Текст книги "На дальних берегах"

Автор книги: Имран Касумов

Соавторы: Гасан Сеидбейли
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

– Так как же ты можешь работать на немцев?!

Ох, на это Вася мог бы ему ответить! Он сказал бы, что работает с удовольствием, потому что партизаны тут же взрывают все, построенное Васей и его товарищами, а заодно отправляют на тот свет и немцев. Но Вася молчал и настороженно смотрел на унтера. Странный это был немец. «А может, он все это нарочно? Чтоб я выдал себя?» – подумал Вася и решил ограничиться вопросом:

– Мне можно идти работать?

– Иди! – сухо сказал унтер-офицер.

Вася ушел.

Потом Вася долго размышлял – не готовил ли ему унтер какую-нибудь ловушку и кто знает – может, завтра Васю повесят или расстреляют на глазах у всех, как это часто делают с пленными, когда они открыто протестуют против лагерного режима.

Но на следующий день их снова повели на работу, и снова к Васе подошел унтер. Он незаметно протянул хлеб с маслом. Вася не взял.

– Возьми, Вася, – сказал унтер.

Васе показалось, что голос его дрогнул. Вася смутился, взял хлеб и спрятал в карман.

– Ты не прячь, ты кушай, – ласково сказал унтер. – А то снова отнимут.

Вася стал есть. Унтер внимательно смотрел на него из-под припухших век.

– Вася, а ведь Смоленск освобожден, – тихо проговорил унтер.

Сердце у Васи вновь заколотилось.

– Тебе не хотелось бы попасть домой? – спросил унтер у юноши. И Вася почувствовал в его голосе что-то свое, родное. Нет, унтер не был похож на немца. И все-таки Вася продолжал смотреть на него недоверчиво.

– Ты ешь, Вася, ешь и слушай меня.

Вася кивнул головой.

– Есть у вас хорошие ребята?

И у Васи невольно вырвалось:

– Есть!

Было в этом унтере что-то такое, что заставляло доверять ему. Взгляд и голос какой-то особенный – будто Вася не раз уже слышал его. Движения у унтера спокойные, уверенные, а лицо волевое и тоже какое-то знакомое. Бывают такие лица, которые видишь впервые, а кажется, что ты знаешь этого человека давно. В глазах унтера Вася читал тоску, близкую его тоске. Тоску по Родине. Слова, голос, взгляд унтера заставляли Васю тянуться к нему скорее сердцем, чем разумом… Но форма, которую носил новый знакомый Васи, форма немецкого унтера, настораживала…

И воскликнув: «Есть!», Вася замолчал, решив, что сказал слишком много.

– Ну, хорошо, иди работай, – спокойно произнес унтер.

Вася ушел, встревоженный еще больше, чем прежде.

На третий день унтер появился снова. На этот раз Вася сам подошел к нему, и они отошли далеко в сторону. Унтер-офицер был выше надзирателя по чину, и поэтому никто им не мешал. К тому же, как Вася узнал позже, у унтера был документ, удостоверяющий его принадлежность к немецкой разведке.

– Вася, – сказал он. – Я… – Он еще раз пристально взглянул на Васю и уже твердо продолжал: – Я советский.

– Это был Мехти! – тихо воскликнула Анжелика.

– Да, это был он. И ты не представляешь, Анжелика, как взволновало меня это слово – советский! У меня подкосились колени, я опустился на землю и заплакал. Не помню, чтобы когда-нибудь я так плакал. Слезы лились и лились у меня из глаз…

Унтер назвал Васе свое настоящее имя и попросил, чтобы Вася столковался с другими парнями, на которых можно было положиться. Он хотел помочь им убежать к местным партизанам.

Все, с кем Вася договорился о побеге, до утра не смыкали глаз. Перед каждым из них возникала картина родной земли. Хотелось запеть потихоньку! Но все молчали… Был ноябрь, светало поздно. Они с нетерпением ждали рассвета. Наконец рассвело. Ночью партизанами был взорван виадук через овраг, и лагерников повели туда. Унтер-офицер пришел к виадуку. Они увидели его еще издали. Вот он подошел к надзирателю, вытащил из кармана какую-то бумагу и протянул ему с высокомерным видом. Надзиратель пробежал бумагу глазами, потом повернулся к работающим. Вася понял, что это их список. Надзиратель начал выкликать имена. Среди тех, кого называл надзиратель, были только парни, о которых Вася говорил унтеру. Они бросали работу и подходили к надзирателю. Потом их построили, и надзиратель, скривив тонкие губы, сказал:

– Господин унтер-офицер поведет вас на другую работу. Работать хорошо!

Унтер приказал рабочим следовать за ним. На окраине города он посадил их на трамвайчик фуникулера. Трамвай привез лагерников в Опчину. Унтер-офицер повел их дальше. Всю дорогу он молчал. Молчали и они, иногда бросая друг на друга тревожные, вопросительные взгляды.

Вот унтер-офицер остановился перед девушкой, сидящей на скамеечке у ворот. Девушка, видно, кого-то ожидала и от скуки занималась вязаньем узорчатых шерстяных носков. Она незаметно кивнула унтеру, и он продолжал свой путь. Позже Вася часто встречал таких девушек в окрестных селах и понял, что они сидят и вяжут неспроста. Перед идущими возникла длинная, невысокая ограда. Унтер ввел их во двор. Здесь на краю крутого, глубокого обрыва стоял низкий дом с плоской крышей. Ограда была сложена из больших каменных плит. Чувствовалось, что и ограде и дому уже много лет. Сквозь каменные плиты ограды пробивалась трава. Чернели голые лозы винограда, густо переплетенные друг с другом и образующие над двором высокий естественный навес.

«Наверное, летом здесь очень красиво», – подумал Вася и вдруг похолодел. Он увидел во дворе нескольких вооруженных немцев.

«Западня», – решил Вася. Он готов был вцепиться унтеру в горло. Но унтер позвал кого-то, и из домика вышла к ним старая словенка. Звали ее Марта Кобыль. Она приветливо улыбнулась и, в свою очередь, крикнула кому-то в дом, чтобы гостям принесли вина.

– Можете чувствовать себя свободно, – сказал унтер.

Они расселись на замшелых камнях во дворе. Две девушки вынесли маленький бочонок с вином и раздали им стаканы и чашки. К сидящим подошел унтер-офицер вместе с солдатами. Он поднял свою чашку и сказал:

– Выпьемте, друзья!

Вася поднес чашку к губам и прочел на ней слова, выведенные серебряной краской: «Да здравствует свобода!»

Их снова построили и повели дальше. Наступили сумерки. Впереди была железнодорожная линия, где можно было легко наткнуться на немецкий патруль. Они шли тихо, затаив дыхание, и, наконец, миновали полотно. Путь был длинным… На окраине одного села вдруг послышался резкий окрик:

– Стой!

Унтер-офицер назвал пароль.

– Проходите, товарищ Михайло, – послышалось из темноты.

Они пришли в контролируемый партизанами район. Здесь их накормили. Они были словно очумелые и долго не находили себе места.

Всех их сводили в штаб. И они стали партизанами. С какой радостью пошли они в первый бой! Какая ненависть пылала в их глазах, когда они взрывали бронемашины, танки, железнодорожные пути. Мехти был рядом с Васей, в опасные моменты он загораживал Васю своим телом. Вася обижался. Ему хотелось видеть немцев в лицо. У него было оружие, и он поклялся убить как можно больше фашистов. Он мстил за отца, за мать, за всех истерзанных и измученных советских людей…

Вася замолчал.

– Рассказывай же, Вася, – попросила Анжелика.

О, Вася о многом мог бы еще рассказать. О том, как Мехти казнил в Триесте турка, шпионившего для немцев. О том, как он подал дежурную легковую машину рыжему майору, преспокойно вывез его из города и сдал партизанам и как майор только здесь, у партизан, разобрался, кто сидел за рулем машины и куда его привезли. Мог рассказать Вася и о неудачах Мехти: как ему не удалось пробраться в Орлик и получить инструкции в подпольной явке, а это привело к тому, что сорвался план уничтожения колонны гитлеровских грузовиков; как они оба спутали дорогу, оторвались от отряда и начали, как условились, перестрелку с патрулями, будучи уверенными, что сейчас вступит в бой и весь отряд. А отряд-то находился в это время совсем в другом месте. Едва унесли ноги тогда. Но о прошлых неудачах рассказывать не хотелось.

– Кстати, вот и отряд, – улыбнулся Вася.

Они спрыгнули на площадку колокольни и побежали по узенькой лестнице вниз.

– А где Мехти? – взволнованно спросила Анжелика, первой добежав до Сергея Николаевича.

– Он в штабе. И вы там будете нужны, – чуть задумчиво сказал полковник. И прибавил: – Да, по-моему, будете нужны. Перед тем как вы снова вернетесь в Триест, необходимо кое-что выяснить.

– А разве что-нибудь случилось? – встревожилась Анжелика.

– Придем, узнаем.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Шло заседание штаба партизанского соединения. Карранти обстоятельно говорил о том, что отрядам, да и самому штабу соединения надо чаще менять дислокацию, чтобы немцы находились в постоянном неведении насчет их местопребывания.

Карранти был бледен, то и дело проводил кончиком языка по пересохшим губам, иногда, болезненно морщась, дотрагивался до повязки на голове. Однако пальцы его твердо держали карандаш; он деловито записывал предложения командиров, своим обычным коротким и энергичным жестом осаживал не в меру разболтавшихся, вставлял замечания, давал советы.

Все, что он говорил, было правильно, нужно, своевременно. Но Ферреро стоило огромного труда ничем не выдать растущей неприязни к начальнику штаба. И не потому ли появилась эта неприязнь, что сам командир был полной противоположностью Карранти?

Ферреро принадлежал к категории людей, которые могут выказывать чудеса выдержки и мужества, терпеливо переносить тяжелые невзгоды и лишения, физическую, или душевную боль; которым не страшны ни голод, ни холод, ни сам дьявол из преисподней, но которые не привыкли и не умеют скрывать своих чувств – лучше уж им руку отруби, только дай полным голосом сказать, с чем они согласны, а с чем нет.

Просто знакомых у Ферреро не было. Мир делился для него на друзей и врагов. Первых он столь же сильно и горячо любил, как вторых – ненавидел. Разговаривал Ферреро громко, пожимал руку друга так, что у того долго ныли суставы пальцев, всегда с шумом посасывал пустую трубку, раскатисто хохотал и долго не мог остановиться, а если был рассержен, то мог бушевать часами подряд.

Двадцати двух лет, работая подручным слесаря, Луиджи Ферреро обнаружил, что даже по ночам, во сне, его не оставляет круглое, всегда смеющееся лицо молоденькой штамповщицы из соседнего цеха. Он женился на ней. Через три года она умерла от чахотки, оставив ему сына, только начинавшего ходить. Луиджи плакал на могиле; а наутро пришел на завод с седыми нитями в волосах. На заводе никто не думал о безопасности рабочих, и как-то одному калабрийскому пареньку оторвало руку. Рабочие прекратили работу. Когда забастовка была подавлена, одного из ее зачинщиков, Ферреро, подручного слесаря, решили уволить с завода. Узнав об этом, тот разбил стекло в конторе и плюнул в лицо управляющему. Тогда его на три месяца посадили в тюрьму. В тюрьме он просидел около года: ему трижды увеличивали срок наказания за то, что он не переставал обзывать надзирателей мерзавцами и грозил спалить здание тюрьмы.

Когда его выпустили, он узнал, что умер и сын. Луиджи уехал на другой завод, откуда его тоже вскоре выгнали. Он перешел еще на один завод, потом переехал в другой город… И хотя у него начали уже седеть и усы, он продолжал ездить в Турин и сидеть на кладбище, возле могил жены и сына.

Ферреро работал, недоедал, возмущался, снова сидел в тюрьме. Нигде не было правды. К большой и настоящей правде привел его разговор с Пальмиро Тольятти, состоявшийся на квартире одного из туринских рабочих.

Они говорили долго, и Луиджи запечатлел в сердце каждое слово Тольятти и крепко, на всю жизнь, полюбил его самого.

После этого разговора Ферреро вступил в партию коммунистов. Опять работа в Турине, книги Ленина и Сталина, подполье, аресты, стачки, тюрьмы. Ферреро пользовался большим уважением в туринской коммунистической организации. Когда началась война, он возглавил одно из народных соединений – ударную партизанскую бригаду.

Он отдавал должное знаниям и исполнительности Карранти, но невзлюбил его с самого начала. Через несколько дней после прибытия Карранти, присланного в бригаду из штаба корпуса с отличными рекомендациями, произошел случай, надолго запомнившийся Ферреро. Дозорный Димо Крайнев, словен по национальности, заснул в лесу и пропустил группу фашистских альпийских стрелков. Стрелки окружили отдаленный пост, партизаны отстреливались, а потом с боем пробились через вражескую цепь и невредимыми добрались до расположения главных сил. Вернулся кружным путем и Крайнев. Узнав о случившемся, Карранти посадил под арест и Крайнева и ни в чем не повинных партизан – последних за то, что они самовольно оставили пост. Ферреро возмутило это решение; он отменил приказ начштаба, выпустил партизан, а у Крайнева отобрал оружие, две недели продержал его взаперти в конюшне и выпустил лишь после того, как приглядел ему место, от которого все отмахивались, – работу при партизанской кухне.

Карранти признался, что сгоряча принял неверное решение, но Ферреро увидел в его поступке проявление несправедливости, а несправедливости он терпеть не мог.

Он мрачно взглянул в окно. Шел мелкий дождь. На земле лежал тонкий снежный покров; сейчас он обратился в скользкую ледяную корку. «Хорошо, что полковник Сергей заставил людей захватить с собой войлок», – подумал Ферреро.

Карранти закончил совещание.

Ферреро пожал руки командирам, вышел на крыльцо и стад спускаться по лестнице вниз, в подвал, где сейчас сортировали и подсчитывали боеприпасы.

Карранти, устало потянувшись, сложил бумаги, вышел в коридор и направился к своей комнате.

Отведенная ему комната была просторна, но завалена всяким хламом и сломанной мебелью. У окна стояла аккуратно прибранная узкая кровать, у левой стены, рядом с камином – небольшой письменный стол. Карранти старательно запер дверь на ключ, сел за стол, достал из ящика большой лист бумаги.

«Наконец-то можно приняться за дело», – с облегчением сказал он сам себе. Он погрыз кончик ручки, затем, почти не останавливаясь, стал писать:

«Я был принужден ликвидировать агента «23». Его опознал русский, заместитель командира бригады. Для полного оправдания своего поступка пришлось точно изложить командованию бригады Ваши указания о квадрате 11. Кстати, у партизан отлично поставлена разведка, и командиром бригады уже были получены сведения, что в квадрат 11 вступила карательная дивизия немцев. Пользуюсь случаем напомнить, что наци работают грубо, и при такой работе трудно ожидать успеха.

Любыми средствами дайте им знать: бригада будет выведена мною вечером 31 января на северо-запад от города Горицио, на равнину в пятнадцати километрах от железнодорожной станции. Не раньше полудня тридцать первого в указанный район неожиданно и при абсолютной секретности должны быть переброшены крупные немецкие части, усиленные артиллерией и танками. Единственный шанс на успех – неожиданность. Его надо использовать полностью.

В случае невозможности предупредить немцев в обычном порядке, передайте мое сообщение разведывательной службе; они найдут другие способы. Ваш «9-й».

Тон письма был уверенным, но сам Карранти явно нервничал. Кончив писать, он откинулся на спинку стула и провел языком по горячим губам. Стучало в висках. Пустяковая рана (он содрал рукояткой ножа лоскуток кожи со лба) все же давала себя знать. Сейчас хорошо бы выпить полстакана коньяку и завалиться в постель. Но спать нельзя. Мысли Карранти заняты одним: заподозрили партизаны что-нибудь неладное с расстрелом этого дегенерата «двадцать третьего» или все сошло благополучно?

Да, началась крупная игра, таких рискованных ставок Чарльзу Беннету делать еще не приходилось. Там, где русские, всегда опасно. Надо скорее доставить письмо. Нацисты будут бестолку торчать в квадрате 11, и, чего доброго, начальство в Штатах решит, что Беннет спелся с партизанами. Они могут это подумать, могут, – он хорошо их изучил за эти годы.

Да, тяжелые времена… Люди боятся собственной тени: один подозревает другого… Гангстеры спокойно взламывают несгораемые шкафы, убивают, грабят, воры без боязни занимаются своими обычными делами. И все это считается нормальным, обычным явлением; это не грозит человечеству опасностью. Другое дело – пресловутая «красная опасность». Заправилы Америки видят ее повсюду. Они могут усмотреть ее и в поступках Карранти. А ведь Карранти послан сюда именно для того, чтобы помешать «красной опасности» распространиться… И разве он не боролся с ней изо всех сил? Разве она не пугает и его, Карранти?.. Она грозит лишить его всех тех «радостей жизни», ради которых он терпеливо переносит нынешние невзгоды, связанные с опасной деятельностью разведчика: лишить власти, авторитета, который он успел прочно утвердить в высших кругах, и кругленькой суммы, лежавшей в одном из нью-йоркских банков…

Надо скорее послать письмо. Если Крайнев доставит его к осведомителю в деревню Сача, то завтра письмо будет в Триесте, а еще через несколько дней окажется в руках адресата.

Карранти потянулся к своей куртке, висящей на стене, вынул из ее кармана небольшой пистолет. Ногтем мизинца он поддел инкрустированную деревянную щечку на рукоятке, щечка упала на стол. В рукоятку пистолета был вставлен микроскопический фотоаппарат, величиной с дамские часики. Карранти приблизил пистолет к бумаге.

Взяв в другую руку электрический фонарь, он нажал кнопку, осветил лист и одновременно щелкнул затвором фотоаппарата.

Действуя быстро и ловко, он достал из ящика стола пачку дешевых сигарет, широко распространенных по всей триестинской округе, извлек из аппарата металлическую кассету с пленкой (не толще и не длиннее булавки), вложил ее в одну из сигарет и тщательно запечатал пачку.

Потом Карранти спрятал пачку в карман, скомкал исписанный лист бумаги, сжег его в пепельнице, размял пальцами пепел и высыпал его в камин.

Пока все хорошо. Теперь надо так же удачно передать пачку Крайневу – он сегодня поедет за продуктами…

Карранти целиком полагался на этот фокус с кассетой. Светочувствительность микропленки настолько сильна, что если даже открыть кассету при красном свете, – пленка все равно покроется черным слоем. Проявить ее можно только в особом растворе, рецепт которого никому здесь не известен.

В дверь постучали. Карранти открыл.

Перед ним стоял Мехти – гладко выбритый, с зачесанными назад, еще чуть мокрыми после мытья волосами, оживленный, с задорными огоньками, поблескивающими в его черных глазах.

– Вас командир вызывает, товарищ Карранти. Он в складе боеприпасов, – звонко сказал Мехти и вошел в комнату. На нем был толстый шерстяной свитер и байковые шаровары, застегивающиеся на пуговицу у щиколотки, чуть повыше тупоносых кожаных ботинок на толстой подошве. Стан Михайло был перехвачен широким ремнем, к бедру плотно прилегала маленькая кобура с его любимым пистолетом – подарком Ферреро за доставку «языка» в канун рождественских праздников. «Язык» оказался словоохотливым, и бригада совершила успешный налет на казармы, переполненные пьяными гитлеровцам. Вспомнив об этом, Карранти поморщился.

– Лоб болит? – участливо спросил Мехти.

– Чепуха, царапина, – небрежно махнул рукой Карранти и стал надевать свою куртку. – Ну как, отдыхаешь? – в свою очередь, спросил он.

– Приказано отдыхать, – с сожалением пожал плечами Мехти. – Вот и брожу весь день как неприкаянный.

– Приказы надо выполнять, – с шутливой серьезностью сказал Карранти.

Мехти щупал карманы шаровар, ища папиросы.

– Вот черт, забыл переложить коробку из других брюк.

– Могу угостить, – улыбнулся Карранти.

Он полез было в карман своих галифе, где лежала пачка с пленкой, но тут же отдернул руку. От Мехти не укрылось это движение. Из правого кармана Карранти достал другую пачку.

Взгляд Мехти на миг задержался на пачке. Она вся была испещрена женскими ножками… Это были сигареты убитого Карранти американца.

Карранти приподнял брови: он был слишком опытен, чтобы не заметить взгляда Мехти. Пачка, видимо, была знакома разведчику.

– Кажется, порядочная дрянь, – произнес Карранти.

Они закурили. Мехти оставался невозмутимым.

– Это сигареты твоего гостя, – небрежно сказал Карранти. – Он оставил их на столе, когда я его допрашивал.

Мехти вынул сигарету изо рта и начал вертеть ее в руках.

– Может, отравленные? – с тревогой в голосе спросил он.

Карранти рассмеялся.

– Кури, кури, – похлопал он его по плечу. – Он их сам курил. Устраивайся поудобнее, вон газеты на столе. Как-никак – свежие, позавчерашние. Я вернусь сейчас, покушаем вместе.

Мехти кивнул, прошел к столу, взял газеты. Карранти бросил на стол пачку, запер ящик стола на ключ и вышел.

Чутьем натасканной ищейки Карранти чувствовал, что Мехти неспроста оставлен в штабе. Это был первый случай, когда полковник Сергей уходил на операцию без своего молодого друга.

Карранти нашел Ферреро в подвале виллы, ответил на несколько вопросов о расходе винтовочных патронов и мин за прошлую неделю и вернулся к себе.

Мехти сидел за столом и, покуривая, водил пальцем по строкам итальянской газеты. Он даже покраснел от натуги.

Стаскивая куртку, Карранти незаметно оглядел комнату. Ему было достаточно одного беглого взгляда, чтобы безошибочно определить, что Мехти приставлен следить за каждым его шагом.

Все было на месте, но подушка на кровати лежала чуть левее, чем прежде, и угол простыни не выступал уже из-под одеяла. Пустая папка, нарочно оставленная им на столе, была сдвинута с места. На камине покоились два томика Данте: бумажная закладка валялась на полу.

Пользуясь отсутствием Карранти, Мехти не преминул обшарить комнату. И – выдал себя…

Итак, у командования бригады зародились какие-то подозрения. И Мехти должен был или подтвердить их, или опровергнуть. Что ж, это очень опасный молодой человек. Но он может безнаказанно взрывать дома и мосты, беспечно прогуливаться по Триесту и одурачивать тупоголовых нацистов; его же, Чарльза Беннета, одного из самых дорогооплачиваемых агентов Федерального разведывательного бюро, Мехти не удастся одурачить! Карранти считал Мехти прозорливым и умным разведчиком, он не раз открыто высказывал свое восхищение проведенными им смелыми и в то же время «чистыми» операциями. Карранти не мог не видеть в нем достойного сильного противника. Но преимущества были сейчас на стороне Карранти. Он знал о Мехти почти все, Мехти не знал о нем ничего. К тому же Карранти обладал более богатым опытом. «Мехти воспитывался как разведчик, а не как контрразведчик, – размышлял Карранти. – И нелегко ему придется со мной… Он беззаветно храбр, но слишком наивен – этот молодой человек, неуклюже обыскивающий кровати и письменные столы».

Карранти сел на кровать и стащил с себя сапог.

– Поскользнулся у крыльца. Теперь болит, – объяснил он.

– А вы в теплую воду поставьте, говорят, помогает, – посоветовал Мехти. При появлении Карранти он поднялся из-за стола.

– Пройдет и так. Да что ты встал? Садись, садись. У вас в Баку бывает такая мерзкая погода? – показал Карранти на окно.

– У нас свыше трехсот солнечных дней в году, – вздохнул Мехти.

– А паленту у вас едят?

Палента была местной крестьянской едой, – грубо размолотая кукурузная мука заливалась водой или молоком и кипятилась. В зависимости от достатка хозяев, каша заправлялась и маслом. Этой пищей не гнушались и партизаны бригады.

– Есть нечто похожее, – сказал Мехти, – только у нас это называется хашил. А молдаване готовят ее по-своему и называют мамалыгой.

– А в общем, это одно и то же: бурда! – весело сказал Карранти.

Время было выиграно. Он уже знал теперь, что ему делать. Пачка сигарет продолжала лежать на столе, и он решил применить свой излюбленный прием. Нужно сбить противника с толку, проявив к нему доверчивость: занять его внимание пустяками, задать ему загадку, и пока он будет поглощен разгадкой, самому заметать следы. Сейчас ему должны помочь сигареты. У него, у Карранти, в кармане лежит пачка сигарет, в одной из которых спрятана кассета. И уж если сам Карранти заговорит о том, что в сигаретах иногда прячут кассеты, то Мехти наверняка запутается: решит, что Карранти хочет отвлечь его этими паршивыми сигаретами и, конечно, ему и в голову не придет, что именно в сигаретах нужно искать интересующие их доказательства. Карранти же только этого и надо: приблизив противника к истине, он тем самым отдалит его от нее.

Карранти взял со стола сигареты.

– А знаешь, Михайло, – задумчиво произнес он, – после допроса я предложил нашим ребятам хорошенько обыскать твоего гостя, но не подумал о сигаретах.

– Об этих?

– В сигаретах очень часто бывают скрыты интереснейшие сведения, – пояснил Карранти. – Нам в штабе армии попадались такие.

Он достал из ящика ручную лупу и тщательно обследовал одну из сигарет, потом размял ее, высыпал на стол табак и проверил каждую крошку.

– А мы уже выкурили несколько! – сокрушенно сказал Мехти.

– Да, поторопились, – кивнул Карранти.

Он собрал со стола табак и обрывки бумаги и выкинул все в камин.

– Страшного ничего, конечно, нет, но надо было все-таки просмотреть пачку, хотя бы для успокоения совести. Люблю аккуратность.

Карранти поправил повязку на лбу. Мехти явно любовался начальником штаба.

– Как внимательны вы к каждой мелочи! – не удержавшись, восхищенно сказал Мехти.

Карранти, как человек, не любящий лести и не привыкший к ней, пропустил его слова мимо ушей.

– Ну что ж, попросим, чтобы нам принесли покушать. Нет возражений? – но тут же, будто спохватившись, Карранти досадливо щелкнул пальцами. – Оказывается, чрезмерная аккуратность имеет и свои неприятные стороны. Мы искрошили все папиросы и остались без курева.

– Я принесу свои, – сказал Мехти.

– Что ж, неси, – согласился Карранти.

Мехти направился было к двери, но Карранти остановил его.

– Собственно, зачем тебе лишний раз бегать? – сказал он и стал натягивать на ногу сапог. – Пойдем на кухню, там пообедаем, а заодно возьмем и табаку.

Предложение было вполне разумным, и Мехти стоя терпеливо ждал, пока Карранти кончит возиться с сапогами и накинет на плечи куртку.

В кухне, помещавшейся почти рядом с комнатой Карранти, стоял оглушительный треск сырых дров.

Над двумя громадными котлами поднимались облака вкусно пахнувшего пара.

Повар – худой, костлявый, сварливый старик – покрикивал на подростка в болотных сапогах. Это был Сильвио. Он сегодня дежурил по кухне и никак не мог угодить повару. Старик был не в духе: он скорее согласился бы готовить обед под пушечными выстрелами, чем под выстрелы этих мокрых, не желавших разгораться дров.

Карранти и Мехти сели за неструганый стол, стоявший в углу кухни.

– Дайте нам поесть! – крикнул Карранти повару.

Сильвио, поскользнувшись на мокром цементном полу, побежал к другому столу, взял с него две тарелки, ложки, кружки и поставил перед начальником штаба и Мехти. Мальчуган сиял от счастья: так приятно было сделать что-нибудь для начальника штаба и, в особенности, для Михайло, бесстрашного, сильного, доброго Михайло! Может случиться, что он приметит его и в один прекрасный день возьмет с собой. И он, Сильвио, бывший мойщик гаража во Флоренции, тоже совершит выдающийся подвиг: взорвет дом или казнит кого-нибудь из фашистских главарей… А потом, когда город освободят, он начнет ходить в школу, и все будут знать, что он, Сильвио, рисковал собой… ради счастья народа. Размечтавшийся Сильвио чуть было не пролил паленту, снова поскользнувшись на мокром полу.

Карранти ел не спеша, но с аппетитом. Все идет как по маслу. Дверь, ведущая из кухни в каптерку, открыта. Значит, Крайнев там. Теперь надо пройти к нему и отдать пачку.

Карранти не без тайного умысла всюду водил с собой Мехти. Он решил делать все на виду у Мехти, чтобы этим снять с себя могущие возникнуть подозрения. «Лучше всего прятаться в доме преследователя».

– Кто в каптерке? – обратился он к Сильвио, стоящему возле них и упоенно следящему за каждым движением Мехти.

– Димо Крайнев, товарищ начальник штаба, – отрапортовал Сильвио.

Карранти положил ложку, выпил молоко. Из кружки на его грудь упала синеватая капля. Он вытер ее ладонью.

Мехти, видя, что начальник штаба собирается встать из-за стола, заторопился с едой.

– Не спеши, ешь! – бросил Карранти.

Он поднялся и, ковыряя в зубах спичкой, зашел в каптерку. Димо Крайнев, взвешивавший ручным безменом кулек с остатками муки, обернулся на шаги.

Мучная пыль осела ему на голову, и его жесткие всклокоченные волосы казались седыми. От уха к подбородку Крайнева тянулся глубокий рваный шрам, два зуба спереди были выбиты. Он рассказывал, что это следы побоев жестокого и своенравного отца, мелкого землевладельца с побережья, полукрестьянина, полупомещика, смертным боем бившего жену и сыновей за то, что не были вовремя подоены козы или заросла сорняком грядка на огороде.

Карранти вытащил из кармана пачку, протянул ее Крайневу и громко сказал:

– Мне две пачки сигарет.

Крайнев положил поданную ему пачку на куль с мукой, а сам потянулся к полке и взял с нее две пачки сигарет.

Карранти спросил:

– Когда едешь за продуктами?

– Сейчас поеду. – Крайнев понимающе оскалил в улыбке щербатый рот.

Карранти забрал у него сигареты в таких же пачках, какую он передал Крайневу, и вышел в кухню.

Мехти уже покончил с обедом. Карранти отдал ему одну из пачек, открыл свою, угостил повара и Сильвио.

Сильвио не курил. Но, решив, что настоящий партизан-воин не может не курить, тоже протянул руку за сигаретой.

В дверях каптерки показался Крайнев.

Он ждал, что Карранти угостит и его, но начальник штаба повернулся, собираясь уйти. Тогда Мехти полез за своей пачкой, но Карранти остановил его.

– Ему я разрешил взять для себя целую пачку, – смеясь, сказал он. Повернувшись к дверям каптерки, он погрозил Крайневу пальцем:

– Но смотри, только одну!

Все это выглядело вполне естественным. Запасы курева в бригаде были на исходе, и отпуск табака или сигарет производился лишь с разрешения командования бригады.

Крайнев признательно наклонил свою всклокоченную голову.

Он вернулся в каптерку, и через раскрытую дверь Мехти увидел, как он взял с мучного куля пачку сигарет и с довольным видом опустил ее в карман.

Карранти и Мехти вышли из кухни.

У дверей своей комнаты Карранти остановился.

– Ну, а теперь можно и поспать часок. Мне по праву раненого, а тебе как отдыхающему, – улыбнулся он.

– Есть спать! – весело откликнулся Мехти.

– По возвращении полковника я соберу у себя сменившихся начальников постов. Придешь и ты…

– Есть!

Мехти щелкнул каблуками и стал подниматься по лестнице.

На площадке лестницы находилось высокое, от пола площадки до потолка, окно. Цветные стекла окна были выбиты, и струи дождя свободно проникали на площадку.

Мехти в раздумье приостановился.

Отсюда был хорошо виден двор.

Вот по двору, поскальзываясь и ругаясь, прошел Ферреро вместе со своим ординарцем.

У покосившихся ворот стоит часовой; он подоткнул за пояс полы шинели и надвинул на самый нос кожаную фуражку.