Текст книги "Хроника людоеда"

Автор книги: Илья Злобин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

6 О возвращении папы в Рим

Папа Иоанн содрогнул наши сердца, заставил очи наши изливать влагу, души трепетать восторгом. Святейший отец, коего возвращения ожидали мы оформленным в роскошь и помпу, вернулся облаченным в старые лохмотья нищего. Проделав путь до церкви Святого Петра, папа опустился на колени, осенил себя крестным знамением и простерся ниц. Все присутствующие были так тронуты святостью папы, что рыдания оглушили воздух Рима. Когда Иоанн поднялся, к нему подошел сам Кресченций и опустился перед ним на колени в покаянии. Как только рука папы коснулась чела патриция, мы разразились ликующими возгласами.

Во время торжественно мессы, кардинал Альберон, галл по происхождению, предположил моему господину Сколари:

«Возможно теперь папа признает нечестивость своего правления и ошибки им свершенные».

Мой господин ответил так:

«Вы слишком мало знаете Ватикан, ибо недавно здесь. Уверяю вас, что скорее Луара примется омывать луга Калабрии, а стремительный Тибр – поля Испании; скорее Этна извергнет глыбы льда, а на болотах взрастут розы, чем Ватикан признает хоть одну из своих ошибок. Такого не было за всю историю его».

Как я понял, в национальной партии все как один расценили поступок папы, как попытку всех одурачить. Уже после мессы я лично слышал слова Иоанна XV епископу Адальо. Епископ сказал папе:

«Ваше Святейшество, уверяю вас, что Джованни Кресченций, милостью Божьей патриций славного града Рима, муж благородных нравов и с ними сообразует свои поступки. Несомненно, что он нанес Вашему Святейшеству оскорбление, будучи искушенным Дьяволом».

Папа ответил словами, кои доказали, что в примирении не было искренности:

«Мы не желаем рассуждать, в каких случаях извинительна подлость. Мы не желаем общества врагов, ибо, если и сделаешь им благо, извратят они его во зло. Мы постараемся повлиять на императрицу, дабы право зваться и быть патрицием было отнято из рук Кресченция, ибо мы убеждены, что достоин потерять право тот, кто им злоупотребляет».

Из сих событий следует, что надлежит нам ожидать событий страшных и тишина ныне мнимая, коей не следует доверять. С папой пришла весть и о скором прибытии в Рим императрицы Феофано с архиепископом Реймса Арнульфом, для коего Ее Императорское Величество желает из рук понтифика получить палий, что есть символ полноты власти в своей епархии. Мы весьма рады, что именно палий является причиной приезда императрицы. Послы заверили римлян, что явится Феофано со своим двором, а не с войском.

7 О знамении. О Великом голоде и людоедстве

Ныне Господь убрал солнце и на время сделалась тьма. Мы были в дичайшем ужасе, носились в паническом страхе и визжали оглушительно. Знамение застало меня на рынке. Все бывшие на улицах впали в такой ужас, что носились сбивая друг друга с ног и вопили: «Господи, помилуй!» За неимением слов, кои стали бы выразителями испытуемого в то мгновение ужаса, я укажу лишь на то, что от страха лишился я чувств. Очнулся я когда Господь, вняв нашим крикам о милосердии, не уничтожил нас ранее 1000 года, но убрал перст Свой с солнца, и свет вновь озарил человечество. Очнулся я в большом кувшине, из коего выбравшись наружу, увидел все вокруг себя в разрухе. Умерших от страха, затоптанных, удавленных в давках было многое множество на всех узких улочках и, особенно на площадях и на рынке, где народа всегда много. Бредя домой, я дал обет пуститься в паломничество на покаяние к святым местам, как уже бывало.

Вечером сего дня толпа растерзала некоего кудесника и астронома, испанца, убеждавшего всех, что сие знамение – «небесный танец» и его нечего бояться. Темный человек. Ибо даже дети знают, что небеса не могут танцевать. Немыслимо, чтобы небеса, на коих восседает Святая Троица и воздвигнуто Царство Божье, пустились в пляс! Солнце без сомнения загородил перстом Господь, дабы не забывали мы мощь Создателя и великие Его возможности. За разъяснениями о затмении я обратился к господину моему кардиналу, коего нашел в совершенном спокойствии после случившегося, нисколько не напуганного им.

«Сын мой, ежегодно в мире случается, что подвижное становится неподвижным, а неподвижное движется, и причиной этому ничто иное, как доброта Всевышнего. С самого начала по божественному усмотрению доброго Создателя, среди стихий являются вещие чудеса и необычайные знаки, и для мудрейших из людей это божественное предзнаменование, кое внушает и надежду и ужас. Но ведь и Антихрист способен на те же знаки, ибо в отпущенное его власти время сделает он так, что с неба сойдут ужасный огонь, деревья внезапно начнут цвести и расти, море будет волноваться и внезапно успокаиваться, природа будет меняться на разные лады, воды потекут против течения и ветры будут бушевать. Как же можем определить мы и по случившемуся знамению, кем оно послано, ежели и Бог и Дьявол одинаково способны на это?»

Я пришел к кардиналу развеять сомнения, но ушел еще более сомневающимся.

Этой ночью я не имею сил уснуть, ибо память ворачивает взоры мои в годы Великого голода. Да, мне необходимо совершить паломничество, ибо грехи подточили поникший цветок души моей. В кромешной тьме у жизни на краю, по гибельной тропе иду я ныне. Иду вслепую.

Свершителем стольких грехов сделался я, что было бы разумнее не приподнимать завесы, каковою они сокрыты. Но все же решил я всего себя открыть без утайки взорам потомков, ибо даже содеянные мною злодеяния, должны быть известны. Иное же вспоминать вовсе тяжело для души, хотя и не почитаю я за грех поедание мяса человеческого. Но сделаю я усилия над собой и опишу события Великого голода из любви ко всякой истине и во имя Того, кто некогда открыл уста Захарии. Пусть же и мои уста Он откроет, и пусть снимет оковы с языка моего, дабы события тех страшных лет уверенно и надлежащим образом заняли свое место в истории.

Счастлив тот, кто, утратив память, не зрит более пред собой дни, недели, месяцы и годы Великого голода, когда без сил идешь и больше всего боишься, что кто-нибудь упадет пред тобой, ибо сам уже не имеешь сил ни перешагнуть через упавшего, ни обойти его. Голод гнал нас, уже лишенных сил, на улицы в отчаянных поисках съестного.

Никто уже не горевал о мертвых, не молился за их души, не заботился об их погребении. Мать могла выбросить умершего от голода ребенка в окно прямо на улицу, где его начинали таскать и рвать волки, обгладывать стаи крыс. Видя такое, все проходили мимо, не предавая этому значения. Все мы были во власти равнодушия, что в душах наших царила пустота, подобная пустоте в желудках, а в ушах стоял непрерывный звон, заглушить коий невозможно было ничем. И одна лишь мечта была у каждого – насытиться. И каждый был погружен в мысли о собственных нуждах до того, что пропажи отдельных членов семьи проходили без особых волнений со стороны оставшихся. Об охватившем всех нас равнодушии можно писать много. День за днем, месяц за месяцем, поедая траву, сено, кору и крыс, думаешь лишь о еде. Опустошение такое, что нет никаких иных воспоминаний и мыслей, как единственно о еде и чувстве сытости. Постепенно перестаешь помнить, что ты – венец творения и человек. Я не заметил сам, как стал взирать на истощенных детей с желанием съесть их. У кого не было уже сил подняться и идти искать еду, тот обуреваемый безумием мог выделывать вещи, кои за гранью мыслимого. Тут я говорю о страшных случаях поедания своей же плоти. И как поедали! Были такие безумцы, кои обгладывали собственные руки до костей, не ощущая уже никакой боли при этом, но лишь сладость насыщения. Обглодав руки, несчастные непременно умирали.

Ныне же, сопоставляя все, могу я свидетельствовать о безумии, охватившем многих матерей, ибо почему-то своих детей чаще поедали именно матери. Почему именно матери в основном поедали своих детей, мне не ведомо. Но мужчины-людоеды в основном поедали людей сторонних, а женщины предпочитали далеко не ходить. Глухота к гласу материнских чувств до того была сильна, что не слышен глас сей даже спустя месяцы после окончания бедствия. Оправившись от голода и приобретя прежнюю жизнь, глухота неизменно сохранялась, что выражение сожаления по съеденным собственным детям только словесные и очень скупы. На самом деле такие матери уверенны, что даже Дева Мария съела бы Сына Иисуса Христа, не будь он Богом-Сыном, а она не Матерью Божьей, но окажись они в годы Великого голода.

Мне не приходилось вступать в спор с совестью, и страх Божий молчал, ибо от голодных мучений я сам перестал их слышать. Не могу ныне припомнить, через сколько месяцев голода и поедания всякой нелепицы, я убил ребенка ради насыщения. Но не забыть мне того мальчика, коего встретил я у церкви Святого Николая и коего предложил накормить. Я убедил его в том, что у меня дома есть корзина фруктов, но нет сил ее поднять и потому нуждаюсь в помощи того, у кого силы какие-то еще имеются. Мальчик поверил, и мы побрели ко мне.

Нет ничего преступного в поедании себе подобных, ибо для чего еще нужны себе подобные, как не для обогащения и насыщения себя? Не станем же мы наивно рассуждать о бесценности человеческой жизни, когда вокруг нас умирает многое множество люда, из коих большинство могло бы и не утруждать никого рождениям себя, но отыскать чем удавиться еще в утробе матери.

Хрисипп и Зенон, родители стоицизма, хотя и были вне Христа, ибо жили во времена темные, но все же справедливо почитали приемлемым поедание мяса человека, ежели к тому есть нужда или просто охота. Наши предки ели детей и стариков, кои были бесполезны. Поедали они и тех, кто не приносил существенной пользы, а единственно вред – преступал законы. Есть преступников вполне следует тем, кто их кормить в тюрьмах не намерен. Я же почитаю приемлемым для потомков узаконить людоедство. Что плохого, ежели в лавках будет продаваться мясо преступников? На что они и кому они потребны, кроме как в виде ароматного жаркого или отбивных?

Предки наши во время воин ели тех, кто не мог брать оружие и оттого был непотребен. Так делал Цезарь во времена осады Алезии. Кто ничего не производит, но лишь голодный заглядывает в кастрюли, самого следует помещать в эти кастрюли, дабы пользу от него имели достоянные.

Но надлежит нам вернуться к событиям, о коих я начал сообщать. Я привел того мальчика к себе. Я думал, что вгрызусь зубами в его мясо и начну жадно поглощать, но на свое удивление ел я медленно, не веря в происходящее и пытаясь убедиться, что мой желудок на самом деле насыщается. Я ел наслаждаясь каждым укусом, каждым жевком. Я не мог поверить, что это на самом деле я и что я – ем! Я удивлялся и посыпал себя в душе самой крепкой руганью, что ранее не убил человека ради своего насыщения. Насытившись приготовленным на жаровне мясом мальчика, я лежал и словно прислушивался к себе, не веря, но вновь и вновь убеждаясь, что голодом я более не мучаюсь. Но ел я осторожно, зная, что бывает с теми, кто наедается сразу: кровавый понос и мучительная смерть. Я видел такое множество раз.

Потом я пригласил к себе девочку. Все мы толпой набирали воду из городских прорубей. Наметив жертву помоложе и пожирнее, я предложил пойти ко мне и накормить. Я уже окреп после съеденного мальчика и внушал сытость. Девочка проявила доверие, кое было сломлено шепотом одной истощенной проходимки: «Девочка, не ходи – тебя съедят». И она не пошла.

Но я не позволил досаде угнездится в душе моей и сим сломить намерения мои. Смутиться жертве можно было вполне, ибо выглядел я как людоед: румянец украшал мое лицо, движения были резки и уверенны, глаза мои без устали искали новую жертву, и во всем походил на хищника, выходящего на охоту. Я проследил за другой девочкой и убил ее в безлюдном месте ударом своего кинжала. Далее надлежало наполнить суму ее мясом, кое было мной аккуратно и любовно с ее тела срезано.

Всюду царило полное равнодушие. Можно было войти в любой дом и увидеть: труп истощенного человека лежит на полу, рядом близкие и у всех на лицах полное оцепенение. Все лица были одинаково суровыми, никто не улыбался. За все время голода я тоже ни разу не улыбался и не видел улыбок других.

В те годы папа указом разрешил вкушать мясо даже в дни Великого поста. Но знал ли папа, какое это будет мясо, ибо никакого другого мяса, кроме человеческого, в дни Великого голода было не сыскать. Много епископов, да и сам папа римский, поднимали вопрос: законно ли в отдельных случаях поедать мясо покойников и при каких обстоятельствах оно может быть съедено без согрешения? Без сомнения, что многие даже из высшего духовенства спасались от голодной смерти человеческой плотью или плотью покойников. Мы все были тогда безумны от глада великого. Мой господин кардинал Сколари рассказывал мне, что в те годы ел свечи. Особенно вкусными ему казались сальные. Но не потому ли Его Высокопреосвященство так заботится о бедняках, что их плоть в годы Великого голода спасала его самого от голодной смерти?

Начав есть людей, я более не страдал от голода. Жаровня в моей квартире теперь постоянно жарила для меня куски детской плоти. Иные части мякоти я предпочитал и ныне предпочитаю нарезать и сушить, дабы потом есть их с вином. Следующими я съел двух сестер. Сперва одну заманил и съел, потом ее сестру убедив, что та жива и дома у меня пребывает в сытости, заманил и её. Переступила порог – я ее топором. Разделал в корыте и распределил – что-то сушить, что-то жарить, что-то отварить. Их родителей я нынче часто встречаю на рынке, и они всегда почтительно приветствуют соседа, секретаря кардинала. Я тоже приветствую их и в душе благодарю, ибо вкусные у них были дочери.

По сей день я продолжаю время от времени поедать детей. Ныне проще их не красть, а искать в руинах Колизея, куда стало уже традицией у женщин выбрасывать узелки с новорожденными детьми. За вечер можно найти до пяти узелков, в коих новорожденные ждут, когда их растерзают бродячие собаки или съест людоед. Являясь в Колизей, в это место страданий первых христиан и свирепости язычников, я не могу сдержать благочестивых слез по христианам, коих с помощью хитрых машин поднимали в воздух, а после на потеху безбожникам сбрасывали на арену с огромной высоты. Бродя по мрачному Колизею пред очами моими полными слез, являются христианские девственницы, коих пред смертью бесстыдно совращали гладиаторы, чьи телеса, поросшие мускулами и усеянные шрамами, служили орудием для Дьявола и дел его, что извлекая из под звериных шкур, в кои их облачали, свои не малые органы сладострастия, инструменты самого бессовестного блуда, дабы ими, вопя от похоти, надругаться над чистыми девами, что постыдное семя сих растлителей невинности, осквернителей непорочности, мужей греха, потоками стекала на арену из тел Невест Христовых.

Но долго по Колизею бродить нельзя, ибо, как говорят, там обитает ужасный демон Василиск. Говорят, от взора его пылают деревья и скалы, колются камни, закипают реки и моря. Когда Василиск разъярен, за сто шагов гаснут факелы, содрогается земля, птицы падают замертво. И нет спасения от демона никому и ничему.

Боясь встречи с ним, люди опасаются посещать Колизей и тем паче бродить по его лабиринтам. Многие слышали рев Василиска из мрачного зева Колизея. Говорят, что самый развратный из пап Иоанн XII по ночам приезжал в Колизей, где встречался с Василиском. Но как мы знаем, Василиск не защитил Иоанна от Сатаны, коего папа разгневал, потребовав тайную книгу Ада, и был забит Дьяволом до смерти прямо в церкви Святого Петра.

Принося из Колизея узелок с новорожденным, я тут же принимаюсь готовить из него сочное кушанье прямо в жаровне. Нельзя допускать угрызений совести по тому, что попущено Богом, ибо через Него все есть, даже людоедство. Когда я жертвую деньги церкви, всякий раз вспоминаю случай с одной распутной женщиной, коя во славу Девы Марии не торговала своими телесами по субботам и каждый раз в сей день жертвовала одну свечу, каковую покупала на свои жалкие деньги. Когда она умерла, Мадонна освободила ее душу от Дьявола. Вспоминаю я и историю одного вора, который перед тем, как свершить кражу, прилежно молился Мадонне и был спасен. По следам сих примеров следую и я, никогда не убивая по субботам, и не поедая человеческого мяса в сии дни, но усердно молюсь и жертвую церкви деньги, дабы потом и мне иметь спасение.

Убиваться и печалится о смерти кого-либо нельзя. Сенека говорил, что мудрого не удручает утрата детей или друзей, тем паче равнодушен он к смерти люда стороннего. Мудрый с тем же спокойствием переносит их смерть, с каким ждет своей, и как своей смерти он не боится, так и о смерти близких не горюет. Но Господь наш Иисус плакал о смерти Лазаря, друга Своего. Апостол Павел в послании к римлянам настаивает: «Радуйтесь с радующимися и плачьте с плачущими». Если уж берешься плакать, то соблюди меру. Сенека настаивал, что если умер твой друг, не позволяй глазам твоим увлажняться чрезмерно, ни чрезмерно быть сухими. И когда переживешь своего друга, потщись завести нового и в этом более мудрости, чем в том, чтобы оплакивать своего друга, коего ты потерял, ибо нет в том блага. Печаль многих убила. Соломон говорит, что как моль одежде и как червь древу, так и печаль вредит сердцу людскому. Посему я не оплакиваю съеденных мною младенцев, ибо нет на то надобности, но оплакиваю я раны Христовы, кои чинились на телесах Его во наше Спасение.

Но Ад, безусловно страшен. Епископ Аннибале Феретти, милостью Божьей настоятель церкви Святой Цицилии, прихожанином коей я являюсь, говорил в проповеди:

«В Аду взор будет застлан тьмой и дымом, и посему очи будут полны слез, рот будет всегда полон червем мерзким, а слух наполнится стонами и скрежетом зубовным. Ноздри заполнятся вонючей вонью, а вкус будет ощущать лишь горечь желчи. Кожа станет добычей огня неугасающего и червя не умирающего, а зады буду заткнуты адскими пробками, что ветры не будем выпускать вовсе, но от них будем распухать и надуваться пока не лопнем, но даже лопнув, будем склеиваться в прежнее состояние дабы вновь проходить сии муки, бесконечные, как злоба Дьявола! О, верные, помните: крепок Ад и никто его не минует!»

Проповедь сия привела всех нас в такой ужас, что едва не впали мы в паническое состояние. Но епископ Феретти напомнил, что говорил папа Григорий I: «Страдания грешников – приятное зрелище для праведников».

В другой проповеди епископ Аннибале Феретти глаголил нам о том, почему Бог попускает зло:

«Вера дает нам уверенность, что Бог не попустил бы зло, если бы из самого зла не собрал бы Он плоды добра. Господь уже исполнил сие чудесным образом в смерти и воскресении Христа: ведь из самого большего зла, кое заключалось в убийстве Сына, Господь извлек величайшее благ – наше искупление».

Из сих слов выходит, что и я, как людоед, всего на всего попущение Божье за грехи и от того Господь не допустил моей смерти ни в краткий голод в дни моего детства, ни в годы Великого голода, что через меня и подобных мне служит наказанием погрязшему в грехах человечеству. Для чего сотворен каждый из нас – для того не сотворен никто другой!

8 Об отказе от паломничества. О бедноте

Нам следует изгонять из сердца своего поспешность, ибо не станем же мы считать лучшей ту мысль, что у нас в сердце зародилась внезапно и не подвергалась обмыслению. В паломничество было мною накрепко решено самому не пускаться, но послать в него другого человека. Святая церковь допускает не пускаться в паломничество не самому, но отправлять туда за плату того, кто на это будет согласен. У нас в изобилии имеется таких, кои таким образом зарабатывают себе на жизнь. Посему я решил договориться с одним из них. В дорогу денег я ему давать отказался, ибо известно мне, как человеку уже свершавшему паломничество, что среди пилигримов есть ни мало зажиточных, кои находясь под впечатлением от своего пути щедры на подаяния. Посему он отыщет в пути себе еду без труда. Указанную им сумму получит он по возвращении с паломничества с грамотами от аббатов и епископов, кои заверены должны быть печатями, что на совести моей более нет ни единого греха.

Я бывал в паломничестве, где царили нравы не лучше, чем в подворотнях Рима. Среди паломников было и ни мало проституток, кои шли именно торговать собой среди пилигримов. Дьявол во время паломничества в одну из ночей прельстил меня прямо на опушке леса и я имел близость с одной из блудниц. Так как у нее шла постыдная кровь, называемая месячной, я свершал с ней свой первый акт содомии. Убедившись в новый раз, что женщина есть мука сердца, прельщение очей, тьма разума, распутства омут бездонный, я каялся столь мучительно, что забыл о грехах взятничества и мздоиства, от коих ради избавления и пустился в путь, ибо грех содомского блуда во время сего святого пути показался мне в разы глубже всех иных. Паломничество создано не только для покаяния, но и борьбы с пороком. Однако идя в святой путь, приобретаешь пороки, коих раньше не имел, ибо борясь с пороками, невольно об них пачкаешься.

Я и сам был соучастником, по малодушию, в беспутном поведении паломников во время процессий. Мы болтали, смеялись, бесстыдно глазели по сторонам, горланили песни, приплясывали, пребывая в пьянстве. В паломничество часто пускаются девы, дабы блудить со всеми или блудить с одним тайным любовником. Посему благочестия там не много.

Сегодня кардиналу Октавиану была подана жалоба на владельца богадельни, будто он, получая из епархии суммы на содержание в богадельне двойного против установленного числа кроватей, содержит на деле только установленное число кроватей, а другую половину суммы кладет к себе в карман. Впрочем, если владелец богадельни даст взятку – даже разбираться никто не станет, ибо коррупция царит тут всюду, и нет против нее оружия достаточной остроты.

Уже месяц, как Иоанн вернулся в Рим и жители его изнывают от роста цен и налогов. Я живу вполне богато и мне глубоко чихать на простолюдин и работяг, ибо пустота их желудка – верный признак пустоты их голов. Каждому, у кого есть деньги, я советую совершенно не замечать тех, у кого денег постоянно нет. Однако если описывать обстановку при этом папе, то она удручила бы любого из современников Каллигулы. Недавно епископ Умбрии назвал папу Иоанна XV «чудовище разврата». За то был он смещен и заточен в монастырь по приказу папы. Все при Иоанне покупается и продается. Обрело цену даже то, что ранее считалось бесценным. Всего неделю назад Иоанн передал дом сирот, возведенный еще в 680 году папой Львом II, некоему проходимцу под бордель. Сирот вышвырнули на улицу, оставив только девочек – будущих шлюх.

С самого начала понтификата Иоанн XV то и дело что-то затевает: строительство каналов, дорог, мостов, домов, взимая на все это деньги. Но по сей день никто не слышал ни боя топра, ни скрежета пил. Куда делись собранные папой деньги? Ныне все уже знают, что папа – бессовестный вор.

В 988 года Иоанн XV всему миру доказал, что он хуже язычника-императора Александра. При этом безбожном императоре христиане Рима обладали какой-то пусторожней землей и захотели устроить на ней молитвенный дом, но некие содержатели питейных домов решили у христиан эту землю оттягать. Дело дошло до императора, коий порешил: пусть лучше на спорном месте почитается христианский Бог, чем собираются толпы пьяниц. В указанный 988 год Иоанн XV вмешался в тяжбу, имея одну лишь цель – отжать деньги. Некий аббат решил открыть в пустующем старом доме бесплатную школу, но сей дом приглянулся не ему одному. В нем решили учинить притон и сутенеры, кои заплатив папе, получили сей дом, ныне собирающий сброд со всех трущоб Рима. Как сказал о понтификате Иоанна XV король франков Гуго Капет: «Были времена страшнее, но не были подлее».

Ныне в Риме идут приготовления всяческие к приезду императрицы Феофано. Простолюдины надеются, что императрица обуздает неуемные аппетиты жадного папы и его двора. Богачи же рассчитывают на новые для себя привилегии от императрицы, на кои она весьма скупа.

Наивно я полагал, что меня нечем удивить, но сие удалось моему господину. Кардинал Сколари задумал строительство еще одной башни, для чего нанял бродяг и повышает им жалование, дабы сии бездельники и голодранцы лучше работали. Лучше они будут работать, если над челами их возвышать кнут! Власть должна понимать, что бессмысленно поощрять что-либо в народе. Одни дураки уйдут, другие займут их место. Народ должен быть полуголодным, ибо тогда он меньше думает об устройстве власти и иных вещах, думать о коих простолюдину не подобает. Он должен размышлять лишь о сухарях к похлебке из лука, а не о том, упоминаются ли папы, епископы и кардиналы в Библии и должны ли простолюдины платить налоги за жилье, которое принадлежит им, а не находится у них в аренде. Сытый народ – наглеет, ибо живет праздно. Праздность влечет за собой ненадлежащие голодранцу измышления о власти и своем месте в мире. Он начинает считать себя равным всем, думать, что всех кормит, что все ему должники. Начинает он ворочать в стороны шеей, выискивая себе сторонников. На такую шею надлежит надевать удавку и вешать за шею на столбе, дабы и другие своими не ворочали, но опустив ими головы, выполняли работы, Богом для них предписанные. Никакого равенства для всех быть не может! Иерархия существует даже в Царстве Божьем, ибо и там одни ангелы выше других и одни святые прославленны более, другие же менее. Что, к примеру, у меня общего с тупым и неграмотным работягой-сервом? Что будет, если его лишить дома и работы? Он сопьется и сгинет. Я непременно найду себе новую должность и не позволю себе потонуть в унынии, но останусь жить в богатстве и продолжу наблюдать, насколько неодинаково для всех светит солнце.

Ежели ты стал высок званием и добился успехов, запамятуй о тех, кто остался позади тебя, ибо в них будешь ты искать прежних друзей, но отыщешь лишь новых завистников. Надлежит быть одиноком в успехе, как одинок ты в горе.

О справедливости также забудь. Рассуждать о ней весьма полезно, особенно в среде бедноты, коя мечтая о справедливости, делает то, что делает мужчина в отсутствии женщины. Следовать же справедливости вредно. Я всегда взираю на себя и ни на кого вокруг. Есть Я и все вокруг лишь дополнение к моему существованию. Господь окружил меня людьми, из коих избираю я тех, кто послужит мне ступенькой вверх. Остальных не существует вовсе. Справедливость опасна и неразборчива ко всем, и потому осторожнее надлежит быть тем, кто алчет ее. Я говорю страшные вещи, но подразумеваю всего лишь жизнь.