Текст книги "Хан Кене"

Автор книги: Ильяс Есенберлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

После смерти Аблая в 1782 году ханом был избран его старший сын Вали, который сразу же признал власть русского царя. Но с этим, как всегда бывает в таких случаях, не согласились остальные сыновья старого хана, и прежде всего Касым-тюре – сын Аблая от калмычки. Вместе со своими сыновьями Есенгельды и Саржаном он начал долголетнюю изнурительную и кровопролитную войну под знаменем прославленных отца и деда. Это была многократно повторявшаяся в истории внутрифеодальная борьба за власть и влияние, совпавшая на этот раз с национально-освободительной борьбой народа против царизма, использовавшая ее в своих целях и сумевшая благодаря ей растянуться на долгие годы. Царское правительство, в свою очередь, ловко использовало межфеодальные распри. Будучи объективно исторически прогрессивным явлением, присоединение степного края проходило в сложном и противоречивом переплетении людских судеб.

Откуда мог знать обо всем этом простой кочевник? Сквозь дымку лет расплывались в народной памяти обиды и притеснения грозного хана Аблая. Он был прямой потомок Джучи – сына Чингисхана, которому жестокий завоеватель и «Потрясатель вселенной» отдал когда-то во владение эти земли и народ. В потомках его видели признанных наследников грозного Джучи. И чему тут удивляться, что знамя Аблая стало притягательным для степи. Многие годы должны были пройти и реки крови пролиться, чтобы народ понял, куда вело это знамя…

Не один простой народ, но и многие батыры и предводители родов искренне верили, что только так смогут они отстоять свою независимость. К ним относился и батыр Жоламан, предводитель табынцев…

Сейчас он стоял на холме и смотрел в черную даль. Где же тот человек, который сможет объединить степь? Если тысячи ручейков сольются в одну реку, никакие плотины не удержат ее. Пока что роды и племена сопротивляются разрозненно, но если найдется признанный всеми вождь, в грозную несокрушимую силу превратится это сопротивление… Сыновья Касыма-тюре сейчас далеко, к тому же им не сопутствует удача. Когда еще найдут они общий язык с Кокандом… Это такой союзник, что лучше, пожалуй, иметь его открытым врагом. Кто уверен в том, что не повторится предательство, совершенное в Кургане летом прошлого года ташкентским кушбеги. Нельзя верить словам торгаша, готового в любую минуту принести казахские земли в жертву своим интересам. Еще неизвестно, кто больше враг: белый царь или кокандские единоверцы…

Но что делать, если приходится уже вот так, тайно, бежать из родных мест и из ночи в ночь ждать солдатского залпа из темноты. Самое плохое – чувствовать себя гонимым зайцем, над которым кружатся вдобавок коршуны-султаны. Броситься навстречу и погибнуть? Это было бы самым легким делом. А женщины, дети, будущее рода?.. Нет, он отвечает за людей перед старыми могилами и таинственными каменными изваяниями, поставленными здесь предками. Пропасть рядом, и надо не оступиться…

Да, море должно быть единым. Он видел на солевых промыслах: отгороженная от моря часть воды быстро высыхает и лишь пухлый белый порошок остается на дне. Так и оторвавшиеся роды… Только аулы родов алтай, алтын, тока и уак пошли за Есенгельды и Саржаном, сыновьями Касыма-тюре. И сколько лет уже безуспешно борются они с сибирским губернатором и его подручными султанами – Конур-Кульджой и Зильгарой.

Кто следует за ним, кроме табынцев? А ведь возмущены все, взволнована вся степь. Значит, даже среди потомков Аблая не находится авторитетного человека. Если появится такой человек, то он, батыр Жоламан, сам переломает хребет своей гордости и властолюбию, во всем подчинится ему и карать будет всякого из табынцев, который вздумает вспомнить старые распри…

Каким должен быть этот человек? Батыров много, и все отважны. Но одной отваги мало: нужны еще ум, мудрость, хитрость, красноречие, сдержанность, решительность и многое-многое другое. Неужели не родилось на казахской земле человека, соединяющего в себе эти необходимые вождю качества!.. Десятки известных батыров, султанов, биев проходили перед его мысленным взором, и быстрее всех промелькнуло скуластое загорелое лицо Кенесары, среднего сына Касыма-тюре. Он уже выдвинулся, прославился в нескольких схватках, но множество степных батыров имело на своем счету не менее славные дела. К тому же живы были еще отец и старшие братья, которые по древним степным законам прежде него имели все права на славу и власть…

Зашелестела трава внизу. Скосив глаза, Жоламан-батыр определил в серой тьме очертания статной фигуры. Хороший, легкий шаг у его племянника Байтабына. И преданность настоящего воина своему делу. Ни одной лишней минуты не отдал он отдыху после выматывающей скачки через степь: только исполнил его просьбу-приказ повидать старую женщину. И понял он, что Жоламан хочет поговорить с ним наедине…

Он был единственным сыном старшей сестры Жоламан-батыра, отданной замуж в род есентемир, относящийся к Младшему жузу. Безудержно отважным, ловким и находчивым стал Байтабын, когда подрос. Хотя и не выказывал этого Жоламан-батыр на людях, но больше всех любил своего племянника. Сердце у него было не на месте, когда отправлял Байтабына на какое-нибудь опасное задание.

– Все мне казалось, что чье-то ружье целит в меня, пока тебя не было!…

Это невольно вырвалось у батыра, и он прикоснулся губами к холодному лбу Байтабына. Тот смутился от дядиной ласки, понимая, что для Жоламан-батыра он еще несмышленый мальчик. И дядя, видно, понял состояние племянника, потому что резко выпрямился и спросил уже обычным твердым голосом:

– Много ли этих солдат?

– Два отряда. В том, что идет за нами, больше ста человек. Вверх по правому берегу Илека идут они, и у каждого через плечо по ружью. Сам Кара-бура с коржуном командует ими.

«Кара-бура с коржуном». Это был известный всей степи хорунжий Карпов, огромного роста человек, вся грудь и руки которого обросли густыми черными волосами. К тому же крутого, звериного нрава был он, и не случайно поэтому прозвали его диким черным верблюдом, да еще с коржуном, по созвучию с его чином. Так и вошел он в степные предания…

Сотня ружей… Много времени уходит на то, чтобы зарядить их, но у сарбазов Жоламана не было и одного такого. Не в счет несколько длинноствольных хивинских мультуков, которые опасней для стреляющего, чем для того, в кого целятся. Длинными соилами, окованными палицами и луками были вооружены джигиты. Что ж, на луки вся надежда. Недаром с раннего детства носятся по степи мальчики, со ста шагов поражая в голову неосторожно высунувшегося из норы суслика. Красиво расшитые колчаны из плотной кошмы висели на луках седел у джигитов, и ровной линией виднелось жесткое оперение стрел. Некоторые из них были помечены желтым или красным пером, что означало яд гюрзы или слюну павшей от ящура коровы. Их нельзя было трогать рукой с острого конца, эти стрелы, и мало кто выживал из пораженных ими. Испокон веков пользовались в трудный час этим грозным оружием жители степи и не раз вынуждали к уходу завоевателей. Они знали, что и сами порой не смогут уберечься от мора, который начинался в степи от их стрел, но вольность всегда была для них дороже жизни…

Все это знал батыр Жоламан, и глаза его смотрели в ночь. В глубоком раздумье потрогал он свою хорасанскую саблю.

– А пушки есть у них?

– Нет, этого у них не видели.

– Тогда будет полегче…

– Говорят, у них много пороху и серы. Сам я не видел, но видевшие передают, что большая бочка с порохом находится на самой последней телеге в их обозе. Запряжена эта телега парой гнедых лошадей, а бочка обернута черной кошмой…

– И это надо намотать себе на ус. – Жоламан, будто вспомнив что-то, резко повернул голову к Байтабыну: – Среди них не видели белоглазого Джебраиля или Алексалды Гнусавого?

О двух самых опасных людях спрашивал Жоламан-батыр. Оба они, урядники Илецких укреплений, по имени Гаврила и Александр, были здешние, пограничные. Они хорошо знали степь, язык и обычаи казахов. Но в отличие от простых русских людей, которые сжились со степняками и стали среди них своими, эти двое использовали во зло свое знание. И клички, как водится среди казахов, они получили соответственные. Гаврила при допросах страшно вращал белками глаз, а Александр противно гундосил, выматывая душу. Жестокости они были необычайной даже для нравов, царящих в пограничных крепостях. Женщины в степи пугали детей их именами. Если они с отрядом, то дело осложняется. В молодости оба они сами были конокрадами, и их не проведешь обычными степными хитростями, как можно это сделать с прямолинейным и недалеким служакой Карповым. А местность по берегам Илека они прекрасно знают: во всех карательных набегах участвовали…

Каждого человека в крепостях знали казахи, его привычки, характер, сильные и слабые стороны. Одних уважали, и дом степняка всегда был открыт для такого человека, других ненавидели, но и то и другое было заслуженно…

* * *

– Оба они в другом отряде – хана Сергазы, – пояснил Байтабын. – Там тоже около ста человек. Но новых ружей у них меньше. Половина из них – просто ханские туленгуты с пиками. А напасть они собираются при нашем отступлении – на слиянии трех озер. Так наш человек из их отряда передал…

– Хотят, как диких лошадей, взять нас с двух сторон?..

– Да, они, наверно, так хотят.

– Что же, мы ведь тоже ловили диких лошадей… – Жоламан-батыр неопределенно усмехнулся и вдруг, повернувшись к Байтабыну, спросил в упор: – Удалось тебе увидеть Акбокен?

Он ожидал этого вопроса, Байтабын, и широкие плечи его бессильно поникли.

– Н-нет…

Дочерью одного из мирных людей рода табын была Акбокен. По древнему обычаю, Жоламан-батыр на правах дяди Байтабына договорился с отцом девочки об их помолвке, когда сам Байтабын делал первые шаги по земле, а она еще лежала в пеленках. Чем уж это объяснить, но такие помолвки нередко бывали удачными. Видно, так получилось и на этот раз. Необычной красоты росла девочка, и однажды во время праздничной байги ее увидел хан Сергазы. Тогда на скачках первым пришел знаменитый ахалтекинский скакун, принадлежащий роду табын. Еще издали все присутствующие любовались гордой головой, мощным, размашистым шагом коня. Но старый хан не смотрел на коня. Глаза его не отрывались от маленькой стройной фигурки, словно влитой в могучую гладкую спину животного. Это и была тогда еще восьмилетняя Акбокен…

Опытным ценителем женской красоты слыл в степи хан Сергазы, и глаза его не ошиблись. Прошло немного лет, и не было уже в степи красавицы, равной Акбокен. А хан тогда еще, не дожидаясь конца празднеств, приказал Жантемиру – отцу девочки – переехать в ханскую ставку и сделал его своим туленгутом. Дело в том, что, по принятому обычаю, туленгут не имеет права ни сам жениться, ни выдавать замуж дочь без разрешения своего хана. Через некоторое время Жантемир вынужден был вернуть сестре Жоламан-батыра полученный от нее за дочь задаток в счет калыма, составлявший несколько голов скота.

А маленькая «невеста» плакала и рвалась назад, когда ее увозили из родного аула. Что это было: любовь, особая симпатия, привычка – сколько помнишь себя, считаться нареченной рослого черноглазого мальчика? Она не понимала ничего, но чувствовала, что происходит что-то страшное, непоправимое. В детских снах остался мальчик…

Не в детских чувствах было тут дело. Расстройство помолвки и возвращение задатка являлось оскорблением. И оскорблен был не кто-нибудь, а предводитель древнего рода табынцев, знаменитый батыр Жоламан, стоявший у основания этой помолвки. Трудно было тогда еще прямо обвинить в чем-нибудь самого хана, имевшего неписаное право взять любого человека себе в туленгуты, но всем было понятно, к чему идет дело. А переступить дорогу батыру – такое в степи никому еще не проходило даром, будь он хоть трижды ханом или султаном. Но начинать свару в такие трудные времена Жоламан-батыр не хотел. Тучи надвигались на степь, и неизвестно было, кто какую займет позицию. Даже честь батыра была ничто перед общим делом. Теперь же, когда туленгуты хана Сергазы вместе с карателями усмиряют восставшие аулы, все стало ясно. Пять дней назад Жоламан-батыр вызвал к себе племянника и при всех биях и аксакалах сказал:

– Ходят слухи, что против нас должны выступить из Оренбурга каратели. Мне известно, что и на этот раз тут не обошлось без Сергазы. Съезди в их аулы и разузнай подробней. К счастью, как ни принуждает своих людей этот севший на чужую цепь старый пес, многие из них помогают нам…

Это был открытый разрыв с ханом Сергазы. А оставшись наедине с Байтабыном, он положил ему большую руку на плечо:

– Родной мой, я тоже был молодым и все понимаю. Счастье – это дикий гусь. Силком или сетью ловят его настоящие джигиты… Бери моих двух лучших серых коней. Прямо в ханский аул езжай. Сделай все, что нужно для общего дела. И потом, если согласна Акбокен, увези ее ночью. Если же не получится, узнай, когда хочет сыграть свадьбу старый кобель. Ничего не пожалею, все свои табуны на ветер пущу, но праздник я ему испорчу!..

Жоламан-батыр высказал то, о чем уже говорила вся степь. Хан Сергазы хочет взять Акбокен очередной женой. Не то было диковинкой, что хан имеет несколько жен, а что на этот раз обида наносилась целому роду. Когда две недели назад Байтабын услышал об этом, он ушел в степь, бросился на сухую прошлогоднюю траву и катался по ней, забив корнями рот, чтобы не кричать. Никто не знал этого, но четыре раза за эти год виделись они с Акбокен. Это было на далеких джайляу, где переплетались пути многих племен Младшего жуза. Ничего не было между ними, просто всякий раз они долгую ночь простаивали вместе в степи. И даже ничего не говорили друг другу…

Но кто знает, не большими ли были страдания Жоламан-батыра, когда услышал он эту весть. К переживаниям за племянника, которого любил он сильнее себя самого, прибавились страдания оскорбленной батырской чести. Гнев затмил ему глаза…

Известные всей степи серые аргамаки Жоламан-батыра обгоняли ветер, на лету хватая зубами быстрокрылых птиц. Так о них говорили в степи, и это было правдой. Не взяв с собой ни одного джигита, чтобы не привлекать внимания, через полтора дня скачки упал в траву на окраине ханского аула Байтабын. Отдышавшись и спутав ноги лошадям, он заполз в аул. От верных людей он узнал о выходе из Оренбурга двух отрядов карателей для разгрома и усмирения табынского рода во главе с Жоламан-батыром. И еще он узнал, что не сегодня-завтра состоится свадьба старого хана и Акбокен. Но времени не оставалось у него…

– Может быть, можно было увидеть ее?.. – спросил батыр, не глядя на племянника.

– Эта заноза только в мою душу! – тихо ответил Байтабын. – А каждый час приближает к нам солдат…

– Ты говоришь, как подобает будущему батыру. А что касается Акбокен, будь также мужествен. Нет неизлечимых недугов.

– Эта болезнь неизлечима, – твердо сказал молодой джигит.

– Может быть, ты и прав, – вздохнул батыр. – Значит, у тебя это серьезно. Но крепись. Если не погибнем в этом бою, в прах разнесем всю ханскую свору!..

* * *

Одна за другой появились в почерневшем небе семь ярких звезд, явственно обозначив ковш. Как только засветилась последняя из них, с разных сторон на холм стали подниматься аксакалы. Тихо подходили они и молча рассаживались вокруг Жоламан-батыра. Когда все собрались, Жоламан-батыр обратился к ним с краткой речью. Он рассказал все, что было известно о солдатах и хане Сергазы, попросил у стариков совета. Каждый из аксакалов коротко высказался, и мнения их совпали. Ничего не оставалось табынскому роду, как принять бой. Для этого решено было перевести родовую кочевку в Мугоджарские горы. Немногим больше дня пути до них, а женщины и дети укроются там в густых зарослях тамариска. Из тысячи имеющихся сарбазов половина будет прикрывать кочевку, а другая половина встретит карателей. По расчетам Жоламан-батыра, они должны подойти на рассвете, а если сменят лошадей, то и сегодня ночью. Поэтому десяток джигитов останется здесь и будет продолжать жечь костры, как будто кочевка и не трогалась с места…

Аксакалы отправились по своим караванам, а Жоламан-батыр вместе с находившимся при нем Байтабыном приступил к распределению джигитов. При свете ярко горящих костров проходили перед ними они, вооруженные луками, копьями, секирами и дубинами. Тускло мерцали серебристые кружочки у закинутых за спину щитов. Все это было уже в полной власти батыра. По взмаху его левой руки сарбаз шел за кочевкой, знак правой оставлял сарбаза с ним для того, чтобы встретить врага. Не прошло и времени между двумя дойками кобыл, как окруженный джигитами громадный караван табынского рода собрался в дорогу. Привыкшие к тревожной походной жизни, люди без ропота и суеты тронулись в новый, неизведанный путь. Лишь плач во внеурочное время проснувшихся детей да глухой недовольный рев потревоженных верблюдов слышались в ночи. Постепенно и эти звуки затихли. Все дальше и дальше уходил караван…

* * *

А оставшимся казалось, что аулы все еще не снялись с насиженного места. Ровно горели многочисленные костры, разгоняя белесую от появившейся луны полутьму. Время от времени всхрапывали кони, слышались негромкие голоса, собачий лай. И с какой стороны ни подойди – казалось, только что остановился здесь караван, люди варят себе еду, готовятся ко сну…

Оставшийся отряд Жоламан-батыр разделил на две группы. Одну из них он спрятал в заросшей караганником лощине, а другую повел на ту сторону холма. Но не успели сарбазы дойти до предназначенных им мест, как из степи послышался быстро приближающийся топот. Сердца у людей тревожно сжались, но условный сигнал – крик птицы – предупредил, что это свои. Группа всадников выехала к южному склону холма. Они держали пики наперевес, как делают это только табынцы…

Оказалось, что это разведчики – ертоулы, высланные со специальным заданием вверх по Жаику несколько дней назад. Но кого это они ведут с собой? Трое чужих среди них. Один – маленький, белолицый, закутан в чапан. Двое других тоже одеты не так, как табынцы: невысокие шапки оторочены белым мехом, домотканые черные кафтаны на них, как у русских переселенцев, а сапоги с непонятными узкими голенищами. Еле плелись их лошади среди табынских коней, а когда остановились, то расставили все четыре ноги. Видно, неблизкий путь проделали они. Старший из ертоулов подошел к молча поджидавшему Жоламан-батыру, чтобы доложить обо всем. Не успел он открыть рот, как стоявший рядом с батыром Байтабын вздрогнул:

– Япыр-ау!..

– Что с тобой?

Жоламан-батыр удивленно посмотрел на племянника с проследил его взгляд. Маленькая фигурка склонилась с лошади, вглядываясь:

– Это ты, Байтабын?..

Оказалось, что это девушка, у нее был голос Акбокен. Спохватившись, она поклонилась окружающим:

– Амансыздар, агалар!.. Здоровья вам, уважаемые люди!..

Да, это была Акбокен, и ошибиться было невозможно. Блики луны светились на чуть продолговатом белом лице, и, словно ночные озера в степи, глубоко и спокойно смотрели большие и черные, как у верблюжонка, глаза. Темный алтайский соболь на шапке, увенчанной высокими перьями, оттенял это прекрасное лицо. Бархатный бешмет серебрился на высокой груди и у тонкой талии, потому что она откинула с себя дорожный мех. А когда девушка сняла шапку, то все остолбенели. Она не закручивала на дорогу волосы в косу, а бечева, которой они были привязаны к поясу, в пути развязалась, и сейчас эти волосы рассыпались до самой земли. Словно темным волнистым светом вдруг залило ее всю…

* * *

– Куда же это вы направляетесь, племянница? – спросил Жоламан-батыр каким-то неестественным голосом. Он сам невольно почувствовал смущение при виде такой красоты.

– О, славный Жоламан-батыр… – начала девушка и вдруг горько, по-детски заплакала. – Дядя, защитите меня от черного коршуна!..

– Джигиты, помогите девушке слезть с коня! – сказал батыр.

Байтабын подошел, по древнему казахскому обычаю положил одну руку на ее талию, другой взялся за левое бедро девушки, поднял с седла и ловко опустил ее на землю. Она быстро обмотала волосы вокруг талии, чтобы не мешали ходить…

С ней произошло то, что часто случалось в ханских аулах. Великой честью считалось для простого туленгута Жантемира, что хан берет его дочь в жены. Все было обговорено заранее, и как раз в ту ночь, когда Байтабын прятался в траве на окраине ханского аула, дальняя тетушка Акбокен привела почтенного жениха в юрту невесты. Древний обычай применил старый хан, по которому невесту тайно передают жениху из рук в руки, получают определенное установленное вознаграждение и удаляются, оставляя их вдвоем на всю ночь. Для соединения бедных влюбленных, чьи роды противятся браку, был придуман когда-то этот обычай. И теперь им решил воспользоваться хан Сергазы, хорошо знавший, что многие хотят помешать его планам.

На тощего, измученного глистами старого пса был похож старик, а лицо его было белым, как у покойника. Понимая, что вряд ли он способен своим видом вызвать любовь девушки, он даже попробовал шутить с ней, оставшись наедине.

– Ох, вся кровь высохла… Нет ли для такого молодца, как я, у тебя здесь где-нибудь глоточка кумысу?

Он сам подсказал ей средство, как избавиться он него. Акбокен быстро вышла и принесла из соседней юрты чашку кумыса. Недавно у нее ныли зубы, и в карманчике платья остались похожие на пуговицы семена кушаля – аконита, которым в малых дозах успокаивают боль. Он еще хорошо помогает уснуть, и девушка высыпала в кумыс все, что у нее было. Не боялась Акбокен даже и того, что навеки может заснуть старый хан. Слишком часто представляла она эту первую ночь с ним…

Одним духом опрокинул в себя огромную чашу кисловатого кумыса взволнованный хан и сразу начал раздеваться. Но медленней вдруг стали двигаться его руки, рот задергался, и его скрутило. Вопреки обязательному для всех других обычаю, никому не позволяется видеть или слышать, даже издали, что происходит в первую ночь у хана с невестой. Туленгуты, по тайному приказу, заранее отгоняли всех от юрты Жантемира, да и сами отошли подальше, оставив на страже одного тугоухого. Никто не слышал поэтому, как рвало и выворачивало наизнанку хана Сергазы, получившего в первую брачную ночь заслуженное удовольствие. А Акбокен тихо выскользнула наружу…

* * *

Двое сопровождавших ее людей Ашраф и Давлетчи – беглые башкиры. Они уже с месяц скрывались в подвластных хану Сергазы туленгутских аулах, и все жалели их и помогали им. Неожиданно нагрянувшие с ханом его телохранители схватили чужаков и привязали волосяными арканами к арбе, стоявшей возле юрты Жантемира, чтобы наутро отправить под конвоем в Оренбург. Это было грубейшим нарушением законов степного гостеприимства и древнего права убежища, поэтому молодые казахи еще днем пытались их освободить. Но силы были слишком неравны…

Акбокен попросила сарбаза, охранявшего пленников, помочь внезапно занемогшему хану, а сама тем временем перерезала аркан, которым были по рукам и ногам связаны пленники, и скрылась с ними в ближайшей лощине. Там они нашли пасущихся лошадей и, поймав трех из них, поскакали к югу, где, по расчетам Акбокен, должна была находиться сейчас кочевка табынского рода. Долго еще слышали они за своей спиной шум и сумятицу, словно из растревоженного шмелиного гнезда…

Дочь этой степи, она выбрала правильное направление. На второй день она наткнулась на табынских ертоулов, возвращавшихся из очередного поиска. Все это быстро, сбиваясь, и рассказала она Жоламан-батыру. Она многое видела и слышала в ханском ауле, и батыр расспросил ее подробней…

– Жаль только, что кушаля у меня было мало! – сказала Акбокен, заканчивая свой рассказ. – Уходя я видела, как он открыл глаза…

Жоламан-батыр с удивлением посмотрел на нее. Столько силы и ненависти было в девичьей фигурке, что хватило бы на целый десяток батыров. Это добрый знак, если женщины начинают так ненавидеть.

– А ты не боялась, что Сергазы начнет мстить твоему отцу? – спросил он.

Она удивленно открыла глаза, и черные угольки загорелись где-то в глубине.

– А он чем виноват?.. Все, что приказывал хан, отец выполнил. Это я не захотела.

Батыр Жоламан тяжело вздохнул… Да, чем они виноваты, ее родители. Но разве не наступило время, когда именно невинный карается в первую очередь? Каждый человек чувствует себя виноватым и дрожит, сидя в своей норе и не высовывая носа. Слишком хорошо знал он наследственную, передающуюся из века в век ханскую политику. Какой джигит в степи пожалеет свою голову ради чести и свободы? Но вот если он точно будет знать, что старого отца его привяжут к хвостам четырех лошадей и разорвут на части, малолетних сестер продадут в Хиву, а всех двоюродных и даже троюродных родственников перережут, то он семь раз подумает, прежде чем сделать какой-нибудь рискованный шаг. Что ж, батыр понимал определенную мудрость этой политики, но молодые не хотят с ней мириться… Ничего не поделаешь: так устроена жизнь. И в чем мы, например, виноваты, чтобы высылать за нами карательный отряд, загонять в бесплодные горы женщин и детей?

Жоламан-батыр повернулся к коренастым башкирам:

– А вы куда намерены теперь направиться?

– Мы у вас хотим остаться, батыр. Если вы примете нас… – сказал рыжеватый Ашраф, довольно сносно уже владевший казахским языком.

– Нелегкий у нас путь, люди… И, для того чтобы стать сарбазом, нужно уметь по три дня не слезать с коня и поражать из лука все, что увидит глаз за двести шагов…

– Башкиры умеют это. И еще помнят своего Салавата, который с русским Пугачом бил генералов царицы…

Жоламан-батыр, прищурившись, посмотрел на них:

– Об этом я слышал. Но, может быть, вы еще что-нибудь умеете делать? Долгим делом будет то, что мы начали…

– Мы умеем лить пушки, если найдется хорошая руда, – сказал смуглолицый Давлетчи, стоявший до сих пор в стороне, нахмурив густые кустистые брови. – Еще можем свинец плавить, пули изготовлять.

Лицо батыра засветилось радостью.

– Правду говоришь?

– Отцы наши из всадников Салавата. На Демидовские заводы сослали их после восстания. С детства мы там работали. И бежали оттуда.

– Хорошо, пока отправляйтесь за кочевкой, а об остальном поговорим. – Жоламан-батыр повернулся к одному из джигитов: – Проводи их, сынок, к нашей кочевке. Да возьми свежих лошадей, а то их кони пристали.

Потом он посмотрел на Акбокен, которая каждый раз быстро взглядывала на безмолвно стоявшего Байтабына:

– Ты тоже побудь в нашем доме, доченька. Поезжай с ними…

– Хорошо, дядя! – с готовностью согласилась Акбокен.

Пока они собиралась, Байтабын неслышно подошел сзади к батыру:

– Коке, можно мне проводить их до каравана? Он еще недалеко ушел.

– Иди, только возвращайся сразу.

Байтабын молча кивнул. Жоламан-батыр проводил его глазами… Коке… Так впервые назвал его племянник…

* * *

Жоламан-батыр повел часть оставшегося отряда сарбазов на соседний холм и распределил так, что подступы к нему были защищены со всех сторон. Позади мерцало множество костров – первая ловушка для нападающих. Когда они с немалым ущербом для себя разгадают ее, их будет ждать вторая, посложней. А там много еще разных неожиданностей уготовано им…

* * *

Двести сарбазов расположены на холме, и кони их под рукой. Они укрыты под самой горой, в лощине. А лощина не видна с двадцати шагов. Вешняя бешеная река прорыла ее в степной глине, но сейчас дно лощины сухое, усыпанное крупной белой галькой, оставшейся под степной толщей от древнего моря. Кусты чия почти совсем закрывают ее, и заканчивается она небольшой котловиной, где скрыто еще двести всадников. Можно провалиться туда вместе с конем, прежде чем заметишь это углубление в ровной степи, – так густо заросло оно тамариском, караганником, желто-серыми тугаями. Множество рукавов и ложбин выходят из нее в разные стороны, и в любую можно направить всадников наперехват.

Да, отряд хана Сергазы должен первым подойти с запада. Об этом уже сообщили ертоулы. Джебраиль и Гнусавый Алексалды в этом отряде, так что они сразу поймут, что костры горят впустую. Чтобы проверить это, они пока решат расположиться на холме. Здесь и встретит их на самом близком расстоянии приготовленная засада. Ни вперед продвинуться, ни оторваться от нее они уже не смогут. А когда обессилят туленгуты и солдаты, быстрее ветра бросятся на них прямо из-под земли двести свежих всадников. Самое лучшее оружие у них, и командовать ими будет Байтабын, несмотря на молодость. Там тоже все молодые, в его отряде, а он – их негласный вожак. Опытный батыр давно уже знал это. Всегда лучше, когда предводитель признан всеми…

На холме будет он сам, батыр Жоламан, а связь между отрядами будут держать, как всегда, два быстрых и ловких юноши – Кайрат и Канат. Двойняшки они, так что трудно даже отличить их друг от друга…

Воины стояли внизу – те, которые должны принять самый первый и жестокий удар. Светлая полоса появилась на востоке, и небо начало сереть. На одно колено опустился батыр Жоламан, обращаясь к людям:

– Соколы мои, пришло время, когда отступать больше нельзя. Сердце табынского рода мы прикроем здесь, на этом холме. А в сердце даже маленькая рана смертельна. – Теперь он разговаривал как будто сам с собой. – Что же, у меня немало богатства, мог бы при желании лежать на боку, и пусть распадается все: страна, племя, род табынцев. И пусть срывают даже курганы, насыпанные предками… Нет, для меня тогда лучше было бы умереть. Потому что знаю я, что каждый из вас с радостью отдаст жизнь за свой род. И в этом сила наша, а ханская слабость. Только вчера приблудный старый пес Сергазы прислуживался хану Хивы, титул свой принял из его рук. А сегодня, как петляющая на свежем снегу лиса, уже ластится к ногам белого царя. Об таких и вытирают ноги, когда исполняют они свою собачью службу. А мы пойдем другой дорогой!..

– Пойдем!

* * *

Сарбазы трижды потрясли над головами оружием. Батыр поднялся с колена:

– Выстрел из ружья громок, но поражает только одного человека. И ружье это нужно долго перезаряжать. Легки и бесшумны стрелы, но двадцать их можно выпустить за это время. А пушек у них нет…

– Мы не боимся ружейного грохота…

– Мы ждем боя, батыр…

Жоламан-батыр вынул из-за отворота полушубка небольшой белый платок:

– Пусть сарбазы смотрят. Когда поднимется на пике этот платок, пусть все садятся на коней. Но будет это не скоро. Сначала нужно, чтобы раскалились их ружья, отекли руки, кровоточили раны…

– Мы будем терпеливы…

Жоламан-батыр широко развел руками:

– В таком случае – по местам! Ложитесь в единую линию на три шага один от другого. И пусть Бог будет с нами и сохранит каждого из нас в этом бою!

– Аминь!..