Текст книги "Человечество в амнезии"

Автор книги: Иммануил Великовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

И тогда мы действительно понимаем, почему океан отступил от высоких гор, на которых он оставил бесспорные свидетельства своего пребывания. Тогда мы понимаем,каким образом животные и растения юга смогли существовать в северном климате, где были обнаружены их останки и отпечатки. Наконец, это объясняет молодость человеческой цивилизации, памятники которой не восходят далее чем к пяти тысячам лет. Человеческий род, сведенный к небольшому числу индивидуумов, находящихся в самом плачевном состоянии, в течение довольно долгого времени был занят только заботой о сохранении рода и должен был полностью утратить воспоминания о каких-либо науках и искусствах. И когда прогресс цивилизации позволил им ощутить обновление, возникла необходимость все начать сначала, как будто человек заново поселился на земле» ¹.

Я цитирую этот фрагмент из работы Лапласа, чтобы проиллюстрировать состояние расщепления личности, разумеется, не этого ученого, который признан гением, сумевшим довести ньютонову систему до совершенства, но тех, кто ныне, в течение почти двухсот лет, предпочитают волшебную сказку о земле обетованной потрясающим свидетельствам о пережитой землей катастрофе.

На двухгодичной сессии Американского философского общества, проводившейся в университете Нотр-Дам в Индиане 2 ноября 1974 года, я говорил о стремлении науки знать и о столь же сильном желании не знать. Со времен Аристотеля в классическую эпоху и Лапласа в эпоху современную научная тактика диктует познание только до определенного предела – не более того.

Дарвин

До какой степени страх понять, что мы движемся на аварийном корабле, господствует над мышлением современных ученых, можно проиллюстрировать на нескольких примерах.

Чарлз Дарвин, будучи начинающим натуралистом, посетил Южную Америку. Это была его самая долгая остановка в ходе кругосветного путешествия на корабле «Бигль». Он записал в своем путевом дневнике (я уже цитировал этот фрагмент в своей книге «Земля в перевороте»): «Невозможно осмыслить изменившееся состояние американского континента без глубочайшего изумления. Когда то он должен был быть населен огромными чудовищами: теперь же мы видим просто пигмеев в сравнении с предшествующими, родственными видами».

Он продолжал: «Большая часть этих исчезнувших четвероногих, если не все, жили в довольно позднем периоде и были современниками большинства существующих морских ракушек. С того" времени, как они жили, не могло произойти значительных изменений в форме земли. Тогда почему исчезло столько видов и даже целых родов? Сначала разум тут же торопится уверовать в какую-нибудь грандиозную катастрофу. Но чтобы таким образом уничтожить животных, больших и малых, в Южной Патагонии, в Бразилии, в Перуанских Кордильерах, в Северной Америке вплоть до Берингова пролива, мы должны были бы встрях нуть весь земнойкаркас» (курсив наш).

_ Дарвин не знал ответа и писал: «Вряд ли могло бы произойти такое изменение температуры, которое бы примерно в одно и то же время уничтожило бы обитателей тропических, умеренных и арктических широт в обоих земных полушариях». Вовсе не человек выступил в роли этого разрушителя. И если бы далее он нападал на больших животных, то был ли он причиной, спрашивает Дарвин, исчезновения «множества ископаемых мышей и других мелких четвероногих…?» Дарвин сделал вывод: «Нет сомнений, что ни один факт в долгой истории мира не является столь поразительным, как повсеместное и повторяющееся уничтожение ее обитателей» ¹.

После того, что он увидел в Южной Америке, Дарвин не мог не прийти к идее катастрофизма. К этой информации он вышел не путем простого чтения: он увидел сами останки жертв катастроф, не в музеях, а т ейи, в пампасах и на склонах Анд. Такой опыт впечатляет больше, чем книжная информация. Однако два десятилетия спустя Дарвин проявил непоследовательность, приписав все изменения в животном мире очень медленной эволюции в ходе борьбы за существование, и с помощью пространных рассуждений он попытался доказать, что Земля подвергалась постоянной эволюции, сохраняя свое непрерывное вращение, поскольку идея сотрясения всего земного шара была за пределами его восприятия. Но он видел этих животных, их расколотые кости, сваленные в самом причудливом соседстве: гигантские ленивцы и мастодонты вместе с птицами и мышами. Он должен был позабыть эти картины бедствия, чтобы изобрести теорию мирной земли, несокрушимой в своей цельности, земли, населенной видами, ведущими борьбу за существование и использующими различные счастливые случайности – видами, каждый из которых произошел от немногих одноклеточных организмов, как будто простое соревнование («выживание сильнейших») могло произвести от одного и того же животного предка и крылатую птицу, и ползучую змею, и сороконожку, и человека. С нашими нынешними познаниями явлений трансмутации элементов и биологических мутаций, которые происходят при экстремальных условиях, термических или радиоактивных, нам уже нет нужды разделять теорию, согласно кото-рои долгие эры борьбы за существование позволили наземным животным отрастить крылья и утверждающей происхождение всей земной популяции, населяющей землю, воздух и море от какого-то общего предка. Но какова бы ни была природа эволюции – в свое время Дарвину не мог знать о феномене мутаций – факт уничтожения множества родов и видов был ему известен, и он"не мог обойти его молчанием в своей работе «Происхождение видов». Он писал: «Исчезновение видов облечено неразгаданной тайной… Никто больше меня не изумлялся этому исчезновению». Но потом он попробовал найти объяснение в «обширных временных интервалах между нашими последовательными (геологическими) формациями; и в интервалы могло происходить постепенное уничтожение видов».

Этот аргумент, подразумевающий некие лакуны в геологических эпохах, без которых нельзя было бы обнаружить феномен постепенного уничтожения «неприспособленных» видов, не помогает объяснить обнаруженные гекатомбы животных, и не только исчезнувших видов, но перемешанные с еще существующими формами, которые также погребены в момент одного и того же природного катаклизма. Эти останки оказались погребенными вместе только в результате физического воздействия, без участия каких-либо геологических процессов. О грудах погибших животных в Южной Америке и по всему миру было хорошо известно во времена Дарвина: Альфред Рассел Улисс, который одновременно с Дарвином обнародовал теорию естественного отбора, в полном недоумении обратил внимание научной общественности на холмы Сивалик у подножий Гималаев: на протяжении нескольких сот миль они были буквально усеяны костями животных.

Можно строить гипотезы относительно того, чего не видел, как, например, гипотеза геологических лакун, составляющая фундамент всей работы «О происхождении видов». Но в отношении того, что действительно увидено, т. е; свидетельств грандиозных катаклизмов, погрешности геологических сведений никак не могут стать объяснением.

Христианская церковь утверждает, что у животных нет души и что непроходимая пропасть существует между миром людей и животных. Когда Дарвин разрушил ощущение абсолютной границы между человеком и животным, он подорвал веру в то, что душа отделяется и живет после смерти. Таким образом, Дарвин сокрушил гордыню человека, убежденного в своем особом происхождении и уникальности. Но был и еще один аспект в дарвиновской теории, без которого оппозиция его учению была бы гораздо более резкой и продолжительной, – это чувство безопасности в связи с мирной историей нашей планеты, приюта человека: никаких катастрофических событий на всем протяжении прошлого и в будущем. Ради такой уверенности человек был готов расстаться с идеей собственной исключительности и согласиться считать себя одним из представителей животного мира. Это не требовало от него отказа от своего статуса как первостепенного, от возможности использовать и даже съедать любого из своих животных сородичей, независимо от того положения, которое он занимал на шкале эволюции. Ему не требовалось церемониться с лошадьми или приматами: даже его собственные самки не имели избирательных прав. Это было подобно тому, как генеалогический список, считавшийся подлинным, в действительности таковым не оказался, и предполагаемое знатное происхождение не подтвердилось высоким рангом предков: в жилах приматов явно не текла голубая кровь. Такое разочарование вызвало иронический вопрос епископа Сэмюэла Уиберфорса, адресованный Томасу Хаксли во время их известной встречи: «…при участии своего дедушки или своей бабушки вы произошли от обезьяны?»

Итак, человеку была предоставлена возможность отдать свое божественное происхождение в обмен на безопасность собственного приюта. Дарвин понимал, какой жертвы он требует и какую гарантию душевного спокойствия он предлагает. Кто заботится о прошлом, если в будущем его ждет костер? Дарвин пояснил все это на последней странице своей книге «Происхождение видов»: «Поскольку все существующие формы жизни являются прямыми потомками тех, что существовали задолго до кембрийской эры, мы можем четко ощущать, что прямая последовательность поколений никогда не нарушалась и что ни одна катастрофа не уничтожала всего живого. Поэтому мы можем смотреть вперед с некоторой верой в долгое и безопасное будущее».

Дарвин закончил книгу «Происхождение видов» следующими словами: «Есть определенное величие в таком взгляде на жизнь, с ее возможностями, которые Творец первоначально вдохнул в несколько жизненных форм или всего в одну. И пока эта планета вращалась, повинуясь точным законам гравитации, из простейших форм развились самые прекрасные и удивительные»,

Итак, основной сюжет определился, драматическое столкновение каждого со всеми может продолжаться без всякою опасения, что сама сцена будет разрушена. Для человека, стоящего на вершине лестницы, это своего рода разрешение пожирать или эксплуатировать менее развитых – одухотворенных или неодухотворенных. Для человека борьба за выживание в животном мире обычно не более как спорт. В любом случае это означало быструю и неоспоримую уже в течение века победу дарвинизма над глубоко запрятанными опасениями человека, являющегося потомком тех, кто пережил катастрофы, вызванные отнюдь не призрачными разрушительными силами.

Природная эволюция и революция

Книга Дарвина «О происхождении видов» путем естественного отбора появилась в ноябре 1859 года и имела огромный успех: в день ее выхода было продано 1250 экземпляров.

В работах, посвященных истории науки и, в особей-кости,' Дарвину, мы постоянно встречаем упоминания о резкой оппозиции, которой была встречена эта книга. Такая информация нуждается в уточнении. На самом деле значительные ученые того времени, подобные Луи Агасси-су, ихтиологу, ботанику Аса Грею и другим, после осмысления этой книги с большой осторожностью отнеслись к воззрениям Дарвина, однако они спорили с ним уважительно, на чисто научной основе. Агассис указал, что скелетные остатки большого количества древних и исчезнувших видов рыб свидетельствовали о их более высоком развитии на путях эволюции и об их лучшей приспособленности к борьбе за существование в сравнении с более поздними видами рыб. Таким образом, принцип выживания наиболее приспособленных не прослеживался. Но академический хор в поддержку Дарвина звучал еще громче, и вскоре в интеллектуальных кругах был совершен рывок в сторону победившей команды. Томас Хаксли в Англии и Эрнст Геккель в Германии возглавили это движение. Дарвин держался на заднем плане, но время от времени подстрекал свой авангард на уничтожение какого-нибудь научного оппонента, обычно из среды клерикалов, с помощью хитрых научных аргументов, а иногда и личных нападений на критика, как это было с французским ученым Сен-Жоржем Миваром, который выдвинул весомые возражения против теории эволюции путем естественного отбора. В своей переписке Дарвин говорил о Ламарке, одном из предшественников учения об эволюции, к тому времени умершем, как об авторе «той жалкой книжонки». Дарвин также полностью пренебрегал трудами основателей геологической науки – сэра Родерика Мурчисона, Уильяма Бакленда и Адама Седгвнка – созданными в начале девятнадцатого века, где были даны названия, которыми мы до снх пор пользуемся, почти всем геологическим периодам: кембрийскому, пермскому, ордовикскому, меловому и т. д. Он также окружил полным молчанием основателя палеонтологии млекопитающих и ихтиологии Жоржа Кювье. Эти создатели науки о земле представили убедительные данные, показывающие, что на земном шаре катастрофические события постоянно прерывали ход естественного развития, Дарвин последовал за Чарлзом Лайелом, который был юристом по образованию и который выдвинул теории единообразия не как естествоиспытатель, но как адвокат. Это его книгу читал Дарвин во время путешествия на «Бигле», и она, по его собственному признанию, была его Библией.

Очевидно, Дарвин следовал какой-то психологической потребности, когда закрывал глаза на противоречащие факты, но к тому же и сходной потребности научного и гражданского сообщества избавиться от природных революции, заменив их природной эволюцией. Удивляет жадная готовность, с которой ученые приняли теорию Дарвина. Ни один из аргументов, которые можно было бы против нее выдвинуть, не был использован оппонентами. В опубликованных дневниках путешествия Дарвина в Южную Америку представлено, к примеру, множество фактов, которые указывают на катастрофический характер борьбы за существование между различными жизненными формами. Это не только тот фрагмент, который мы цитировали раньше, о необходимости нарушить весь земной порядок, чтобы произвести такое массовое и внезапное уничтожение множества животных видов, это и данные о подъеме чилийского побережья более, чем на тысячу футов за период, который короче, чем время жизни морских раковин, и постоянная трансгрессия океана через Бразилию к подножию Анд. Но, не имея другого поля для наблюдений до момента написания книги «О происхождении видов», он выступил в последней против идеи катастрофических изменений Земли и контуров океанов и против любых континентальных, не говоря уж о глобальных, потрясений. Ни одно из этих противоречий между его дневниковыми записями и его основным трудом не было отмечено ни одним из его оппонентов. Ему не было поставлено в вину, что он не занимал никакой академической должности в университете, что единственной его научной степенью была степень бакалавра теологии, что он убрал ссылки на какие-либо источники, так что читателю не предоставлялось возможности проверить представленные им факты. Ни одна из этих погрешностей не была отмечена критиками. Вдобавок к тому, что он не учел серьезных открытий еще очень молодых наук – геологии и палеонтологии – Дарвин, вкупе со всей свитой, прошел мимо работы своего современника, Грегора Менделя, который определил основные законы наследственности и подготовил основу для современной генетики.

Дарвин соответствовал духу викторианской эпохи: эволюционная теория была объявлена революционной, хотя она таковой не являлась. Дарвин стал высшим авторитетом, символом решения любых вопросов, заменой самого Творца, который сам теперь стал фигурой подозрительной, раз он внушил Моисею все эти книги и историю сотворения мира, явно, как ныне доказано, фальсифицированную.

Успех Дарвина, незамедлительное принятие его теории академией и проникновение его теории в духовный и материальный мир последнего столетия связаны с его уверенностью в том, что каркас этого земного шара ни разу не пошатнулся.

Заблуждение Карла Маркса

Жак Барцун рассказывает, что Карл Маркс пожелал посвятить одну из книг своего «Капитала» создателю «Происхождения видов». Дарвин отклонил эту честь,…» ¹. Предлагая посвятить Дарвину часть своего «Капитала» – победного клича в честь освобождения «неприспособленных» от эксплуатации «приспособленными» – Маркс преследовал какой-то неясный расчет. Отказавшись от этого предложения, Дарвин из них двоих оказался более разумным.

Учение Дарвина в определенном смысле освящало эксплуатацию менее приспособленных более приспособленными, т. е. эксплуатацию тех, кто менее способен адаптироваться к обстоятельствам и возможностям своего времени. Промышленная революция, которая обозначилась в викторианскую эпоху, породила предприимчивость и вместе с тем беспринципность, она извлекала выгоду из непривилегированных, неимущих, невежественных и незащищенных – словом, из неприспособленных. Эксплуатация обнаруживалась в рабочем дне, длившемся от рассвета до ночи, в детском труде, нищенски оплачиваемом, в грязных фабриках и грозящих гибелью шахтах. Эксплуататор меньше заботился о физическом выживании человеческого животного, чем о выживании домашних животных: последние были собственностью владельца, а человеческое животное можно было заменить без всякого убытка для эксплуататора.

Маркс наблюдал и изучал производственные отношения и выступил против приспособленных. Британские острова, потеряв в конце предшествующего века свои американские колонии, теперь, при королеве Виктории, распространили свое могущество, чтобы стать ведущей колониальной державой мира. Чернокожие африканцы, темнокожие народы земель, граничащих с Индийским океаном, и люди всех прочих цветов кожи были захвачены в рабство как колониальные народы (и хотя колониальная экспансия Британии восходит к шестнадцатому веку, она никогда не достигала такого размаха, такого великолепия и таких грабительских масштабов, как во времена Виктории). Ни Палата Общин, ни Палата Лордов, ни премьер-министр и его кабинет не торопились с созданием законов, защищающих эксплуатируемых как у себя дома, так и за пределами страны. Великобритания правила морями; королева вскоре должна была быть провозглашена императрицей.

Маркс был то, что немцы называют «ЬиЙтепзсЬ», человек никчемный. У него не было постоянного занятия, никакого постоянного источника дохода. Рожденный в Германии, переехавший во Францию, а затем в Англию, этот человек с широким лбом и львиной гривой волос ежедневно поднимался по ступенькам Британского Музея на площади Рассела. Дети, рождавшиеся у него в Лондоне, один за другим умирали от плохого питания и отсутствия медицинской помощи. Однажды его мебель выставили на тротуар, потому что он не заплатил за проживание. Но он упрямо продолжал свою борьбу за угнетенных, неприспособленных. Он мог выбрать себе девиз из многочисленных изречений еврейских пророков, потому что, не ведая о защите труда и финансовой статистике, они провозглашали тот же самый социальный императив. «Горе вам, прибавляющие дом к дому, присоединяющие поле к полю, так что другим не остается места, как будто вы одни поселены на земле» (Книга Исайи 5:8). Пророки были противниками трона, богатых, эксплуататоров.

Маркс даже выглядел так, как мы себе воображаем ветхозаветного пророка, независимо от завязанного галстука и лацканов обычного сюртука. Но он отвергал какие-либо связи с древними пророками. Он даже отказался от своего еврейского происхождения. В возрасте шести лет он был крещен, и одна из его ранних работ после.того, как он обратился к коммунизму, была направлена против евреев.

Современным зачинателем идеи коммунизма был Моисей Гесс, урожденный немец, живший и писавший во Франции. Это к нему в 1840 году пришел молодой Фрид'рих Энгельс, а год спустя Энгельс приобщил к идеям Гесса Маркса. Через несколько лет они составили «Манифест Коммунистической партии», и началось дальнейшее движение. Гесс, однако, скоро почувствовал, что в будущем это движение приведет к ненависти и насилию, и, как будто пророчески предвосхищая сталинские сибирские лагеря и покорение стран Восточной Европы, он писал Александру Герцену, русскому эмигранту и анархисту: «Как вы знаете, я не отрицаю возможность такой смерти без воскресения, такой решительной победы варварства и жестокости; только утверждаю, что завоевания, варварство и реакция так нераздельно между собою связаны, что одно неизбежно влечет за собой другое. Чтобы спасти ваши славянские завоевания [речь в данном случае идет об идее], вам остается превратить социализм, из которого вы сделали негативную идею – т. е. анархию в политической сфере и атеизм в сфере религиозной – в идею позитивную» ¹.

В 1862 году Гесс написал «Рим и Иерусалим» – исследование пробудившегося национального сознания. Он предвидел огромную волну антисемитизма, которая захлестнет Францию в связи с делом Дрейфуса, и понимал проблему евреев внутри различных наций более глубоко, чем Теодор Херцл поколение спустя. Херцл впервые задумался о спасении народа через ассимиляцию, но тогда, в дии суда над Дрейфусом, написал свою книгу «Еврейское государство», еще не уточняя, где должно находиться это государство.

Карл Маркс, продолжая основываться на Дарвине, как Дарвин основывался на Ньютоне, изменил человеческую историю. Однако ни он, ни те, кто за ним последовал, не понимали, что в свете исторического материализма и в беспорядках политических революций они будут соперничать с природной революцией, а не с естественной эволюцией. Последствия революции, а затем сталинские репрессии обездолили людей, лишили их естественного права на свободу мыслей, самовыражения и выбора местожительства и превратили в зависимых рабов. За семьюстами, обезглавленными на площади Согласия в Париже в дни французской революции, последовали через полтора столетия миллионы, преданные смехотворным судам, заключенные в тюрьмы. Замученные и убитые, и за ними наблюдал Маркс со своего вездесущего портрета.

Фундамент выстроенного Марксом здания был размещен таким образом, что не достигал скальной породы, поэтому ему угрожали сотрясения и возможные сжатия.

Доктрина приспособленных, которых закон природы вынуждает, почти обязывает вытеснять неприспособленных в своей следующей фазе оформилась в учение Ницше о Сверхчеловеке, которому все позволено. Этим готовилась основа и для гитлеровской философии следующего поколения: из «приспособленных», а затем и «Сверхчеловека» вырастала концепция высшей расы. Вагнеровские трубы взывали к воспоминаниям о нордической Валгалле, а военная муштра Бисмарка с помощью огня и меча воплотилась в лозунге «Огапд пасЬ Оз1еп» («поход на Восток»). И в конце концов армии, гусиным шагом двинувшись на Восток, нашли там свою судьбу, так как они столкнз'лись еще с одним -конечным продуктом идеологии девятнадцатого века.

Две формы страха

За несколько недель до начала второй мировой войны, когда в Москве были поставлены подписи на документе, освобождающем нацистской армии дорогу на Восток и на Запад, я находился вместе с семьей на пути к берегам Нового Света. В течение этих лет войны, бессильный что-нибудь изменить на мировой сцене, я проводил время за чтением, изысканиями, раздумьями и написанием своих трудов.

Я словно сидел у ног мудрецов многих древних цивилизаций: сегодня – ученых египетских писцов, завтра – еврейских раввинов, затем – индусов, китайцев или пифагорейцев. Затем я как будто поднимался, чтобы обратиться к современной науке. Иногда я понимал, что напутали древние, а временами находил ответы на то, что озадачивало моих современников. Это движение вперед и назад было моим обычным занятием в течение примерно десяти лет и превратилось в способ постижения определенного явления: послушать тех, кто жил рядом с этими событиями прошлого, даже их свидетелей, и попытаться понять их в свете теоретического и экспериментального знания последних нескольких столетий, столкнув таким образом свидетелей и экспертов.

Очень скоро я понял, что древние мудрецы жили, охваченные тревогой, что оправдывалось событиями, которым они или их предки были свидетелями. Мои современники, однако, к невыгоде для себя, приобрели догматическую веру в единообразие – гипотезу, претендующую на статус фундаментального закона, основанную на том предположении, что никакие катастрофические события никогда не меняли очертаний вселенной и характера жизни в ней. Я должен был принять в расчет оба исходных момента: страх, который часто перерождался в почитание планетарных богов, религиозные войны и предрассудки; и страх, который сделал из современного человека убежденного сторонника доктрины единообразия. В прошлом не происходило ничего такого, что не происходит на наших глазах, в наши дни, или, точнее сказать, в эпоху, последовавшую за Исааком Ньютоном.

Эти две формы страха имеют общую основу, но потомки отрицали мудрость своих предков – и даже их честность – считая древние сообщения всего лишь отчаяиной попыткой выразить страх при виде природы сее разбушевавшимися стихиями. Приверженность догме единообразия – это симптом всеобъятного страха перед прошлым, даже исторически документированным опытом наших предков, живших лишь сорок поколении назад.

Выбор

Содержание книги «Столкновения миров» стало известно из краткого обзора писателя Эрика Ларраби,.опубликованного в Нагрег'з Мавагше в январе 1950 года. Затем 6 марта 1950 года в Неу КериЫю появилась статья под заголовком «Четкий выбор». Автором был Гарольд Икес – секретарь Департамента внутренних дел при Франклине Рузвельте. Он писал:

«Мы впадали буквально в истерику при мысли о том, «ц» Россия может бросить бомбу на Вашингтон или Нью-Йорк. Теперь мы можем обратить свои мысли совсем к иному.

Доктор Иммануил Беликове кий, один из основателей Иерусалимского университета, посеял такой немыслимый страх, что мы теперь можем отбросить столь банальные страхи перед атомной или водородной бомбой…Он привел данные из древних летописей и легенд, чтобы доказать, что в период войн между Венерой и Землей последняя почти расплавилась от возникшего сильного нагревания…Самого названия книги доктора Великозского, которая скоро будет опубликована, – «Столкновения миров» – достаточно, чтобы лишить нас тех страхов, которые мы до этого лелеяли. [Если произойдет еще одна подобная встреча], и Земля и Венера станут игрушкой в руках космических сил, не поддающихся контролю.

При таких обстоятельствах можно счесть более чем ребячеством со стороны России и Соединенных Штатов продолжение гонки вооружений, ибо любое оружие превратится в жидкий металл перед яростью воинственной Венеры. Случалось, что враги вдруг становились друзьями, кбгда им обоим угрожала непосредственная опасность…Возможно, не сознавая того, что он делает, доктор Вели-ковский оказал нам всем большую услугу. Он предоставил нам возможность задуматься, даже помолиться… Возможно, у нас окажется достаточно здравого смысла, чтобы обхватить головы руками и реально задуматься об универсальном и вечном мире.

…Новый путь, свободный от опыта предшествующих поколений, может, вероятно, привести к осуществлению того, что под силу мыслящим и смелым людям, – к жизни в лшре и добром товариществе со своими соседями».

Эта статья была написана в форме фельетона, и в ней «Старый скряга», как называли Икеса, смешал серьезные размышления с фривольным описанием того, что греки называли теомзхией. Но серьезная сторона статьи Икеса была слишком мрачной, чтобы можно было оценить ее чрезвычайную своевременность. Поэтому ее восприняли скорее как причуду, чем как данный нам совет и в самом деле «обхватить головы руками».

Иррациональная эмоциональная реакция, которую вызвала книга «Столкновения миров» у столь многих люден, в особенности ученых, как мне определенно кажется, в большей мере вызвана скрытым страхом перед познанием событий прошлого, а не отвращением к любому сокрушению общепринятых научных теорий ¹.

Деградация науки и религии

Реакция па попытки вывести вытесненное содержание, стремящееся остаться подавленным, на поверхность сознания, может быть очень бурной и вызвать взрыв ненависти; человек, пытающийся помочь другому всколыхнуть потаенное, может сам быть обвинен в подстрекательстве к ненависти и разладу. Враждебность по отношению к терапевтическому воздействию может приписать дурные намерения, в действительности существующие в самом субъекте под слоем разумного осознания, те-рапевту. Иллюстрацией может служить недавняя реакция Дж. Б. С. Хелдейна после прочтения им книги «Столкновения миров».

Хелдейн был британским генетиком, который надел на себя мантию пророка. Когда «Столкновения миров» были опубликованы в Англии, он написал рецензию на книгу в газете «ТКе Ыес 81а1езтап ап<1 Ыайоп» (11 ноября 1950). Усилия, которые он приложил к тому, чтобы уничтожить «Столкновения миров», можно оценить с нескольких точек зрения. Нет необходимости обсуждать здесь его научные аргументы, ответ на них дан научным прогрессом, который совершился после 1950 года.

Хелдейн в числе прочего воспользовался ассоциацией этой книги с беспредельным ужасом, живущим в британской нации после внезапной бомбежки во время второй мировой войны. Он писал: «Я считаю тот факт, что эта книга так хорошо продавалась в Америке, одним из самых тревожных симптомов нашего времени. Газеты (см. список этих пропылившихся изданий), в которых ее восхваляли, – это те газеты, которые могут настаивать на использовании Британии как плацдарма для атомной войны. Значительная часть американского народа мыслит категориями мировых катастроф, и Великовский, несомненно, будет их в этом поощрять уже только потому, что, по его мнению, наш мир вполне может быть уничтожен в результате космического столкновения в грядущие несколько тысячелетий, как это и произойдет, если рассказанная им история верна…В действительности же эта книга воплощает в равной степени деградацию науки и религии».

Газетами, которые упомянуты в связи с книгой «Столкновения миров», были «Мету Уогк НегаЫ ТпЬипе» и отдел журнала «ТЫз АХ^еек», но ни одна из них не поощряла атомную войну или идею превращения Великобритании в плацдарм для нее. «Столкновения миров» описывают ужасающие природные события, которые происходили в прошлом, но соблюдена была величайшая осторожность, чтобы не спровоцировать какие-либо опасения насчет повторения таких событий в будущем.

Я рассматривал публикацию книги «Столкновения миров» как предупреждение против атомной войны. Катастрофа может произойти, но не от нового планетарного столкновения, а от рук самого человека, жертвы амнезии, завладевшей термоядерным оружием. Следующий фрагмент из предисловия к «Столкновению миров» гласит; «Те годы, когда были написаны «Века в хаосе» и «Столкновения миров», были временем мировой катастрофы, устроенной самими людьми, – войны, которая велась на земле, на море и в воздухе. В этот период человек научился отделять несколько кирпичиков, из которых создана Вселенная, – атомы урана. Если когда-нибудь он решит проблему расщепления и соединения атомов, из которых состоит земная кора или земные воды и атмосфера, он может случайно, спровоцировав цепную реакцию, вывести эту планету из борьбы за выживание, которая идет между небесными сферами».