нежного создания. Заметив внимание посторонне-го мужчины, мотылек хрипловато крикнул в темноту: «Слышь! Козел тут какой-то пялится...» Рядом возник вер-зила с длинными, узловатыми руками: «Что, дядь, на моло-деньких потянуло?» и демонстративно заграбастал девушку под мышку с такой чувственной жадностью и силой, что та еле пискнула, но похоже, такая брутальность ей только польстила.

Алексей свернул на Средний: «"На молоденьких"... Что ж! солиден, брат, бородат. Тридцать два года как-никак (значит, Марине около двадцати двух). Скоро тридцать три. Не простая дата в жизни человека, есть в ней что-то судьбо-носное и окончательное, верней, подводящее к окончатель-ному. Да, ребятки, вам резвиться и резвиться. А мне...» –    а что ему? Успел жениться, развестись, решить, что семейная жизнь не для него. Больших разочарований она не принес-ла, но и открытий тоже. Конечно, воспоминание о вдохно-венном стриптизе Татьяны глубоко запало в память и до сих пор тешило его самолюбие, но еще более Алексей был при-знателен жене за развод. Все прошло тихо и даже обыден-но. Правда, им к тому времени и жить под одной крышей странно было. Сам он как ушел с завода (все тогда лучшей доли искали, а у него образование, опыт, обаяние), так или по клиентам ездил, или у себя (у родителей) задерживался, – с приборами работал: прозванивал, прослушивал. Из своей комнаты настоящую лабораторию устроил, – вся аппара-тура под рукой. До ночи засидится, – что к Татьяне ехать? Романтическое содержание тоже не страдало: ничего кон-кретного, наоборот, – разнообразием наслаждался. У Тать-яны со временем тоже пыл поулегся, сама порой не пони-мала, на что ей это замужество. Детей у них не случилось, и смысла жить вместе – тоже. Зато развод обещал обогатить жизнь обоих: ему вернуть свободу, ей, в новом статусе хлебнувшей горя и натерпевшейся от «этих», – открыть просторы для новых целей. Вот и разошлись. Татьяна вроде в политику с головой ушла. Он на радостях дорогущими колонками обзавелся, положив начало стереосистеме своей мечты. Можно сказать, заложил храм служения физике и музыке. Символично для его возраста!

                                                 ***

..Чем ближе к метро, тем многолюднее становился Васильевский. Народ все больше нетрезвый попадался, бесшабашный и взбудораженный, – одни обнимаются, целу-ются, другие ругаются, носы морщат: бесстыдство какое! Алексей любил, чтобы чувства открытыми, захватываю-щими были: «Целоваться на улице не прилично, а жить вместе, не любя, изнывая от скуки – это как? Стыдливость и нравственность – хорошо, а когда девчонки, ханжеством изуродованные, таблетки горстями глотают, – тоже хоро-шо? Не боялись бы любить, – глядишь, и счастья на земле больше было бы». А вот блюстители нравственности его смущали. Конечно, ничего против любви, чистоты, верно-сти и других добродетелей он не имел. Когда чистота из-нутри идет, легко и сердечно – это здорово, и спорить      нечего! Вон, отец с матерью, седые уже, а всë друг на друга     не надышатся, влюбленными глазами смотрят, – и ведь никого не осуждают, не поучают. Поучают другие, с хму-рыми выражениями лиц, подозрительные и злобные. А ко-му они нужны со своими учениями, кому интересны? Спе-шащие навстречу, обнимающиеся, целующиеся, опьянен-ные любовью и Белой ночью, – вот те интересны. Друг другу интересны, поэтам, художникам, небу, жизни вообще. Через них природа любить учит, через них счастье утвер-ждается, и счастье это – в связующем: в любви, в сердеч-ном увлечении, в симпатии. Счастья «в одни руки» не бы-вает.

Глава 14. Понедельник

Последнее время вся жизнь Марины определялась двумя понятиями «нужное» (то, без чего не прожить) и «неотъемлемое» (то, что невозможно отнять). Эти понятия пронизывали все пласты ее жизни: душевный, духовный, материальный. Страшненькая берлога на Ваське с томика-ми Пушкина на подоконнике была ее в той же мере, что и сон, уклонивший от смерти, и плохо понятная любовь к вне-временному, лишенному притоков свежей информации, до-машнему покою вне амбиций и спешки, просто ради жизни. Все «ненужное» и «отъемлемое» пылилось в зако-улках сознания чужой биографией, никакого отношения     к ней не имеющей. Там же оказался бы Алексей, если бы усталость не затмила Марине рассудок, за что она отругала себя, засыпая после встречи с ним. Отругала и забыла.

                                              ***

В понедельник, проснувшись от утреннего звонка   в дверь – «Соседка, что ли?», – Марина смутилась, увидев на пороге квартиры сияющего Алексея.

– Идем? – улыбался он.

– Куда? – с трудом просыпалась Марина. Как она мечтала отоспаться! Взять и продрыхнуть полдня!

– На экскурсию. Ты мне обещала. По Ваське. Пом-нишь? Но сначала кофе, если пригласишь. Кофе у меня        с собой. Хороший. С тебя кипяток.

Марина кивнула, жестом пригласила пройти на кух-ню, посадила следить за чайником, а сама, слетав в комна-ту, скрылась в ванной.

Алексей оглядывал обшарпанные, в струпьях старой краски и плесени, стены, потрескавшееся, клееное–перекле-енное скотчем оконное стекло, «люстру» из проволоки... Он не боялся бедности. Где только не приходилось ему на-слаждаться любовью, и смутная осторожность всегда под-сказывала, как держаться подальше от рутинных тем. Натура эстетическая и чувствительная, Алексей умел ограничиться тем, что отвечало его представлениям о пре-красном. Но что ему было думать о Марине?! Что втянуло ее в эту бездну? Сломалась? Сломали?

Едва чайник закипел, появилась хозяйка, улыбаю-щаяся, свежая, в не по размеру большой футболке и слиш-ком плотных для жаркого лета и неудобных для дома джинсах:

– Доброе утро! – выключила она чайник и расста-вила разнокалиберные чашки. – Сахара, извини, нет.

– А и ладно! Дальше я сам, – отстранил Алексей Марину, и с чувством приступил к приготовлению кофе, отвлекая ум от неприятных впечатлений.

Марина взирала на его шаманство с почтением,     но совершенно бестрепетно, будто ничего волнительного меж ними никогда не было, – работали на одном заводе да и только, вот-вот в воспоминания ударятся. Но ни с воспо-минаниями, ни с разговором не складывалось. Марина     не знала, о чем спрашивать. Алексей не знал, что гово-рить, да еще бедность эта раздражала.

– Может, сразу пойдем? А кофе потом? Или в кафе завернем. На улице солнце, знаешь, какое! Впору загорать, а ты здесь торчишь! – не мог же он прямо сказать, что сил его нет эту разруху видеть.

– Я тебя в дом не звала. Договаривались,               что на улице и попозже, – развела руками Марина. Но кто бы спорил, такая квартира не лучшее место для уютных посиделок. –  Допиваем и выходим.

                                               ***

...На улице стоял солнцепек, чистенькие туристы пе-ремежались с персонажами в «домашнем», мятом и неряш-ливом: в майках-алкоголичках, халатах и тапочках. При этом двигались все одинаково неспешно и даже лениво.

– Ну? Что тебе показать?

– Что хочешь, только не слишком парадное, – так он надеялся быстрее понять, что у Марины на душе, найти те ниточки, которые подскажут путь к ее сердцу.

– Непарадного здесь хватает. Там двор «два на два», там «башня счастья», там бывшее капище, – быстро сообра-жала вслух Марина (любая профессия накладывает свой отпечаток). – Предлагаю по Большому проспекту к Румян-цевскому садику, оттуда к Среднему проспекту и обратно,  к метро. Пойдет?

– Пойдет, – улыбнулся Алексей,  хотя слово «метро», мысль Марины о расставании резанули его тонкий слух. Ему вообще не хотелось никуда идти, хотелось, чтоб она просто сидела напротив (но на той убогой кухне), говори-ла неважно о чем, вскидывая на него свои раскосые, почти черные глаза, отчего б у него как прежде занимался дух.

Поэтому едва прогулка была закончена и они подо-шли к метро, Алексей, бубня про жару и солнце, сок и мо-роженое, про «хорошо, что в понедельник нет народа», за-тащил Марину в кафе, и уселся за столиком напротив, так, чтоб преградить ей путь к возможному побегу. Марина, словно смущенная сркытой ловушкой, молчала, опустив голову и размешивая в кофе шарик мороженого, и не видя, но чувствуя безотрывный взгляд Алексея, только краснела, почти не поднимая глаз. Впрочем, Алексей и так был доволен тем, что мог, наконец, спокойно ее разглядеть. Она по-прежнему не красилась. Работа на свежем воз-духе шла ей на пользу, бледность отступила, в движениях, в жестах, уверенность, грация какая-то появилась, а вот диковатость характера и напряженность минуты станови-лась все очевидней. Так что пришлось ему пустить в ход все свое обаяние, чтобы девушка, наконец, успокоилась, поняла, что ничего ужасного и пугающего ее не ждет, и можно и нужно наслаждаться этим кофе с мороженым, этим понедельником, этим неспешным разговором.

Сильная половина человечества идею дружбы между мужчиной и женщиной воспринимает куда скептич-нее слабой. Меж тем во времена рыцарей Даме сердца надлежало быть замужней, а доброму Рыцарю – чтить ее замужество. То есть прибывает Рыцарь на бал или как это  там у них называлось, и заботится: о своих сестрах забо-тится, о своей жене заботится, о Даме сердца заботится.    А у той тоже муж, и тоже о своих женщинах заботится, и   о Даме сердца не забывает. И упорядочить эту всеобщую заботу друг о друге можно было только иерархией и тради-цией. Что и делалось, и очень строго. У Марины «нужных» и «неотъемлемых» представлений об отношениях мужчи-ны с женщиной не было. Были, конечно, примеры бабушки и матушки, но то была их жизнь, не ее. Бабушка была муд-рой, матушка – красивой, а Марина... Хоть и пытались      за ней ухаживать, и хорошие молодые люди замуж звали, – вмешивать мужчин в свои отношения с счастьем не торо-пилась. Какая из нее невеста? Ни гроша за душой, даже образования нет. Жаждет юноша счастья с прекрасной избранницей,   а избранница ему бабах! – и тяготу за тяготой навешивает. Не за то ли, что счастья искал? А если и за то, – пусть дру-гие навешивают, которые хоть что-то дать могут, а у Мари-ны всего приданного – сплошные проблемы. А что до люб-ви, неземной да высокой, – любят красивых, фигуристых, талантливых, как ее матушка. Любят, любят, иногда женят-ся, потом еще полюбят да разведутся. Если ребенка родят, – хороший отец, что по суду, что сам по себе, о ребенке по-заботится. Плохому и суд не указ. И смысл замуж идти? Другое дело – дружба, когда человек тебе небом послан. Именно тебе, именно небом. Кровные узы, и те вон, порвать-ся могут, а от неба куда денешься? Одна с дружбой труд-ность – понять, друг перед тобой или нет. Но никто же      не требует сразу решать. Обычно, есть время прислушать-ся, присмотреться. Вот Алексей: добрый, благородный,      к тому же старше нее, жизнь лучше знает. И хотя встреча-лись они редко (у обоих работа), иногда наугад (телефона-то на Ваське не было), –  Марина от этих встреч не отказыва-лась. Иногда даже ждала их, как после долгих трудов ждут отдыха.

Алексея дружески-ровное расположение Марины и радовало, и задевало. Неужели не вспоминается ей то утро в поезде, когда он тонул в море ее волос, и она осторожно и ласково гладила его щетину. Разве только на дружбу указы-вала им судьба, разве только ее подразумевала логика? Ладно, встретились раз, ладно, два, но теперь, когда можно ни на что не оглядываться, ничем не смущаться, – не пора ли догадаться, зачем судьба сводит. Или так и запомнится ему Марина, как чувство, которое могло быть самым-самым,  но застыло, замерло в полушаге от любви? Это противоре-чило бы и его жизненному опыту и законам физики.        Что ж, на то она и жизнь, чтоб выбиваться за пределы схем и законов! Словом, опережать события Алексей не собирал-ся, но отступать без разгадки не хотел. Решил дожидаться, когда все тайны сами откроются. Ради этого и через полгоро-да на Ваську ездил, и с нищетою мирился, и Марину ласко-выми речами опаивал, ничего не меняющими и ни к чему не обязывающими, впрочем, тем-то и ценными для нее.

– Настоящая любовь безусловна, – говорил Алексей. – Она не диктует, не просит, не укоряет «я-то думала, а ты оказывается»...

– Просить и требовать вообще бесполезно, – вспо-минала Марина свои отношения с матушкой. – Если чело-век хочет, он и без просьб понимает, хотя бы старается.     А не хочет, не любит – только раздражаться будет, что       от него ждут чего-то. Хорошо, если в ненависть не ударится.

– От любви до ненависти... – вздыхал Алексей, снова и снова замечая, как мысли уносят девушку в неиз-вестный ему мир.

– Опять же, если ненавидеть умеешь, – витала Мари-на в своих философиях. – А если любовь бессмысленна,    а ты все равно любишь? Через горечь, боль, а любишь?

– Через горечь-то зачем? Клин клином вышибают,  – как можно теплее отвечал Алексей. – Любовь не меньше и не хуже страданий облагораживает. Просто некоторые по-страдать любят. Вот и получается: кому ненависть, кому помучиться, а мне вот радостно жить нравится. Нравится, что мы встретились, что лето вокруг, что ты меня как умно-го слушаешь. Думаешь, я старше и знаю больше... А я, может, притворяюсь! голову тебе морочу!

– Ну да! Это кто кого морочит! – благодарно смея-лась в ответ Марина, слишком бесхитростно и простодуш-но, чтобы переходить на романтический тон.

Глава 15. День рожденья

Сентябрь пришел мягкой долгожданной прохладой, тяжелыми темно-сизыми тучами, расплывчатым, во влаж-ной ретуши зябких ветров, многоцветием плащей, зонтов и реклам. Горожане, отогревшись у жарких морей и на дачных просторах, соскучившись по привычной суете, спешили окунуться в жизнь мегаполиса. Площади дыбились митин-гами, СМИ исходились хохотом, пошлостью и негодовани-ем. Робкие души восставляли себя на кровожадную борьбу за блажные идейки; торговцы торопились закрепиться в по-литике; политики, маргиналы и уличные актеры, ради зри-телей, казалось, готовы были стать на уши – только б обес-печить себе прекрасное «завтра». Марине хватало своих «сегодня».

Это только кажется, что прочитав десять газет вместо одной, узнаешь в десять раз больше. На самом деле, отложи ты их в сторону, прогуляйся по городу, посмотри, чем он дышит, о чем молчит, – куда больше узнаешь. Марине каждый день по работе «гулять» приходилось. Тут хочешь не хочешь к большой жизни приобщишься, шума и толчеи до отвала наешься, домой как за спасением бежишь. Только здесь, в безмолвии собственного убежища, в неподпадении под власть времени, она ощущала дыхание настоящей жизни, своевольной и неугомонной, и это ощущение придавало дерзости теории и практике ее существования. Ремонтно-строительные настроения все чаще устрем-лялись к потолку. Весь в черно-бурых пятнах протечек,      с бетонными неровностями, он по-прежнему походил       на челюсть много– и гнилозубого монстра. Но слишком поднаторела Марина в своей борьбе за выживание, в рабо-те мастерком и зубилом, чтоб пугаться этого чудища. Наоборот, в упрямом стремлении насытить собой, своей живучестью каждый сантиметр собственного жилища было особое вдохновение – вдохновение жизни, незримо побеждающей дух запустения.

Даже Алексей со временем будто проникся этим тайным знанием и стал находить свою эстетику в убогости Марининой комнатушки, свой возвышенно-художествен-ный стиль. Так руины древности и сегодня очаровывают историков, художников, ученых и туристов.

                                            ***

Дощатый пол в комнате был вымыт по-настоящему, как учила бабушка, ошпарен крутым кипятком и отдраен    с песком и мыльным раствором, отчего древесина, светлея на глазах, скрывалась в волютах поднимающегося пара,     а по квартире разливался горьковатый аромат свежего де-рева. Оставалось себя в порядок привести (заодно и пол вы-сохнет), – но не успела. В квартиру позвонили, так в «рабо-чем» и пошла открывать.

– Ох ты! – выдохнул Алексей, увидев Марину в крас-ной косынке, из-под которой темными змейками выбива-лись влажные блестящие пряди, во взмокшей мужской ру-башке, завязанной под грудь, и в черных обтягивающих   то ли лосинах, то ли леггинсах, как их там женщины назы-вают. И надоела ему эта дружба с Мариной! со всем ее «ду-ховным» и «платоническим»! вмиг надоела.

– Алеша? Мы же не договаривались, – жестом пото-ропила Марина будто остолбеневшего гостя, чтобы самой не простыть на сквозняке.

– Сегодня день такой. Мне можно! – опомнившись, шагнул он в коридор.

– Что за день?

– День моего рожденья!

– Ну вот, а я в таком виде! Ты проходи, я сейчас, – хотела она оставить Алексея. Но он придержал ее, как-то вдруг окутав собой, своим солнечным сиянием, и Марина словно ослабла:

– Я грязная, Алеш...

– Ты? – он приподнял ее лицо за подбородок.

И словно Энское солнце озарило сумрачное Василе-островское лукоморье, и легкое тепло разлилось по ее телу, щекоча смешными мурашками. И он целовал их, едва при-касаясь, словно боясь смутить их веселье

...а в глазах его – синее небо, на губах – откровение    чуда, привкус солнца и трепет свободы, драгоцен– ной и жаркой как кровь…

                                              ***

Ее лицо, обрамленное свободно разлившимися ручья-ми волос, перламутрово сияло сквозь синеватую тьму. Ниспа-дающие темно-фиолетовые тени старого покрывала сво-бодно обтекали женский силуэт. Будто не доверяя призрач-ному видению, Алексей скользил пальцами по грани света и тени, по тому отсвету, который художники называют рефлексом. Неожиданно для себя оказавшись первым мужчиной в ее жизни, он вслушивался в ее настроение:

– Жалеешь?

– Нет, – прикрываясь красным шелком, села Мари-на, порываясь встать.

– Куда? – придержал он.

– Одеться.

– Зачем? – притянул он Марину к себе на грудь, чтоб видеть ее лицо, но оно спряталось у него под мышкой.

– Не знаю, Алеш, – Марина ни о чем не жалела, и даже была рада, даже до трепета, до дрожи, но стыдилась... бог знает чего стыдилась. – Совсем не знаю... не умею я...

– Да это я понял... – добродушно ответил он, гладя шелковистые длинные волосы и целуя Марину в макушку. – Я вот чего понять не могу, любая девушка рано или позд-но мужчину встречает, женщиной становится. А ты будто  в монастыре родилась и дальше монастырских стен жизни не видела. Хотя в монастыре, боюсь, о любви и мужчинах побольше твоего знают. Ты ж вроде с мамой и бабушкой жила. Вы что, никогда не секретничали по-женски?

– Не случалось. – Еще бы они секретничали! Ба-бушка до конца своих дней любила деда и уважала муж-чин, матушка ненавидела Мрыськиного отца, а мужчин презирала. Не сходясь в своем отношении к мужскому по-лу, они попросту закрыли столь щекотливую тему для лю-бого рода обсуждений, предоставив Марине самой во всем разбираться, когда придет время.

– А с подружками?

– Не-а, – в той школе, где у Марины были подруж-ки, интересы были совсем детские. А в другой – с подруж-ками не сложилось. Да и секретничать поводов не было, если не считать первой встречи с Алексеем. В общем, живя в чисто женской семье, Марина никакой необходимости в мужчинах не видела, себя ущерб-ной безотцовщиной не считала, об отце, как другие дети   из неполных семей, не мечтала и не грустила. В остальном смутно полагалась на природу. В конце концов, ее никто  ничему не учит, но все цветет, растет, плодоносит.

– А книги? Ты же читать любишь... Стихи, искусство.

– Люблю. Но там о другом. О высоком и прекрасном!

– А близость? Близость мужчины с женщиной, по-твоему, не прекрасна? Вот дружба между ними, женщи-на-«свой парень» и мужчина-«лучшая подружка», это, извини, чушь полная.

– Не знаю, Алеша, – шептала из-под мышки Марина.

– Я знаю! – он чуть развернул ее за плечо, и заме-тив увлажнившиеся реснички, сам едва не расстроился    от такой пронзительной нежности и трогательной искрен-ности, и ласково отведя несколько локонов, прикоснулся    к ее губам, уже уверенный, что ему ответят.

                                                 ***

Как ни воспевайте снега и метели, сны и покой, –   зи́мы для Марины были настоящим испытанием. Долгие ночи, колючий блеск, скупость красок и холодá, холодá, холодá. Но та зима – с запахом пряного черного винограда, горького шоколада, отутюженного белья (прощайте, мечты о белом, выровненном потолке!) – примирила ее с ужасами анабиоза. И пока природа спала, Марина училась любить     по-новому, по-женски. Привыкшая держаться с людьми    на расстоянии, а то и вовсе ежиком, она даже дома серди-лась на неожиданные прикосновения Алеши и приливы его слишком чувственной для нее нежности. Но это только раззадоривало его воображение и романтическое, и вполне физиологическое. А если он позволял себе чуть больше, чем представлялось приличным Марине, – тут же спешил убаюкать ее своими головокружительными поцелуями и одурманивающими речами:

– Чего ты боишься? Меня? Себя? Своих страхов? Чувств? Они грязны настолько, насколько их пачкают люди. Один смотрит на картину и видит дар художника, запечат-ленное движение, другой, – сплошные пошлости. А тебе чего бояться? С твоим-то сердечком?

Марина не знала, можно ли верить Алеше, но как возражать тому, у кого на губах привкус солнца?

Глава 16. Лето на двоих

Как же хочется лета! После долгих холодов и про-низывающей влажности, исходящихся воем ветров и бес-конечной тьмы, будь она неладна! И вот уже оттепель, и солнышко кропит золотом по талому снегу, и прелью пахнет, – а до лета еще далеко. Уже и туманы придут, оку-тают землю белесой пеленой, уберегая будущие листики  от солнечных ожогов, и отступят, явив глазу человеческому золотистую зелень начала весны, и воздух станет прозрач-ней и звонче, – а до лета все далеко. И хотя зима была мяг-кой и теплой, а весна – ранней и бурной, только к лету Ма-рина очухалась от спячки и теперь наслаждалась ликова-нием жизни. Здесь, в краю болот и ветров, неудобно глинистых для растений почв, нужны особые стойкость и верность, чтобы вот так, из года в год всходить среди камней, строи-тельного мусора, на прогоревших болотах и пережженной вместе с прошлогодней травой земле. И каждая травинка, дичок-сорнячок дышат этой преданностью, и что-то там поглощая и отдавая, пропитывают ею сам воздух, чтобы вновь и вновь насыщать северное лето красками, кон-трастами, переливами. Как не проникнуться этим торже-ством! Тем более, когда впереди отпуск маячит.

А вот в душе Алексея царило совсем не летнее уны-ние. Еще недавно он ожидал встретить человеческий рас-цвет сознательным холостяком, пузатым, бородатым гурма-ном и меломаном. А теперь похудел, снова брился, подза-горел и был уверен, что тридцать три не просто расцвет, –  а вторая молодость, легко сочетающая задор и опыт, удаль и благоразумие, лучшее время, чтобы любить легко и глу-боко, нежно и пылко, прочувствованно и спонтанно. Тем противней было ему думать, что проживает он это время порознь с Мариной. Переезжать к нему она не соглашалась, – очень за свою комнатушку беспокоилась (как ключи-то дать не побоялась!), отговаривалась тем, что ей от дома       до турбюро добираться ближе. Но не перевозить же ему свою отлаженную лабораторию в старую коммуналку с вет-хой проводкой. Просить Марину, чтоб устроилась ради него на другую работу? А потом начнется «я ради тебя... а ты...»

Чтоб забыться, он с головой уходил в заказы, брался за самые сложные и головоломные, и все равно тосковал, ждал воскресений, чтоб приехав на Ваську раньше хозяйки, устроиться на куцем матрасике за самодельным, из обычно-го ящика, столиком, разложить салфетки, нарезки и вино-град, подогреть чайник и ждать, когда лязгнет замок, хлоп-нет дверь, раздастся «Аленький, это я», и она, уставшая, присядет рядом «все балуешь?», и будет есть медленно, почти засыпая, пока он не заварит кофе покрепче и подух-мяней, и только вдохнув горьковатого аромата, встрепенет-ся и оживет.

Но в одно из воскресений, Марина сама вышла ему навстречу:

– Привет, Аленький! А я из турбюро ушла.

– И что теперь? – напрягся Алексей: ох уж эти ге-ройства любви!

– Теперь корректором попробую, представляешь?   В одном издательстве предложили. Даже подождать согла-сились.

– Подождать? Чего?

– Я, Аленький, хитрая, – улыбнулась Марина, про-пуская его в комнату. – У меня со вчерашнего дня отпуск по линии турбюро. Сначала отгуляю, а потом уволюсь, наймусь, оформлюсь... А пока отсыпаться, отдыхать, пра-вила вспоминать, – махнула она на пару книжек на подо-коннике. – Только, Алеш...

...С издательством ей простая удача вышла. В бюро рекламный буклет разрабатывали, Марина ошибки в тексте заметила, исправлять стала, разговорилась с кем-то,        про «недообразование» свое рассказала, с кем-то в изда-тельстве про журналы и газеты поболтала (оказывается, собеседование проходила), потом из типографии захо-дили, какой-то «левый» текст посмотреть просили, а скоро и работу предложили. Зарплата копеечная, зато само изда-тельство чуть ни во дворе (со связью проблем не будет). Работа тихая, спокойная, если что на дом брать можно, – читай себе, в стороне от многоголовой, многоязыкой суеты. И времени больше появится, и на дом, и на жизнь, а то  как-то мельчать, усыхать стала эта жизнь. Все вокруг Алого крутится, им одним измеряется, вернее, его присутствием. Ни библиотек с музеями, ни настроений ремонтных, даже читать почти перестала. И это смущало душу, и хотелось полного, даже без Алого, уединения, чтобы в себе разобрать-ся. А тут отпуск неиспользованный! Только Алеше объяс-нить как-то надо... Целый день Марина готовилась, подби-рала слова, доводы, сравнения, – мысли как гнус жужжали в ее голове, – но только и смогла промямлить: