Текст книги "Четыре встречи"

Автор книги: Инга Сухоцкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

ЧЕТЫРЕ ВСТРЕЧИ

 

Моему мужу

Пролог

 – Я такое для тебя придумала! Такое! – ликует Соня на том конце телефонного провода. – Видишь, среди ночи звоню!

– Вижу,  – покосилась я на часы. – Говори уж.

– Слушай, напиши о любви!

– О любви? Н-да-а-а... Стоило из-за этого звонить... Еще и ночью. Ты же знаешь, я бабских романов терпеть    не могу.

– А кто говорил, что дело не в сюжете, а в стиле,      в подходе... Дескать, Бунин, Куприн...

– Но я-то не Бунин!

– Так и я в литературе не особо... Просто про лю-бовь люблю, – упорствует она. – И тебя люблю. По юности нашей скучаю. Возраст, наверное.

– Ну, если возраст... можно попробовать... Но только для тебя, – отвечаю. – Эпизодик какой-нибудь...

– Да хоть так. Только, чур, ты обещала!

– Я сказала «попробую».

Дальше что ни день – звонок: как героев назвала? сколько написала? как работается? хоть ссорься. Или пиши. А что писать-то? Начала вспоминать, додумывать, связывать и развязывать... что-то сюжетное наметилось, герои нарисовались, оживать стали, разговаривать, чув-ствовать, со временем на волю попросились...

Написанное письмо предназначено адресату и только ему, – оконченному роману требуется обнародо-вание. Письмо Соне было бы простым исполнением обещанного. Публикация – уже авантюра. Что ж, пусть авантюра. Но ради чего? или, говоря по-школьному, о чем думал автор, уходя (и уводя читателей) в мир своего вымысла и придуманных героев? Отвечу: автор думал, что жизнь – штука увлекательная и благородная. Ощутим ли мы ее глубину или примем за пустышку, милую забаву, случайную декорацию к собственному существованию, – это кому как выпадет.

___

Часть I. Встреча первая

Глава 1. Дорога на кольцо

Мяч, ало сверкнув влажными щечками, взмыл в го-лубизну весеннего неба и завис над оживленно шумящим, многолюдным двором, дразня разгоряченных футболом мальчишек, пугая мамочек с колясками и бабушек на ска-меечках; осмелевший от близости к солнцу, устремился      в самый тенистый, дремучий уголок, звонко шлепнулся      о мерзлую землю, игриво подскочил к долговязой девице   в сером, – но, смущенный ее невидящим взглядом, неуклю-же плюхнулся на кочку, чубатую зимним сухотравьем, и потерянно завихлял по слякоти и ледовой крошке назад      к стадиону. Обрадовано загалдели мальчишки, выдохнули мамочки, успокоились бабушки, а девица шагала все так же ровно и осторожно, как слепая.

В прежней школе ее, веселую непоседу с раскосыми глазами и вечно растрепанными косичками, любили и ру-гали за живость характера, а в этой не сложилось. Марину избегали, слегка подтравливали, она робела и уходила в себя – от общей неприязни, от серых стен, болотно-зеленых досок и черных шкафов... Все, что радовало глаз, – цветы на окнах да небо за окнами, – сопровождалось одергиваю-щим «хватит ворон считать! Смотрим в учебник!»

А как подготовка к выпускным началась, вообще головы не поднять:

– Не отвлекаемся! Помним об экзаменах!

О них забудешь! С утра до ночи: экзамены, экзаме-ны, экзамены... Сами извелись, ученикам роздыху не дают, родителей накачивают...

Матушку Марины, Варвару Владимировну и накачивать не надо. Ее запальчивая, яркая, страстная душа без подвигов и героики жить не умеет, – им одним верит.   А вот дочке... – Что дочка? Так себе человечек, заурядный да бесталанный, и как ни влюблена в мать, как ни старает-ся заслужить ее благосклонности, уж больно себе на уме. Как такой верить? С той же учебой: в будни и в выходные    до поздней ночи сидит, заучивает, записывает, – но огонька в глазах нет. Вот и горячится Варвара Владимировна, увещевает,  что образование и человеческое достоинство нераздельны и дело не только в институтах и «корочках». Просто уважать личность непросвещенную и недоразви-тую (тем более дочь! – плоть от плоти) Варвара Владими-ровна никак не сможет.

Марине в этих увещеваниях все чаще пророчество слышится. Она вроде старается изо всех сил: о Соне (под-ружке по двору), рисовании и других глупостях забыто, все силы на учебу брошены. С утра до ночи – тетради, конспек-ты, учебники да страх Варвару Владимировну разочаро-вать, недостойной дочерью оказаться. И все равно ошибки случаются, а дурные предчувствия только навязчивей ста-новятся. Разве по дороге из школы домой забудешься, уне-сешься подальше от неизбежного, хотя бы на время, хотя бы мысленно.

К счастью, дорога до дома не близкая: без проис-шествий, аварий, задержек – почти час на трамвае. Час свободы от мыслей и чувств! Пускай ничего не меняющей, бездумной, бестолковой свободы, уводящей от страхов и тревог в пустоту беспамятства, – но как же Марина ей упи-валась! Еще до того, как сесть в трамвай (садилась она     на кольце, где кроме нее в вагоне и людей-то не было), еще до того, как дойти до кольца, едва выйдя из школы,         она впадала  в душевное, – вернее, бездушное, – оцепене-ние, и уже ни весна, ни мальчиший гвалт, ни мяч, упавший ей прямо в ноги, не могли вернуть ее к реальности.

Лишь за несколько метров до кольца Марина «ожи-вала», высматривая «свой» трамвай, и заняв место у окош-ка, любовалась на знакомую до мелочей картину. В центре круглой асфальтированной площадки недвижным пауком темнела диспетчерская будка с недобрым взглядом грязных окошек, по кругу площадки серебристыми паутинками пе-ремигивались рельсы, на которых, втайне ожидая свободы, толпились цветастые свежеомытые составы.

Через минуту-другую Маринин трамвай вздрагивал, осторожно и медленно трогался, словно боясь привлечь внимание диспетчеров из паучьей будки, еле заметно выезжал с площадки, и выпутавшись из паутины кольца, вырывался, наконец, на проспект, на волю, – блестящий, звенящий, счастливый!

                             Глава 2.                                                                                            Не спите в общественном транспорте!

Час – это хорошо, это много: читай, зевай, смотри   в окно... Главное, не спать. Некрасиво может получиться, некрасиво и невоспитанно. Впрочем, соображения этикета все чаще уступали силам природы, и только очнувшись, Марина понимала, что снова не заметила, как заснула.     Вот и сейчас трамвай уже подползал к булочной,     а невоспитанная пассажирка только-только протирала глаза. Ничего, до дома еще пара остановок, есть время очу-хаться, даже подразмяться, если соседнее место свободно. Но нет, – дядька какой-то сидит. Свободных мест полно, даже сдвоенных, – чего не отсядет? Задремал что ли? Краешком глаза окинула джинсы, серебристо-серую курт-ку, черную сумку, и вдруг показалось, что он не просто ря-дом сидит, а потому что с ней рядом. Может, не проснулась до конца, вот и мерещится всякое. Да что гадать, не проще ль выйти?

Едва подъехали к остановке, она с заполошным «чуть не проехала!» рванула на улицу и для пущей уверен-ности скрылась в булочной, дождалась, пока трамвай закро-ет двери, и лишь услышав уносящееся вдаль трамвайное «четче-звонче, четче-звонче», облегченно выдохнула и да-же обрадовалась: теперь и прогуляться можно, и, если ме-лочи хватит, мороженого купить! Вон его сколько: блестя-щего, манящего, в рожках, брикетах, – только выбирай...   А транспортная романтика не по ее части, если это вообще романтика.

– А я тебя потерял! Жду, жду... – в булочную, луче-зарно улыбаясь, вошел мужчина в серебристой куртке, и прямиком к Марине. – Брать что-то будешь?

– Нет, – буркнула она, сердясь на себя, на него,       на ни в чем не повинных покупательниц. Они что? ничего не видят? Смотрят, еще улыбаются, будто бы так и надо,   одобряют вроде. От возмущения Марина споткнулась.       А этот, из трамвая, галантно под локоток подхватил, да так и повел на выход, как давнюю знакомую:

– И хорошо, а то я соскучился, – просиял он, выводя неловкую, рассерженную спутницу.

«Сейчас развеселю», – вскипал в душе огонь смя-тенья. Но едва они вышли, и Марина, оттолкнув спутника, раскрыла рот, чтоб разразиться гневной тирадой, рядом  возникла пожилая дама, увитая гроздьями пакетов:

– Так, ребятки... – начала она что-то перекладывать, вытаскивать, прятать, то и дело поглядывая на парочку. – Весна, стало быть! солнышко! А вы ссориться затеяли.     Не дело это! Ты – (обратилась она к мужчине) – проси про-щения, а ты – (это уже к Марине) – прости дурака. И смо-трите мне! – добродушно пригрозила напоследок, и разобравшись с сумками, неожиданно легко зашагала прочь.

– Ну, прости дурака Алешку! – рассмеялся незваный спутник. Представился вроде.

Марина, – ни красотой, ни богатством форм не от-меченная, навыков общения и кокетства с мужским полом сроду не имевшая, – чему радуется этот дядечка-шутник никак понять не могла. Да и не очень стремилась. «А мо-жет, и никакой не шутник, а знакомый (мамин, например), ждет, когда я его узнаю», – Марина пригляделась. Годами намного старше, ростом чуть выше нее, подтянутый... «Алексей»... скорей уж «Алексей Иваныч» какой-нибудь. Нет, ни о чем. Волосы темные, лицо открытое, глаза голу-бые, немножко глубоко посажены (от этого блеск еще за-метней кажется), нос прямой. А губы... губы немного кап-ризные. Вернее, самые уголки губ, чуть пухлые, по-детски очень. Точно запомнилось бы. Нет, никакой он не зна-комый. Алексей не торопил, ждал, когда Марина успоко-ится (во напугал!) и гадал, с чего б это девушки от него бегать начали. За ним – случалось, а чтоб от него... – странно это. Да и девушка странная. Теплынь стоит! солн-це печет! В центре и снега уже нет, милые прелестницы чуть ни в летнем ходят, а эта – в куртке наглухо, сама бледная, измученная. В другой раз и не заметил бы...

Да и в этот не заметил, просто сел на единственно свободное место рядом со «спящей красавицей», в который раз прокли-ная свою аллергию на запах косметики, осторожно вдох-нул, но почувствовал только запах ветра и солнца. Вот тут и пригляделся внимательней: чистая, без косметики, кожа, ровный спокойный лоб, трогательно девчачьи, нещипаные брови, нежно-розовые веки, серебрящиеся лучики некра-шеных ресниц, губы естественные, дышащие (целуй не хо-чу, никакая аллергия не помешает), и сонная, счастливая улыбка. А глаза?... – глаза, наверное, светлые-светлые, как чистые воды. И то ли любопытство, то ли шальные мысли взыграли, – весна ведь! Да мало ли почему! – захотелось их цвет увидеть: серые или голубые? Из эстетических соображений захотелось. Вот и не спешил отсаживаться. Ждал. А когда девушка, пробудилась, – глаза темными оказались, почти черными, огромными, раскосыми. У него аж сердце екнуло. Еле успел следом выскочить, чтоб на гла-за эти наглядеться. Блажь, конечно, но не все ж по уму жить!

– Испугал я тебя? – прервал молчание Алексей.

– А вы не тыкайте, – отпускал Марину испуг (чего ей бояться? Вот проспект, вот люди, вот окна, до дома рукой подать), но раздражение нарастало: привязался ведь!

– А ты не выкайте! – веселился в ответ нежданный знакомый. – Скажи лучше, имя у тебя есть?

– А вам зачем? – недогадливый, что ли? сердилась Марина, или она чего-то не улавливает? Но зачем-то пред-ставилась, – Марина...

– Красивое имя. Слушай, Мариночка, у меня сегод-ня со временем никак. Давай, завтра встретимся? И весь вечер твой, ладно?

– Не ладно, – усмехнулась Марина. – Ни к чему это.

– У тебя кто-то есть? – (Наличие кавалера до сих пор было единственной причиной подобных отказов).

– Угу... Матушка, школа, экзамены...

– Что за экзамены?

– Выпускные. Марина выглядела чуть старше своего возраста, иногда досадовала на это, но сейчас с интересом наблюда-ла, как поведет себя этот дядечка, узнав, что она еще школь-ница. Правда, ходить ей в школьницах оставалось недолго,  но все-таки... Алексей, хоть и не ждал такого поворота,    не слишком смутился: девушки нынче развиты, а мимолетная симпатия и толика легкого флирта еще никому не вредили:

– Помню, помню: шпаргалки, записки, романтика... – продолжал он, излучая радость. – Значит, на выходных?!

– Нет, – как можно жестче отрезала Марина. Такой взрослый и такой непонятливый!

– Тогда вот! – он покопался в сумке, записал что-то на листке бумаге и протянул его Марине. – Позвони, как сможешь. Договорились?

Марина облегченно кивнула – наконец отстанет! – и небрежно сунула листок в карман (не забыть выкинуть!   не дай бог, матушка найдет). Но Этот прощаться не соби-рался, тем более что девушка держалась спокойнее:

– А теперь, Мариш... можно так? У меня к тебе вопрос. Один-единственный, но очень важный! Для меня важный! Только давай отойдем. Шумно тут...

«Шумно ему! Подозревала же нехорошее! А если зря? Если человек порядочный, просто она не все знает и при-думывает невесть что? Лучше все-таки выслушать, разо-браться», – пронеслось в ее голове, и легким жестом пригласив Алексея присоединиться, она направилась в сто-рону от проспекта.

Глава 3. На солнце и в тени

Они вышли на улочку, идущую вдоль проспекта и соединенную с ним проходными дворами. Здесь, в нескольких метрах от пыльного, ревущего центра было по-домашнему уютно. Жизнь текла тише и медленней. Деревья отбрасы-вали ажурные колышащиеся тени, пахло набухшими поч-ками, влажной корой и ожившей землей. На газонах проби-валась первая травка, белели высаженные осенью крокусы, – готовая натура для съемок... Алексей для романтического героя годился вполне... А вот Марина до героини не дотяги-вала. Тут нужно бы кого-то поярче, посмелей, и, да! по-симпатичнее, – иначе убедительной завязки не получится. Хотя – кого и в чем было убеждать?

– О! Кофеек! – свернул Алексей к киоску, притаив-шемуся в кустах акации. Все живое тянулось к солнцу, и только эти двое в тенистых зарослях, устроившись за од-ним из пустующих столиков, как будто чего-то ждали: он,  в распахнутой куртке и бордовом свитере, улыбающийся солнышку, сверкающим окошкам, хлопотливым синичкам  и еще бог знает чему, и она, нахохлившася, укутанная в се-рое, высматривающая что-то на темной поверхности исхо-дящего дурманом напитка и вдруг, словно разочарованная тщетностью поисков, вскинувшая на него взгляд:

– Я вас слушаю.

– Во-первых, не такой я и старый, так что лучше на «ты», – отвечал Алексей, пряча улыбку. Ну и глазища!!! Ясные, строгие! А ему б все играться. Пацан, да и только! – Во-вторых, скажи мне, Марина, – и с заговорщическим видом подался к ней, чтобы снова удивиться отсутствию косметики, – что это тебе снилось? Там, в трамвае?

– Не помню, – облегченно выдохнула Марина: может, теперь оставит в покое.

– Жаль. Ты во сне улыбалась... так спокойно, счаст-ливо... Редкое сочетание. Интересное. Обычно, как счастье, так бури, восторги, а у тебя умиротворение, безмятежность такая... Понимаешь?

– Нет. Я ж, когда сплю, себя не вижу, – нахмурилась Марина. Трамвайные сны освежали голову, но не запоми-нались. И уж точно не всегда она во сне улыбается. Матуш-ка, вон, бывает, будит среди ночи, говорит: выражение лица у тебя было плохое, угрюмое, нельзя с таким спать.

Не понравилась Алексею внезапная тусклость в гла-зах девушки. Глаза понравились, а сдавленная тревога, хо-лодное мерцание во взгляде, – не дело это:

– Слушай, а давай в цирк сходим! Как сдашь экзаме-ны, так и сходим, – вдруг пришло ему в голову и он приоб-нял Марину за талию, по-дружески легко и просто.

Та вздрогнула, отвела его руку, но не отодвинулась. Его обаяние и доброта, конечно, обескураживали, но дело было не только в них.

Добрейшая, мудрейшая Анна Ивановна, любимая бабушка и лучший друг Марины, в последнее время силь-но сдала, часто болела, плохо спала, зато продремать могла весь день, так что поболтать с ней случалось все реже, как и с Соней, и с другими подругами, охваченными предэкза-менационной лихорадкой. Варвара Владимировна самозаб-венно утопала в собственных эмоциях и всевозможных сен-сациях, изредка обрушивая на Мрыську (так она называла Марину) страстные монологи о дочернем долге и высоких чувствах. Марина слишком остро откликаясь на общие слова, болезненно, иногда до слез, переживала свое ничто-жество, ненавидела самое себя, предчувствовала беду, и глубоко в душе все больше убеждалась, что такая беда была бы единственно справедливой оценкой ее существованию. Но бывало, сердце съеживалось от такой справедливости, как червяк от укола, в глазах темнело, и душно становилось, – не продохнуть.

И вдруг Алексей, – понять бы, что ему надо? – беззаботный, улыбчивый, сияющий... Такие «солнечные» люди вообще редко встречаются. Варвара Владимировна, например, тоже веселиться любит и смеется задорно, звон-ко, красиво, чуть запрокидывая голову, приоткрывая белые ровные зубы, – а только будто немножко рисуется, как пе-ред зеркалом или камерой, будто не в веселье дело, а в пор-третной убедительности. Оно и понятно, – у красивых жен-щин свое noblesse oblige¹ . Зато у Анны Ивановны все насто-ящее: мысли, чувства, жесты, и пошутить она может, и по-смеяться, но то ли ровный нрав, то ли сердечные печали,    а в последнее время еще и болезни будто сдерживают ее    в моменты веселья. Да если б и были мама с бабушкой натурами «солнечными», Марине ли греться в этом челове-ческом сиянии? Почему ж Алексей не видит, что не ту сво-им солнышком дарит? И как это у него получается? Откуда  свет этот берется? Марина пытливо вглядывалась в его лицо, изучая, выискивая, запоминая... Понятно, – никакого нимба нет. Ну, глаза смеются – несколько лучиков у век. Ну, выбрит чисто. Уголки губ ед-ва подрагивают, забавно так, живо, – то ли рождая улыбку, то ли сдерживая ее. И на детских припухлостях блики игра-ют, смешные, трогательные...

– Эй, что с тобой? – тихонько спросил Алексей, ожи-дая увидеть затуманившиеся глаза и разрумянившиеся щеки. Неспроста ж девушка на губы его уставилась. Но смутился, встретив внимательно исследующий взгляд. – Что-то не так?

– Нет, – резко отстранилась Марина, испугавшись собственного интереса. – Все так. Отвлеклась, простите.     О чем вы?

– В цирк, говорю, сходим? – он всегда тонко улавли-вал женские эмоции, но девичьих метаний не любил (да и не по возрасту уже!) и молоденьких барышень обходил стороной. А эта прямо зацепила: ладно, улыбка, ладно, гла-зища! Еще и без косметики. Но он уже улавливал тепло ее кожи, почти физически ощущал естественную живость губ (а целоваться он любил и умел) и снова испугал. Чем? И хотя ни азартным, ни упрямым Алексей не был, точно знал, что судьба благосклонна к тем, кто умеет читать ее знаки и не боится следовать им. Цветы лучше собирать там, где они растут, а не в дебрях комплексов и противоречий. – Ты в цирке-то что любишь?

– Зверей люблю, – неверным шепотом ответила Ма-рина. В горле вдруг пересохло: узнать бы, какое оно на вкус, это его солнышко.

– И зверей посмотрим, и фокусников, и клоунов. Да? – спросил Алексей с такой теплотой и нежностью, что мысль о поцелуе показалась вдруг не такой страшной.

Ее одноклассницы давно бегали по свиданиям и болтали на сердечные темы, она же не о чем таком не по-мышляла. Вернее, если и помышляла, то отвлеченно, как   о недосягаемом, не преосуществимом для нее в принципе. (О каком счастье можно мечтать, если даже материнского сердца согреть не можешь?)

Но даже в математике встречаются ма-а-аленькие допустимые погрешности. «Случайный поцелуй! пусть    по ошибке, по глупости, по недосмотру небес, но пусть он будет, – подумалось ей. – Потом все вернется на круги своя. А пока... пока застрять в этой киношной благости на се-кундочку, почти понарошку». Любой фильм заканчивается, но что-то же остается, зачем-то же мы его смотрим, ей останется память о первом в жизни поцелуе, поцелуе с «сол-нышком»», – и Марина кивнула в ответ.

Алексей чуть не рассмеялся, увидев, как она напряг-лась и сомкнула губы: еще и нецелованная! Сам он к этим французским премудростям лет с пятнадцати приобщился, – повзрослеть торопился. Одни покуривать начали, другие – в гаражах пропадать, а его на деликатное потянуло, тем более что деликатное это по всем углам шушукалось: кто из мальчишек умеет целоваться, а кто только вид делает. (Прежде ему и в голову не приходило, что дела столь со-кровенные вот так запросто со всеми встречными-попе-речными обсуждать можно. Сегодня одной не покажешься, – завтра, глядишь, в сопляки запишут.) О своих печалях другу Толику, соседскому мальчишке, поведал, а у того сестра четырьмя годами старше, но уже взрослую из себя мнила. Она и помогла, научила по дружбе. Кому сказать! никакой романтики, одна физиология. И ничего особен-ного, уникального в том поцелуе не было, – разве что первый. Впрочем, и второй, и третий, и четвертый, – все они были в чем-то уникальны, хотя бы в том, что были вторыми, третьими, четвертыми... И сейчас он беззлобно подтрунивал над собой: «Куда ты лезешь?! Куда? Ты, привыкший к умело, томно подставляющим губы...»

Глава 4. Ближе к классике

– Марин, ты? – донеслось из зарослей акации.

– Соня? – Марина в ужасе оттолкнула Алексея. Хорошо, не матушка!

– Я, я – выбираясь из кустов, отряхивалась девушка в небесно-голубом плаще, с любопытством поглядывая    на мужчину рядом с подругой.

– Это Алексей, а это Соня, – представила их Марина и совсем успокоилась. Соня – человек! Сколько книжек про-читано, историй рассказано! Но главное – тайны сердечные. Правда, у Марины их не было, зато у Сони хоть отбавляй. Она хоть и младше, но уже сложившаяся маленькая женщи-на с заметными формами, хорошеньким личиком и каким-никаким личным опытом. Не одна сказка рухнула, не одна драма пережита. И ведет себя Соня по-женски, на юношей без лишних сантиментов смотрит, повадки их знает. Не то что Марина.

– Честь имею, – озорно прищелкнул пятками Алексей.

– Хорошо, если имеете... – строго оглядела его Соня. – А вам, Алеша, сколько лет?

Марина смутилась: и «Алешей» бы не смогла, и про возраст неудобно, а у Сони – запросто.

– Двадцать семь.

– Круто. Как у классика! – со значением кивнула Соня. Надо ж! Буквально на днях из интереса считали, сколько было Онегину, сколько Татьяне Лариной. – А как у классика? – поинтересовался Алексей.

– Она лучше знает, – указала Соня на притихшую подругу.

– Ну, Онегину было двадцать шесть... – недовольно протянула Марина (слишком на экзамен похоже станови-лось) и тут же уточнила, – ...Двадцать шесть, а не двадцать семь!

– А Татьяне? – творчество Пушкина мало интересова-ло Алексея, школьная программа давно забылась, а вот про-верить интуицию всегда интересно. – Татьяне сколько было?

– По хронологии романа около пятнадцати полу-чается, а сам Пушкин писал Вяземскому, что ей семнад-цать, – ответила Марина заученно и тоскливо.

– Как тебе? Ну, примерно?..

Марина кивнула.

– Ты ж моя хорошая! – обрадовался Алексей неиз-вестно чему и как-то по-родственному чмокнул Марину     в макушку.

– Так вы давно... знакомы? – озадачилась Соня. – Марина мне не рассказывала.

– Мы хорошо знакомы, – ответил Алексей.

– Ну, это вряд ли... – усмехнулась Сонечка.

– ?

– Думали бы, прежде чем кофеи здесь распивать!

– А! Это ты что к экзаменам готовиться надо?..

– Причем тут экзамены?

Марина потемнела в лице: «причем» – это о матуш-ке. Соня считала Варвару Владимировну человеком жест-ким и недобрым и сейчас побаивалась за Марину, а зря. Варвара Владимировна просто честной была и от дочери того же требовала, да и Соню по-своему любила, привеча-ла как могла. Бывает, посмотрит на дочь, длинную, костля-вую, бледную и вялую, и только вздохнет: «Уродилась же...  Вон Соня! И фигурка, и личико, и держится уверено, – все у нее будет, все получится. А ты? Смотреть не на что, жи-вешь тяжело, уныло... А еще говорят – яблоко от яблони...» Неприятно было Марине слышать такое, но что делать, коли правда горчит. Радуйся, что есть человек, который тебе эту правду без утаек выложит. И тут не ныть, тут бороться надо, дурную натуру свою ломать, а не шляться не пойми  с кем! Стыд обжег сердце Марины:

– Ладно. Пора мне, – глухо, не поднимая глаз, про-изнесла она, отставляя пустой стаканчик. – Спасибо!

– Да уж! Лучше вам попрощаться, – кивнула Соня. – Я на шухере постою, а вы, давайте, заканчивайте миндаль-ничать, – и деликатно отойдя в сторону, отвернулась, чтоб не мешать.

Как прощаться-то? – Марина неуклюже выставила руку, то ли протягивая, то ли пряча ее. Алексей ласково по-гладил ее пальцы, ладошку, и чуть притянул к себе. Утешать и подбадривать он умел. К тому же робкое «да» уже прозву-чало, и сама девушка не противилась, – только краснела и старательно прятала взгляд.

– Мариш... – он осторожно приподнял ее подборо-док, взглянул в раскосые темные глаза (и сердце его снова екнуло), едва ощутимо поцеловал лоб, виски... прикос-нулся к мученически сжатым губам, и почти не отрываясь, помотал головой: не так... Губы Марины перекосились в по-добие улыбки и чуть расслабились. Алексей тихонько кив-нул, и девушка замерла, ужасаясь и столбенея. От страха и напряжения она не сразу почувствовала бархат его ласковых прикосновений, но – сначала неуклюже, через испуг и неопытность, потом все более проникаясь неведомым прежде трепетом, – отдалась ему всей своей перепуганной душой до яркого румянца на щеках, до шума в ушах, до слад-кого головокружения.

– Ребя-та!.. Закругляйтесь... – торопила Соня, строя подруге устрашающие гримасы.

Марина, пересиливая себя, оторвалась от Алексея, и сердце ее снова обожгло стыдом. Захотелось исчезнуть, пропасть, сгинуть, по меньше мере, сбежать, и она убежала бы, если бы он ни придержал за рукав:

– Номер я тебе записал. Позвони, слышишь?

– Постараюсь, – бросила Марина, вцепившись         в плащ подруги, который должен был вывести ее из тени наваждения.

– Приятно было познакомиться! – попрощалась Со-ня с Алексеем, тоном обозначив окончание встречи, и де-вушки направились домой. А немного пройдя и помолчав для важности, Соня вынесла вердикт: Годится! И постар-ше, и приятный такой. А Варвара Владимировна знает? – Молчание. – Ты не бойся, я могила... – пыталась Соня разговорить подругу, но та будто не слышала.

Годится, не годится, какая разница? – фильм закон-чился, оставив на память ощущение бархата на губах... Марина даже чуть тронула их, пытаясь постигнуть волшеб-ство физической памяти, но тут же отдернула дрожащие пальцы, боясь разрушить солнечный привкус. Соня чуть заметно улыбнулась, – ее первые сказки были позади.

                                               ***

Конечно, никому звонить Марина не стала, записку с номером телефона выкинула, и даже с Соней об Алексее ни разу не вспоминала, – жила бледнеющими, двоящимися воспоминаниями. Один Алексей, с чуть смеющимся взгля-дом и пухлыми уголками губ, живший в одном с нею горо-де, носивший серебристую куртку и бордовый свитер, за-бывался, как ни цеплялась Марина за свою память. Другой, похожий на киногероя, – отступал в область бессмысленных фантазий и придуманных диалогов. Меж тем времени на вы-думки не оставалось.

Все было расписано и назначено: последние кон-трольные, проверки конспектов, график экзаменов... Марине, – хоть с какими оценками, – только б со школой покончить. Не того ждала от Мрыськи Варвара Владими-ровна: пусть не дал бог ума и таланта, но с экзаменами можно постараться?! так сдать, чтоб матери было чем гор-диться! А там, глядишь, в институт поступит, чему-нибудь да научат – человеком станет...

Глава 5. Сон как лекарство

«Почему, интересно, сначала выпускные балы и только потом экзамены? Не логичней ли бы было наобо-рот?» – рассеянно думала Марина, уставившись в больнич-ное окно, за которым буйствовал май. Но ни балы, ни экза-мены ее уже не касались. Нет, мир не рухнул, катастрофы не случилось, – так... маленькое недоразумение. За пару дней до первого экзамена она попала в больницу. На оста-новке выходила из трамвая, и вдруг нехорошо стало, в гла-зах потемнело, в висках застучало, и не вздохнуть, – так, при всех и бухнулась. Хорошо, под колеса не попала, доб-рые люди «скорую» вызвали.

«Чего вы хотите? – трудный возраст...», «вот вам и нагрузки, и недосып...», «совсем девчонка, а уже нервы...», – шептались сестрички, ставя капельницы и делая уколы. И наступал сон. Потом Анна Ивановна, заплаканная, с бе-леньким вышитым носовым платочком в руках, соседка   по палате с сердобольным «Бледненькая! Тебе бы в де-ревню». И снова сон. Соня, с почтительно-сочувственным взглядом и оранжевыми мандаринами... И опять сон.

Выписывать пациентку не торопились. Аттестат      об окончании школы без экзаменов, по среднегодовым оценкам вывели, с поступлением в институт врачи посоветовали подождать. А чтоб не терять времени, Марина решила поступить в училище, в ПТУ² , куда при-глашали без всяких экзаменов, – уже через год зарабаты-вать можно будет, и на вечернем учиться. А пока... Сказы-валась ли душевная тупость или подлость, которые подо-зревала в ней Варвара Владимировна, помощь врачей или непринужденная болтовня с Анной Ивановной и Соней, или просто удалось, наконец, выспаться, – Марине хоте-лось думать о светлом и радостном: о синем небе за окном, одуванчиковых россыпях на ярко-зеленых газонах и о ма-ленькой тайне, невидимо освещавшей ей душу, – о тайне    по имени Алексей.

___

Часть II. Встреча вторая

Глава 6. Рабочие моменты

– Ты?! – из тени металлических шкафов навстречу Марине шагнул мужчина.

После солнца ее глаза с трудом привыкали к искус-ственному освещению, и мужчина казался незнаком. Челка и обильная щетина скрадывали черты лица, но в голосе слышалась уверенность, а в еле различимой улыбке мере-щилось что-то знакомое:

– Вы?

Вот так сидишь целыми днями, работаешь, учишь-ся, и не знаешь, что в соседних цехах творится, что за люди там работают. «Свои», – инженеры, техники, чертежники, работавшие в одном с Мариной отделе, – для нее уже родны-ми стали. В соседних отделах тоже знакомые были: то в сто-ловой пересечешься, то на субботнике... В другие здания – если случайно по бумажным делам зайдешь. Кто там чем занимается, над чем колдует, – это пусть итээровцы³ вника-ют. Они свои институты позаканчивали, в жизни опреде-лились, им и карты в руки. Марине и так дел хватает: с утра на машинке стучишь, как дятел, в обед поесть надо, в ма-газин сбегать, бабушке позвонить, потом опять за машинку. А машинка – гром! Машинка – зверь! Корпус расшатан, ка-ретка вылетает, клавиши западают. Ей бы в музее стоять, – да на чем же тогда работать? где другую такую умницу-красавицу найдешь?

Вот и приходится чинить да подкручивать. Свободная ми-нутка если и выпадает – в конспекты лезешь: готовишься, повторяешь. Студентам-вечерникам в институте спуску    не дают. С лекций домой идешь никакая, а дома – бабушка. Анна Ивановна хоть и старается молодцом держать-ся, виду не подавать, но годы свое берут. И ладно бы годы, – душа у нее молодая, светлая! Здоровье подводит, вот что! Матушка, натура утонченная, аристократичная, – все в ней против дурного да грязного восстает, болезней как огня бо-ится, от санитарии только что в истерики не впадает. А Ма-рине и спокойней от того, что сама все делает: меняет, сти-рает, убирает. Опять же с бабушкой лишний раз поболтать можно. А с утра – опять на работу... Жестковато выходит, но посмотришь на сокурсников: тоже, бедолаги, крутятся. У многих семьи, дети, с жильем сложности, – ничего, справ-ляются, а у Марины и проблем-то серьезных нет, – знай себе учись, а там и с работой устроится, и зарплата повы-ше будет, и бог даст, бабушку подлечить удастся. Так что не время уставать, – делá делать надо.