Текст книги "Мир без лица. Книга 2"

Автор книги: Инесса Ципоркина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– Что же она такого натворила? – интересуюсь я.

Легба опять замыкается в гордом молчании. Придется думать собственной головой.

– Соперница Помба Жира – это Иеманжа, Матерь Вод… – смутно припоминаю я разговор с отцом Франсиско. – Чтобы победить Иеманжу, Помба Жира стакнулась со смертной дочерью Орунга, сына и насильника Иеманжи, с Синьорой Уия. Синьора, которой не место у воды, тем не менее живет на острове. На острове, окруженном не водой, а текучей смертью. Сердце, окруженное смертью.

Легба упорно молчит. Полюбовавшись на собственную метафору, я продолжаю бубнить, точно гениальный сыщик из классического детектива, собравший всех подозреваемых на финальное разоблачение:

– А в глубине сердца находится дворец соблазнов, Тентакао, служащий лишь оболочкой для золотого улья Гекаты. Сердце, окруженное смертью, наверняка предназначено в дар богине преисподней – Гекате, Эрешкигаль, Тласолтеотль, Миктлансиуатль… Легба, а кому служит Помба Жира – жизни или смерти? У нее есть хозяин?

– Пока нет. – Голос Легбы звучит непривычно глухо. В нем нет привычной скрипучести и брюзгливых интонаций. Это какой-то совсем другой голос. Слишком печальный для жестокого и равнодушного лоа.

– Выходит, она делает выбор?

– Да, – падает ответ, точно камень в колодец.

Вот и все. Пока мы ищем Марка, Помба Жира выбирает судьбу для человечества. Потому что секс, служащий жизни, – это то, что мы знали до сих пор и что казалось нам вовеки неизменным. Зато секс, служащий смерти, – прекрасная, прямо-таки упоительная дорожка, по которой мириады разумных и не слишком разумных существ строем промаршируют в ад. Ну Цирцея, ну и жертву ты задумала! Владычица лунного чародейства, что же ты творишь с человечеством? Надеешься вскарабкаться на гору трупов и дотянуться до луны?

– Иеманжа… – с трудом произносит Легба, – …она сказала: найди дочь моего сына и тень своей души. Выведи их из каменных стен, в которых они живут давно, слишком давно. Поставь их на новую, нехоженую дорогу. И дай им ПИНКА ПОД ЗАД!!!

От вопля Легбы я шарахаюсь в сторону, спотыкаюсь об угол ковра, лечу вперед, пытаюсь удержаться на ногах и в результате сворачиваю с основания давно высохший фонтанчик – каменную чашу на длинной тонкой ножке. И все это время хохочу, хохочу до слез. Оказывается, у Иеманжи не такой минорно-драматический характер, как мне вначале показалось.

– Гляди-ка! – замечает Фрель своим собственным голосом. – Еще один!

В стене зияет прямоугольная дыра. Когда фонтанчик рухнул на пол, чуть выступавшая плита вдавилась в пол и кусок кладки беззвучно отошел в сторону, открывая потайной ход. Еще один. Вообще-то мы уже обследовали множество дыр, нор и щелей, проеденных паранойей Синьоры в плане города-дворца. Мы пробирались вдоль стен пиршественных залов, от глазка к глазку, залезали в опустевшие невесть когда комнаты прислуги, повитух, магов и фаворитов, оказывались на стенах и за стенами замка – но ни разу не наткнулись на личные покои Синьоры Уия.

– Эй, сюда! – скучным голосом выкрикиваю я. – Мы с Фрелем новый ход нашли!

Никто уже не радуется находке. Ну, еще сотни и сотни метров бессмысленной ходьбы след в след за Гвиллионом. Во все туннели наш непрошибаемый каменный друг лезет первым и нередко возвращается весь утыканный арбалетными болтами и лезвиями топоров. Или, проломив перекрытия, выбирается с нижнего этажа. Стены, пол и потолок каменного термитника Тентакао – сплошная ловушка.

– Значит, судьба, – неожиданно роняет Фрель голосом Легбы. – Нет, это я сделал, – басит Каррефур, – не грызи себя. Я заставил ее споткнуться, я открыл дверь, о которой ты умолчал. Идите, ребята, спасайте своего провидца и весь наш мир заодно.

Хорошо бы успеть. В этой вселенной все решает не сила, а время…

Дверь распахивается. А за дверью – давно ожидаемое зрелище: Синьора Уия, застывшая в броске, точно баскетболист у сетки, Марк, спутанный золотистой паутиной, словно муха, его запрокинутое лицо с глазницами, пронизанными толстыми пульсирующими нитями – узами богини чувственных наслаждений…

* * *

– Не стоит кричать и пинаться! – мягко отстраняет меня сын Дану.

Моя бы воля, я бы этих недожаренных отморозков еще и не так оборала-напинала. Сказано в мифологии: ётуны, великаны Хаоса, глупы и безобразны. Но я так надеялась, что это божественная ксенофобия! Что на самом-то деле они окажутся вполне сообразительными и не лишенными шарма. Пусть даже о-очень своеобразного шарма… А это… это просто ожившие камни! Которым наплевать на близость Рагнарёка, на интриги Видара, на самих себя! Им, наверное, кажется, что Последняя битва состоится где-то там, вдали, за лесами-за долами, а они пересидят в своем тараканьем царстве и смерть людей, и смерть богов, и даже смерть вселенной. Простое желание узнать дорогу в Йернвид под действием раздражения переросло в желание доказать каменноголовым уродам, что и их не минует чаша сия.

– Вот посмотри, как надо, – все так же мягко предлагает Нудд. Прицеливается – и отрубает Клив-Солашем голову вождю. Беспомощному. Безоружному. Лежащему у ног сына Дану в истоптанной пыли. Из перерубленной шеи вытекает что-то черное, в радужной пленке… Нефть? У них в жилах нефть вместо крови? Ну да, это же дети камня.

– Кто следующий? – почти ласково спрашивает Нудд. – Если никто не ответит, где эта треклятая дорога, я буду каждые пять – нет, каждые три минуты отрубать по башке.

– Молодец против овец… – пыхтит тролль посмелее прочих. Негромко пыхтит, но если учесть его положение, то и бурчание себе под нос можно считать героизмом.

Нудд улыбается. Светло и безмятежно. Только глаза у него неживые. Вот теперь я понимаю разницу между человеческим и нечеловеческим подходом к решению проблем. Сильфу действительно наплевать на то, сколько человек… троллей придется убить. Ему нужно найти проводника и он его найдет, оставив позади гору трупов. Пока я мучаюсь вопросом «Достойно ли убивать лежачего?», Нудд опытным путем выберет самого знающего и выносливого и заставит его вывести нас к Йернвиду. А я и шагая в направлении Железного леса не перестану думать, правильно ли он поступил, этот многовековой жестокосердный фэйри.

Неподалеку, привалившись спиной к камню, сидит тролль – на вид такой же вялый, как и остальные его соплеменники. Кажется, в Большом доме он восседал по правую руку от вождя и жрал тараканов прямо из вождевой миски. Вот только поза мне его не нравится. Если бы у меня не осталось сил держать голову, я бы не сидела с прямой спиной, уронив мощные лапы в опасной близости от рукоятки меча. Очень странного, смутно знакомого меча…

– Его! – кричу я, указывая Нудду на странного доходягу. – Его!!!

И Нудд, не тратя времени на удивление, кидается на тролля.

– Хель заживо гниющая[60]60
  Повелительница мира мертвых, Хельхейма, дочь Локи и великанши Ангрбоды. Она исполинского роста, крупнее большинства великанов, одна половина ее тела черно-синяя, другая мертвенно-бледная, поэтому она и называется сине-белой Хель. Левая половина ее лица – красная, а правая – иссиня-черная. Ее лицо и тело – живые, а бедра и ноги – части трупа, покрыты пятнами и разлагаются – прим. авт.


[Закрыть], откуда ты взялась на мою голову! – орет «друг вождя», одним прыжком вскакивая на ноги.

– Видар, папенькин сынок, – брезгливо говорю я. – Ну вот и встретились. Будешь нашим проводником. И консультантом.

– С чего бы это? – Видар храбрится, но Клив-Солаш, текущий в воздухе, как чистая стальная река, притягивает его взгляд, будто магнит.

И Нудд наносит первый засечный удар[61]61
  Диагональный удар мечом сверху – прим. авт.


[Закрыть]. Ему будет трудно победить – без щита и без доспеха чем защитишься от меча? Только мечом. Если сильф пропустит хоть один удар, его тело, может быть, не сможет расступиться перед к заточенной кромкой, как воздух, и сомкнуться вновь. Но Клив-Солаш, кажется, самостоятельно ловит финты[62]62
  Удары оружием, наносимые по сложной непрямолинейной траектории, использующие сокращение мышц руки для достижения скоростного удара – прим. авт.


[Закрыть] могучего меча Видара. И все равно мне страшно. Я вижу, но не понимаю, что происходит. Не понимаю, чьи шансы на победу выше. Только одно я знаю наверняка: если поединок затянется, если подует ветер и ожившие ётуны придут на помощь своему союзнику, богу-предателю…

Видар заносит меч для вертикального удара – и тут вращающийся в воздухе Клив-Солаш отрубает кисть, сжимающую рукоять.

Бог Разочарования стискивает разрубленное запястье левой рукой, сквозь пальцы тонкими ручейками течет кровь – густая, цвета вишневого сока. На лице его, так и оставшемся лицом тролля, проступает растерянность.

Наверное, здесь затруднительно колдовать не только нам, но и высшим божествам этого мира, асам. Видар на враждебной территории, на земле своих извечных врагов. Тело его, как и тело Нудда, то обретает, то теряет волшебные свойства. Это тонкое равновесие, которое так легко нарушить, превратив бессмертного в смертного, а смертного – в мертвеца.

Нудд, не говоря ни слова, заносит меч и с усилием втыкает острие в бессильно раскрытую ладонь. Нанизав кисть на лезвие, словно бабочку на булавку, он подносит ее прямо к лицу Видара:

– Возьми.

Суетливым движением, точно боясь, что сильф вот-вот передумает, Видар хватает свою бесценную правую конечность и судорожно прижимает к запястью. Меня слегка подташнивает от этих манипуляций с кровавыми обрубками. И тут глаза Бога Разочарования вспыхивают яростью. А глаза Нудда ничем не вспыхивают. Даже торжеством. Он буднично произносит:

– Раны, нанесенные этим мечом, не исцеляются, враг мой. Может, если бы ты был на своей земле… Но ты на их земле, – и Нудд мечом указывает в сторону тролля, замершего от ужаса с выпученными глазами и разверстым ртом. – Теперь ты понимаешь: тебе придется идти с нами. Потому что если я убью тебя, ты останешься лежать в куче пепла. Лежать до скончания времен. И дух твой не придет в Вальгаллу, потому что валькирии никогда не найдут тебя в лесах Ётунхейма.

– А значит, придется исполнить обещание, данное твоей мачехе Фригг, – победить тебя, не убивая! – ни к селу ни к городу брякаю я.

– С-с-старая с-с-су-у-ука-а-а… – с чувством произносит Видар.

– Кабы не она, я бы тебя зарезала, – бесстрастно замечаю я.

– Можно подумать, клятвы для тебя что-то значат! – фыркает бог, предавший своих ради власти над миром.

– Ты по себе-то не суди, – роняет Нудд. – Хватит болтать, собирайся. Прихвати свою часть тела. Может, найдешь того, кто приклепает ее обратно.

Цени нашу доброту, поганец! – хочется сказать мне. Но я молчу и лишь презрительно наблюдаю, как Видар неловко засовывает отрубленную кисть в сумку на поясе, прилаживает левой рукой ножны, всовывает в них меч, заматывает запястье пыльной тряпкой, нехорошо поглядывая в сторону Нудда, стоящего у него над душой с Клив-Солашем наизготовку.

На наше счастье, ветра нет. Союзнички Видара не скоро поднимутся на ноги. Мы успеем уйти далеко в сторону Железного леса. И никто не кинется за нами в погоню. Постоят, почешут в затылках – да и забудут. Чай, не в первый раз пожар, разгоревшийся из случайной искры, поджигает Большой дом. Это земли Хаоса. Здесь нет ничего вечного и неизменного. Кроме тупости троллей.

Глава 7. Безжалостное милосердие

Время остановилось. В нем, точно в тяжелых водах бездны, Синьора плывет к нам, переливаясь синими и алыми огнями – глубоководная тварь, окутанная сиянием живого электричества. Фрель медленно-медленно поднимает руки – такие слабые, такие медленные человеческие руки. Сейчас они займутся сине-алым пламенем и сгорят. И ни Гвиллион, ни Морк не успеют спасти беднягу Фреля…

Не стоит во время поединка скидывать со счетов женщину. Особенно если эта женщина – морской змей. Истинное Тело Матери Мулиартех взвилось в воздух, разворачиваясь многометровой лоснящейся петлей, – и обрушилось на смертное тело дочери Орунга, бога-насильника. Волшебный огонь Синьоры Уия, ее оружие и щит, разорвало и разметало, будто облако планктона. На мгновение мне показалось, что поединок закончился, не начавшись. Смешно бороться с морским змеем, в воде или на суше. Смешно бороться с Мулиартех, исчадием Балора. Смертельно смешно.

Тело Синьоры после удара в грудь изогнулось буквой «С» и так, согнувшись, и отлетело к стене. Не думаю, что человеческая плоть выдержала бы удар о камни в конце многометрового полета. Синьора Уия еще летела, но уже была мертва. Если бы не Морк. На суше фоморы становятся медленными и неуклюжими, почти как люди. Но если потребуется вернуть себе всю свою фоморскую мощь – хотя бы на несколько секунд…

Морку не потребовалось и нескольких секунд. Его тело не размазалось, не расплылось и не развеялось в воздухе – оно просто исчезло со своего места по левую руку от меня и возникло за спиной у Синьоры. Поймало женщину на руки и свалилось на пол, не выпуская нашу противницу из объятий.

– Спасибо, мальчик! – рыкнула Мулиартех, но возвращать себе человеческий облик не спешила.

Оттолкнувшись от Морка, словно от подкидной доски, Синьора взмывает ввысь. Что она собирается делать? Побить морского змея с помощью кунг-фу? Закидать шаровыми молниями? Укусить за нос? Нет, это несерьезно. Даже если, рассуждая теоретически, ей удастся на некоторое время вывести из строя мою прабабку, останутся еще двое… трое бойцов. Бойцов, не намеренных сдаваться на милость коварной Помба Жира. И один смертный, одержимый парочкой весьма зловредных духов, у которых с богиней давние счеты.

Но пока мы блюдем приличия, скопом не нападаем, а просто стоим и смотрим, как Мулиартех демонстрирует свою красоту и мощь. Змеиный танец гипнотизирует, молниеносные движения завершаются танцевальными па и кокетливыми позами – погляди на свою смерть! С разинутой пастью, выгнутой спиной, вздыбленными плавниками – вот она, твоя погибель, любуйся и трепещи! Синьора мечется вокруг неуязвимого тулова морского змея, точно встревоженная паучиха, плетет и плетет свои ловчие сети, но золотые узы вспыхивают и гаснут, бессильные.

– Ты… в моей… власти! – шипит она, исходя злобой, выбрасывая из утробы, из солнечного сплетения, из пальцев рук хрупкие ненадежные нити. – Ты… как и все…

– Дура! – рявкает Мулиартех. – Дура слепая! Нет над нами твоей власти! Нет!

Интересно, почему? Все мы не раз и не два занимались любовью со смертными, а также с представителями своих и… э-э-э… дружественных рас… Так почему же богиня секса не управляет нашими телами? Кажется, я догадываюсь. Власть Аптекаря, кем бы и чем бы он ни был, служит нам щитом. Любовь. Непреодолимая, эгоистичная, нарушающая законы стихий любовь. Наше проклятье и наш оберег. Мы искали освобождения от нее – и вот, лишь благодаря ей не стали пчелами в колдовском улье, вечными узниками поющих сот…

– Опять ты уходишь. – Раздосадованный и помятый Морк берет меня за плечо. – Все время, пока мы здесь, ты думаешь и думаешь о чем-то, а мне ничего не рассказываешь…

Ну вот, нашел время для беседы по душам. Я беру Морка за руку:

– Подожди. Я все скажу, только подожди еще немного…

– Вы, фоморские принцессы, умнее нас, простых вояк, где уж нам понять вас, – бурчит он. Я не вижу его лица, но по голосу слышу, что Морк улыбается.

Бой окончен. Мулиартех сжимает в объятьях тело Синьоры Уия, словно боа-констриктор, поймавший кролика. Откинув голову назад, Мулиартех приподнимает веко всегда закрытого глаза…

– Не надо! – кричу я, бросаясь наперерез Мертвящему Глазу Балора. – Не убивай ее, не надо!

Разумеется, во мне нет ни капли жалости. Грешная Синьора Уия нужна нам, нужна для смутных целей и едва обрисованных планов, которые еще предстоит осознать и исполнить.

– Пус-сти меня, Иеманжа-а… – тяжко стонет Синьора. – Пус-сти-и… Ты победила…

– Я всегда побеждаю, – с мрачным удовлетворением отвечает Мулиартех. – Даже сидя в подводных гротах, я вижу и слышу все происходящее в мире. И власть моя огромна, потому что я никому ее не навязываю.

О чем это она? И она ли это? Может, в бабулю тоже вселился дух? Непохоже. Наверное, Мулиартех говорит от имени бездны, от имени мировых вод, вмещающих и Иеманжу, и Амар, и Лира, и всех нас, богов и не-богов, порожденных морем.

Морской змей отшвыривает Синьору на подушки, сбившиеся в ком в дальнем углу. Ничего. Пусть набьет пару синяков и шишек, авось закается враждовать с тем, кто не ищет власти над миром.

Мулиартех с чувством выполненного долга возвращается в человеческое тело. Все взгляды устремлены на нее. Но я – я смотрю на Синьору. И вижу, как в ее глазах мелькает торжество. Чему это она радуется?

– Гвиллион, закрой Марка! – бросаю я духу огня. Со скоростью вулканической бомбы сын Муспельхейма проносится через комнату – и в его грудь ударяет золотая молния. Ударяет – и вдребезги разбивается о камень.

– Тебе не победить нас, Помба Жира! – угрюмо заявляет Фрель. – Твоя игра окончена.

– Смотря для кого, – в голосе Синьоры слышится злорадство. – Смотря для кого, миленький. Он мой! – и она тычет пальцем туда, где за спиной Гвиллиона скрывается Марк, безучастный и беспамятный. – Я изгнала из него демона, укравшего его глаза. А взамен я получила его душу!

– Чью душу? – ухмыляется Гвиллион. – Душу этого парня? Или душу Доброго Бога?

Синьора Уия замирает. В зрачках ее точно счетчик крутится.

– Огун, – осторожно произносит она, – мы с тобой всегда были друзьями. Зачем ты лжешь мне?

– Ты сама себе лжешь, – вздыхает Гвиллион, он же Огун, божество огня, металла, войны – всего, что так замечательно сочетается с похотью и продажной любовью. – Посмотри на меня: где ты видишь обман? Этот человек несет в себе силу творца. Он, как Доброму Богу и положено, подарил нам целую вселенную, не вмешивался в наши свары, понадеялся на разум своих детей… А мы? Оправдали мы его доверие? Сохранили чистую гармонию людей и духов? Черта с два!!! – Телесная оболочка Гвиллиона, серая каменная корка, начинает плавиться от гнева. – Мы не уследили за демоном, исказившим замысел Доброго Бога. Мы отдали его народ на съедение твари, ненавидящей живые души, – и она испохабила все побережье. Она загадила даже море – Иеманжа больше не выходит на берег в лунные ночи. Души людей превращаются в зомби еще в материнских утробах. Город, созданный Добрым Богом, торгует селитрой – а ты знаешь, что такое селитра, глупая ты женщина? Это соль, проступающая на дерьме!!! Демон превращает бесценный дар Бога в болото дерьма, а ты сидишь на куче соли и планируешь отправить выродившееся человеческое племя в преисподнюю, чтобы выслужиться перед древними богинями ада! Стать при них… кем? Хозяйкой опустевшего борделя?

И тут Синьора отводит взгляд. Словно нашкодившая кошка.

– Мне стыдно за нас, Помба Жира, – устало заключает Гвиллион. – Стыдно, что Добрый Бог вынужден был придти сюда и увидеть нас такими, какими мы стали. Стыдно, что демон забрал себе достаточно власти, чтобы изуродовать тело, принадлежащее Доброму Богу. Стыдно, что ты набиваешься в прислужницы пожирательницам дерьма.

– Не оскорбляй моих союзниц! – взвивается Синьора.

– Тласолтеотль, – негромко произносит Фрель голосом Каррефура. – Ее зовут Тласолтеотль, твою хозяйку. Она очищает людей от пороков после того, как погубила их. Навеки. Она поедает грязь людских душ и людских тел. Ты выбрала плохих союзниц, Помба Жира. Ты не захотела служить Иеманже, несущей любовь и жизнь. Тебе это показалось унизительным. Неужели тебе не кажется унизительным служить той, кто несет похоть и смерть?

– А ты, муж мой, что молчишь? – взвивается голос Синьоры. – Давай, оскорбляй меня!

– Я бы и рад оскорбить тебя… и отказаться от нашего родства, – звучит глухой, старческий голос Легбы. – Я так устал… Но ты – часть меня, это предопределено. Я шел сюда, чтобы вразумить и спасти нас обоих. Я шел, чтобы указать тебе новый путь, вывести тебя за стены гнезда обмана и предательства. Иеманжа просила меня об этом… только об этом. Ни о чем больше. Она тебе верит. Она ищет твоей дружбы – обманутая, преданная, извалянная в грязи, текущей с берегов. Она тебя прощает.

Ну всё. Сейчас Синьора заорет, что она-то, она никого не прощает. И что никогда, никогда созданные творцом люди и духи не узнают телесных радостей в любви и в семье. Что сохранить душевную чистоту отныне можно только в аскезе, в сером, безрадостном мире. Что всякий, кому приспичит насладиться жизнью, станет преступником, пособником смерти, адептом всяческой мерзости. И почему целая вселенная оказалась поставлена в зависимость от воли богини-истерички? Кто это допустил? Неужели Марк?

* * *

– Он весь горит, – хмуро произносит Нудд. – Сепсис.

– У нас два дня. Не больше, – вторю я.

Мы сидим на куче палой листвы, заменяющей кровать в доме небогатого ётуна. В противоположном углу на такой же куче мечется в жару Видар. Его тело так и не вернуло себе божественных способностей, а тело тролля, как выяснилось, тоже болеет, если ему нанести рану, а потом перевязать «чем попало, грязной тряпкой». Хозяйка – пожилая великанша, мирная и незлобивая, вымыла культю настоем из целебных трав, но что они могут, эти настои? Здесь их даже не кипятят. Костры разжигают ненадолго, на вершинах голых холмов, скорее для ритуала, чем для хозяйственных надобностей. Я и не замечала, как много для человека значит огонь и как трудно без него выжить…

В общем, единственный доступный нам огонь пожирает Видара изнутри. Конечно, сын Одина – наш враг. Но даже то, что он враг и самому Одину, не умерит гнева верховного божества. И перед Фригг неудобно – обещала же не убивать ее пасынка, засранца этакого. Кто знает, что будет с миром, если Видар умрет, а Фенрир так и останется гулять по Йернвиду? Рано или поздно придет час, когда он распахнет пасть от земли до неба, – и кто воткнет в эту пасть смертоносный меч? Так что не в одном божественном политесе дело. Видар нам нужен живым, хоть он и скотина.

– Можно убить его, – слышу я свой голос, бессмысленный и беспощадный, – и идти искать Фенрира. Самим. Рано или поздно мы найдем и этот лес, и эту зверюгу…

– Мирра… – Нудд смотрит на меня с сочувствием. – Ты не поняла, ЧТО хотела сказать Фригг, напутствуя тебя. Фенрира может убить только Видар. Больше никто. Так уж они оба устроены – как компьютерный вирус и антивирус. Если Фенрира будешь убивать ты, не спорю, у тебя получится, но…

– Это как если бы я выкинула компьютер из окна.

– Да. Вируса нет, потому что и компьютера тоже больше нет.

Воображение мое ищет выхода в виртуальных аналогиях: а если переустановить систему? Пересоздать реальность набело? Ага, а после переустановки недосчитаться самых лучших своих творений… Нет у меня второго диска, чтоб сохранить на нем окружающий мир. Я даже на несколько шагов назад вернуться не могу, чтобы оживить норн и спросить смешную готическую Скульд: каков прогноз для мира, лишенного Видара? Благоприятен или… Фригг знает, но не скажет. Так уж она создана – нечитаемый файл…

– Остается одно! – хлопает себя по коленям Нудд. – Устроить пожар.

– Ты не перегрелся, часом? – вяло спрашиваю я. – Тебе прошлого раза не хватило?

– Хватило, – улыбается он шальной улыбкой. – Хватило, чтобы понять одну вещь: в огне мы – боги.

– Думаешь, Видар тоже обретет в огне свою сущность? – вскидываюсь я.

– Не знаю, – пожимает плечами жестокое дитятко Дану. – Но я смогу взять его за руку – и…

Конечно. Конечно. Именно так Нудд передает частицу своей силы мне – могучему, но ни черта не умеющему демиургу. Если бы не Нудд, я бы и половины полезных трюков не освоила. Чтобы выстроить Бильрёст или превратиться в птицу, мне требуется консультация здешних божеств. Пусть даже в форме простого прикосновения.

– А с Видаром сработает? – недоверчиво интересуюсь я. – Он же совершенно отроллел.

Наш поверженный бог лежит, как колода, а его отрубленная кисть, бережно уложенная в изголовье, воняет, как сорок тысяч трупов. Если она на что и годится, то только на корм артроплеврам[63]63
  Род вымерших членистоногих, дальних родственников многоножек. Тело артроплевры было плоской формы, состояло из ряда сегментов, заходивших один за другой. Достигало размера 0,3–2,6 м. Имело 30 пар ног. Дышало через маленькие отверстия-дыхальца, расположенные вдоль тела – прим. авт.


[Закрыть], слепо копошащимся в загоне за стеной. При всем желании невозможно угадать исход нашей авантюры.

И за Нудда я тоже боюсь. Здешние законы природы похожи на подвесной мост с прогнившими досками и обветшавшими канатами. Под ногой ли доска проломится, под рукой ли веревка расползется – неведомо.

Сын Дану поднимается с «кровати» и идет в соседнюю комнату – будить хозяйку. Правильно, чего до утра тянуть? За ночь от дурных предчувствий так намаешься, что утром ни на что уже не решишься. Чем быстрее мы приступим к рискованной процедуре, тем меньше нервов потратим впустую. Я и в реальном мире никогда не откладывала риск в долгий ящик. За что, впрочем, не раз судьбой бита.

– Неподалеку есть место для костра, на каменном утесе посреди пустоши, – сообщает Нудд. – Возьмем многоножку и довезем его туда за пару часов.

До чего же омерзительны эти панцирные твари! Дыхальцами посвистывают, пластинами скрипят, переднюю половину туловища задирают, лапами шевелят – ишь, скакунами себя вообразили! Дать бы тебе прутом между жвал, чтоб искры из глаз… А старуха с ними сюсюкает, ласково напевает, по бокам гладит… Боится, как бы мы ее живность не обидели. Ладно, бабка, не трясись. Вернется твоя скотина живой и невредимой.

Чтобы увезти каменно-тяжелое тело Видара, понадобилось целых три артроплевры, запряженных цугом в низенькую повозку. Нам пришлось идти пешком и со всей мочи лупить головную многоножку по панцирю, чтобы шла по прямой, не отвлекаясь на соблазнительные запахи гнили и мертвечины со всех сторон. Причем самый мощный источник запаха помещался как раз на тележке.

Путешествие через черную чащу, испятнанную лунным серебром, через голое поле без единой травинки прошло без приключений. На мили и мили вокруг лежали поля, перелески и мирные деревни хвощеводов-насекомоводов. Похоже, тролли с внутренних территорий вполне лояльны к чужакам. Если уж прошел земли охотников-охранников и остался невредим, то в самом Ётунхейме становишься невидимкой. Ни зевак, ни расспросов, ни попыток сдать пришельца властям – за вознаграждение или развлечения ради… Ётуны – народ тормозной, умом и чувствами небогатый, живет себе в гармонии со скудной природой и в ус не дует. Хорошо!

У камня мы выпрягли многоножек, дали каждой по кумполу и нехорошими словами погнали прочь. Артроплевры пошипели для порядку – вроде как пообзывались в ответ – и бодро потрусили к дому. Можно волочь Видара наверх и разводить костер.

– Там… есть… топливо? – на выдохе спрашиваю я, поднимаясь к вершине утеса по выдолбленным в камне ступеням – каждая выше колена.

– Я взял топливо, – почти не задыхаясь, отвечает Нудд.

Что он мог взять? Ни вязанок хвороста на плечах, ни бревен под мышками у этого… сына воздуха не наблюдается. Если нам придется возвращаться в лес, я его… я его…

Мысли обрываются. Пусть мне досталась меньшая часть тяжести, но переть вдвоем чуть живого тролля к костру на утесе, по крутым ступеням, скользким от росы, – самое худшее испытание на свете. Если бы мне довелось фехтовать двуручным мечом, изнемогая под тяжестью доспехов, я, может, и переменила бы мнение, но мне не довелось. Мне не с чем сравнивать. Никакой велотренажер, пилатес и кардиохруст не подарит вам этого дивного ощущения дрожащих потных рук… и разъезжающихся ног… и аромата тухлятины прямо перед носом… и главное, никакого допинга в виде любви и дружбы к каменной туше, мешающей мне жить… Если он сгорит заживо, я и глазом не моргну.

Всё. Дошли. Я падаю на черное пятно гари, рядом с полудохлым богом-предателем. Не трогайте меня, я не хочу шевелиться, я хочу только лежать! Хоть часок… хоть полчасика… ну пожалуйста…

– Поджигаю! – раздается предупреждающий голос Нудда.

Что он там поджигает? Скашиваю глаза и из последних сил начинаю хихикать. Поверх наших одинаково вялых тел рассыпана жалкая горстка щепок и обрывков бумаги – растопка. А где сучья, ветви, сушеные кактусы и прочая древесина? Чему тут гореть?

БАБАХ-Х-Х!!! Над нами поднимается ядерный гриб, расплывается огненным облаком в поднебесье и ударная волна прокатывается по долине, нагибая деревья вдали. Пепел на пустоши вскипает, словно морской прибой. Изнутри огонь кажется ярко-розовым, в нем прорастают снежно-белые деревья, они раскрывают над нами пышные алые кроны, чтобы через секунду осыпаться темнеющими угольками…

– Ну что, ублюдок, полегчало тебе? – скучающим голосом интересуется Нудд.

– Сам ты ублюдок! – огрызается Видар. Тем не менее, злости в его голосе нет. Он сидит на камне и изумленно созерцает абсолютно неповрежденную правую руку. – Йох-хо, сильф, как ты это сделал? Я опять могу драться!

– Кажется, мы еще не раз пожалеем, что спасли тебя, – устало подводит итоги сын Дану.

Да уж. Из огня да в полымя. Буквально.

* * *

– Ничего-то вы не понимаете, – устало роняет Помба Жира.

Нет в ней ни ожидаемой ярости, ни истерического возбуждения. И вообще ни одного из тех чувств, что привиделись мне за секунду до ответа. Синьора Уия обстоятельно устраивается на подушках, словно кошка, вытаптывающая себе лежбище. Словно бродячий менестрель, располагающийся у огня. Словно усталый канатоходец, отдыхающий после представления. И вот, умостившись, она обводит нас осуждающим взглядом:

– Зачем вы на меня нападаете? Разве вы не видите, как я в одиночку бьюсь против всего человечества, безоружная и беспомощная? Помогли бы лучше!

Нет, какова наглость, а? Это она-то безоружная и беспомощная?

Видимо, эта мысль написана на лице у каждого из присутствующих. Поэтому Помба Жира и хохочет, глядя на нас:

– Что, не ожидали? А вы подумайте головами, подумайте: ну какое у меня оружие? Кроме возможности удовлетворить жажду ВАШИХ тел, я не владею ни драконьими хвостами, ни каменными мышцами, ни властью над реальностью – ничем! Узы, которыми я связываю тела, разум мечтает изорвать в клочья. Ему, видите ли, не нравится быть рабом похоти! Он о свободе грезит! О полете в поднебесье, где не то что страсти – и обыкновенные-то чувства начисто вымораживает! Черный стратосферный холод, для которого еще придет время, когда смертное человеческое тело ляжет в землю и навеки перестанет будоражить чистый разум своими нечистыми страстишками…

Синьора трагически вздыхает, чуть переигрывая. Но не затягивает паузу, чтобы никто не вклинился с неудобным вопросом. Актриса.

– Говорите: служи жизни! – а что она, жизнь, со мной делает? Что она делает с моими золотыми нитями? Едва у женщины рождается ребенок, мужчина начинает воспринимать ее как мать своего отпрыска – и забывает, забывает, что она женщина! Она и сама об этом забывает. Тогда он поревнует ее к младенцу, поревнует – и глядь, желание его иссякло, словно лужица под солнцем. Осталась лишь растрескавшаяся соленая корка. Да, он, может, найдет себе других женщин, и она со временем найдет себе других мужчин – но оба уже не так молоды, не так уязвимы, чтобы их тянуло к этим другим с той же необоримой силой, чтобы новые узы были бы так же крепки и так же сладостны. Изменяя своим законным, брошенным, отвергнутым, они винят себя, винят меня, винят свою страсть, они хотят быть свободными и чистыми. А я их, согласно людской морали, пачкаю! Жизнь идет, унося красоту тел – и красоту уз, сковавших эти тела. Такова жизнь, говорят люди! Зачем же мне служить моему врагу? Зато если служить смерти… – и она усмехается, мечтательно и таинственно.