Текст книги "Страна желанная"

Автор книги: Илья Бражнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ХМУРОЕ УТРО

Весь день за станцией сильно палили. Ночь Глебка спал неспокойно и проснулся поздно. В сторожке было совсем светло. В углу за печкой возился дед Назар. Когда он пришёл, Глебка не слыхал.

Старый лесной объездчик был давним другом Шергина. Его небольшой домик стоял в лесу неподалёку от Шергинской сторожки. Жил дед Назар одиноко. Происходил он из крестьян Пинежского уезда и до сих пор любил при случае ввернуть в разговоре, что «Пинега с Питером под одним литером», хотя из родных мест ушёл более сорока лет тому назад. Говорили, что ушёл он не по своей охоте, а не поладив с начальством. Местный исправник на весенней пинежской ярмарке цапнул у охотника, привёзшего на ярмарку меха, несколько лучших песцовых шкурок. Ограбленный охотник не посмел перечить начальству, но за него вступился бывший под хмельком Назарка Маслин. Он выхватил шкурки из рук исправника и перекинул хозяину. Исправник за такой дерзостный поступок приказал схватить Назарку и выпороть. Но Назарка в руки стражников и понятых не дался, сильно потрепал одного из стражников и, грозясь «поломать кости» самому исправнику, скрылся в лес. Исправник, давно точивший нож на строптивого парня, обрадовался случаю и создал дело о «буйстве при публичном торгу, увечьи стражника при несении служебных обязанностей и сопротивлении законным властям». Он приказал «всенепременно схватить того Назарку Маслина, как он выйдет из тайболы», угрожая на этот раз отправить его «при надлежащем деле прямо в Архангельскую губернскую тюрьму, где и сгноить его».

Назарка расчёл, что теперь ему уже не житьё на Пинеге и вовсе ушёл из родных мест. После этого он скитался по необъятной Архангельской губернии более двадцати лет, побывал за это время в далёкой и богатой Ижме, ловил навагу под Кемью, бил тюленя на Зимнем берегу Белого моря, ходил покрутчиком на тресковый лов, белковал в бескрайних архангельских лесах.

С годами Назарка поутих нравом и полюбил лесной мир. Стал он уже Назаром, потом Назаром Андреевичем, после и дедом Назаром. Родных своих он мало-помалу растерял и позабыл, своей семьёй не обзавёлся, а так и остался жить бобылём на белом свете.

На Приозерской дед Назар появился лет восемнадцать тому назад, да так и остался тут, поступив на службу в лесничество. С лесником Шергиным они сразу и крепко подружились, и эта дружба, основанная на сходности непокорных и гордых характеров, осталась навечно крепкой и нерушимой.

В Шергинскую сторожку дед Назар заходил в любое время и с делом и без дела. Часто появлялся он и в отсутствии лесника, чтобы проведать Глебку и приглядеть за ним. Поэтому Глебка не удивился, когда, проснувшись, увидел хлопотавшего в сторожке деда Назара. Бормоча что-то себе под нос, дед ковырял топором пол за печью. Потом отложил топор, побежал в угол, где висели книжные полки, снял с полки стопку книг и потащил за печку.

– Ты чего, деда? – спросил Глебка, сбрасывая с себя старый тулуп, которым был укрыт, и спуская ноги с лежанки. – Ты чего там хоронишь?

– А-а, проснулся, – откликнулся дед певучим северным говорком и, понизив голос, спросил:

– Отец-то, как вчерась поезжал, ничего особенного не наказывал?

– Как же, – встрепенулся Глебка. – Наказывал ждать беспременно. Сказал, что скоро воротится.

– Скоро? – дед Назар как-то неопределённо растянул это слово и смущённо заморгал глазами. – Вот уж и не знаю, парень, как оно теперь скоро-то получится. Станцию, вишь ты, заморские паразиты и белогады взяли. Мы уже, значит, с тобой теперь за фронтом у их в тылу. Да, брат.

Дед Назар сокрушённо помотал маленькой седой головой и поспешил с книгами в угол за печку. Проводив его глазами. Глебка увидел, что широкая половица в запечном кутке поднята и в открывшийся тайник дед укладывает снятые им с полки книги.

Глебка сидел на лежанке растерянный и ошеломлённый. Что же это такое? И станция взята и они за фронтом теперь? А как же будет с возвращением отца?

Глебка вскочил на ноги и стал поспешно одеваться. Он кинулся к деду с расспросами. Но старик и сам знал немного. Он смог только ещё раз повторить, что интервенты и белогвардейцы уже взяли станцию и продвинулись вперёд по направлению к станции Емца.

Глебка слушал деда Назара удручённый, так как не мог себе представить, что теперь будет. Он стоял возле печки за спиной деда Назара и смотрел на бурые морщинистые руки, укладывающие в тайник за печкой отцовские книги. Вид этих книг вывел, наконец, Глебку из оцепенения. Он знал, как бережно отец относился к книгам, и не понимал, почему дед Назар затискивает их теперь под пол.

– Ты зачем книги берёшь? – спросил Глебка, нахмурясь.

– Затем, чтобы отцу твоему, ежели он воротится, головы не сняли, – проворчал дед. – Да за один замах и тебе тоже.

Он уложил в тайник одну пачку книг и притащил другую. Обложка верхней книжки отлетела, и Глебка увидел портрет человека с могучим выпуклым лбом, глядевшего прямо Глебке в лицо улыбающимися, чуть прищуренными глазами. В уголках этих удивительно живых глаз лучились тонкие морщинки.

Дед Назар долго всматривался в портрет, потом перевёл взгляд на подпись и, пришёптывая, прочёл: «Товарищ Ленин – вождь мирового пролетариата».

Дед Назар тяжело вздохнул и, покачав головой, сказал, не спуская глаз с портрета:

– Так. Значит, опять в подпол, как до семнадцатого года.

Он поднял с полу обложку книги, бережно прикрыл ею портрет и, кладя в тайничок, добавил.

– Ну, что ж. До времени ведь.

Дед сложил в тайничок все книги и брошюры, какие были на полках, потом поставил половицу на место и старательно забил и заровнял её. После этого он притащил из сеней удочки, старое ведро, ещё какую-то рухлядь и кинул поверх закрытой половицы за печку. Покончив с тайничком, дед внимательно оглядел сторожку. Теперь, когда не было книг, пустые полки резко бросались в глаза, и, подумав, дед взял топор, оторвал полки и унёс с собой.

Через час он снова заглянул в сторожку и сказал:

– Ты б, Глебка, на деревню лучше пошёл.

– Зачем я пойду на деревню? – сказал Глебка, сам не зная, что делать. – А вдруг батя придёт?

– Отец сейчас сюда не полезет, в лапы к этим, к камманам, – сказал дед. – Он же понимает, что к чему. А вот сюда гости непрошеные могут и пожаловать. Ещё тебя начнут про отца пытать. А в деревне, вишь ты, народу много. Там никто этакого мальца не заметит.

Глебка колебался. Дед Назар сказал уже сердито:

– Ты, слышь, не дури, парень, не противничай. Потом воротишься. А сегодня тут горячо для тебя. Иди, давай, отсюда подобру-поздорову. Это же и для отца будет лучше.

Последний довод решил дело. Может так и верно для бати лучше. Глебка надел ватник и ушёл в деревню к Степанку.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ЛЕЙТЕНАНТ ПИТЕР СКВАБ В ВОРОНИХЕ

Дед Назар ошибался, думая, что, спровадив Глебку в деревню Ворониху, избавил его от всех опасностей и беспокойств. Ворониха оказалась местом далеко небезопасным и очень неспокойным. В тот самый час, когда Глебка сбежал с крыльца своей сторожки и вышел на тракт, ведущий к Воронихе, в деревню входила рота солдат королевского Дургамского полка под командованием лейтенанта Скваба.

Лейтенанта Питера Скваба в полку считали исполнительным офицером. Он старался оправдывать эту репутацию, так как давно уяснил себе ту практическую истину, что хорошая репутация – это хорошая вывеска. Это часто повторял Питер Скваб старший – глава лондонского торгового дома «Герберт Джошуа Питер Скваб и сыновья – торговля лесом и пиломатериалами».

Провожая сына, отбывавшего вместе с полком в Мурманск, он сказал:

– Интервенция русского Севера – большое и прибыльное дело. Наша фирма особенно в этом заинтересована. У России очень много леса и очень мало сил сейчас. Это определяет наше отношение к ней. Помни, Пит, что ты едешь в Россию не только как британский офицер, но и как представитель нашей фирмы. Будь беспощаден и предприимчив.

Питер Скваб был беспощаден и предприимчив. Сразу по прибытии в Россию он убедился, что лесу в России было действительно много. Лес был буквально всюду. Даже дорога в эту деревушку пролегала по великолепному сосновому бору с прямыми, как свечи, сорокаметровыми стволами. Сама деревня тоже окружена была дремучими вековыми лесами. Говорят, что они тянутся на сотни миль. Боже мой, какое богатство! Какое неисчерпаемое, несметное богатство. Неужели пропадать такому богатству? Нет-нет! Его надо взять. Им надо овладеть. И, в сущности говоря, это нетрудно было бы сделать, если бы не большевики…

Дойдя в своих размышлениях до этого места, лейтенант Скваб нахмурился. И без того узкие губы его сжались в ниточку. Он пристально вглядывался в лица окружающих его людей. Перед ним было всё население деревни. Лейтенант велел собрать всех на площади перед старой деревянной церковкой. Он хотел обратиться к ним с речью.

По настоянию отца, Питер Скваб изучал русский язык и вёл всю переписку фирмы с русскими лесоторговцами. Сейчас знание языка должно было пригодиться. Он собирался щегольнуть им в своей речи.

Для полной безопасности за его спиной стоял взвод солдат под командой сержанта Даусона, а с церковной паперти глядел на толпу тупорылый пулемёт. Обеспечив себе таким образом внимание слушателей, лейтенант Скваб произнёс перед крестьянами деревни Воронихи следующую речь:

– Жители России! Войска союзников пришли, чтобы не сражаться с вами, да, не сражаться с вами, но, как возможно, помогать вам. Мы пришли помочь, да, помочь, чтобы стать вам свободной нация. Мы дадим для населения очень большое число хлеба. И за то именно мы просим вас быть на нашей стороне против большевиков и комиссаров, от которых с сего числа имеем честь освободить вас.

Лейтенант приостановился, любуясь последней фразой, произнесённой им легко и быстро, ибо выражения «с сего числа» и «имеем честь» часто встречались в коммерческой переписке и были хорошо знакомы и привычны. Сделав после удачного оборота речи внушительную паузу, лейтенант продолжал:

– Теперь у вас будет британский порядок и никакой анархии. Всякий другой порядок сейчас же отменяется. Я буду приказывать некоторые разумные и строгие меры, а вы будете выполнять эти меры. Кто не будет покорно всё делать, того я буду беспощадно уничтожить.

Лейтенант взмахнул перчаткой, словно показывая, как он будет уничтожать неповинующихся. Крестьяне стояли неподвижно и глядели на него хмуро и насторожённо. Это не понравилось лейтенанту. Они должны были робко опустить глаза. Они не должны стоять так, глядя прямо на него.

– Кто здесь у вас есть болшевик? – спросил он отрывисто.

Толпа молчала. Лейтенант Скваб подождал минуту. Взгляд его остановился на рябом лице кулака Мякишева, стоявшего несколько в стороне от толпы вместе с лавочником Дерябиным.

С приходом англичан Мякишев повеселел, уничтожил все следы пребывания в его доме сельсовета и снова перетащил часть мебели из верхнего этажа в нижний. Вслед за тем Мякишев привёз обратно к себе во двор молотилку, которую сельсовет отобрал у него для общественных нужд. После этого он надел свою праздничную синюю тройку, положил в жилетный карман огромные серебряные часы, обулся в мягкие хромовые сапоги и пошёл к попу, в доме которого стал на постой лейтенант Скваб.

Лейтенант Скваб сидел в просторной поповской горнице с навощённым полом, фикусами, пузатым комодом под накидкой вологодских кружев и большим иконостасом в красном углу. Он сидел и пил чай. За самоваром сидела полнотелая попадья с розовым лицом, розовыми руками, с розовыми на локтях ямочками, выглядывающими из-под рукавов розового утреннего капота.

Третьим за столом был отец Захарий – желчный, малорослый, сухонький, с нервным лицом и быстрой речью. Постоянно поправляя налезающие на лицо жиденькие рыжеватые волосы, отец Захарий толковал лейтенанту о божественном происхождении всякой власти (кроме, разумеется, большевистской) и о том, что все мужики скопидомы и подлецы.

Отец Захарий говорил скороговоркой, и лейтенант плохо его понимал. Он изредка кивал своей длинной головой и всё смотрел на пухлые, розовые руки попадьи. Попадья смущалась и сладким голосом предлагала ещё чаю. Лейтенант пил, отец Захарий продолжал говорить.

Увидя входящего Мякишева, он приостановился и, прервав доказательства божественности происхождения власти и мужицкой подлости, отрекомендовал вновь пришедшего как представителя имущих и благонамеренных крестьян Воронихинского прихода.

Мякишев приветствовал лейтенанта Скваба как «представителя славных союзников» и сообщил ему фамилии сельсоветчиков, которых, по мнению Мякишева, следовало немедленно арестовать, как первейших смутьянов и большевиков.

Лейтенант Скваб вынул записную книжку в кожаном чёрном переплёте, аккуратно записал в неё все фамилии и сказал, что займётся этими людьми. Но прежде он хотел показать населению свои мирные намерения, чтобы привлечь его на свою сторону в борьбе с большевиками. С этой целью лейтенант и созвал в полдень крестьян на площадь.

– Кто же здесь болшевик? – нетерпеливо повторил лейтенант Скваб свой вопрос.

И опять все замолчали, глядя на этого длинного иноземца, который нивесть зачем приехал из Англии в Ворониху и спрашивает про большевиков.

Вместе с другими смотрел на лейтенанта Скваба и Глебка. Он залез на зелёный столбик церковной ограды, откуда было хорошо видно всё, что делалось на площади. Рядом с ним устроился Степанок.

– Гляди-ко, гляди, – дёргал Степанок за рукав Глебку. – Солдаты-то ихние не на той руке ружьё держат, не по-нашему.

– А сапоги-то, сапоги-то, гляди. Вона, который у пулемёта сидит, ногу задрал, гляди. И каблук и подошва – всё в гвоздях. Не меньше, как гвоздей по сто на каждом сапоге будет.

– Погоди ты. Офицер опять чего-то говорит.

Не дождавшись ответа, лейтенант Скваб вынул из кармана длиннополого френча чёрную записную книжку и стал называть записанные ещё утром под диктовку Мякишева фамилии. Их было пять – весь состав сельсовета.

Назвав фамилии, лейтенант опустил записную книжку и сказал громко.

– Эти фамилии приказ выйти наперёд.

Но никто не вышел вперёд. Наоборот, два человека выскользнули из задних рядов и скрылись в первом от церкви проулке. Это были секретарь и член сельсовета. Ещё один член сельсовета и председатель скрылись из Воронихи на заре, услыхав о взятии интервентами и белогвардейцами станции. Они ускакали в волосгь и там присоединились к формирующемуся партизанскому отряду. Единственным членом сельсовета, который находился на площади, был Василий Квашнин.

Лейтенант нетерпеливо передёрнул плечами.

– Я буду ещё раз сказать фамилии, – объявил он, думая, как выйти из неловкого положения. – И они будут громко откликать.

Он стал снова читать фамилии одну за другой, делая после каждой остановку и оглядывая толпу. Толпа отвечала после каждой фамилии:

– Нет такого.

После первой фамилии ответ был недружен и его негромко выкрикнули два-три человека. Но мало-помалу толпа осмелела и уже в ответ на новую названную лейтенантом фамилию все громко и дружно кричали:

– Нет такого.

Они прокричали «нет такого» и тогда, когда названа была фамилия Квашнина, хотя сам Квашнин стоял на виду у всех. Это была уже явная насмешка. Лейтенант не подозревал ещё правды, но по оживлению в толпе понял, что на площади делается не совсем ладное. Левая щека лейтенанта задёргалась, и он грозно поглядел в сторону Мякишева, который утром дал ему список членов сельсовета. Мякишев кашлянул и показал рукой на Квашнина. Он пытался сделать это исподтишка, незаметно для других, но многие из крестьян заметили его предательский знак. Глебка, отлично видевший всё с высоты своего столба, сказал Степанку взволнованно:

– Вот гнида. На твоего батьку указывает.

Лейтенант понял жест Мякишева. Он сказал что-то по-английски сержанту Даусону и показал перчаткой на Квашнина. Сержант в сопровождении двух солдат подошёл к Квашнину и сделал ему знак, показывая, что надо выйти вперёд. Квашнин сделал несколько шагов и приблизился к лейтенанту.

– Ну ты, скажи сейчас, почему сразу не откликал, когда я говорил болшевик выйти наперёд? – спросил лейтенант резким, каркающим голосом.

– Я не большевик, – ответил Квашнин.

Он говорил негромко, но его спокойный окающий говорок был слышен на всей площади: так тихо стало на ней.

– Ты не болшевик? – сказал лейтенант Скваб. – Но? Ты врал. Не так?

– Я беспартийный, – сказал Квашнин всё так же сдержанно и спокойно. – А врать, я отродясь не врал.

– Врал. Врал, – перебил лейтенант. – Вы все врал. Все врал. Кричали, что нет Квашнин, нет такого. А? Но? Ты и сейчас эту минуту врал. Говори правду, кто ты есть? Ну?

Квашнин стоял молча. Потом, словно на что-то решившись, сказал, глядя прямо в лицо лейтенанта.

– Кто я такой, то всем здесь известно: я русский человек и на своей земле стою. А вот ты кто такой?

Он сказал это твёрдым голосом, глядя прямо в лицо стоявшему перед ним иноземному офицеру. Эта твёрдость, этот смелый взгляд больше всего и взбесили лейтенанта.

– Что? А? Ты не знал, кто я? – вскричал он с бешенством. – Харашо. Харашо. Ты сейчас узнал.

Он мигнул сержанту Даусону, широкоплечему детине с лицом ветчинного цвета, а тот в свою очередь мигнул двум своим солдатам. Все трое подвинулись сзади к Квашнину. Лейтенант, не торопясь, надел перчатку – дорогую толстую перчатку из кожи австралийской свиньи пеккари.

– Ты узнал. Ты сейчас узнал.

Лейтенант коротко размахнулся и ударил Квашнина прямо в лицо. Удар пришёлся по рту. Рот мгновенно окровянился. Голова Квашнина от удара дёрнулась назад. В следующее мгновение он рванулся вперёд на обидчика, но сержант и двое солдат опередили его. Они закрутили ему руки назад и связали кушаком, снятым тут же с самого Квашнина.

Лейтенант снова размахнулся и ударил Квашнина в лицо, потом ещё и ещё, приговаривая с каждым ударом:

– Ты узнал. Ты сейчас узнал!

Эти короткие вскрики и громкое, прерывистое дыхание лейтенанта явственно слышались на затихшей площади. И вдруг над толпой повис тонкий, надрывный вопль. Это кричала жена Квашнина Ульяна. Она вырвалась из толпы и побежала через площадь к лейтенанту.

– Пошто бьёшь! Пошто бьёшь, окаянный, – кричала она на бегу и, приблизясь к лейтенанту, вцепилась в его руку, занесённую для нового удара.

Лейтенант рывком повернулся к ней и что-то крикнул сержанту. Сержант, оставя Квашнина, кинулся на помощь лейтенанту. Он с силой рванул женщину за обмотанный вокруг её головы и шеи платок. Теряя равновесие, она повернулась к нему лицом. Сержант изо всех сил ударил её коленом в живот. Женщина, как подкошенная, рухнула на землю, испуская глухие стоны. Лейтенант на мгновенье обернулся к ней и брезгливо ткнул носком ботинка.

– Русский дрянь. Дрянь.

– Не смей! – закричал не своим голосом Квашнин, – стараясь вырваться из рук держащих его солдат. – Не смей, гад!

В толпе закричали сразу несколько голосов:

– Пошто жёнку трогаешь! Не трожь жёнку!

Толпа угрожающе загудела и качнулась в сторону лейтенанта. Он махнул рукой стоявшим за его спиной солдатам, и первая шеренга взвода двинулась на толпу, выставив перед собой штыки.

Сержант тем временем схватил Ульяну за узел головного платка и поволок по земле через площадь. Ульяна перестала биться и затихла, потеряв сознание.

Квашнин смотрел на неё остановившимися глазами. Потом он перевёл глаза на лейтенанта, и столько в них было ненависти, так страшно было окровавленное, вспухшее лицо Квашнина, что лейтенант отскочил на шаг назад и схватился за кобуру. Он не на шутку перетрусил при виде этого разъярённого крестьянина, при виде толпы, медленно, с проклятиями отступающей перед штыками солдат к краю площади.

Глядя на заплетающиеся пальцы лейтенанта, судорожно и бестолково дёргающие пряжку ремешка у кобуры, Квашнин понял, что живёт последние минуты.

– Стой! – крикнул он с внезапной силой.

Он крикнул, не обращаясь ни к кому, но все услышали этот властный окрик и все застыли на месте: и лейтенант Скваб, и сержант Даусон, и солдаты, и теснимая ими толпа крестьян. Все головы повернулись к Квашнину. Он стоял против лейтенанта, прямой, высокий, и говорил твёрдо и ясно, так что слышно было на всей площади.

– Так вот вы зачем из-за моря к нам приехали. Вот за какими делами на Русь пришли. Слыхать было и раньше, что вы грабители и бандиты, ну теперь и своими глазами народ увидал. Только ведь этим нас не возьмёшь. И Советскую власть этим тоже не свалишь. Не на пугливых напали. Мне перед смертью и глаз своих не хочется марать твоим поганым видом, сукин ты сын заморский, пигалица тонконогая, буржуй вонючий. Плюю я на тебя. Вот.

Квашнин перегнулся сколько мог вперёд и плюнул прямо в лицо лейтенанту. Потом он повернулся в сторону отступающей перед штыками толпы односельчан и крикнул:

– Товарищи! Не поддавайтесь, товарищи! Не страшитесь их, гадов. Бейте их…

Голос его сорвался. Лейтенант вырвал, наконец, револьвер из кобуры и выстрелил в упор два раза подряд. Квашнин покачнулся и, как стоял прямой, такой же прямой повалился наземь. Лейтенант стоял над ним зелёный от ярости, со сгустком красной слюны на лице. Потом ещё раз выстрелил в мёртвого и, подняв револьвер, выпустил остатки обоймы по рассеивающейся толпе крестьян.

Через минуту площадь опустела. Падал первый снег, медленный и тихий. Лёгкий ветерок чуть кружил редкие снежинки, и они, словно нехотя, шли к земле. Они садились, как белые светлячки, на сухую, потрескавшуюся землю, на раскрытую ладонь Квашнина, на его сомкнутые губы. Они слетали на его лицо и не таяли. Лицо было холодным, как земля, на которой он лежал.