Текст книги "Мир без лица. Книга 2"

Автор книги: Инесса Ципоркина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Глава 3. Боги, которых мы надуваем

– Нудд… – тихо говорю я, поднимаясь из выгоревшей травы уже человеком, впрочем, изрядно перемазанным, – спасибо тебе, Нудд. Ты не думай, что я все, что ты делаешь, принимаю как само собой разумеющееся…

– Конечно, принимаешь, Мирра! – смеется сильф, преображаясь из сапсана в новый облик – в язвительного блондина с высоким лбом в залысинах. Глаза у него странные для блондина – миндалевидные. Такие глаза больше подходят латиносу – мачо и ловеласу, но уж никак не хлопцу нордического типа, вечно играющему философски настроенных негодяев. Вот уж не думала, что дети Дану любят кину… то есть кино. Тьфу! О чем это он?

– Ты, Мирра, всегда мечтала быть такой же, как наш самоуверенный коллега, Бог Разочарования. Действовать себе во благо, не разбирая средств, путей и потерь среди мирного населения…

– Неправда! – вырывается у меня против воли. Против воли – потому что прав Нудд. Прав.

Жизнь проносится перед глазами не тогда, когда ты близок к смерти. Она проносится перед тобой, когда ты близок к пониманию. И к разоблачению. К разоблачению привычек, которыми пользуешься десятилетиями, не отдавая себе отчета: что ж я такое творю?

Вначале я просто завидую. Завидую тем, кто перешептывается и хихикает на уроках, а на переменах увлеченно гуляет под руку по школьным коридорам, со страстью обсуждая всякие презренные глупости. Это – друзья. Это – влюбленные. Это – люди, которых другие люди выбирают, чтобы тесно общаться. А это я – по другую сторону холодного школьного холла, будто на другом берегу реки. Одинокий, никем не избранный детеныш. Никто не наведет мостов через реку зеленого линолеума. Никто не скажет мне: эй, Мирка, дай списать! эй, Мирка, а Иванов урод, правда? эй, Мирка, пошли в кино после уроков!

Нет, я не прыщавенькая толстушка с жидкими косичками. Я не серость, я не лузер, я не омега-особь, в которой нуждаются все – ну буквально все. Без них, без омег, прочие не знали бы, на кого выплеснуть восторг от собственной крутости. Да так, чтобы в ответ не получить по ушам. Те, кого травят, нагибают, используют, мечтают об одном: сдохните, люди! Сдохните, наконец, освободите мое пространство от глумливых рож и жестоких шуток. Те, кого обходят по параболе, тоже мечтают: обратитесь ко мне! Обратитесь! С дружбой, с враждой, с вопросом – хоть с чем-нибудь!

Конечно, через некоторое время я узнала, как тут у них все устроено и как пробиться на верх местной подростковой иерархии. Я всегда это узнавала. Мне редко доводилось проучиться в одной школе два года подряд. Родителей мотало по стране, и они знай себе радовались, что я не переживаю из-за потери школьных друзей, с которыми прекрасно подружилась… на ограниченный срок. Через год, думала я, будут новые лица, новые люди, новая река из линолеума другого цвета. Или точно такого же. А еще будут новые мосты, которые наведу я, потому что на мою сторону никто никогда не ходит. Да я и не жду на своей стороне случайных посетителей. Мало ли с чем припожалуют. И вообще! Если не водить людей за руку по МОИМ мостам, то что еще с ними делать?

Правило, усвоенное в детстве, гласило: «Подходи к ним первой, говори то, что хотят услышать, получай то, что нужно тебе, – и сваливай!» Оно было простое и удобное. Оно работало. Оно избавляло от необходимости страдать от невостребованности и непонимания, оно объясняло, что и зачем я здесь делаю. Оно вынуло иголку из моего сердца задолго до того, как родители, запутавшись в метаниях между надеждами и обломами, отправили меня к бабушке, в Москву. К старухе, у которой на морщинистых губах играла улыбка, не отраженная остальным лицом. К простой деревенской бабке, для которой хозяйство важнее семьи. Ее имущество – вот ее истинная семья. И даже полувековое проживание в столице не вытравило деревню из старушки. Она ходила за сервизами-мебелями, как деревенские ходят за скотиной. Она держала их в чистоте и холе, она их жалела, она с ними разговаривала. А на меня только покрикивала.

Если бы ледяная игла в моем сердце оставалась на своем месте, я бы отомстила, я бы извела старую ведьму. Чтобы называться чьей-нибудь бабушкой, надо иметь на это право. У моей родственницы не было прав и на то, чтобы называться человеком. Она была просто «туточки я, при хозяйстве». Существо, рожденное давать юшку поросятам. И больше – ни для чего.

Но узнать, где закопан клад, можно только по карте. Или ударившись пальцем ноги об угол кованого ларца, из которого злато-серебро лезет, словно тесто. Недалекая старушенция научила меня бесценным вещам, за которые не хвалят. Если не считать Фамусовского монолога про Максима Петровича[27]27
  Про того самого, который
  «Когда же надо подслужиться,
  И он сгибался в перегиб:
  На куртаге ему случилось обступиться;
  Упал, да так, что чуть затылка не пришиб;
  Старик заохал, голос хрипкой:
  Был высочайшею пожалован улыбкой» – прим. авт.


[Закрыть].

Если школьные годы избавили меня от застенчивости, то годы бабулиного общества преподали мне урок необходимого и достаточного подхалимажа. Сколько людей неопытных и чувствительных подхалимничает не ради выгоды, а по зову сердца, в надежде, что, увидев их коленопреклоненными, кумир полюбит своих почитателей! Я, в отличие от них, точно знаю: не полюбит. Разве что отметит про себя: вот те, кто стерпит от меня изрядное количество затрещин. Есть на ком разрядиться. Зачем же падать на колени, если наградой станет затрещина – и не одна? Лучше знать, ЧТО тебе нужно и СКОЛЬКО ты можешь предложить. Благодаря наблюдению за тем, как моя мать не выгадала ни полушки, унижаясь перед свекровью, я не падаю в глазах собеседника, поскользнувшись на неловкой фразе или ситуации, ниже, чем было задумано. Я не грызу перед сном костяшки пальцев от удушающего стыда, вновь и вновь прокручивая перед мысленным взором картины своего падения и перечень возможных комментариев по этому поводу. Я опускаюсь ровно настолько, насколько считаю нужным. А потом беру свое – и сваливаю.

Хотя испытывать благодарность я тоже разучилась. Сперва мне казалось, что благодарность – выдуманное чувство. Потом мне казалось, что это у меня такое неблагодарное окружение. А потом… потом я поняла, что не узнаю благодарность, даже если споткнусь об нее. Ведь нельзя же узнать то, чего ты никогда не встречал?

Долго, очень долго я вращалась в кругу людей, точно знающих, чего они хотят. Для себя – от меня. А с возрастом все больше и больше не хватает вот этого самого… Неоправданных чувств. Бескорыстных связей. Непритязательного общения. Слишком уж целеустремленным был мой мир. Слишком выверенным и функциональным. Чтобы поддерживать все эти винтики-колесики в состоянии боевой готовности и бесперебойной вертячести, требовалась все большая и большая мощь. Я почувствовала, что не справляюсь.

Сейчас я-реальная бегу вверх по эскалатору, едущему вниз. Что бы такого предпринять для продвижения вперед? – думаю я. И мысленно пересчитываю зоны уязвимости своих врагов. Хорошо, что меня-реальную сдерживает нечто вроде морального кодекса строителя собственной жизни. А здесь? Здесь-то меня ничто не сдерживает. И даже люди-нелюди-божества, которых я ринулась защищать от Бога Разочарования, – кто они, если не куклы-бибабо, куклы-марионетки, куклы тростевые, папье-маше из живого мяса?

Вот. Вот оно – ключевое слово. Из. Живого. Мяса. Папье-маше не начинено нервными окончаниями и не увенчано мозгом, который все-все воспринимает. Если насоздавал живых марионеток – уж будь любезен дергать за ниточки со всей возможной деликатностью.

– Ну да, – угрюмо бурчу я. – Мечтала… Кто из нас по молодости-по глупости не мечтал о волшебной силе, которая дала бы тебе власть над жизнью завуча? Но я никогда не мечтала расплачиваться другими людьми за свои достижения. Никогда.

– А откуда тогда этот парень? – улыбается одним ртом блондин со странными миндалевидными глазами. – Из того, что тебе в себе не нравилось, Мирра. Из самых сокровенных глубин. Я бы даже сказал, из могильников. Ты была абсолютно права, когда закопала Видара туда, куда закопала. Но в твоей личной вселенной вы просто не могли не встретиться.

– Он… похож… на меня, – с трудом произношу я. – Он тоже строит мосты и ведет по ним людей… Он знает, чего хочет и платит ровно ту цену, которую сам назначил. Вот только платит он из чужого кармана. Он жулик, Видар этот. Манипулятор. Урод.

– А я урод? – неожиданно спрашивает Нудд. Я с изумлением смотрю на него.

– Да нет, нормальная внешность. Правда, не в моем вкусе…

– Ну значит, и Видар не в твоем вкусе, – длинный узкий рот искривляет ухмылка. – Потому что это – внешность Видара. Смотри на меня, девчонка! Я тот, кем ты всегда мечтала стать!

* * *

– А, приперся! – ласково встречает Морехода бабка. – Небось, с новостями пришел? И не с добрыми, конечно?

– Да нет, никаких новостей. Я, вообще-то, пришел на новоселов взглянуть.

– На каких новоселов?

– На тех, кто обитает в этом, гм, энергичном теле. – Мореход, прищурившись, оглядывает Фреля. Фрель отвечает ему многозначительным подмигиванием. – Как самочувствие, милашка?

– Ощущение такое, что у меня две головы, – неожиданно серьезно отвечает Фрель. – Как думаешь, я ходить-то смогу? А то ноги разъезжаются…

– Давай-ка руку! – деловито предлагает кэп.

Наш капитан – крепкий, сильный мужчина, который, к тому же, много рыбачит… Мореход вздергивает Фреля на ноги, точно марлина[28]28
  Общее название морских рыб, принадлежащих к семейству марлиновых, имеющих копьевидную морду и длинный жёсткий спинной плавник. Тело у них вытянутой формы, некоторые достигают 4 м в длину. Марлины способны плавать со скоростью около 100 км/ч – прим. авт.


[Закрыть] на удочку. Фрель балансирует на ногах, будто паралитик, подхваченный за подмышки. Но через пару минут уже делает первые шаги – и обнаруживается, что он слегка прихрамывает. И тут же затевает с собой свару:

– Ну ты, хромоножка, оставь ноги парня в покое! – рявкает бас Каррефура.

– Тогда ты, карманник, отдашь мне его руки, – скрипит Легба.

– Открывать все двери подряд, привратник ты наш?

– Не твое дело!

– Еще как мое!

– А вот и не твое! – и рука делает попытку стукнуть Фреля по лицу.

– Прекратить! – рычит Фрель своим собственным голосом. – Это МОЕ тело. Будете по нему лупить – вышвырну обоих.

– Ого! Мальчонка-то с характером! – хохочет Каррефур.

– Это хорошо! Как найдет Помба Жиру[29]29
  Помба Жира считается вторым «я» Легбы – его женской стороной. Помба-Жира обычно похотлива, бесстыдна, сластолюбива и свободна от всех запретов. Она имеет много общего с суккубами европейской демонологии, но, в отличие от них, не злобна – прим. авт.


[Закрыть] – своего не упустит, – задумчиво замечает Легба.

– А это еще кто? – изумляюсь я.

– То, что есть у каждого из нас, мужчин, – философски замечает Каррефур. – Вторая половина, которой стараешься не давать воли. Женщина, своевольная и невыносимая настолько, что ты не в силах держаться от нее подальше. Темная тень в твоей судьбе и надоедливый голос в твоей башке.

– Поэтому лучше всего, чтобы она была рядом, а не черт знает где на вольном выпасе, – вздыхает Легба. – Уж лучше вернуть ее себе, чем мучиться вопросом, не влипла ли она… в человека.

– Вот вам и ответ, кто такая Синьора Уия, – замечает Гвиллион. Лицо у него пристыженное, но понимающее. – Женщина, от которой ты, не будь дурак, бежал бы со всех ног, да поздно уже бегать и врать себе, что без нее лучше.

– А нам-то она зачем? – интересуется Морк, заметно выдвигаясь вперед и закрывая меня могутным плечом. Словно чует угрозу со стороны лоас, обиженных на женский род.

– Она как никто направляет самоубийц! – хором отвечают Легба и Каррефур. Первый раз слышу, чтобы один человек говорил хором.

– Самоубийц. Ага. Угу, – бормочет Марк. – Может, мне просто утопиться, раз уж вода рядом?

– Тебя ЭТА вода не примет, – качает головой Мулиартех с озадаченным видом, как будто уже всесторонне обдумала этот вопрос. – Да и не нужно нам, чтобы ты убил себя целиком. Надо, чтобы твой враг стал на путь саморазрушения. Тогда он потеряет власть над собой – и над тобой. Ты вызволишь свой разум и не-разум. Ты вернешь свои глаза. Ты получишь то, за чем шел. И мы получим то, за чем шли.

– А зачем вы, собственно, шли? – вкрадчиво интересуется Марк.

– За ответом. Нам надо знать, что готовит детям стихий свободная любовь! – ни с того, ни с сего брякаю я. Получается двусмысленность. Я хочу объяснить, что имела в виду, но вместо этого только неловко молчу.

– Любовь всегда свободна, – разводит руками Гвиллион. – Оттого-то мы и не понимаем, что она с нами творит. Мы же никогда не знали свободы. У нас было сколько угодно времени и пространства, но свободы не было. Мы не научились с ней обращаться. Это чисто человеческое умение – останавливаться вовремя, будучи свободным.

– Когда я был маленьким, – неожиданно встревает Фрель, – я мечтал жить вечно. Или хотя бы долго-долго, лет… тысячу. И только сейчас понимаю: ничего это не меняет.

Марк смотрит на него так, словно видит впервые. Фрель смущается и умолкает. Зато пускается в объяснения Гвиллион.

– У духов огня есть то, о чем мечтают люди. Мы ведь бессмертны. Фоморы и даже морские змеи рано или поздно становятся частью бездны. А мы то греемся в огненных слоях, то спим в камне. И у нас – свое собственное время. Такое медленное, медленное время… Мы часто завидуем краткоживущим. Им нечего ждать и нечего откладывать на потом.

– А они все равно ждут и откладывают, – подытоживает Марк. – Время людей – быстрое и ограниченное. Но и это не заставляет нас поторапливаться.

– Кстати! – ворчит Мулиартех. – Если уж наши дела здесь окончены, не пора ли двигаться дальше?

Пора. Куда бы мы ни пришли, «нам пора» наступает мгновенно. Мы летим через мир Марка, словно пули сквозь живую плоть. И не замечаем ни того, что происходит с нами, ни того, что происходит с этим миром. Но так больше продолжаться не может. Если мы не остановимся сию минуту, мы не остановимся вообще никогда. И пробьем эту реальность навылет, вместо того, чтобы познать ее и… вылечить.

– Не пора! – категорично (а если быть честной, то попросту сварливо) заявляю я. – Два невыспавшихся, голодных и усталых человека – это ровно на два больше, чем мы можем себе позволить в пустыне… как она, кстати, называется?

– Мы называем ее просто Внешней Пустыней или Пустыней За Оградой, – отвечает бледный и несколько очумелый после сантерии отец Франсиско. – Другого названия у нее нет.

– Так вот, на дорогах Внешней Пустыни нет ни кроватей, ни умывальников, ни жареной свинины. А здесь – есть. Все, кто нуждается в еде, мытье и нормальном сне, тут и останутся. А все, у кого шило в… хвостовом плавнике, могут отправляться вперед, зайти подальше в пески и посмотреть, так ли ужасна наша участь, как я распинаюсь!

Теперь надо бросить многозначительный взгляд на бабку и смотреть, пока она не отведет глаза. Причем пристыжено.

Отведет, она, как же. Таращится на меня с такой гордостью, словно я ей Ирландию обратно отвоевала.

– Ну, Адочка, – мурлычет она, – уела старуху!

Все равно. Пусть говорит, что хочет. Марк и Фрель должны отдохнуть. Мы и так много на них навалили. А пустыня не пощадит ни людей, ни нас. Чем-то она меня пугает, эта пустыня. Чем-то помимо отсутствия воды.

* * *

Ах ты дрянь!

Все-таки мы, женщины, никакие бойцы. В минуту опасности нас захлестывают эмоции. Ярость наша выглядит так, словно на наших глазах кот-ворюга обгладывает гуся, любовно зажаренного и украшенного к приходу гостей петрушкой и подрумяненными яблочками. И вот, пожалуйста: зеленые веточки киснут на полу в лужах пролитого жира, потоптанные яблочки бесформенными комками украшают некогда чистую кухню, а золотую хрустящую грудку покрывают рваные кусаные раны. Если сейчас в дверь позвонят – кот останется жив. Но если у хозяйки хотя бы пара минут в запасе, велика вероятность, что она встретит визитеров с кошачьим трупом наперевес.

Разгневанной женщине недостает понимания: противник может быть опасен, а уже причиненный ущерб может увеличиться во много раз. Даже если противник – всего лишь кот без связей в высших сферах.

К горлу подкатывает черная волна гнева, но я осаживаю себя: прекратить! У этого штукаря тысячи фортелей в запасе. Он умело притворился Нуддом. А где сам Нудд? Вот о чем думать надо! Не о мести за очередной обман!

– Где сильф? – отрывисто спрашиваю я. Видар начинает глумливо хихикать. Фу, какая дешевая провокация. Умение глумливо, злорадно, ехидно, издевательски, презрительно ухмыляться, хихикать, ржать, посмеиваться людям доступно едва ли не с рождения. И они совершенствуют его всю жизнь, отыскивая больные точки на душе собеседника с неподражаемой меткостью. Видару в жизни не состроить такой рожи, на какую способна моя бабуля или моя шефиня. Уязвить меня? Молод ты меня уязвлять, плод ты фантазии!

– Не трать время. Скажи – и перейдем к военным действиям.

– А если не скажу?

– Все равно перейдем. – Я помолчала, собирая разбредшиеся стада аргументов. – Да знаю я, знаю, что ты надеешься продать мне эту информацию. Задорого. Только я и так понимаю, где он. Не в замке, потому что его в подземелье не удержишь. Его вообще нигде не удержишь – после того, как он вспомнит, кто он есть. Вот и получается, дорогой мой доисторический хитрец, – вздыхаю я с такой материнской жалостью, что Видара передергивает, – что есть только одно место, где Нудд может быть.

– И где же? – Он еще трепыхается, он старается держать лицо, древний и вечно молодой интриган, ждущий, когда же наступит его время, его золотой век, обещанный после того, как вся божественная элита сгорит в огне Рагнарёка… Дивная эпоха второстепенных богов. Смена состава.

– А вот этого я тебе не скажу. – Я уже открыто смеюсь. – Если угадаю – будет тебе сюрприз, мальчик. Ты первым не захотел ПРОСТО ВОЙНЫ. Вашей исконной войны богов, со смешными хитростями, с водевильными переодеваниями, с плутовством в духе Локи, с детскими шалостями… Ты захотел войны ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ. С подлостями, интригами, шантажом и подкупом. Чтобы не знать, с кем разговариваешь – с верным человеком или с предателем. Ты можешь принять любое обличье и бегать вокруг меня в образе крестьян-трактирщиков-болотниц…

Лицо Видара ничего не выражает. Он понял, какие будут правила.

– …а я могу пойти в любую сторону и предпринять любые действия, потому что законы чести мне неведомы, я не презираю низших божеств, я не благоговею перед высшими и Рагнарёк для меня не гибель, а просто… – я неопределенно повожу рукой в воздухе, – …шанс испытать вот это.

И я достаю из воздуха совершенно неотъемлемый атрибут этого мира и этой беседы. Меч. И конечно же, магический и неотразимый.

Клив-Солаш[30]30
  «Меч Солнца, Меч Света» – меч легендарного короля Ирландии Нуаду Серебряная Рука, представителя племен Богини Дану, который невозможно было отразить. Одно из сокровищ четырех племен богини Дану. Также отождествлялся с более поздним Экскалибуром – прим. авт.


[Закрыть], по идее, должен быть гигантской железякой с вычурным орнаментом от режущей кромки до самого яблока[31]31
  Противовес на конце рукояти – прим. авт.


[Закрыть]. Я могла бы, скажем, эффектно на эту железяку облокотиться. Но не более того. Не знаю, отчего ЭТО влезло мне в руку. Я и не знала, чем закончу фразу. Собиралась ляпнуть что-то про конец игры и возвращение в реальность. Но, видать, высшие силы, которые здесь истинные хозяева, не желают, чтобы Видар надеялся на мое убытие в иные миры.

Оттого-то мне прямо в ладонь и лег удобный, словно джойстик, черен, пальцы сжались и лангет[32]32
  Небольшой щиток для защиты большого пальца – прим. авт.


[Закрыть] прикрыл большой палец. Меч поместился в руке удобнее театральной сумочки. А весил примерно столько же. Впрочем, все без толку. Фехтовать я не умею и не уверена, что жалкие познания о холодном оружии, наспех усвоенные в коротком туре по замкам Европы, дадут мне хотя бы пару минут отсрочки, если начнется бой. ЕСЛИ начнется.

Я врушка похуже любого Локи. Я галерейщица, я покерщица, я интриганка. Я разговаривала с грузчиками, дизайнерами, коллекционерами и помощниками министров. Я клялась и умоляла, я блефовала и гнула пальцы. Я лгала, лгала, лгала десятилетия напролет. Я – женщина, наконец. Мне не привыкать дурачить мужчин.

И на хрена мне вообще меч? Разве что вот, опереться на гарду и ухмыльнуться во весь рот:

– Смотри-ка, что тут у нас? Ой, ну надо же, легендарное сокровище Дану, Клив-Солаш! Видно, почуял, какую опасность ты представляешь для друга нашего Нудда! Ну давай, доставай свой молот Мьёльнир[33]33
  Древнескандинавское «Сокрушитель» – в германо-скандинавской мифологии молот бога Тора. Лёгок, как перо, но при этом абсолютно неотразим и смертоносен. После метания возвращается в руку метавшего. Тор надевал железные рукавицы, чтобы удержать в них молот, и пояс силы, удваивающий силу носящего. Молот жил своей собственной жизнью, он то улетал от Тора, то прилетал обратно, им убивали и оживляли – прим. авт.


[Закрыть], сын Тора, которому папочка никогда не позволял играть с его молотом! А то, говорил он, улетит мое капризное оружие, да как даст не по той голове! Или, что еще хуже, никогда не прилетит обратно. С ним, говорил твой папа, надо уметь обращаться. Ну, ничего, к Рагнарёку научишься. Или после. А пока отдай, Мьёльнир детям не игрушка! Зато мне и учиться не надо. – Я делаю вращающее движение кистью – и меч описывает свистящий серебряный круг, похожий на работающую дисковую пилу. Видар против воли отшатывается. – Я могу тебя просто убить. Зарезать. Безоружного. По-людски. Ты же знаешь, я человеческая женщина, мне на божественные почести и на воинскую честь плевать, я просто самка, защищающая свое гнездо. Это – мое гнездо, я свила его для себя. А ну пш-шел вон, с-сопляк! – последние слова я шиплю со всей силой не выплеснутой до сих пор ненависти.

Видар взмывает в небо, в прыжке превращаясь в крючконосую аспидно-серую птицу. Сбежал. Эй, парень, не надейся, что обманул меня! Ты вернешься, я знаю – в любом человеке, в любом звере, в любом бревне я буду подозревать тебя, вездесущий ты мой… Втыкаю лезвие в землю и сажусь рядом, размышляя: и куда мне теперь девать этот «подарочек»?

* * *

Люди накормлены, умыты и уложены спать. Они спят деловито, точно солдаты накануне тяжелого похода, да так оно и есть, – они солдаты, а мы им не отцы-командиры и не матушки-бригадирши. Мы – просто несколько растерянных духов, которым не требуется ночной сон, зато требуются новые идеи.

Свайное поселеньице погружено в полную, допотопную темноту. Черное море от черного неба отделено лишь лунной дорожкой, которая истончается в нитку и уползает за горизонт. Локоны Иеманжи полощут по волнам, коса у нее, как у Морка – дли-и-и-инная… Наверное, к образу Иеманжи ближе всех Амар, наша водяная вёльва[34]34
  Божественная ведьма, которая по требованию бога Одина, поднявшего ее из могилы, излагает историю мироздания и прорицает грядущее, в том числе – неизбежную смерть скандинавского бога Бальдра и конец света. В позднейшей, фольклорной традиции вёльвами стали называть деревенских ведьм – прим. авт.


[Закрыть].

Спросить разве у нее: что нам делать-то? Уходить из-под эфемерной защиты родных волн вглубь песков, надеясь, что и там море нас не оставит? Тащиться вдоль побережья, планомерно обходя все селитряные пустоши, дыша их ядовитыми испарениями и ожидая новых ужасных чудес?

– Ну что, – подсаживается к нашей притихшей компании Мореход, – решились?

– Страшно. – Морк откровенен, как может быть откровенен только очень храбрый человек… фомор. Ему незачем изображать неустрашимость. Ему незачем украшать себя похвальбой. Он в жизни перед опасностью не отступал.

– Не бойтесь. Море в этом мире – везде. – Мореход тоже на удивление откровенен. Не говорит загадками, не пугает, не улыбается в бороду вместо прямого ответа. – Давайте вашего друга позовем.

– Кого это? – вскидываюсь я. – Будить никого не будем! Им отдохнуть надо.

– Нет, я про другого друга. – Он поднимается на ноги и машет рукой, в которой откуда-то появляется фонарь. Точно подкупленная береговая охрана подзывает контрабандистов. И сразу же к берегу причаливает шлюпка. Песок скрипит под ногами… Мэри Рид. Конечно же, Эшу Аровоже, проводник духа моря, кто еще это мог быть, как не ты?

– Весь вечер на рейде болтаюсь, удивляюсь, что до сих пор не поймали! – сердито заявляет пиратка и обводит нас глазами. – Привет! – кивает она Гвиллиону, как старому знакомому. – Ну как, с добычей?

– О чем она? – изумляется Мулиартех.

– Наверное, о склочных старых пердунах, вселившихся в нашего Фреля, – бурчит Морк.

– Они – полезные пердуны! – хохочет Мэри. – Они вас куда угодно проведут и любому из нас путь откроют, если сами всю работу за вас не сделают!

– Узнать бы еще, что за работа такая… – философски изрекает Гвиллион.

– Тебе ли не знать, Огун или как тебя на самом деле звать, – подмигивает пиратка. – Ты среди нас самый сведущий.

– Да в чем сведущий-то? – изумляется дух огня.

– В военном деле. – Мэри произносит это слово с таким удовольствием, точно всегда мечтала служить в военном флоте.

Война. Вот как. Идешь себе, значит, идешь по песочку, предвкушаешь впереди оазис, озеро, пальмы, простую здоровую пищу и теплый прием со стороны бедуинов каких-нибудь, а там тебя поджидает… война? Все мы, в едином порыве, ежимся от нехороших предчувствий. Нас только шестеро! И двое, что бы ни говорил Гвиллион святому отцу, смертны. Если в них попадет стрела или пуля… А если в нас? Что будет с нашими, живучими, но отнюдь не несокрушимыми фоморскими телами? Гвиллион, конечно, может рассыпаться в песок или свиться огненным смерчем, а потом вернуться в прежнюю форму, но мы гибнем, если не успеваем уйти водяной тропой.

А главное – ЧЬЯ это война? Не наша. Тогда чья? Может, скажешь, Мэри, якорь тебе в зубы, Рид?

– Мы ведь постоянно цапаемся, – издали начинает пиратка. – Вечно у духов какие-то разборки, передел территорий, выяснение, кто кому больше с начала времен задолжал…

– Всё как у людей, – усмехается Мореход. – Ты главное говори, главное.

– А ты почаще перебивай – я и к утру не закончу! – огрызается Мэри. – Море гневается на эту самую синьору Уия, которая на самом деле одержима сущностью по имени Помба Жира, великой мастерицей мужчин ловить и в своих целях использовать. И в отличие от Матери Вод, ни любви, ни ответственности, ни жалости для нее не существует. Сейчас у нее есть идея, как присвоить себе всю эту пустыню…

– Да пусть забирает, сделает одолжение! – рычит Мулиартех. – Кому нужна эта чертова прорва песку и соли?

– Ты не понимаешь, – мягко возражает Мэри. – Эта пустыня – не просто мерзкое место, где ничего не растет. Это ОЧЕНЬ ВАЖНОЕ мерзкое место, где ничего не растет. Граница между мирами, вот что она такое. Полоса отчуждения. Тот, кто ее захватит, получит огромную власть. Ни мы, ни ваши люди по ту сторону мира не будут в безопасности.

– Не было печали – духи накачали, – ворчит Мулиартех. – Наши люди? – запоздало соображает она. – Кто? Мирра? И Нудд, старый пройдоха, тоже влип?

Мэри многозначительно кивает.

– Зря я их отпустила, зря… – бормочет Мулиартех. – Девчонка совсем неопытная, Нудд вообще боец никакой, у них там и своих проблем хватает, а тут еще в пограничники записывайся, охраняй себя от этой Помбы.

– Помба Жира, – веско говорит Мэри, – легко находит себе сторонников в любом мире. В море Ид ее сила – в каждой капле.

Еще бы. Если она – повелительница секса, то в подсознании она – персона грата на любом острове. Нет людей, которые ей не подвластны. Надо только довести эту власть до готовности пожертвовать ВСЕМ ради любовных утех. Только Мирра – крепкий орешек. У этой девицы либидо под жаждой власти еще в детские годы похоронено. Она свой любимый-дорогой контроль над ситуацией за аморальные наслаждения не продаст. Скорее мы, две влюбленных парочки, склонимся перед Помба Жирой без единой мысли в голове. Вся надежда на Марка и Фреля. Из них-то парочка не получится… надеюсь.

Как же все запуталось! Мы шли сюда, чтобы узнать, что нам, фоморам, готовит неведомая, опасная человеческая любовь. А наткнулись еще и на необузданный секс, войну между духами и границу между вселенными. До чего интересная жизнь нас ждет! Только, боюсь, короткая.

– Чем же нам помогут Легба и Каррефур? – спрашивает Морк по существу.

– Они – ваше главное оружие, чтобы обуздать Помбу Жира. Один из них – вторая ее сторона, господин и повелитель, второй – дух несчастий, который создаст ей любые проблемы, по вашему выбору. Надо только подобраться к ней поближе, успокоить ее подозрения. Она надеется заполучить вас четверых со всеми потрохами – духов моря и огня, могучих и, гм, несвободных сердцем. Смертных она в расчет не примет. Вы – ее самая желанная добыча, а эти двое – так, повод залучить вас к себе во дворец.

– А у нее целый дворец? – оживляется Гвиллион.

– Еще какой! – округляет глаза Мэри. – Подобающий истинной властелинше!

– Чтобы стать полноценной властелиншей, ей придется уничтожить не только законных демиургов – Мирру и Марка, но и меня, – подает голос Мореход.

– Так и было задумано! – торжествующе заключает Мэри. – Тебя не будет, Иеманжа запрется в гротах, в которых и без того сидит безвылазно, демиурги – только люди, что они понимают в тонкостях божественных разборок?

– Всё! – раздается голос Морехода. – Всё. Потому что они эти разборки и придумали. И вас они придумали. И меня.