Текст книги "На дальних берегах"

Автор книги: Имран Касумов

Соавторы: Гасан Сеидбейли
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Эсэсовец, сердито буркнув что-то, ушел. Когда шаги его совсем стихли, Мазелли снова включил диктофон.

Под конец беседы Карранти попросил Шульца выдать ему пропуск.

– Пропуск? – удивился Шульц.

– Ну да, ту оранжевую карточку, которая служит у вас пропуском.

Шульц испытующе взглянул на Карранти. Откуда он знает об этом пропуске? Но не выдавать ему гестаповского документа не было оснований. Шульц вынул из бокового кармана оранжевый бланк и, помедлив, вписал туда имя Карранти.

– Кстати, – спросил он у американца, – что вы думаете насчет Михайло? Можно ли, наконец, избавиться от его визитов в Триест?

– Михайло слишком опасный враг. Он пользуется большой популярностью у местного населения, – после паузы ответил Карранти, – и мне кажется, вы слишком мало обещаете за его голову… Следует хотя бы удвоить сумму.

– Да, пожалуй, вы правы. Денег тут жалеть не приходится.

Они спустились в вестибюль, где адъютант отрапортовал своему начальнику, что за истекшее время в доме ничего не случилось, если не считать того, что хозяин читал вслух «Фауста».

Шульц не придал этому особенного значения и, попрощавшись с Карранти, ушел. Но Карранти показалось, что дело тут нечисто… Вряд ли Мазелли питал особую любовь к литературе. По-видимому, за этим чтением, как и за всем, что делал Мазелли, скрывается какой-то подвох. Еще в Штатах Карранти ознакомили с характеристикой этого пройдохи: его излюбленным занятием была торговля секретами. Продавал он их без разбору, кому угодно, лишь бы платили. С ним нужно быть осторожней… А лучше всего – вообще не быть с ним.

В это утро в городе дул норд-ост, которого так боятся в Триесте. Женщины, укутавшись в шали, выбегали на улицу и затаскивали своих детей в дома.

Горожане старались поскорей укрыться от ветра. Раньше всех опустели улицы северо-восточной, портовой части города. Убежищем для людей служили здесь плохонькие, дешевые трактиры; они не вмещали всех, стремившихся сюда; люди садились на полу, тесно прижимаясь друг к другу, и ждали, пока стихнет ветер… В торговой части города все чаще раздавался звон оконных стекол. Патрульные прятались в подворотнях. По безлюдным улицам изредка проезжали грузовики, крытые тентами. Город, казалось, стонал под ударами ветра. В домах хлопали и скрипели двери. Выли телеграфные провода. Ветер крепчал с каждой минутой.

Он носился и над прибрежной равниной, вздымая над морем водяную пыль, и слабел лишь у подножья гор, а еще дальше, среди хребтов, стихал вовсе…

В горах скрывались партизаны, лишенные еды, питьевой воды, тепла, постоянной связи. Начавшаяся оттепель сделала горные тропы скользкими, опасные кручи – непреодолимыми.

Иссяк последний мешок муки, была съедена единственная корова, люди курили мох. Курили даже некурящие. Как-то, три дня тому назад, Сильвио принес убитого фазана. Стрелять партизанам не разрешалось. Юноша убил птицу, бросив в нее камень. Крохотные куски фазана были розданы только больным; но и каждый из них старался уступить свою долю товарищам. Сильвио теперь часто стал уходить с Васей на охоту, беря с собой наспех вырезанные рогатки. А партизаны при малейшем шорохе вздрагивали и устремляли взгляд на ветви деревьев. Но удача с фазаном не повторилась. Зато в бригаде любили шутить.

– Эй, Анри, торопись, упустишь! – кричали товарищи.

– Этого? Нет, мне у него перья не нравятся, – отвечал Дюэз, отворачиваясь от высокого дерева. – Я люблю фазана с пурпурным хвостом и хохлом на макушке.

– Ох, какой разборчивый!

– Такой уж уродился… Не люблю изменять своему вкусу.

– Вкус у тебя недурной!

– То же самое сказала мне красотка Розита, когда я поцеловал ее в субботу вечером, возвращаясь в деревню, и предложил ей стать моей женой. Она мне не ответила «да». Она шепнула: «Знаешь, Анри, у тебя недурной вкус».

Все дружно смеялись, забыв и о голоде и о жажде.

К середине дня часовые заметили крохотную фигуру человека, карабкающегося в гору. Человек не пошел по обычной тропе, а исчез в лесу. Вскоре он показался на узкой, мало кому известной горной тропинке, вытащил большой белый платок, вытер им лицо. Это был условный знак: он убедил часовых, что человек – свой. Пришедший оказался старым священником. Дозорные окружили его, но старик, не отвечая на расспросы, молча прошел в палатку, где помещался командир.

Ферреро и Сергею Николаевичу старик рассказал, что ему удалось пробраться к триестинскому промышленнику – итальянцу Эрнесто Росселини. Старик попросил его выделить для партизан, среди которых были тяжело раненные, несколько обозов продовольствия и намекнул, что в противном случае партизаны заинтересуются Росселини больше, чем ему бы того хотелось. Росселини перепугался, но не рискнул тронуть священника и с добром отпустил его восвояси. Однако помочь партизанам отказался. Старик сообщил также, что в Триесте дует северный ветер и улицы опустели. Ему пришлось проделать тяжелый путь; он видел сожженные дотла села, повешенных крестьян. Всюду голод. Когда старик показал на карте местности, где сейчас находятся карательные отряды немцев, Ферреро вскочил на ноги и решительно произнес:

– Они в наших руках!

Сергей Николаевич склонился над картой – он знал эту местность не так хорошо, как Ферреро.

– Объясните, Луиджи, – попросил он.

Ферреро назвал четыре высоты и котловину среди этих высот: в ней-то и засели немцы. Правда, они были прекрасно вооружены и сумели притащить сюда шесть бронемашин, и все же Ферреро уверенно сказал:

– Они сами лезут в пасть льва!

Тогда Сергей Николаевич предложил, немедля сосредоточив силы, напасть на немцев с четырех сторон. Успех должна была решить неожиданность налета. В результате этой операции партизаны снова могли взять под свой контроль окрестные села и к тому же отбили бы у врага боеприпасы. Подробности операции нужно было обсудить совместно с начальниками отрядов. Решено было также совершить взрыв в городе и любыми средствами «добыть» и доставить к партизанам заводчика Эрнесто Росселини.

Ферреро разыскал Мехти.

– Вот что, Мехти, – сказал Ферреро, отозвав его в сторону. – Необходимо нанести визит в Триест… Есть важные поручения.

– Слушаю, товарищ командир.

– Помнишь, ты рассказывал, что на виа Фортуна фашистами создан огромный дом терпимости?

– Да, это целый промышленный комбинат. Дело там поставлено на широкую ногу.

– Так вот, надо уничтожить этот «комбинат». Взорвать его. Это предложение товарища П.

Мехти обычно с энтузиазмом принимал поручения, исходящие от товарища П. Но сейчас он с сомнением покачал головой.

– Там же женщины, товарищ командир. И потом – это не военный объект.

Ферреро пососал пустую трубку:

– Знаю. Все знаю. И понимаю тебя. Но у нас имеются точные сведения об этом доме. Все женщины, живущие там, работают на гестапо; это в основном агенты нацистов… По утрам, переодевшись, они ходят по рабочему кварталу, прислушиваются к тому, что говорят простые жители города, прикидываются «сочувствующими». Иные из них сумели даже проникнуть на заводы. А вечером они обслуживают в «комбинате» фашистов, и никто в городе не знает, что там происходит, так как вход в этот дом разрешен только гитлеровцам. Обслуживают в двух планах. Понимаешь? Попутно они следят за своими же, за немцами. И если выясняется, что какой-либо солдат утратил боевой дух и не желает больше воевать, он неожиданно исчезает. В этом доме каждый вечер бывает около четырехсот-пятисот гитлеровцев. Это тоже надо учесть. Теперь тебе понятно, почему мы решили уничтожить «комбинат»?

– Понятно, товарищ командир, – твердо сказал Мехти. – Задание будет выполнено.

– Вот и отлично!..

С какой радостью и готовностью встретили партизаны известие о предстоящей боевой операции! И как счастлив был Сильвио, когда Мехти подозвал его и предложил сопровождать его, Мехти, в город.

Сильвио был прежде мойщиком в гараже одного из богачей Триеста: он протирал машины и заправлял их бензином. Лишь изредка разрешали ему после небольшого ремонта испытать машину… Тогда он садился за руль и кружил по ближней площади… Как ни рвался он на шоферскую работу – его к ней не допускали. Лишь в партизанском отряде ему довелось однажды продемонстрировать свое водительское искусство перед товарищами; и те восхищались ловкостью Сильвио, промчавшегося по опасным горным кручам. А вот теперь он должен был везти в город Мехти, участвовать вместе с ним в боевом деле. Сильвио позабыл о мучившем его голоде, обо всех трудностях и невзгодах, которые выпали на его долю за короткую жизнь. Стоя на скале, он смотрел на высокие горы, на глубокое небо, и ему чудилось, что он выше и крепче этих гор. Во Франции его называли бы Гаврошем… Здесь он – Сильвио.

Группа, возглавляемая Мехти, состояла из четырех человек: его самого, Васи, Анжелики и Сильвио. Они должны были явиться к товарищу П., получить необходимые документы и инструкции и отправиться в Триест.

Мехти тепло попрощался с товарищами и пожелал им удачи; того же пожелали ему партизаны.

До подножья Желтой горы группа шла с отрядом, потом свернула в сторону, и полковник долго провожал Мехти глазами. Потом поторопил свой отряд. Сергей Николаевич перепрыгивал через скользкие камни, и ему казалось, что он прыгает через бревна, стремительно плывущие по реке. А по берегу, где-то позади него, бежит Таня, он слышит ее прерывистое дыхание, она тревожно кричит ему вслед: «Сережа! Сережа!» А ему легко, хорошо, не страшно…

Уже в который раз шел Мехти в Триест – в город, где на каждом углу подстерегала его смерть.

Много раз пришлось ему называть пароли, много они оставили позади себя постов, пока добрались до нового явочного пункта товарища П. Здесь им выдали документы и одежду.

Васю поразила перемена в Анжелике. Она предстала перед ним в темном дорогом длинном платье, в накинутой на плечи пелерине из чернобурых лис, в белых перчатках. Голову ее украшала модная прическа. В своем новом наряде она казалась Васе чужой, далекой, холодной. Ах, какой близкой и родной делало Анжелику ее обычное платье в зеленую клетку, штопаное и перештопанное, поблекшее от многочисленных стирок.

Мехти, как всегда, взял с собой две офицерские сумки с взрывчаткой. Товарищ П. вверил Сильвио машину, «фаэтон» с открывающимся верхом и маломощным двухцилиндровым мотором.

Когда все было тщательно проверено, Мехти решил, что можно продолжать путь.

Дорога была ухабистой, колеса буксовали, но Сильвио уверенно вел машину. Рядом с ним, в форме майора, сидел Мехти, на заднем сиденье – Вася и Анжелика. В машине было темно. Вася молчал… Он не знал, о чем ему говорить с новой Анжеликой. А она чувствовала это и улыбалась при одном воспоминании о том, сколько ей пришлось примерить платьев и украшений, как усердно подыскивали ей цвета для маникюра, как учила ее старая женщина подавать руку для поцелуя. А эта прическа! Нет, она ни за что в жизни не стала бы носить таких причесок! Ох, трудная эта профессия – быть светской дамой!..

Когда машина выехала на равнину, пассажиров обдало запахом моря. Чем ближе они подъезжали к Триесту, тем сильнее становился крепкий свежий ветер. Вот, наконец, и Триест. Сильвио знал все ходы и выходы в этом городе: здесь он родился и вырос. Мехти велел ему обогнуть Сан-Джусто. Они въехали в один из дворов и выбрались оттуда через пробоину в стене.

Особняк, в котором жил Эрнесто Росселини, в темноте трудно было отличить от окружавших его громоздких домов. У входа в особняк стояли итальянские солдаты.

Сильвио вел машину на предельной скорости и резко затормозил у подъезда. Солдаты осветили машину. Из нее выпрыгнул на мостовую молодой немец, обошел машину и открыл дверцу со стороны тротуара. На этот раз перед солдатами появилась красивая молодая дама в роскошном платье. Словно не замечая солдат, она решительно направилась к парадной двери. Солдаты преградили ей путь.

Откинув красивую голову, Анжелика в недоумении остановилась перед ними. Солдаты потребовали у нее документы. Анжелика достала из муфты удостоверение и небрежно протянула его солдатам,

– Синьора Фраскини, – прочел один из солдат.

– Из Венеции, – не глядя на него, бросила Анжелика.

Солдат недоверчиво покосился на Анжелику:

– Вы родня синьору Фраскини?

– Да.

– Но всей Италии известно, – вмешался второй солдат, – что у старого Фраскини нет ни детей, ни племянниц!

Лицо у первого вдруг просветлело:

– Постойте-ка! Может, вы новая жена синьора Фраскини?

Анжелика только щурилась презрительно: не солдатам же объяснять ей, кто она такая! И это убедило их, что опасаться, кажется, нечего: перед ними одна из тех представительниц «высшей касты», которых им часто доводилось видеть, но которые никогда с ними не разговаривали.

– Простите, синьора, – сказал солдат, проверявший у нее документы. – Но мы выполняем свой долг. В Триесте очень неспокойно.

Второй солдат был, видимо, менее доверчив:

– А кто в машине? – спросил он.

Налетевший ветер рванул с плеч Анжелики пелерину, она поправила ее, небрежно сказала:

– Они сопровождают меня.

Солдаты подошли к машине и, приоткрыв дверцу (плотно прижатая ветром она поддалась им с трудом), заглянули внутрь.

– Хайль! – небрежно и чуть устало сказал Мехти.

– Хайль! – вскрикнули итальянцы, вытягиваясь перед немецким майором.

Майор зевнул, потер рукой подбородок. Солдаты вернулись к Анжелике и позвонили. Дверь открыл сухощавый старик. Он пропустил Анжелику в прихожую.

– Проводите меня к синьору Росселини, – сказала Анжелика.

– Синьора Росселини нет дома. Я его секретарь. Что передать синьору?..

То, что ее мог встретить только престарелый секретарь Росселини, для Анжелики не было новостью. У товарища П. ей рассказали, что заводчик, в каждом подозревающий партизана, уволил недавно всех своих слуг, оставив при себе лишь горничную да старого, преданного, много лет прослужившего ему секретаря, на которого возложил все заботы по охране дома.

– Жаль, жаль! – разочарованно протянула Анжелика. – А позднее я смогу повидаться с синьором Росселини?

Секретарь замялся.

– Видите ли, – объяснила Анжелика. – Мой муж заболел…

– Ваш муж?

– Да, синьор Фраскини.

Секретарь удивленно поднял брови; подобострастная улыбка появилась на его лице.

– О, поздравляю вас, синьора! Вы – счастливейшая женщина Венеции!

– Поздравляете? С тем, что мой муж заболел?..

– Простите, синьора… я не то хотел сказать… Но быть женой такого человека…

– Ах, я так боюсь за него! – печально вздохнула Анжелика.

Секретаря, однако, трудно было обмануть: он уловил в ее голосе не столько тревогу за мужа, сколько гордость, что она – жена самого Фраскини!

– Через час, – пообещал, наконец, секретарь, – вы сможете увидеться с синьором Росселини. А пока, может быть, синьора поднимется наверх и отдохнет с дороги?

– О нет… – покачала головой Анжелика («Интересно, как у них тут принято? Нужно ли благодарить секретаря?»). – Я лучше проедусь пока по городу: может, это меня отвлечет. Я ведь здесь впервые. Через час я вернусь и тогда передам синьору Росселини, что у него очень любезный секретарь.

Когда машина отъехала от дома Росселини, Анжелика устало откинулась на спинку сиденья и облегченно вздохнула:

– Ох, как трудно! Как трудно с ними разговаривать!

– Ничего, – подбодрил ее Мехти. – Я слышал, как ты вела со стариком светскую беседу.

– Ну и как?

– Умница! – похвалил Мехти. И Анжелика почувствовала себя счастливой.

– А знаете, – спросила она вдруг, – почему я так смело держусь с ними?

– Почему?

– Потому что… Потому что рядом со мной Михайло.

Мехти удивленно взглянул на девушку, но ничего не сказал. Тогда Анжелика повернулась к Васе, который молча прислушивался к их беседе.

– Вася, идет мне этот наряд?

– Не знаю, – покачал головой Вася. – Росселини, во всяком случае, будет от тебя в восторге! Так что веди себя увереннее.

Сильвио вопросительно взглянул на Мехти:

– Куда мы теперь едем?

– Тут есть какая-нибудь дорога на Опчину?

– Надо подняться с той стороны…

– А сможет твоя кляча взять такой крутой подъем? – спросил Вася.

– Кто ее знает!

– Все равно, едем! – решил Мехти. – Нам нельзя вчетвером оставаться в городе.

Сильвио круто повернул руль.

Они ехали, не включая фар. Сильвио помнил здесь каждый камень, каждую яму. Ветер подталкивал машину сзади.

– Ух, как разбушевался, – воскликнул Сильвио. – Наверно, баллов десять, не меньше.

– Меньше, – твердо произнес Мехти.

– Я еще не помню, чтобы в Триесте дул такой ветер!

– У нас в Баку бывает сильнее.

– Наверное, дышать невозможно, да?

– Нет, почему же, люди даже работают. Даже в море работают.

– А что они там делают? – удивилась Анжелика.

– Нефть добывают. Когда я уезжал, на море уже стояли первые вышки.

Если бы все это рассказывал кто-нибудь другой, а не Мехти, ни Сильвио, ни Анжелика никогда бы ему не поверили.

Дорога шла в гору. Она была прямой, но крутой, и Сильвио приходилось вести машину зигзагами. Где-то, у самой Опчины, мотор заглох, но Сильвио успел поставить машину поперек дороги.

– Надо подтолкнуть ее, – сказал он. – А то сползет.

Все вылезли из машины.

– Ты отойди в сторону, Анжелика, – сказал Мехти, – перепачкаешься.

Машина была легкая, и трое мужчин без особого труда столкнули ее в сторону, на пологую площадку.

– Может, пройдем к дому Марты Кобыль? – предложил Мехти. – Он тут недалеко.

Сильвио с Васей остались около машины и принялись возиться в моторе, а Мехти и Анжелика направились к дому, в котором они часто бывали, всегда встречая там теплый, радушный прием. Каждому по-своему был дорог этот дом! Мехти связался отсюда с Ферреро, Анжелика ближе познакомилась с Мехти, Вася понял здесь, что он на свободе. Хозяйка дома, веселая, приветливая женщина, жила здесь с двумя дочерьми, беззаветно преданными делу, которому посвятила себя их мать. Их было только трое, но всегда казалось, что в доме полным-полно людей: и Марта, и ее дочери вечно шумели, хлопотали, носились взад-вперед. Где-то теперь обе девушки!

Мехти вошел внутрь и остановился, споткнувшись обо что-то твердое. Было очень темно. Он нагнулся; рука его нащупала сломанный стол…

– Что с вами? – спросила Анжелика.

– Будь осторожна.

– Я ничего не вижу.

– Дай мне руку.

Анжелика протянула руку, Мехти нашел ее в темноте и почувствовал, что рука девушки дрожит. Анжелика любила Марту Кобыль.

Сильный порыв ветра рванул дверь дома, она жалобно скрипнула и распахнулась. Анжелика испуганно прижалась к Мехти. Они подождали: может, кто-нибудь зайдет. Нет, тихо… Только ветер шумно вздыхал.

К воротам подъехала машина; Сильвио включил фары, и при их синеватом свете стало видно, какой разгром учинили здесь фашисты.

Ненависть кипела в сердце Мехти. Ему уже рассказали, что Марта Кобыль была повешена гитлеровцами в Опчине.

– Сильвио, – сказал он, – поставь машину здесь, во дворе.

– А не рискованно? Может, дом под наблюдением?

– От дома почти ничего не осталось. Немцам и в голову не придет, что мы можем здесь укрыться. Они уверены, что мы теперь за версту будем обходить этот дом! Вася, – обратился Мехти к своему другу, – возьми сумки. А ты, Анжелика, останешься здесь с Сильвио. Мы скоро вернемся.

– Куда вы идете? – встревожилась Анжелика.

– На виа Фортуна.

Виа Фортуна была безлюдна, только ряды цветных фонарей свидетельствовали о том, что она живет бурной жизнью. Улица молчала, но за дверями ее домов совершались сотни измен и предательств, составлялись сотни заговоров.

Пройдя три дома, друзья вошли в четвертый, самый большой. Это и был «комбинат».

В прихожей сидела высокая подслеповатая женщина. Она вручила им «прейскурант». Выбор был большой. Мехти и Вася прошли в зал. Оркестр играл медленный блюз «Как грезы». Веяло приторным запахом духов, губной помады.

В зале уже собралось немало народу. Многие из солдат успели облюбовать себе женщин и куда-то скрылись вместе с ними. Посетители все продолжали и продолжали прибывать.

Через зал прошел хозяин дома. Он вел с собой девочку лет тринадцати-четырнадцати. Девочка испуганно ежилась и не знала, куда девать голые руки.

Мехти не мог оторвать от нее взгляда. Он мучительно припоминал, где он видел ее до этого. А припомнив, еле удержался, чтобы не вскрикнуть. Мехти встречал девочку у металлиста Александра Николича. Они сидели в маленькой темной комнатке, и Николич рассказывал о внутренней планировке немецкой казармы. Через стекло двери, соединяющей комнаты, Мехти заметил профиль незнакомой девочки. «Кто такая?» – настороженно спросил он у металлиста. «Это моя дочь!» – с гордостью сказал Николич. Металлист умер под пытками, а дочь его попала сюда. «Хорошо, что девочка не знает нас», – подумалось Мехти. Когда хозяин, с которым Мехти успел познакомиться при входе в дом, приблизился к партизанам, Мехти остановил его.

– Послушайте-ка, любезнейший! Уступите мне эту девочку!

– Как? – удивился хозяин. – Насовсем?

– Да, насовсем.

– Видите ли, – замялся хозяин. – Мы не практикуем таких вещей. К тому же – мы сами только что ее получили. Ее нужно еще воспитывать…

– Я думаю, что сумею ее воспитать и без вас! – сказал Мехти. – А вас могу заверить, что в обиде вы не останетесь. Ну, как?

Хозяин опасливо оглянулся, отвел майора в сторону и шепотом сообщил ему, что готов уступить девочку, – пусть только майор не скупится.

– Ладно, я заплачу сколько надо.

– Ведь я многим рискую…

– Ладно, ладно!

Хозяин повеселел.

– Если синьору угодно, девочка наденет собственное платье, – прибавил он, решив выгадать и на платье, которое было выдано девочке в доме.

– Хорошо, пусть переоденется, – согласился майор. – И поторопитесь!

– Подождите нас в соседней комнате. Там вас никто не будет тревожить.

Мехти и Вася перешли в пустую комнату, смежную с залом.

– Пора, – сказал Мехти.

– Время? – коротко спросил Вася.

– Час.

Они вынули палочки из каналов в толовой массе и раздавили капсюли детонаторов. В коридоре слышались уже шаги идущих к ним хозяина и девочки. Вася быстро сунул сумки под большой диван.

Хозяин ввел в комнату девочку. Она смотрела на офицера глазами, полными испуга. Девочка словно не знала, что для нее лучше: остаться здесь или следовать за военными? Она и понятия не имела, зачем ее держали в доме до сих пор. Вася взял ее за руки потянул за собой.

Когда они прошли через прихожую, полную новых посетителей, все удивленно уставились на них. Однако никто не посмел вмешаться, – офицер был в высоком чине.

На улице Мехти шепнул девочке:

– Только не пытайся кричать. И, пожалуйста, успокойся, мы не собираемся тебя обидеть.

– Отпустите меня! – взмолилась девочка. – Я не буду кричать, я буду совсем тихая…

– Милая, хорошая моя девочка, – ласково произнес Мехти. Он обнял девочку и прижал ее к груди. – Куда же я тебя отпущу? Ведь они снова найдут тебя!

– Я спрячусь, – уговаривала девочка, цепляясь за рукав Мехти. – Отпустите, отпустите меня!

Мехти почувствовал, что девочка дрожит, как в лихорадке.

– Идем быстрее! – произнес он прервавшимся голосом, повернувшись к Васе.

И Вася понял, как тяжело и больно Мехти за девочку. Он вспомнил, как первый раз Мехти сказал ему: «Вася, я советский».

Ветер неистовствовал по-прежнему. Улицы были пусты. Только изредка с гулом проносились патрульные машины, и тогда Мехти и Вася прятались в воротах домов.

Около одного из домов рабочего квартала девочка вырвалась от них и бросилась к дверям, крест-накрест забитым досками.

– Папа! – закричала девочка, отчаянно стуча кулаками в дверь. – Папа!

– Это был их дом.

Мехти подошел к ней и тихо сказал:

– Идем, девочка… Его нет дома…

Девочка, недоверчиво отстранив его руку, прыгнула через разбитое окно в комнату и исчезла в темноте.

– Папа! – все звала она.

– Вася, – тихо попросил Мехти. – Вытащи ее как-нибудь оттуда.

Вася полез в комнату и с трудом увел девочку из дому.

– Отпустите, отпустите! – просила девочка. – Это наш дом, я подожду папу, он придет. Вот его трубка, он забыл ее дома, отпустите…

– Поторапливайся! – приказал Васе Мехти. И, взяв девочку с обеих сторон за руки, они вышли на окраину города и завернули в сторону Опчины.

Как ни успокаивал ее по дороге Мехти, как ни старался уверить, что он друг ее отца, перепуганная девочка все плакала и вырывалась из его рук. И только в Опчине, в доме Марты Кобыль она немного успокоилась, увидев Анжелику, которой часто приходилось бывать в доме Николича.

Анжелика усадила ее рядом с собой в машину, и они снова поехали в город. Девочка перестала плакать. Она тихо спросила у Анжелики, кто этот майор.

– Это Михайло.

– Михайло? – недоверчиво переспросила девочка.

– Да, это он.

– Михайло! – повторила девочка. Она произнесла это слово так мягко, как произносила слово «папа». – А меня зовут Вера.

– Тихо, Вера, – прошептала Анжелика, – молчи.

– Хорошо, – покорно согласилась девочка.

Машина остановилась у особняка Эрнесто Росселини.

– Синьор Росселини ждет вас наверху, – любезно сообщил Анжелике секретарь.

Анжелика была заранее осведомлена о расположении комнат, обо всех входах и выходах в этом особняке; но, конечно, не подала и виду и попросила секретаря проводить ее.

«Это главная лестница, – отмечала про себя Анжелика, как бы проверяя достоверность сведений, которые передали ей от товарища П. – Сейчас нужно повернуть влево, потом прямо, пройти через площадку, тут должны быть позолоченные бра. Вот они. Теперь нужно направо. Но почему он завернул налево? Значит, Росселини примет меня в гостиной. Там тоже имеется телефон. Вот резная дверь, сейчас я войду в угловую комнату и увижу Росселини, подтянутого старика среднего роста, с выкрашенными усами. В очках он сейчас или без очков? Если секретарь сообщил ему, что жена Фраскини молода, то, наверно, без очков. Так он выглядит немного моложе. Кажется, окна этой комнаты выходят прямо на улицу».

Старик открыл дверь и пропустил Анжелику вперед. Она увидела Росселини. Он был в очках и пытливо смотрел на гостью. Это не понравилось Анжелике. Но она сделала вид, что не замечает скрытого подозрения во взгляде Росселини и воскликнула укоризненно:

– Ах, синьор Росселини, как долго вы заставляете себя ждать!

Росселини поцеловал Анжелике руку. Сохраняя некоторую настороженность, он улыбнулся ей и пригласил к маленькому круглому столу, на котором стояла ваза с печеньем и графин с вином.

– Что с Пьетро? – пристально смотря на Анжелику, спросил Росселини, когда они сели за стол.

– О, я так расстроена!.. Не прошло и пятнадцати дней после нашей свадьбы, как бедный Пьетро слег.

– Неудивительно, – спокойно произнес Росселини.

– Как вы сказали?

– Я говорю – неудивительно, что ваш муж заболел. Возраст!.. Гм… сколько ж ему стукнуло в прошлую весну?

Анжелике, конечно, было известно, сколько старику лет, но, поняв, что Росселини устраивает ей нечто вроде допроса, она решила не отвечать.

– А я как-то не интересовалась его возрастом, – она покраснела: жену Фраскини должно было смутить напоминание о разнице в их годах.

– Вот как? – сдержанно улыбнулся Росселини, разливая вино по бокалам. – Ну что ж, выпьем за здоровье моего друга. – Он поднял свой бокал и, помедлив, добавил: – И вашего супруга… Конечно, раньше всего я должен был поднять бокал за ваше здоровье, синьора, но болезнь Пьетро заставляет меня нарушить обычай.

Он глотнул вина. Гостья произвела на него приятное впечатление: она была и изящна и как-то мило наивна… Молодость!..

– Кстати, что у него за болезнь? – снова спросил Росселини, хотя прекрасно помнил, что старик все время жаловался ему на печень.

– Пьетро говорит – вы с ним друзья по несчастью. У него что-то с печенью. – Анжелика улыбнулась. – Он даже пошутил как-то: «Каждый раз, когда меня мучает печень, я вспоминаю об Эрнесто».

Эрнесто Росселини снял очки. Кажется, он начинал верить, что перед ним настоящая жена Фраскини. Он даже вздохнул облегченно. И тут же спохватился: надо не медля исправить свою прежнюю неловкость; он вел себя так, что жена Фраскини могла обидеться. А этого нельзя было допустить. Фраскини все-таки финансовый король, магнат, миллионер, «персона грата», а Росселини живет всего парой заводиков на побережье да небольшими поставками продовольствия. Правда, Фраскини иногда искренно удивлялся изворотливости и прозорливости Росселини, но все равно – разве их можно сравнивать?

– Поздравляю вас, синьорина, с таким мужем, как Пьетро, – горячо воскликнул он, поднимая свой бокал. – А его мне хотелось бы поздравить с такой женой.

– Благодарю вас… У Пьетро, кстати, есть к вам одно дело. Он никому не хочет доверяться, кроме вас. Дело, как он говорил, выгодное; но только я ничего не поняла. Ваши дела для нас, женщин, всегда останутся, непостижимыми! – Анжелика весело рассмеялась. А потом вдруг встрепенулась: – Святая Мария! Я, кажется, окончательно потеряла голову!

– Что случилось? – встревожился Росселини.

– Я совсем забыла познакомить вас с моим братом. Он в машине. Вы знаете, он служит теперь в немецкой армии и получил довольно солидный чин – майора!..

– О, непростительно с вашей стороны, синьора, держать на улице майора немецкой армии! – Росселини протянул руку к стене и позвонил.

– Вы и не представляете, как он красив в немецкой форме!

– Мы, итальянцы, должны гордиться вашим братом, синьора Фраскини. – Росселини прижал руки к груди. – Великая честь для итальянца – служить в немецкой армии!

– И знаете, – доверительно, не без хвастовства сообщила Анжелика, – адъютант у брата хоть и простой солдат, но настоящий немец, чистокровный ариец!

В комнату вошел секретарь.

– Пригласите сюда синьора… – Росселини повернулся к Анжелике.

– Антонио. Он еще очень молод. Просто Антонио.

– …синьора Антонио и его адъютанта.

– Да, вот еще что. Передайте шоферу, чтобы он поставил машину во дворе, – попросила Анжелика секретаря. – На улице сильный ветер.

Секретарь вопросительно взглянул на хозяина.

– Открой ворота! – коротко приказал Росселини.

Все шло как нельзя лучше. Сильвио с машиной укрылся во дворе особняка; Мехти и Вася были приглашены в дом. Майор не пожелал взять с собой адъютанта и оставил его внизу.

Когда майор вошел в комнату, Росселини встал и направился ему навстречу.

– Хайль! – неожиданно воскликнул Мехти вместо обычного итальянского приветствия.

Но Росселини это не смутило. Он браво выкинул вперед руку. Не смутило его и то, что майор пренебрег своим родным языком и заговорил с ним по-немецки. (Мехти не в совершенстве знал итальянский язык.) Желая продемонстрировать перед онемечившимся майором свою преданность третьей империи, Росселини в разговоре намекнул, что все поставки он выполняет своевременно, и сообщил также, что сумел навести порядок на двух заводах. Потом он выразил уверенность, что в ближайшее время начнется новое наступление немецкой армии по всему фронту, особенно в России.