Текст книги "Мир без лица. Книга 2"

Автор книги: Инесса Ципоркина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Глава 12. Неприкосновенно и прОклято

За ревущей стеной водопада открывается проход во владения Эрешкигаль, судьи, взвешивающей души на весах и отсекающей долю для третьей ипостаси – Тласолтеотль, пожирательницы грехов. Ободренные теплым приемом Хель, мы бодро двинулись по гулкому тоннелю, в конце которого светилось золотом царство высшего суда. И тут подал голос невесть сколько времени молчавший мэтр Каррефур.

Для начала он кашлянул. И никто не обратил на это внимания, потому что как не кашлять нежной девушке Фрилс, когда у нее все лицо черной пылью запорошено и глотка пеплом забита, да и остальные черны, будто выходцы из преисподней, коими, собственно, и являются… Тогда барон заговорил.

– Я это место знаю, – деликатно заметил он. – И лучше бы…

– …тебе ошибаться? – издевательски усмехнулся Марк. – Говори уж, какие ужасы мерещатся ТЕБЕ.

– Легба, конечно, не мог предвидеть, что вы устроите из адского провала джакузи с пузырьками! Но Эрешкигаль на фокусы с водой и огнем не возьмешь. – Каррефур покачал головой Фрилс. – Нам надо продумать каждый следующий шаг.

– А почему ты не предлагал продумать предыдущий шаг? – неожиданно для самой себя взвиваюсь я. Мне стыдно за этот упрек, но пока сладкая парочка духов ничем нам особенно не помогла, а только без конца твердила про ожидающую нас встречу с хтоническими богинями.

– Потому что Хель не обойти, – честно признается барон. – Мы с Легбой можем только рассказывать о путях и о препятствиях, что на них встречаются, но отменить ни единой из дорог мы не в силах.

– Значит, вы только поводыри. Посчитаем, что у нас есть, – спокойно предлагает Морк. – Двое поводырей, которые все знают о путях и о препятствиях. Двое фоморов, у которых даже оружия нет. Морской змей, который обладает наилучшим из всех видов оружия, против которого не устоит ничто живое, но вот вопрос: годится ли оно, чтобы идти против НЕЖИВОГО? Огненный дух, который наконец-то вернулся в свою стихию и если что, поджарит тех, кто нас убьет. Человек, храбрый, но беззащитный, которого легко взять в заложники. Уриск, он же Добрый Боженька, который создал мир, оставленный позади и… Марк? Что скажешь? Есть у тебя власть над миром, который впереди?

– Я не должен убивать здешних богов, приятель! – ослепительно улыбается Марк. – Поверь мне, я чувствую, что это в моих силах, но мне это не дозволено.

– КЕМ не дозволено? – резко спрашивает Морк.

– Здешним демиургом. Это не моя вселенная, а его. Если я выну камень из фундамента, она рухнет нам на головы. Я не могу ничего объяснить, но вокруг меня все такое же хрупкое и неустойчивое, как и в моем мире. Только в моем мире оно ненадежно, потому что молодо. Мой мир похож на молодой побег, который легко сломать или вырвать с корнем. У него и корней-то нет, он весь умещается на побережье, а дальше – пустыня, которую пока нечем заполнить. Я слишком мало знаю о создании вселенных, чтобы заполнить свою землю всяким… разным… – Марк беспомощно вертит пальцами в воздухе, точно вращая на ладони невидимый шар. Мы завороженно наблюдаем. – А этот мир дряхлый. То ли старый, то ли больной. Он сам идет к разрушению и его нужно удержать. Иначе он погибнет.

– А нам не надо, чтобы он погибал? – уточняет Морк.

– Конечно, не надо. Это же ЕЕ мир! – пожимает плечами Марк.

– Кого ЕЕ?

– Той, которую я чувствую. Она идет ко мне. Она ко мне тянется, ее несет сюда водой, и ветром, и землей. Люди, звери и боги передают ее из ладони в ладонь, как жемчужину. Почему-то наша встреча очень важна. Для нее или для меня – не знаю.

Фрилс стоит близко-близко ко мне. Я вижу, как на ее черной от праха щеке появляется светлая дорожка. И ползет, ползет к подбородку, чтобы сорваться черной соленой каплей. Марк продолжает говорить, глядя прямо в глаза Фрилс, не пытаясь отвернуться.

– Ради встречи с этой женщиной все и устроено. Наш поход через пустыню. Наша встреча с Синьорой Уия. Наш спуск в нижние миры. У засыхающих корней ее вселенной нам суждено встретиться и друг друга…

– Полюбить, – роняет Фрилс.

И тут Марк смеется. Да просто ржет. Как козел. Кем он, собственно, и является!

– Нет уж, – внезапно обрывает смех наш дурной уриск. – На то, о чем ты думаешь, я пойтить не могу! Это как самого себя полюбить, гладить по груди и по бедрам, приговаривая: до чего же я хорошенький! Мы как две сущности по разные стороны зеркала. Мы демиурги, чьи создания решили слиться воедино, сплестись корнями. Моя вселенная передаст ее вселенной часть молодой мощи. А взамен получит немного опыта и знаний. Вот и все. А ты… – Марк берет Фрилс за руку откровенно собственническим жестом, – пойдешь со мной. Назад. Туда, где родилась. И будешь со мною там… потому что тебе ведь этого хочется, правда? – И он беспомощно улыбается. В наивность играет, подлец. Ну как такого не полюбить?

– А тебе? – неожиданно требовательно спрашивает Фрилс. Глаза у нее горят.

– Да я наглядеться на твою душу не могу! – взрывается Марк. – Так бы ее и съел! Пойми, я живой, я не хочу сидеть в подземелье или в поднебесье и оттуда командовать парадом. Я, может быть, никогда и не жил до тех пор, покуда…

Я дергаю Морка за руку, я буквально волоку его за собой, одновременно яростно подмигивая Мулиартех. Та со снисходительной улыбкой манит к себе Гвиллиона. Он – огненный силуэт в непроглядной тьме – перетекает по воздуху к моей понятливой бабуле. И я впервые в жизни вижу, как они осторожно касаются губами воздуха, разделившего навек их истинные тела – стихии воды и огня. Воздушный поцелуй и нежный взгляд. Все, что отпущено природой. Хорошо, что иногда мы, фэйри, можем воплощаться в человеческие тела! А то от зрелища их безнадежной страсти и расплакаться недолго.

Мы удаляемся от Марка и Фрилс, за нашими спинами не слышно ни единого звука, как будто и камни вокруг, и водопад у входа в тоннель одновременно затаили дыхание.

– А все-таки как нам справиться с Эрешкигаль? – бурчит Морк себе под нос.

Если бы я знала! От меня вообще проку никакого. Я уже и не понимаю, зачем было ввязывать нас с Морком в эту авантюру. Мулиартех хотя бы владеет Мертвящим Глазом Балора. Гвиллион повелевает камнем и пламенем. А мы с Морком? Двое влюбленных, только и годных на то, чтобы друг за друга бояться…

Но, видно, недостаточно мы боимся. Потому что в думах о собственной никчемности и о предстоящей опасности сами не заметили, как дошли до порога царства Эрешкигаль. И едва не вывалились прямо в Золотой зал. Наверняка она именно так называется, эта поистине огромная пещера в золотых прожилках. Похоже, человеческие души при виде такого количества вожделенного металла разом выказывают все свои дурные качества. Золото, золото, золото – тысячи, тысячи тонн, пластами, каплями, узорами, самородками, сталактиты, сталагмиты, колонны из золота, золотые пологи, спускающиеся с потолка, золотые дендриты[82]82
  Сложнокристаллические образования, имеющие древовидную ветвящуюся структуру. К ним относятся веточки самородной меди, самородных серебра и золота – прим. авт.


[Закрыть] высотой в человеческий рост у стен, зеленовато-золотая взвесь, плывущая над нашими головами, словно просвеченный утренним солнцем туман – холодное, негреющее солнце алчности.

– Вот так Эрешкигаль и ловит души: манит самым желанным и отбирает все, – шепчет мне в ухо Фрилс, сопровождая рассказ о коварстве богини бессмысленно-счастливой улыбкой. – Барон, да говори уже! Марк разрешает!

– Ну слава ему, что разрешает, – раздает бас, такой неуместный в устах нежной влюбленной девушки. – Эрешкигаль великий мастер ловушек. Она действительно пользуется тем, что людей манит богатство и все, что богатство дает – власть, почет, комфорт…

– Пресыщение, скуку и неподходящую компанию, – завершает перечисление Морк. Я согласно киваю.

– А вы хорошие дети, – звучит откуда-то сверху голос, чистый и глубокий, словно золотой гонг. – Что вы топчетесь на пороге? Идите сюда, я на вас гляну.

– Не надо тебе на них смотреть! – вихрем вырывается вперед Мулиартех. На лице ее – безбрежная ярость. – Мало того, что они прошли по Дороге Теней, так им еще и с тобой в гляделки играть? Что ты хочешь с них содрать, судейская ты душонка!

– Взя-а-а-ать! – раскатывается под потолком. Ничуть не изменив своей напевности, голос из чарующего становится холодным и злым. – Взя-а-а-ать!

Нам навстречу из золотой мглы летят темные тени. Может, псы, а может, летучие мыши. Ничего в этом тумане не поймешь.

И тогда Мулиартех поднимает веко. Воздух замерзает у меня в груди. Я всего лишь раз видела Глаз Балора открытым. И считаю, что это много. Любой бы счел, что это много. Он вращается в глазнице, полыхая, словно прожектор. Белый шипящий луч пронизывает пространство, выкашивая темных тварей задолго до того, как нам удается понять, кто или что они такое. Посланцы Эрешкигаль сгорают в белом пламени Мертвящего Взгляда и осыпаются на землю, точно сухие листья. Совершенно сухие. Скрученные в тончайшие трубочки – так, словно в них нет и никогда не было плоти.

– Как. Ты. Смеешь. Убивать. Моих. АНУННАКОВ[83]83
  В шумеро-аккадской мифологии божества, определяющие человеческие судьбы, служащие посредниками между богами и людьми. В более позднее время этим именем стали обозначать земных и подземных богов в противовес небесным – прим. авт.


[Закрыть]!!! – звенит золотой гонг. – Как мне судить теперь, когда мои помощники мертвы?

– Да здесь все мертвы, на кого ни глянь, – с издевкой произносит Мулиартех, прожигая золотую взвесь огнем Балорова Глаза. – И сейчас я иду к тебе, Эрешкигаль, чтобы посмотреть на богиню-судью. Посмотреть В ОБА! – Голос ее переходит в низкое ворчание разозленного зверя.

Эрешкигаль молчит. Весь ее золотой чертог замирает в предчувствии неизбежного. Она сделала свой ход. Даже два хода – заманивая нас и пытаясь захватить силой. И проиграла. Она не знает, как быть. Боги привыкли, что у них все получается с первой попытки. И не умеют просчитывать даже двухходовку.

– Не надо.

Морк, мой неустрашимый Морк выходит вперед и обнимает Мулиартех за плечи.

– Опусти веко, ба. Мы не должны убивать. Так Марк велел.

– Тогда пусть он велит ей! – шипит Мать Рода, но глаз предусмотрительно зажмуривает. Понимает, что нечаянное движение зрачка может стоить Морку жизни. Какого черта он вообще полез вперед? И какого черта вслед за ним рвусь я?

– Эрешкигаль! – незнакомым, повелительным голосом произносит Морк. – Я иду к тебе. Ты можешь судить меня! Я готов.

– Я с тобой, – кидаюсь я в золотой туман. – Я с тобой!

Но длинные мускулистые руки Марка хватают меня и держат, не отпускают. Туман клубится, широкая синяя спина Морка тает в нем, тает. Лирова борода, почему тут, в нижних мирах, столько тумана? Туман горелого мира Хель, туман золотой пыли Эрешкигаль, а чем нас встретит Тласолтеотль? Испарениями выгребной ямы?

Как тихо! Почему так тихо? Золотой песок под ногами, это он поглощает звуки, это из-за него я ничего не слышу, будь он проклят, чертов металл, завораживающий человека, словно крысу – змеиный зрачок, почему же все-таки так тихо?

– Душа – как сталь, – произносит Эрешкигаль смутно знакому фразу. – И самая лучшая!

Вспомнила. Спасибо тебе, Амар. Я бы нипочем не догадалась, как можно выиграть битву, обладая только душой воина, без всякого оружия.

– Остальные тоже подойдите, – поет гонг. – Я знаю, зачем вы здесь. Я знаю: вам можно верить.

У подножия судейского кресла Эрешкигаль я, разумеется, финишировала первой. Но понадобился бы фото-финиш, чтобы доказать свое первенство: по обе стороны от меня с отрывом в пару сантиметров затормозили Мулиартех и Гвиллион. Марк и Фрилс, судя по всему, неспешно брели где-то позади, обмениваясь впечатлениями по поводу интерьера.

Эрешкигаль сидит на отвратительно неудобном кресле без подлокотников, с высоченной прямой спинкой. Будь она человеком, ей не продержаться в такой величественно-окоченелой позе и нескольких часов. А кажется, что богиня-судья сидит так годами. Она стара, очень стара. Опять-таки, будь она человеком, время бы выело мясо с ее костей, оставив повисшую кожу, оплетенную сетью вен. Но над мясом богини время не властно – и Эрешкигаль в прекрасной форме. Вот только складчатые веки, точно плотные шторы, опущены на глаза и длинные ресницы опахалами лежат на щеках. И лицо ее похоже на иссушенную долину, в которой за столетия не пролилось ни капли дождя.

– Убей мои глаза, морской змей, – с тихим смирением просит Эрешкигаль. – Можешь это сделать?

– Ты хочешь ослепнуть? – изумляется бабка. – Но зачем?

– Судить могут и слепые, – вскидывает подбородок богиня-судья, не открывая глаз. – Думаешь, мое решение необдуманно? Я веками убиваю все, что предстает у меня перед глазами. Мне нельзя видеть ничего живого. Вокруг меня лишь мертвый металл и мертвые люди. Да твари, которых я тку из алчных помыслов, оставленных людьми. Я ненавижу все это с такой силой… – Эрешкигаль некоторое время молчит, потом переводит дух и продолжает: – …что охотно убила бы себя. Но я богиня. Я должна вершить суд, а не убегать от назначенной мне кары в смерть. Но и становиться случайной убийцей, глянув туда, куда не следовало, я не хочу. Я – судья. Я – высшая справедливость. Мне не нужно зрение, чтобы продолжать ею быть. Души я вижу не глазами.

– Почему же ты не выколола их сама? – снова вылезаю я, чудо деликатности.

– Их нельзя выколоть, девочка! – тихо смеется Эрешкигаль. – Ни выколоть, ни выжечь, ни повредить земным оружием. Я же богиня. Тело мое неприкосновенно и проклято. Я не в силах нанести ему вред и вылечить его тоже не в силах.

– Но почему ты доверяешь мне? Я ведь только что собиралась тебя убить! – мягко отстраняет меня прабабка.

– Во-первых, потому, что ты действительно МОЖЕШЬ меня убить, – рассудительно замечает богиня-судья. – А во-вторых, ты не хочешь этого делать. И никто из вас не хочет, о чем знает душа твоего потомка. Кстати, – Эрешкигаль благосклонно улыбается, поворачиваясь к Морку, стоящему по правую руку от нее, вслепую тянет ладонь, нащупывает запястье Морка и слегка сжимает его, – спасибо тебе, мальчик. Я давно не видела такой хорошей души. Даже не верится, что можно быть таким равнодушным к богатству.

– Подумаешь, – морщится подоспевшая к шапочному разбору Фрилс и обиженно отворачивается. Эрешкигаль чуть заметно улыбается.

– Так ты сделаешь это для меня, морской змей? По дружбе!

Мулиартех вздрагивает. Что-то просчитывает в мыслях и отрывисто бросает:

– Все вон.

Глаза Фрилс округляются. Марк подхватывает ее и тащит куда-то за возвышение, за спинку неудобного трона, в темноту. Гвиллион следует за ними. И только мы с Морком остаемся там, где были. Мулиартех смотрит на нас со злостью, после чего машет рукой – разойдитесь, дальше, дальше. Мы можем наблюдать то, что произойдет, от самых стен. Чтобы ни Эрешкигаль, ни Мулиартех не глянули ненароком в нашу сторону. Я уже не спрашиваю себя, почему мы остались. Потому что Мулиартех, а может, и самой богине потребуется помощь – после смертельной дуэли взглядов. И если на богиню смерти лично мне, несмотря на все приказы нашего козлоногого демиурга, наплевать, то прапрапрабабку я не оставлю, будь я хоть самим Лугом-дедоубийцей, предателем собственного племени…

Медленно-медленно поднимаются веки, профили морского змея и богини смерти парят в воздухе, почти соприкасаясь. Из-под века Эрешкигаль начинает просачиваться красноватый свет – точно густое красное вино плещется в тонкой золотой чаше. Белая стрела вылетает из Мертвящего Глаза и вонзается в центр алого свечения. Эрешкигаль запрокидывает голову, второй ее глаз широко распахнут, лицо словно сползает с лицевых костей, но она не издает не звука. Богиня глядит вверх, не на Мулиартех, слава Лиру, не на Мулиартех, кровь из прокушенной губы течет у меня по подбородку, я вытираю ее ладонью, не отрывая взгляда и вижу, как Мать Рода берет лицо ослепшей от боли Эрешкигаль в свои синие перепончатые ладони и рывком опускает, вонзая белую молнию в уцелевший глаз. По щеке богини стекает красная струйка, так же, как по моему подбородку, я не чувствую боли, это шок, может, у Эрешкигаль тоже шок, может, ей тоже не так больно?

И тут Эрешкигаль закричала. Голос ее, золотой гонг, ничуть не более хриплый, чем раньше, наполнил помещение, превратив его в купол огромного колокола. Стены задрожали и содрогнулись верхние миры от вопля слепого божества. А Мулиартех обняла богиню смерти и спрятала ее окровавленное лицо у себя на груди, в присборенном платье алого шелка, своем излюбленном мороке, на котором кровь совсем не заметна…

* * *

Мы проиграли, даже не вступив в битву. Мы проиграли, потому что столкновение между нами и черными альвами потеряло смысл еще до того, как произошло.

Потому что Мирра исчезла.

И мне остается только произнести самую бесполезную фразу в мире «Я знал, что так будет». Я знал. Что так. Будет.

Когда морок затопил наши души, когда все – даже я, даже Видар, даже Мама – поверили, что идем на смерть, Мирра изменилась. Мы шли вперед, а она отступала. Мы собирались делать свое дело ценой собственной жизни, а в ней росло изумление: как можно было так вляпаться? Вот она, смерть – настоящая, неотвратимая, ненужная… Зато мирок вокруг – игрушечный, поддельный, придуманный. Неужто за него умирать придется? Когда достаточно сказать «нет!» и вернуться в реальную жизнь, где у тебя есть все – дом, работа, планы на долгую жизнь. Пусть не самое крутое и увлекательное, но крепкое, надежное… стабильное. И не нужно напыщенных фраз вроде «Как жить дальше в затхлой пещере, осознав, сколь велик и разнообразен мир?» – если ты давным-давно втянулся в наблюдение за пляской теней на стене, разнообразный мир тебя пугает. Ты возвращаешься в пещеру по доброй воле, твердя себе, что есть свои тонкости, свой путь познания в разглядывании смутных силуэтов на серой привычной глади…

Я должен был поддержать свою женщину. Сказать ей, что наведенное предчувствие скорой гибели – не что иное, как здешнее психотропное оружие. Это проще и дешевле, чем ставить у входа в преисподнюю непобедимого стража, которого однажды ухайдакает великий герой, шляющийся по городам и весям в поисках чего-нибудь непобедимого. Гораздо удобнее поставить заслон в виде чувства, от которого весь твой разум сходится к одной-единственной мысли: ЖИТЬ!!! Жить любой ценой, потому что вот она, прямо перед моими глазами, непреодолимая и окончательная смерть, исчезновение меня в темном жерле Хаоса.

И преодолеть этот заслон может только воин, воспитанный как воин. Для обычного человека, храброго и доброго, но взращенного на почве простого житейского эгоизма, дальше нет пути.

– Эй, сильф! – радостно вопит Видар. – А демиургиня-то наша тю-тю!

Он полон азарта и жажды крови. Он вернулся из глухого тупика интриг и предательства к себе истинному – к богу и воину – и не намерен отступать. Это его родная среда: безнадежная битва ради битвы, алтарь воинской чести, ожидающий кровавых жертв, бессмысленных, но прекрасных.

– Не смей ее осуждать, – неожиданно вступается Мама. – Она вернется. Мы пришли сюда, чтобы открыть ей путь в нижние миры. Мы глупцы. Свой путь она отыщет сама и никто ей не поможет. А мы должны стоять насмерть!

Поразительная болтливость матриарха нездниц действует как окрик, как удар хлыста. Смешавшееся было войско мгновенно разворачивается веером, словно челюсть, оскалившаяся железными зубами секир.

Только мои сомнения не подвластны ни пафосным речам, ни бойцовскому азарту. Стоять насмерть? Зачем? Во имя чего? Я слишком много сражался, чтобы радоваться очередному кровопролитию, будто ребенок – новой игрушке. Смерть моих сородичей и врагов, которые тоже, по большому счету, были моими сородичами, научила меня кое-чему. Самое главное начнется потом, после битвы. Тогда, может быть, живые станут завидовать мертвым. Я видел такое – и не раз. Не хочу больше подобных зрелищ. Надо отступать.

– Здравый смысл – большая ценность в пьяной заварушке, – слышится знакомый насмешливый голос.

С невысокого камня, за которым не спрятаться и собаке, поднимается Мореход. Только что никого на этом камне не было – и на тебе, примите гостя. Видар уже целит в незваного гостя стрелой, но тетива натянута слабо: видно, что Бог Мщения не воспринимает одинокого безоружного человека как угрозу. Ну и зря. Повелитель моря Ид пострашнее любого из местных божков, хотя силу свою никогда не выказывает.

– Мирра ушла, – говорю я. Просто чтобы что-то сказать. В душе у меня стоит горечь, я чувствую ее на языке, я ощущаю ее всем телом, как будто меня окунули в настой полыни.

– Не ушла, – назидательно замечает Мореход, – а сбежала. Или ты думал, что человеческая порода такова, какой описывает себя в героических сагах? Люди умеют думать, а не только башкой стены прошибать, как некоторые… боги. – Тяжелая загорелая рука Морехода берет стрелу Видара за острие и небрежно отводит в сторону. – Кстати, не помешало бы вам у нее поучиться, у вашей предводительницы. Может, тогда бы вы поняли, ЧЕГО она испугалась.

– Смерти, чего ж еще, – ворчит Видар. Ему любопытно, кто перед ним, но он горд и глуп, как все боги. Потому и не задает лишних вопросов – ни нам, ни себе. А стоило бы.

– Думаешь, не в предчувствии смерти дело?

– Нудд, – мягко произносит Мореход, – ты вообще понимаешь, КАК думают смертные о конце пути?

– Наверняка так же, как и мы, – криво ухмыляюсь я. – Если это и произойдет, то не сейчас и не со мной. И только уткнувшись в смерть лбом, осознают: она здесь и по твою душу.

– И когда вы, фэйри, начнете понимать людей вглубь, не тормозя на пороге восприятия? – обреченно вздыхает Мореход. – Хорошо хоть ваша компания смогла сюда попасть, значит, фэйри не безнадежны. А то я уже заждался, когда вы в море Ид пожалуете…

– Ты зачем пришел? – дерзко перебивает его Бог Разочарования. И Бог Тупых Вопросом по совместительству. – Может, сказать чего хотел?

– Хотел, – не моргнув глазом отвечает капитан. – Хотел сказать, зачем вы здесь.

– С альвами поговорить, – протяжно, с наглецой заявляет Видар. – Попросить их не делать того, что они делают. Не ковать цепь Глейпнир и не провоцировать Рагнарёк.

– Альвы? – непонимающе переспрашивает покоритель моря Ид. – Ах, да! Мирра тут насоздавала всякого… сказок начитавшись. Я уж и запутался в ее придумках. Никогда не спрашивал, зачем ей столько монстров, богов, ведьм, фигни всякой? – Мореход смотрит в глаза мне, но ответ опять прилетает из незакрывающейся глотки Видара.

– Это мы-то фигня?! – ошарашенно выдыхает он. – Перворожденные и высшие для тебя фигня?

– Нет никаких перворожденных, второрожденных или третьерожденных, – начинает раздражаться самый умный среди нас. Не я, конечно. – Есть расы, каждая из которых приходит в свой срок и для своей цели. Если раса не отыщет свою цель, она погибает. Всё.

– Гм! – Бог Разочарования, оказывается, умеет думать, а не только нарываться на неприятности. – Получается, что асы не нашли своей цели?

Мореход улыбается Видару. Почти с нежностью. Как добрый, терпеливый учитель – не самому смышленому ученику.

– И не только они. Мирра тоже не нашла своей цели, – заключаю я. – Она сильна, умна и честолюбива. Но ее мир – порождение бесплодных фантазий. О приключениях, в которые она никогда не ввязывалась в реальной жизни. И не потому, что боялась – скучные интриги бывают опаснее захватывающих авантюр. Потому, что не понимала, куда и зачем ее втягивают.

– Странно, что она вообще согласилась сюда придти, – пожимает плечам Мореход. – Я и не рассчитывал на подобную щедрость.

– Зато мы рассчитывали! – морщусь я. – Уж так рассчитывали, словно перед нами не человек, а компьютерный персонаж. Пошлешь на смерть – идет. Вырубаешь – приходит в себя. Пугаешь – не боится. Доигрались, братие и сестрие. Система слетела, игра обнулилась.

– Где она теперь? Что с ней? – с непонятным для меня беспокойством спрашивает Видар. – Я не понимаю, что ты говоришь, – злой взгляд в мою сторону, – но это что-то очень плохое, да?

– Это не плохое и не хорошее, это закономерное, – отрицательно качает головой наш бесценный эксперт по человеческой психике. – Мирра и сама не знает, что весь ее мир родился из детства, которого не было. Девочке казалось, что она очень быстро повзрослела, а на самом деле – быстро притворилась взрослой. В мире людей не принято слишком долго играть в куклы – ну, в богов и монстров, если хочешь, – Мореход посылает Богу Разочарования ободряющую улыбку. – И Мирра надела маску, которую ей протягивала реальность.

– А что делать нам? – гудит голос Мамы, молчаливо слушавшей наш путаный диалог. – Ждать здесь? Идти внутрь?

– Как думаешь, зачем вы ей нужны? – мягким, чуть печальным голосом произносит Мореход.

– Мы – женская сила, которая ей нужна, – понимающе улыбается Мама. Первый раз вижу, как она улыбается. – Ее мир грустен и зол. Она – другая.

– Значит, она пыталась нами защититься, – заключает Видар. – Женской силой, воинской силой, силой любви, – он хмуро смотрит на меня. – Вот только она в нас не верит. Ей кажется, что не мы ее защищаем, а она – нас. Что мы слабаки и нас распнут любые тролли. Не говоря уже об альвах…

– Это моя вина, – бесстрастно сообщаю я. – Из-за моей нерешительности она все брала на себя и в конце концов сломалась. Я думал, ей нужно очень много свободы, и не допер, что свободы тоже может быть СЛИШКОМ много.

– Исправляй, а? – хором произносят Мама и Видар. Против такого единодушия не попрешь.

И я с мрачной рожей оборачиваюсь к Мореходу. А тот улыбается мне своей древней, как само мироздание, насмешливо-снисходительной улыбкой.

* * *

Я сижу на кухне. На своей кухне, среди любимых безделушек и разновеликих шкафчиков, собственноручно выкрашенных в серо-голубой и искусственно состаренных, чтобы было похоже на сельский дом, вокруг которого лес и поле. Шкафчики гордо демонстрируют царапины и трещинки, любовно нанесенные шпателем дизайнера, а не сотнями неосторожных рук. Имитируют долгую жизнь в гостеприимном доме. Совсем как я в своих дизайнерски состаренных мечтах – имитировала себе, имитировала древний, густонаселенный мир, который все знает, со всем справляется… А он возьми да раскройся настежь, да покажи мне свою безнадежно пластиковую изнанку. И стало видно, что он младше меня и совершенно не понимает, что с нами обоими происходит.

Мои до мелочи продуманные миры похожи на запертую комнату, забитую игрушками. Игрушками, которыми никто никогда не станет играть. Потому что надо быть умнее, надо быть практичнее, надо адаптироваться к действительности, а не бегать от нее… по волнам моря Ид. А твоим смешным девчоночьим тайнам пора умереть – тихо и безропотно, как умирают оставленные на солнцепеке без воды цветы и птицы.

И ведь не жалко нисколько! Было. Если бы мне… а сколько времени прошло с момента, как я увидела свою «сестру из Ростова»? Дни? Часы? Сон длится минуты три, вся история вселенной поместится в эти минуты, а уж несколько дней блужданий по Мидгарду-Утгарду – и подавно. Словом, если бы до встречи с сильфом мне предложили закрыть комнату с игрушками на три оборота ключа и идти путем сукиной дочки, не склонной к пустым мечтаниям… Да сделайте такое одолжение! Мидгард и Утгард земного мира не намного опасней выдуманных, на их территории экстрима всем хватит. К чему отвлекаться на фантастические берега, притягательные, но недостижимые?

Но я же достигла небывалых берегов, карту которых видела на внутренней стороне век! Я погрузилась в загадки, порожденные подсознанием втайне от разума. Я не решила ни одной, потому что загадки оказались мучительными. И разум запретил мне рисковать собой. Трусиха ли я, отказавшаяся от прозрения? Умница, остановившаяся вовремя? Слепая, не разглядевшая сокровищ в темной пещере Али-бабы? Да какого черта!

Раздраженно встаю и топаю в ванную. У меня такое чувство, что мое реальное тело не мылось в горячей воде невесть сколько дней. Хотя оно и не посещало островов моря Ид. Оно, наверное, на автопилоте пришло домой из странной квартиры, где невиданные существа загипнотизировали меня и увели с собой мою душу, село у окна на табуретку и тихо-тихо просидело до вечера, глядя в окно на зеленеющие дворы, отмечая признаки угасания лета, все еще полновесного, знойного, удушающего.

Теперь это тело нужно хорошенько вымыть, распарить усталые от спанья на сене и на земле кости, накормить человеческой пищей, уверить, что оно никогда не носило средневековых платьев, синих, словно надвигающаяся летняя ночь… А это еще кто?

В моей ванне сидит синий, как та самая летняя ночь, мужик. И смотрит на свои колени, между которыми медленно и как-то неохотно лопается соединительная пленка, как будто раньше они были сращены в… Да это же фомор! Он похож на приятелей Нудда. Но я его не знаю.

– Извини! – отрывисто произносит незнакомец, без всякого смущения вылезая из ванны мне навстречу. В чем мать родила, между прочим. Я успеваю бросить нескромный взгляд: что, он весь целиком синий? – и выпрыгнуть в коридор. Визжать? Звать на помощь? Почему-то кажется, что поднимать крик не стоит.

– Я Морак, брат Морка! – поясняет мужик, выходя из ванной целиком одетым. Я понимаю, что на самом деле он голый, потому что за три секунды не оденешься, даже если есть во что. Значит, одежда иллюзорна, а мужик не иллюзорен, часом?

И вообще. Как будто быть братом какого-то Морка – наилучшая рекомендация, дозволяющая плескаться в чужих ваннах!

– Вы с Мулиартех, Адой и Морком отправились вместе с провидцем куда-то далеко, – терпеливо разъясняет мой нежданный гость. – Так далеко, что бездна вас потеряла. Нудд и Гвиллион тоже исчезли. То есть они как бы есть, но их как бы и нет…

– Они все в море Ид, – машинально выпаливаю я.

– А где это – море Ид? – на лице Морака такое изумление, словно я заговорила на мертвом языке, да так бойко!

Пришлось вернуться вместе с любопытным визитером в кухню и завести длинный рассказ о том, что такое море Ид и почему ушедшие в плаванье по нему как бы есть, но их как бы и нет…

Дошел, конечно, черед и до рассказа о моем предательстве.

Я не стараюсь спрятаться за словами. Я предала и бросила всех, кто мне доверился. Даже Нудда, которому только что призналась в любви и обещала быть рядом. Не перед алтарем, не на священной какой-нибудь поляне, но перед свидетелями, перед небом, водой и землей, перед богами и монстрами, перед смертью и жизнью – куда уж больше-то? Ладно, муж мой пред стихиями – бессмертный, ему ничто не грозит. А остальные? Порождения моего разума, тени в тенях, воплощения детских желаний и страхов – но какими живыми я их помню! Нет прощения демиургу, предавшему собственный мир. Нет ему пути назад. Неприкосновен он и прОклят.

Сидим, молчим. Полагается ли прОклятой демиургине ухаживать за посетившим ее фомором – чаю предложить, печенья? Или еда и питье из моих рук будут с презреньем отвергнуты?

– Ерунда это все! – отмахивается Морак.

– Что ерунда?

– Мысли твои ерунда. Вы, люди, не видели того, о чем грезите. Воинов несгибаемых, верных дев, вассалов преданных и мудрых сюзеренов. В легендах подобного добра пруд пруди. Только собрано оно по крупицам со всех земель и вод. И гибнут несгибаемые-преданные в каждой легенде, самым прежалостным образом. За глупость и прямолинейность. Аой! Ну как, утешилась? – и он смотрит на меня таким теплым, братским взглядом, что прямо тянет разрыдаться.