Текст книги "Хан Кене"

Автор книги: Ильяс Есенберлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Он перехватил жадный ожидающий взгляд Зейнеп. Она не спала ночью, когда он вернулся. Ей больше нравился сейчас огромный, как старый жеребец, Конур-Кульджа, чем юркий, легковесный стригунок Чингис. Она долго и громко ворочалась на русской никелированной кровати у дальней стены, но он прошел на почетное место юрты, повалился на подушки и сразу же захрапел.

Когда он уже к полудню открыл глаза, то увидел ожидающую у ног Зейнеп. Она не отрывала взгляда от его измаранной накануне рубахи. Конур-Кульджа выпростал из-под одеяла огромные волосатые ноги.

– Разотри!

Ни слова больше не сказал он. А Зейнеп сидела в ногах и лишь время от времени поднимала свои длинные ресницы. Глубоко вздохнув, так что приподнималась вся грудь под шелковой кисеей, она снова принималась растирать ему мясистые волосатые икры.

Потом уже хорошо отдохнувший ага-султан приподнял ногу, уперся большой шершавой пяткой в ее оголенное бедро. Полежав так, он задышал еще тяжелее.

– Ладно… Застегни дверь на крючок и раскройся!

Обрадованная Зейнеп вскочила, быстро накинула крючок на дверь. И в этот момент кто-то постучал. Она прижалась лицом к щели:

– Мой султан, пришли Чингис с Жанадилом… Открыть им?

– Ничего… Не сдохнут, если подождут!

Всласть навозившись с молодой ненасытной женой, он велел впустить к себе сыновей. Хоть они приехали сюда на отдых из корпуса, у обоих были похудевшие, измученные лица. Особенно плохо выглядел Жанадил: глаза запали, щеки ввалились, словно только что встал после тифа. Он стоял с опущенной головой и не мог поднять глаз на отца, как будто сам был виноват в случившемся.

Конур-Кульджа в упор посмотрел на него… Как он думал, так и вышло. Этот бесхребетный щенок не то чтобы накричать – глаз поднять не решается. Теперь уже не пойдет больше к своей Кумис. Небось весь свой любовный пыл выплакал за ночь. Стоит как курица после купания. Таков был и его дед по матери – безвольный и чувствительный, как родившая баба…

Чингис по счастливому виду своей мачехи сразу догадался, что примирение состоялось… Что же, у него от этого не убавится. А старый шакал, его отец, вполне может простить их маленький грешок, хотя бы в память тех преступлений, которые сотни раз совершал на своем затянувшемся веку. Его тоже не убудет от того, что родной сын пользовался тем, чего у отца предостаточно. Главное, чтобы из семьи не уплывало!..

Равнодушным взглядом скользнул по нему отец. Значит, пронесло или просто ни о чем не догадывается…

Конур-Кульджа достал из ковровой сумы приказ генерала Талызина, нацепил на глаза очки и медленно прочитал его сыновьям. Закончив чтение, он снял очки и строго посмотрел на них:

– Вы по существу уже являетесь офицерами белого царя, нашего отца и благодетеля, поэтому обязаны беспрекословно выполнять все, о чем говорится в этом приказе. Выделяю вам каждому по сотне сарбазов. Поезжайте в мятежные аулы. Сумеете уговорить их – превосходно, нет – действуйте без пощады, как требуют от нас присяга и приказ. И помните, что этим летом вам должны присвоить соответствующий чин. Вся ваша дальнейшая служба будет зависеть от того, как справитесь с этим заданием!..

– А если не хватит сотни? – быстро спросил Чингис, сразу догадавшийся, куда метит достойный отец. – Не часто бегал Кенесары от наших сарбазов…

– Эти слова недостойны настоящего офицера! – отрубил ага-султан. – Не запятнайте только чести своего предка Самеке!

Чингис понял, что отец все знает и ничего не простил. На верную гибель посылает он их, пожертвовав для этого двумя сотнями сарбазов. Убедившись в бесполезности дальнейших разговоров, оба поклонились и вышли. Спустя некоторое время раздался стук копыт их коней, быстро удаляющихся в сторону Кара-Откельской крепости.

Конур-Кульджа слушал этот топот, пока он не затих где-то вдали, потом повернулся к Зейнеп.

– Доколе он будет держаться за подол мачехи? – сказал он, ласково глядя на нее. – Пора уже Чингису показать себя…

У Зейнеп похолодело в груди. Значит, он действительно все знает. Поэтому и приехал так неожиданно. И то, что сыновей отправляет в зубы к Кенесары, тоже с этим связано. Ну и матерый волк!..

Может быть, и не точно так она думала, но в глазах ее было восхищение. Все, выходит, из-за нее. Ей даже захотелось попросить у него прощения, но она не забыла, что относится к потомкам самого Букей-хана. С равнодушным видом она спросила:

– А чем провинился бедный Жанадил?

– Он слишком много знает обо всех нас: о мачехе, брате… И еще позорится с простолюдинкой, забывая, чьего он рода.

– Когда же вы отвезете меня обратно к родителям?

Конур-Кульджа с интересом посмотрел на нее:

* * *

– Сын – моя плоть от моего племени. Поэтому и карать его мне ничего не стоит. А жену я купил за сорок девять голов скота. Это недешево, и я должен сначала получить с нее все с прибылью.

Маленькие глаза его весело заискрились.

– Пить почему-то захотелось. Подай кумыс!

Она на пальчиках направилась к двери, взяла висевшую рядом серебряную кумысомешалку, так же бесшумно пошла к сшитой из цельной лошадиной шкуры сабе с кумысом.

Если выпьет из ее опоганенных грехом рук, значит, простит… Не такие еще грехи водятся в ханских родах. К чему убиваться?

Кто-то за ее спиной вошел в юрту.

– Ассалаумагалейкум!..

Конур-Кульджа просиял, вытянув вперед обе руки:

– Ты ли это, славный Ожар?

– Желаю вам крепкого здоровья, мой ага-султан!..

– Значит, жив-здоров, мой дорогой!.. Откуда же сейчас, каким добрым ветром принесло?.. Ну, садись на самое почетное место в моем доме!

Ожар уселся, подмяв подушку своим плотным тяжелым телом, оглянулся на разливавшую кумыс Зейнеп.

– Из Омска я сейчас. К тому же не один…

– Кого же везешь с собой?

– Да бабу свою…

– А чья дочь?

– Тайжана.

– Тайжана?.. Какого Тайжана? – Конур-Кульджа даже привстал от удивления. – Не того ли самого, который бунтовал и был расстрелян! Сына Азанбая, что ли?

– Да, его дочь…

– Разве имел он дочь?

– Осталась девчонка… Алтыншаш. Когда семью Тайжана сослали, она где-то там осталась. Купил ее у конвойных какой-то купец, потом отдал генералу Фондерсону… Сейчас ей шестнадцатый год…

– Вот так новости у тебя!.. Но как ты сумел на ней жениться? Случаются же чудеса!.. А где она, почему не зовешь сюда?

Ожар снова взглянул на безмолвную Зейнеп, готовящуюся разливать кумыс. Ага-султан понял его намек.

– Эй, токал! – Он специально употребил это пренебрежительное слово, означающее младшую жену. – Сходи там, прикажи заколоть барана. И пусть побыстрее ставят самовар!..

Зейнеп понимающе улыбнулась и, плавно поводя бедрами пошла из юрты.

Ожар деловито, с подробностями рассказал, как удалось схватить батыра Сейтена.

* * *

– Две недели пришлось просидеть в омской тюрьме! – Он как-то необычно тонко хихикнул. – Решили судить нас каждого по отдельности… Однажды и наведался ко мне в тюрьму сам генерал Фондерсон – весь в золотых пуговицах и с усами. Очень хвалил меня за поимку Сейтена, обещал все, что захочу… А в Омске я как-то видел эту Алтыншаш. Вот и попросил у него. Говорю: «Отдайте мне, ваше превосходительство, ту прислугу-киргизку, что живет в вашем доме!» Сначала не хотел – привыкли они к ней. «По уложению двадцать пятого года, говорит, девушка вольна выйти замуж, за кого пожелает. Так что я могу, лишь если сама…»

Когда я сказал, что насчет согласия девушки препятствий не будет, генерал только глаза вытаращил: «Как же пойдет она за того, кто является погубителем ее семьи?» Я снова успокаиваю его. Ничего не осталось ему…

– Ну, и как же ты? – с интересом спросил Конур-Кульджа.

– А вот послушайте, мой ага-султан… От урядника – крещенного татарина, который был у нас надзирателем, узнал я, что молоденькая прислуга Фондерсона несколько раз спрашивала у него обо мне. Она даже хотела через него передать мне какой-нибудь еды. Ведь я попал под стражу вместе с ее дядей, и она считала меня своим человеком. Я сразу догадался об этом…

Почуяв вкусное, даже еж разворачивается. Сунул я немного денег уряднику и попросил устроить встречу с ней. Тот уж, кто веру променял, чего за деньги не сделает. Пустил он как-то ко мне Алтыншаш. Оказывается, она меня связанным вместе с Сейтеном видела, когда вели нас мимо ее дома. Сказала, что всю ночь проплакала потом.

Короче говоря, хоть и выросла она среди чужих, готова жизнь отдать за сородичей. А меня считает сподвижником отца и дяди, согласна бежать со мной в родные степи.

Когда я сообщил о нашем решении Фондерсону, тот заартачился, хотел даже наказать Алтыншаш за неблагодарность. А потом махнул рукой: «Сколько волка не корми – все в лес смотрит!» К тому же, отправляя меня с таким заданием к мятежникам, он рассудил, что, если вернусь я в степь с дочкой самого Тайжана, мне больше веры будет. Вот я женился на ней и еду сейчас в стан Кенесары…

Конур-Кульджа, слушая его, только руками взмахивал от восторга:

– Ай, молодец!.. Значит, и волки сыты и овцы целы. Да еще молодая жена в придачу!

Ожар ухмыльнулся:

– Как говорят мудрые люди: «Если время хитрит, как лиса, – превратись в легавую, чтобы настигнуть его!»

– А ты не забыл, что становящийся ногами на две лодки – тонет? Будь осторожней, особенно в ауле Кенесары. У этого волка зоркий глаз. Кроме того, не один Кенесары опасен…

* * *

– Кто там сейчас из видных людей, помимо родственников старого Касыма?

– Многие склоняются к нему. – Конур-Кульджа помрачнел. – Я слыхал от верного человека – продавец всяких мелочей он у них там… Из известных батыров у него сейчас конечно же Агибай, затем из рода алтай – Тулебай; из табына – Бухарбай, из баганалы – Кудайменде, кипчак Иман-батыр. Недавно Жоламан-батыр, сын Тленчи, прислал к нему своего племянника – молодого батыра Байтабына – и заверил, что тоже присоединится к нему с табынцами…

– Да, времена настали! – Ожар усмехнулся. – Это правда, что даже баб принимает он в свое войско? Говорят, его сестра Бопай оставила мужа-султана, отпрыска самого Вали-хана, захватив шестерых детей и весь свой скот, чтобы помогать ему…

– А чего тут удивляться. Если сыновья Касыма – волчьей породы, то и дочери – волчицы. Эта Бопай таскает при себе всегда копье и командует джигитами получше любого батыра. Сейчас она кружит все вокруг аула Вали-хана, куда ее выдали замуж…

Ожар задумался, потом почесал себя за ухом.

– Если Бопай в стане своего брата, то Жанайдар-батыр тоже там…

– Почему ты так думаешь?

– Разве ты не слышал, мой ага-султан, о Бопай и Жанайдаре:

– Слышал что-то в молодости…

– Прямо вторые Козы-Корпеш и Баян-Слу они были. Только старый Касым-тюре не отдал ее Жанайдару, потому что из черни был он.

– Уж за это винить его не приходится! – воскликнул Конур-Кульджа.

– Да, но, несмотря на шестерых детей от другого, она до сих пор с коня падает при имени Жанайдара. Да и он бледнеет при одном упоминании о ней. Так что они наверняка сошлись у Кенесары. Об этом не мешает помнить…

– Ты что, хорошо знаешь ее:

– Нет, просто видел как-то на поминках усопшего Байгобека. Такая же, как брат, – светловолосая, с серыми глазами. На белом коне все ездила, и ни один джигит не мог обогнать ее…

Вспомнив о чем-то, Ожар внимательно посмотрел на ага-султана:

– За исключением Жоламана Тленчи-улы, все перечисленные вами батыры – люди прямолинейные, с распахнутой душой. Да и богатством особым никто из них не располагает…

Конур-Кульджа согласно кивнул.

– А примкнул ли кто-нибудь к нему из состоятельных людей – наших или киргизских манапов?

– Из состоятельных немного, да и то под угрозой. Среди них Муса Шорманов, Елемес Жакупов, Бабатай Асылгазин. Остальные выжидают событий… Да, еще из Каркаралинского округа Кудайменде Казин, а из баян-аульцев Таймас Бектасов, которого столкнули недавно с должности волостного управителя…

– Таймас Бектасов?

Видно было, что невозмутимого до сих пор Ожара взволновала эта новость.

– Что это с тобой? – спросил Конур-Кульджа, искоса глядя на Ожара.

– Нет, ничего. Просто я немного знаю его…

– А отчего ты так испугался? – не отставал ага-султан. – Вы что, враждуете с этим Таймасом?

– Нет, мы плохо знаем друг друга… – Ожар оглянулся на дверь, и наконец решился. – В прошлом году, когда схватили нас с Сейтеном и везли в Омск, мы ночевали в доме этого самого Таймаса…

– Ну и что?

– Я все боялся тогда, как бы не унюхал он чего-нибудь. Теперь, если он у Кенесары…

– Если не боишься еще кого-нибудь, можешь ехать. Неделю назад этот Таймас направился от Кенесары к батырам Жоламану и Иману, на берега Иргиза и Тургая. К Кенесары, очевидно, присоединятся и аулы, кочующие по Светлому Жаику и Ори. Так что вернется этот Таймас оттуда не раньше осени. Пока топором замахнется, полено вывернется. За это время сам сумей войти в доверие, чтобы клеветой казалось все, что скажут про тебя плохого… Ну, а если пронюхают кое-что, покайся тоже наполовину. Скажи, что хочешь искупить вину, жену бери в свидетели собственной искренности!..

Конур-Кульджа даже хрюкнул от удовольствия, рисуя будущую картину поведения Ожара в стане Кенесары.

– Если Таймас далеко, то не страшно… – Ожар явно приободрился. – Больше никого я не опасаюсь. На всем пути до самого Омска и потом, пока не повесили Сейтена, мы ни с кем не встречались. А он все унес в могилу, что думал обо мне.

– Вот видишь! – согласился с ним Конур-Кульджа.

Ожар продолжал говорить о том, что ему делать и как вести себя у мятежников.

– Значит, вокруг Кенесары в основном те, у кого отобрали земли или лишили пастбищ. – Он прищурился. – Если под котлом сильный огонь – он быстро закипает. Но быстро закипевшее быстрее и стынет…

Ага-султан помрачнел, покачал головой:

– На этот раз мятеж не похож на случайную вспышку, которая гаснет сама собой. Сам знаешь, кто встал во главе. И давно уже молчат они. Видно, готовят что-то. А у него там, кажется, неглупые советники…

* * *

– Какие советники?

– Разные… Не слышал, наверно, что у него отдельный отряд из беглых русских и башкиров? Среди них, говорят, такие, что умеют лить пушки, изготовлять порох и пули. А в советниках у него Сайдак-ходжа, изгнанный из Бухары, и какой-то польский офицер, из сосланных за бунт. Похоже на разбойничью шайку, куда принимают всех, кто захочет.

– Ну, что будет, то будет! – Ожар, словно отметая все свои сомнения, махнул рукой. – Остается договориться, как я буду передавать все начальству. Главное мое поручение – сообщать о всех планах Кенесары. Это не просто…

– Да уж… Я знал, что кто-то должен приехать из наших людей для этого, но не думал, что ты. Значит, растешь, возвышаешься. Скоро меня, старика, по службе обгонишь!

– Только с вашей помощью, мой ага. Ваш ум и достоинства всегда служили мне примером!

– Ладно, присмотрись еще. Может быть, и не полностью выучился. – Конур-Кульджа снова хрюкнул от самодовольства. – Как же будешь доставлять мне свои донесения?

– У меня имеется три верных человека, помогавших взять Сейтена. Самен, Жакуп и Сакып зовут их. Все они давно уже у Кенесары. Их я и использую, а на месте найду еще кого-нибудь…

– А как мне узнать их? Не станешь же им, как барану перед случкой, надевать мешочек для отличия?

– Надевать не стану, а вот когда не будет кысе – для украшения, чакча же и нож будут прицеплены к поясу с правой стороны, а не так, как обычно, значит, это мои люди.

– А почему не будет кысе?

– Ведь молодым людям ни к чему украшения на поясе, и это сразу бросится в глаза.

– А ты, оказывается, науку до конца усвоил. Тут и я бы не догадался так осторожничать!

– Покуда жив Кенеке, разве забудешь эту науку. – Ожар хоть и назвал шутливое прозвище Кенесары, говорил очень серьезно. – У него глаза беркута, с красными жилками…

Он встал, чтобы попрощаться.

– Ты не будешь есть? – удивленно спросил Конур-Кульджа.

– Нельзя попадаться людям на глаза. Жене я сказал, что у меня здесь дело есть к одному аульному жителю. Теперь пора идти. Так будет лучше…

– Ну, тогда счастливого тебе пути.

* * *

Четыре дня пронежился Конур-Кульджа на пуховых подушках у молодой жены и только потом вернулся в Акмолинскую крепость к своей байбише…

* * *

Подъезжая к воротам крепости, он встретился в возвращающимися из похода сыновьями – Жанадилом и Чингисом. Выполняя приказ генерала Талызина, они со своим отрядом доехали до возмущенных аулов Тнали-Карпыкской и Темешской волостей. Встретив крупные силы мятежников, Жанадил и Чингис побоялись двигаться дальше и вернулись под защиту крепостных стен.

В сказке мачеха посылала пастушка за золотым альчиком с расчетом, что Мыстан-кемпир – злая старая волшебница – убьет его. Ага-султан при виде живых и здоровых сыновей почувствовал то же, что и эта мачеха, увидевшая из окна возвращающегося пасынка. Особенно раздражен он был независимым видом Чингиса, которого видел уже в мечтах без головы. Все больше багровея с каждой минутой, ходил он из угла в угол своей канцелярии и постукивал плетью по блестящему сапогу. Сыновья молча смотрели на него.

В этот момент вошел дежурный солдат и передал, что из степи едет какой-то всадник. Ага-султан вышел во двор и с высокого наката, на котором стояла его канцелярия, увидел, как въехал в ворота и упал со взмыленного гнедого коня большой рыжеусый солдат. Плечо и правый бок его были в крови.

– Беда!.. – хрипло выговорил он.

Из казармы выбежал маленький смуглый и очень курносый человек – комендант Кара-Откельской крепости, войсковой старшина Карбышев, прозванный казахами Кара-Иваном.

– Что случилось? – строго спросил он поднимающегося с земли солдата.

– Беда, ваше благородье, – сказал солдат, зажимая рукой раненое плечо. – Из команды хорунжего Котова я. Караван купца Строганова оберегали мы, что следовал из Петропавловска в Ташкент. Как выехали из Актауской крепости, что строится сейчас, тут и джигиты этого Кенесарыева, султана ихнего мятежного. Много их, с дубьем и копьями все. Которые бывалые солдаты не советавали стрелять, да хорунжего бес попутал. Ну, выстрелили трое или четверо, а они как кинутся скопом на нас… Один вот я уцелел. Благодаря резвости коня только…

Вокруг толпились солдаты из крепости. Волнение и любопытство было написано на их лицах.

Комендант сдвинул густые черные брови:

– Сколько их там, бунтовщиков?

– Так человек пятьсот будет…

– Самого Кенесары не видел среди них?

– Нет, ваше благородье, того я не знаю. А вот брат его Наурызбай точно с ними. Я его раньше в Кокчетавском видел. Молодой такой, справный…

– А сколько все же уцелело из солдат?

– Не могу знать, ваше благородье. Не до того мне было… Заметил только издали, что пленных и караван с собой они погнали. А вот сколько их…

– Куда же, по-твоему, путь они держат? Не в нашу ли сторону?

– Никак нет, в западную сторону поехали.

– Ладно, ступай пока в лазарет, а там разберемся, что с тобой дальше делать!

Тут же, на приступке перед лазаретом, молоденький фельдшер осмотрел рану солдата.

– А рана-то глубока! – удивился он. – Ступай-ка в лазарет, дядька. Полежать тебе придется. Еще хорошо, ежели отравы какой в стреле не было, что задела тебя!

Солдаты вдруг зашумели, как пчелы от дыма:

– Видать, погибнем все вот так, без покаяния, в пустыне!

– Какая тут тебе пустыня? Та же Российская империя…

– Достанется тебе из этой империи три аршина. Да и то когда подохнешь…

– Какая нужда погнала нас на край света?

– Во сне бы не видать этой земли!

– Прекратить! – рявкнул басом маленький Карбышев. – Службу помнить надо… Разбойничьи орды Кенесары не минуют тут нас. Так что с завтрашнего дня весь наличный состав, а также бабы и подростки пойдут на рытье рва. А то завалили ее всякой дрянью, не считая налетевшего песку!

И действительно, мятежники Кенесары никак не могли миновать Кара-Откельскую крепость, которая была построена на скрещении важнейших степных дорог. А кроме того, старые кровавые счеты были между султаном Кенесары и ага-султаном Конур-Кульджой…

В эту ночь ага-султан не сомкнул глаз. Если Кенесары ворвется в крепость, то первым делом привяжет к конскому хвосту его, Конур-Кульджу. И в том, что Кенесары придет к Кара-Откелю, ага-султан нисколько не сомневался. Недаром он рыщет вокруг Актауской крепости неподалеку…

А если отправить к нему человека для переговоров? Что ни говори, а все они – дети Джучи, Темучинова сына. Нельзя ли ради этого забыть обиды… Нет, кого угодно простит Кенесары, только не его. Из поколения в поколение будет передаваться эта ненависть, он-то уж точно знает. И попадись ему любой из Касымова выводка, разве помиловал бы он. Теперь вся надежда только на Омск. Оттуда нужно срочно просить помощи и молиться, чтобы не запоздала она. От Кара-Ивана не много толку, да к тому же он почему-то косо смотрит на него. Еще бросит на произвол мятежников и уйдет с солдатами!..

* * *

На следующий день спозаранку ага-султан Конур-Кульджа засел за письмо генералу Талызину… «Кенесары Касымов считает меня своим злейшим врагом, – писал он. – За то он ненавидит меня, что верой и правдой служу Его Величеству – императору Всероссийскому и честно выполняю все распоряжения Вашего превосходительства. Разбойник намерен в науку другим отрубить мне голову и извести мой благородный корень с женщинами и малолетними детьми. Не только он один этого желает, но и другие враждебные Его Величеству Государю императору племена и роды. В сей трудный час умоляю самым срочным образом выслать в Акмолинскую крепость дополнительные войска, которые смогли бы противостоять многочисленной мятежной орде…»

* * *

Дописав письмо, он поручил Карбышеву доставить его с нарочным, а сам принялся за неотложные дела. В первую очередь он решил перевезти в крепость находящиеся неподалеку аулы двух своих жен и хотел поручить это Жанадилу с Чингисом, но их снова не оказалось в крепости.

– Ведь им надо скоро возвращаться в Омск, на учебу, – сказала старшая жена, байбише. – Зачем ты гневаешься на них? Им хочется перед отъездом погулять, отдохнуть. Особенно Чингису…

И так улыбнулась она при этом, что у Конура-Кульджи рот перекосился от бешенства.

– Я-то знаю, как они отдыхают! – заорал он. – Тут всю ночь глаз не сомкнешь, а негодяй Чингис щупает в это время чей-то плотный курдюк и тугое вымя!..

Он уже хотел взобраться на коня, чтобы снова поехать а аул младшей жены Зейнеп, но вспомнил, что разъезды Кенесары уже где-то неподалеку. Лишь плетью щелкнул ага-султан и в это время время увидел пританцовывающего в воротах своего каурого иноходца. Конь был без всадника, а на шее у него висело что-то похожее на торбу. Как обычно, с требовательным ржанием приблизился он к кормушке у самого крыльца ага-султана… Что за ерунда у него на шее? Еле передвигая огромное тело, Конур-Кульджа подошел к иноходцу, и вдруг ноги его задрожали. Что-то круглое, похожее на арбуз, было в холщовой торбе на шее коня, и свежие красные капли сочились и падали в дворовую пыль…

Острый нож вынул Конур-Кульджа и перерезал веревку, на которой висела торба. Она с глухим стуком упала на землю. Трясущимися руками дернул Конур-Кульджа за край торбы, и оттуда вывалилась человеческая голова. Глаза у нее были вытаращены, зубы оскалены в диком смехе, а между ними зажат почерневший язык. Видимо, топором отрубили голову, потому что пополам был перерублен шейный позвонок. На шкуру черного каракуля были похожи смоченные кровью черные волосы… Конур-Кульджа с бессмысленным удивлением уставился на голову и вдруг узнал. Это был его сын Чингис…

* * *

Уже теряя сознание, успел прошептать ага-султан чье-то имя…

Это было имя Сыздыка, сына Кенесары, чью голову поклялся отрубить Конур-Кульджа в отместку за Чингиса.

Но голову Чингису отрезал не Кенесары или кто-нибудь из его сарбазов, а отец Кумис – старый туленгут Абдувахит. В ту же ночь, когда ага-султан опозорил его единственную дочь, он собрал посредине юрты все свое нехитрое имущество и поджег вместе с юртой. Потом, взяв за руки дочь и жену, бежал в степь куда глаза глядят. Не ждавший такого оборота дела, Конур-Кульджа послал за ними погоню, но беглецы скрылись в густых прибрежных зарослях камыша…

Отослав жену и дочь с одним из откочевывающих мятежных аулов, туленгут Абдувахит вернулся к своему пепелищу. Сердце его щемило от неутешной обиды и горя, глаза застилал туман. Мысли его путались, и он не знал, с чего начинать. Ему казалось, нет лучшего решения, чем убийство Конур-Кульджи. Только зарезав оскорбителя, смоет он это позорное пятно!..

Решившись, Абдувахит стал день и ночь наблюдать за домом Зейнеп, младшей жены ага-султана. К самой юрте он не мог подойти, потому что ее непрерывно охраняли нукеры. Как-то утром он увидел из засады – стражу сняли, но не знал, что Конур-Кульджа уехал. Вечером того же дня два всадника подскакали к аулу со стороны Кара-Откельской крепости и спешились почти рядом с залегшим в камышах Абдувахитом. Один из них был Чингис…

Отправив спутника к юрте Зейнеп, он улегся на сухом месте в ожидании вести от нее и вскоре уснул. Не зная отношений между отцом и сыном, Абдувахит подкрался к Чингису. «Чем лучше его сын моей дочери!» – подумал он и отсек спящему голову секирой.

Наутро Абдувахит подозвал пришедшего к воде ага-султанского каурого иноходца. Конь легко дался ему, потому что туленгут поил его из соски, когда тот был жеребенком. Привязав к шее коня торбу с головой Чингиса, Абдувахит стегнул каурого, а сам поспешил в стан Кенесары…

Целых три дня не поднимался с постели Конур-Кульджа и встал лишь тогда, когда родственники уже похоронили его сына. В душе он был доволен. Но сын все же сын, и нужно показать свое горе… Через неделю будут устроены богатые поминки, а пока что ага-султан с утра до ночи занимался подготовкой крепости к отражению нападения мятежников.