Текст книги "НИГ разгадывает тайны. Хроника ежедневного риска"

Автор книги: Илья Симанчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Утром Борошнев открыл глаза и почувствовал одновременно и облегчение, и слабость.

Старуха растапливала печку. Услышав шорох, она живо повернулась, спросила:

– Ну, как, сынок? Получше тебе? Может, не пойдешь сегодня к своим ящикам?

– Не могу, мамаша. Каждый день дорог! Я потихоньку.

– Чего там – потихоньку, – заворчала старуха. – Отлежался бы день-другой, в силу бы взошел. Глядишь – и разъяснилось бы, дождь бы поумерился…

– Спасибо вам. Но лежать никак не могу.

– Эх-ма, вот и мой такой же был, неслух… Ты погоди, хоть картошку-то пожуй. Ведь в мешке твоем и крупинки не осталось. А вечером я тебе еще стаканчик налью. Знатно лечит!

И опять – штабеля ящиков, опять – с утра и до поздних сумерек Борошнев работал из последних силенок, старался не изменять своей обычной тщательности и аккуратности, не «гнать».

Он не мог не нарадоваться на хваленую немецкую дисциплину и пунктуальность: ведь как старательно все уложено, подобрано, подогнано! Как смазано и сохранено, как приготовлено для немедленной отправки на огневые позиции! И здорово, что нагрянули наши, врезали фашистам, и те рванули без оглядки, оставив склад целехоньким…

Только через пару недель Борошнев окончательно разобрался во всем этом боеприпасном изобилии, и того, что наметил к отправке в Москву, оказалось изрядно: на несколько вагонов.

Лишь после этого он позволил себе вернуться в Новозыбково. Добрался туда как раз под праздник – шестого ноября.

– Смотрите, ребята, – Борошнев! – закричал Степанюк, едва тот открыл дверь в избу. – Да какой же ты тощий, чумазый! Ты что, Володька, великий пост соблюдал?

– Не шуми, – поморщился Борошнев. – Дайте лучше умыться. Мыло найдется у вас? Ну, прекрасно. И хоть немного поесть… Картошки, что ли?

– Чего там – картошки! Вот валяй прямо из банки… – «второй фронт», так у нас называют эти американские консервы. Давай, давай, не стесняйся! Чайком горяченьким сейчас напоим. Откуда же ты все-таки?

– Из Погребов, – промычал Борошнев с набитым ртом. – Там склад такой! – И показал большой палец.

– Постой, ты хочешь сказать, что полмесяца там один-одинешенек колупался?!

– Угу…

– Вы слыхали, братцы? Ну, дела! Как же ты один-то управлялся? И не страшно было? А жил где? Там же вроде ни кола ни двора не осталось…

Борошнев только пожал плечами, отхлебнул из кружки горячего сладкого чая и снова навалился на тушенку. Наелся и напился он до отвала и только после этого вдруг почувствовал, как же неимоверно устал. Глаза слипались сами собой.

Сквозь какой-то туман виделся ему наклонившийся Степанюк. Словно из бочки, глухо бубнил ого голос:

– Володька! Да ты засыпаешь, что ли? Я уже к генералу сходил, доложил о твоих трудах: и о находках, и об их количестве… Знаешь, он очень доволен! Погоди, не спи… Завтра отпразднуешь вместе с нами… А потом и транспорт тебе добудем, и охрану, слышишь?

Борошнев старался слушать, кивая в ответ, но не получалось. Наконец Степанюк засмеялся:

– Совсем ты, герой, уволохался! Ну, пошли, я тебя ночевать устрою. А вы, орлы, кончайте шуметь. Не видите – изработался человек вконец, надо ему и отдохнуть…

Девятого ноября получил Борошнев все обещанное: вагоны под его «особое» имущество, солдат для погрузки, автоматчиков для охраны в дороге. Но для оформления документов на увозимое ему пришлось отправиться в Брянск, в трофейное управление фронта. А бездорожье развелось такое, что не было пути ни машинам, ни даже лошадям.

И тут выручил Степанюк.

– Володя, собирайся! – крикнул он, разыскав Борошнева на окраине деревни. – Прилетел из Брянска «кукурузник». Сейчас обратно уйдет. Давай не мешкай, я с пилотом договорился: он тебя берет.

– А чего мне собираться? Так и полечу, ничего другого у меня нет…

Пилот – высокий, плечистый парень в меховой куртке и унтах, казавшийся особенно внушительным рядом с его зыбким, невзрачным самолетиком – удивился:

– Ты, никак, собираешься лететь в сапожках, капитан! Замерзнешь ведь!

– Ничего, потерплю, – отмахнулся Борошнев. – Не на Северный же полюс! А переобуться мне все равно не во что.

– Ну, смотри… Садись вот сюда, рядом с ящиком, тут – почта. Устроился? Все, летим… От винта!

«Кукурузник» поднялся, и его сразу же стало продувать, как показалось Борошневу, со всех сторон. Студеные, буквально осязаемые струи немилосердно били в спину, в бок, а то и прямо по лицу. Борошнев ежился, горбился, старался найти положение, в котором приходилось бы хоть не так худо, но где там!

Особенно доставалось ногам – их словно стискивали незримые куски льда. То и дело Борошнев принимался стучать ногой об ногу, пробовал даже бить ими об пол, но тут же прекращал, в ужасе спохватываясь: а вдруг пробьет насквозь? Ведь это только название, что пол, а на самом доле – хлипкость одна…

Постепенно ноги совсем онемели, шевелить ими уже было невозможно. Попытался Борошнев хоть как-то отвлечься, осторожно выглянул за борт. Земля уносилась под брюхо самолета очень близко, ясно виднелись деревья и кусты. И почему-то от этой близости земли, от явственно ощущаемой скорости полета становилось еще холодней… Хотя, куда уж холодней?!

Вдобавок разболелась голова, точно обручем ее стиснули… Сколько же можно лететь до Брянска – дни, месяцы, годы?

Когда «кукурузник» в конце концов снизился, пробежался, подскакивая на каких-то неровностях, по полю и замер, Борошнев даже не смог обрадоваться.

Летчик единым махом выскочил из машины, обернулся:

– Эй, капитан! Станция Березайка, так что вылезай-ка! Или ты ночевать решил на ящике с почтой? Так я его сейчас сдам! Ну, поживее…

– Я не могу, – выдавил Борошнев.

– Как это – не могу? – изумился летчик. – Погоди, да ты, я вижу, совсем замерз? Говорил же… Встать хоть можешь? Нет? Ну давай я тогда тебя вытащу!

Но и стоять на поле у Борошнева получилось далеко не сразу. И злился он на себя, и дивился своей немощи, и смешно ему даже стало…

А потом исхитрился все же, дотопал до дороги, «проголосовал» и укатил в трофейное управление. Там оформил он бумаги, получил в свое распоряжение грузовик, команду солдат и вернулся в навсегда запомнившиеся ему Погребы.

Начались погрузочные работы. За ними и застал Борошнева подъехавший на «козлике» Степанюк.

– Володя, запрос пришел из Москвы. Тобой интересуются: что ты, где ты… Видно, в арткоме забеспокоились!

– Вот черт, а у меня тут еще дел невпроворот…

– Не переживай! Мы ответили, что у тебя все в порядке, задание выполнил.

– Где же – выполнил? Выполню, когда все в сохранности в Москву доставлю.

– Вот мы и попросили продлить тебе командировку до отправки твоего груза. «Добро» получили. Так что работай спокойно. И команда твоя – в полном твоем распоряжении.

Но спокойно он работать не мог спешил. Все время повторял себе: артком, конечно, не его личностью в основном интересуется. Нужны, очень нужны отработанные выстрелы! А выделенный ему грузовичок ЗИС-5 был старенький и помногу зараз взять не мог…

Около недели возился капитан с наиболее интересными добычами из «залежей» на складе в Погребах. Там они хранились в специальных деревянных укупорках метровой длины. А в каждой – по два окончательно снаряженных, готовых к бою выстрела. Всего же отобрал их Борошнев две тысячи штук: поровну – бронебойных и осколочно-фугасных. Только в середине ноября прибыл этот вагон в Москву…

А столица, по-военному суровая, трудилась для фронта не жалея никаких сил. На улицах стало побольше людей: многие коллективы возвращались из эвакуации. После долгой разлуки радовались люди родным кварталам, родным улицам… Пусть некоторые дома и пострадали от подлых фашистских бомб! Ничего, снова поднимутся, будут еще краше.

Зато как – буквально в унисон – пели души москвичей, когда передавались по радио победные приказы Верховного Главнокомандующего! Когда гремели в честь побед салюты, когда в газетах появлялись радовавшие всех сводки…

И еще – с радостью и интересом выбирались жители столицы, особенно ребятня, на выставку образцов трофейного вооружения, что на набережной Москвы-реки, в Парке культуры. Там почти все сразу становились важными специалистами – читали объяснения и сопоставляли, подмечали особенности вражеского оружия, переполнялись гордостью оттого, что нашлась у нас своя мощь, сокрушившая такую черную силу.

– Надо же, какая здоровущая, оказывается, самоходка! «Фердинанд» называется… В газетах я читал про нее, а увидел впервые. Но как перепало-то ей, вот это да!.. И борт весь разворочен, и пушка в землю уткнулась…

– А пушчонка-то совсем невеликая… Калибр – всего тридцать семь миллиметров, а туда же, по танкам нашим стреляла! И, глядите-ка, на табличке – целая география… И во Франции она палила, и в Греции, и в Бессарабии, и на Украине, и в Крыму… А под Орлом кончилась вся ее география!

– Если уж об этом говорить, то гораздо интереснее другое: обратите внимание, в какой цвет выкрашены те орудия. Они же явно цвета африканских песков! Вон откуда их перегнали. Вот и в пояснении об этом же есть. И настолько, видно, спешили пополнить техникой свои потрепанные части, что перекрашивать недосуг уже было… Но и они фрицев не выручили!

– Да, точно из Африки… Эта вот – совсем новенькая! Видите написано: противотанковая, образца сорок третьего… Калибр – восемьдесят восемь миллиметров…

Расширяли свою арткомовскую выставку и члены НИГ. И образцы того, что доставил для всевозможных испытаний немецкой восьмидесятивосьмимиллиметровки Борошнев, тоже заняли на ней свое место. А по поводу его многотрудной поездки состоялся у Клюева с генералом Снитко даже особый разговор.

– Прекрасно, просто прекрасно проявил себя капитан Борошнев, не правда ли? – с явным удовлетворением сказал обычно весьма скупой на похвалу Снитко.

– Так точно, товарищ генерал, – охотно согласился Клюев, но не преминул добавить:

– В нашей группе все ведущие специалисты на совесть трудятся.

Снитко пододвинул к себе газетный лист, исчерканный красным карандашом.

– Вы обсуждали у себя перепечатку статьи из американского журнала «Форейн Афферс» о развитии Красной Армии? Там названо несколько причин наших военных успехов. И вот как подана в той статье одна из них: «Мощная, метко стреляющая артиллерия… Разрушительный огонь русской артиллерии играет решающую роль в борьбе против германских механизированных дивизий, как танковых, так и в неменьшей мере пехотных».

Снитко отодвинул газету и не без удовольствия повторил:

– «Играет решающую роль…» И мы с вами в эту «роль» хоть пару-тройку маленьких реплик добавляем… Тем более что начинают выявляться некоторые закономерности! Что вы можете о них сказать, профессор?

Клюев внутренне усмехнулся – «профессором» Снитко стал величать его с недавних пор в знак особого расположения.

– Вы, товарищ генерал, сами прекрасно знаете! Но из всех результатов ваших исследований главный вывод напрашивается один: у немцев все идет по нисходящей, а у нас – по нарастающей. И чем дальше, тем явственнее это ощущается.

– Метко, Алексей Игнатьевич! – воскликнул Снитко. – Именно: мы крепнем, а они – деградируют. И ваши экспонаты вполне убеждают в правильности такого вывода. Но как же они до сих пор самоуверенны! Все еще кичатся былыми победами в Европе! И от своей авантюрной стратегии, на прусской спеси заквашенной, никак не хотят отказаться… Уж какие поражения потерпели под Москвой и Сталинградом! Казалось, могли бы и образумиться. Нет, куда там… Надеялись под Курском наступление наше сорвать, инициативу у нас перехватить…

Не знали в то время собеседники еще об одном, куда как примечательном факте…

В завершавшемся сорок третьем году фашистская Германия все еще значительно превосходила Советский Союз по производству угля и металла. Но, как ни парадоксально, к концу года уже отставала в выпуске артиллерийских орудий, танков, боевых самолетов. Разгадка этого парадокса заключалась в самой сути частнособственнического немецкого производства.

Монополии Германии, невзирая на катастрофически ухудшавшееся военное положение, наращивали производство всего необходимого для фронта только тогда, когда оно обеспечивало значительный рост прибылей.

К примеру, в авиационной промышленности выпускалось большое количество различных видов самолетов, но крайне недостаточное число запасных частей к ним. И как только многим германским финансово-промышленным тузам стало ясно, что на фронте рекордных дивидендов уже не выкачать, ряд военных предприятий Германии, уменьшая производство боевой техники, вооружения, боеприпасов, потихоньку увеличил выпуск сотен тысяч электрогрелок, пишущих машинок, электрокалькуляторов и прочей дребедени вплоть до неимоверного количества… кавалерийских шпор. Да только шпорить капризную удачу было уже не суждено!

Но тем не менее противник был еще грозен, и недооценивать его потенциальны о боевые возможности отнюдь не приходилось. Мысли об этом никогда не покидали группу. Они владели и Алексеем Игнатьевичем во время беседы со Снитко.

– Но они ведь очень еще сильны, товарищ генерал, – со вздохом сказал Клюев. – А союзники наши так и не собираются помочь нам…

– Да. Тянут… Нам стало известно, что в этом уходящем сорок третьем военное производство только Америки в полтора раза превысило военное производство и Германии, и Италии, и Японии, вместе взятых. Каково? И с такой махиной сидят себе за океаном, ни о чем не беспокоясь!

– Скверно, что и говорить… Но мы ведь, пожалуй, и без них обойдемся, товарищ генерал.

– Уж теперь-то – вполне, – согласился Снитко и, чуть улыбнувшись, добавил – Вот НИГ нам еще поспособствует, глядишь, и наш бог войны снова прибавит в могуществе. Только что под Курском уже вовсю применялись целые артиллерийские корпуса и дивизии прорыва… На важнейших направлениях они в несколько раз увеличили плотность огня… А при окружении Сталинградской группировки? Ведь там было почти равное соотношение сил! И главную роль при разгроме армии Паулюса играла именно артиллерия.

Клюев наблюдал за оживившимся Снитко и думал: «Еще год назад иной, ох, совсем иной был генерал! А нынче вроде бы уже прикидывает, какой курс лекций станет читать новому набору слушателей академии…»

– Что же в моих словах ввергло вас в такое раздумье? – спросил Снитко.

– Да нет, ничего, товарищ генерал, – смущенно ответил Клюев. – Просто я вспомнил об одной сложной разрядке, которая предстоит нам завтра.

– Вы уж, Алексей Игнатьевич, пожалуйста, поаккуратнее, без лишнего риска… Я понимаю: совсем без риска в вашем деле невозможно. Да и организовано у вас все четко, спору нет… Диву даешься, как вы обходитесь без чрезвычайных происшествий! И это свидетельствует, несомненно, о высоком классе. Но все-таки еще и еще раз все перепроверяйте, избегайте риска.

– Мы, товарищ генерал, зря не рискуем.

– А завтра? – быстро спросил Снитко.

– Завтра? Поглядим! Заранее сказать ничего не могу: объект совсем незнакомый…

Глава седьмая. «ПОДКИДЫШИ» УКРОЩАЮТ ВЗРЫВЫ

– Что же нам об этой находке известно? – задумчиво спросил Клюев.

На столе перед ним и другими членами НИГ лежала большая хвостатая мина.

– Ну, надкалиберная, стержневая… – ответил Салазко.

– Думаю, что кумулятивная, – добавил Мещеряков.

– Это все так. А вот какой взрыватель – не знаем! Каково детонирующее устройство – тоже! Но разряжать – нужно. Поэтому займусь-ка ею я сам. И не спорить! – поднял ладонь Клюев. – Помогать мне будет Андреев.

Недавно появившийся в группе белобрысый старший лейтенант зарделся от неожиданного доверия.

– Разряжать-то тотчас надо? – осведомился Борошнев. – Может, сначала хоть какие-нибудь защитные устройства соорудить? Насчет специальных инструментов подумать?

– Некогда, – отрезал Клюев. – Разобраться в ней надо срочно. Задание Наркома вооружения: надо искать дополнительные возможности для усиления борьбы против танков. Вполне вероятно, что и эта мина кое-что подскажет. В общем, давайте расходитесь. Оставьте нас здесь одних.

Поднимаясь из подвала, Борошнев недовольно шепнул Мещерякову:

– Полнейшее нарушение элементарных правил безопасности…

– Брось, Володька! – отозвался Мещеряков. – Сам-то ты что, всегда их соблюдаешь?

– Стараюсь, по крайней мере.

– Ну уж Клюева в безрассудстве никак нельзя обвинить. Только благодаря его предусмотрительности и осторожности минует нас пока беда. Тьфу, тьфу, не сглазить… Просто сейчас другого выхода нет, ты же сам видишь!

– Так-то оно так… Но стоит представить, как он с обычными клещами, отвертками и газовыми ключами к этой дурынде подступается, так, честное слово, становится не по себе! Ты же сам прекрасно знаешь, насколько опасны любые кумулятивные боеприпасы…

– Начнем, не будем мешкать. – Клюев ухватил мину за стабилизатор большими клещами. – Давай откручивай взрыватель. Ну, как, поддается? Да ты не бойся, крути смелее!

Андреев осторожно вывинтил взрыватель.

– Дай-ка глянуть… Что ж, мина мгновенного действия, ничего принципиально нового. Теперь тихонечко заглянем внутрь. Так и есть, вон она – кумулятивная выемка с облицовкой… А капсюль-детонатор – на дне, может, даже ближе к стабилизатору, между пучками дополнительного заряда.

Стабилизатор-то – хорош! Крупный, устойчивость должен отлично обеспечивать. А это ведь очень важно… Ударит такая мина в броню, скажем, дота именно под утлом в девяносто градусов – и сосредоточенный газовый поток броню пробьет. А если уменьшится угол встречи, все это кумулятивное действие резко падает. Так-то вот…

– А где же здесь может быть детонатор? – поинтересовался Андреев и хотел было разбирать мину дальше…

– Постой, постой! – остановил его Клюев. – Дальше разбирать очень опасно. Там, у самого стабилизатора, – детонатор. Теперь надо действовать предельно внимательно. Я уж сам…

Поздним вечером вниз по Стромынке от Сокольников неслись две легковые машины. Свернув с опустевшей улицы, они остановились у заводских ворот. Из машин вышла группа военных. Впереди – человек в штатском костюме. Он решительно постучал в ворота, немного подождал и застучал еще сильнее.

– Сейчас! Кто там на ночь глядя? – послышался глуховатый голос, и ворота, заскрипев, приоткрылись.

В створке показался усатый старик в замасленном ватнике и таком же картузе. Сутулясь, припадая на правую ногу, он подошел к приехавшим и, увидев военных, невольно закусил губу. Однако с ним заговорил человек в штатском:

– Здравствуйте! Я – нарком вооружения Устинов. С кем я имею честь?..

Старик поразился не столько тому, что видит перед собой наркома, сколько его молодости. Но быстро преодолел замешательство и степенно представился:

– А я – мастер цеха, Королев Александр Иванович. Завод эвакуировался, товарищ нарком, а я вот не поехал, и директор наш попросил присматривать за оставшимся оборудованием.

– Значит, кое-что осталось? – оживился Устинов.

– Три-четыре станка найдутся, – уточнил старик и, смутившись, добавил: – Тут нас собралось несколько человек – как говорится, полторы калеки, – и мы начали зажигалки мастерить…

– Зажигалки, говорите? – улыбнулся нарком. – Это хорошо. Но мы вас попросим сработать кое-что посерьезнее и позажигательнее. Ну-ка, товарищи, дайте… – Он повернулся к своим спутникам и взял у них какой-то сверток.

– Вот поглядите, Александр Иванович, на этот образец…

Королев увидел тускло поблескивающий предмет наподобие стабилизатора мины или бомбы, только крупный и, видно, тяжелый.

– Смогли бы вы подобную вещь изготовить? Срочно надо! Нам ее только-только специалисты передали. Сильно рисковали, разбирая… Что скажете?

– Станки для этого подберем из старья, – немного подумав, ответил старый мастер. – А вот металла – хоть шаром покати!

– Сырье дадим. Запишите, товарищи, – обратился Устинов к сопровождавшим. – Что еще?

– Рабочих нет.

– Вот с этим ничем помочь не сможем. Сами знаете, сейчас каждый человек на счету, А могли бы вы походить по знакомым вам семьям: может, кто-нибудь из ваших сверстников еще остался? Только срочно! Производство надо наладить в ближайшие дни.

– Это можно, – согласился Королев. – Я и дочку свою по адресам пошлю, а то сам далеко не дохромаю. Она у меня тоже вполне поработает! Мужа в истребительный батальон проводила и сейчас с сынишкой, с внуком моим, дома.

– И дочка – трудовая косточка? Это хорошо. Так я вскоре к вам еще наведаюсь. Непременно!

И Устинов захлопнул дверцу машины.

Придя домой, Королев не утерпел: сразу же рассказал обо всем жене и дочери. Внук, Толя, глядел на него во все глаза. Он знал, что дед его – на все руки мастер, даже рисовал неплохо – их скромную комнату украшала исполненная дедом копия полотна Васнецова «Витязь на распутье». Но чтобы сам нарком, вот так запросто, дал ему задание?! В это верилось с трудом…

Едва рассвело, Королев с дочерью разошлись по знакомым адресам. Вскоре им удалось собрать группу старых рабочих, которые от души обрадовались тому, что и они смогут поработать для фронта. А еще через два дня в цех был доставлен металл, и станки запустили на полные обороты.

Не успели справиться с одним заданием, как получили другое. И опять – неожиданное, в самую поздноту.

В два часа ночи в комнату Королева постучали:

– Александр Иваныч, вставай! Нарком приехал, тебя побыстрее просит.

Новое задание было такое: изготовить деталь к оригинальному оптическому устройству для артиллерийских систем. Ох, и капризной оказалась эта штука… Основательно намучился с нею Королев, но в конце концов наладилось дело, пошло.

Радость и гордость, видно, распирали старика. И дома внуку он по-ребячьи похвастался:

– Знаешь, Толька, мы сейчас такое мощное изделие выпускаем. Влез я с ним на крышу, глянул в него – и все Черкизово как на ладони…

Внук не удивился: был давно убежден во всеумении своего деда.

Нарком не забыл старого мастера. Спустя пару лет, когда уже победоносно закончилась война и по радио один за другим передавались указы о награждении коллективов предприятий, учреждений, колхозов и совхозов, ранним-ранним утром, в одной из первых передач неожиданно прозвучало:

– …Королева Александра Ивановича – орденом Трудового Красного Знамени…

И буквально через пятнадцать – двадцать минут в небольшую комнату старика набился народ: соседи, сослуживцы спешили поздравить с высокой наградой.

Спросонок Толя тер глаза и не мог понять – откуда это столько людей взялось? И как все они уместились в их тесной комнате?

А дед, сияя, принимал поздравления и вспоминал тот поздний вечер, тот нетерпеливый стук в заводские ворота и, нет, не требование, не приказ – просьбу наркома, но такую просьбу, что хоть в лепешку расшибись, а выполнить надо. Вспоминал он, как было им трудно… Но подумал, как, наверно, еще трудней и, конечно, опасной работалось тем неизвестным ему специалистам, о которых вскользь упомянул тогда Устинов…

А те самые специалисты – «подкидыши», как шутливо окрестили они себя, памятуя о старинном доме призрения, в котором размещалась их НИГ, – сходились каждый день в отведенном для них подвале.

…Низкие окна – вровень с асфальтом, низкие ребристые своды потолка. На столе – электрическая плитка, на ней – здоровенная медная гильза с двумя припаянными ручками, а в ней булькала, выплавлялась из очередного снаряда очередная взрывчатка – тротил.

Температура плавления – за ней тщательно следил Мещеряков – была одной из самых главных характеристик взрывчатки. Тротил плавился при восьмидесяти градусах. Но постепенно, на третьем году войны, температура плавления тротила в трофейных снарядах начала неуклонно снижаться. И это сразу же позволило Мещерякову и Клюеву сделать вывод: тротил стал уже не такой химически чистый, а более низкого качества, с засоренностью.

Желтые кристаллы тротила – этого основного взрывчатого вещества – плавились прекрасно, выдерживали чуть не до десяти переплавок. Тротил можно было свободно пилить, резать, сверлить – какое удобство для сооружения образцов в разрезе!

Далеко не все боеприпасы врага снаряжались такой взрывчаткой, которую можно было уверенно, без риска, выплавлять. К примеру, белые кристаллы с таким вроде бы убаюкивающим наименованием – «флегматизированный гексаген» – оказались предельно коварными. При небольшом толчке, минимальном трении этот, хоть и «флегматизированный», гексаген тут же взрывался.

Но ведь им-то как раз и наполнялись кумулятивные снаряды и мины! Как же опасно и тяжело было тогда работать: разряжать, а потом и резать металлические детали, подготавливая образцы для выставки… А еще сложнее – готовить к показу капсюльные втулки, капсюли-детонаторы, в которых самые чувствительные виды взрывчатых веществ. Все это представляло особый интерес для специалистов.

…Попов проводил эксперимент: пробовал подрывать заряд нового взрывчатого вещества под водой. Поместил заряд на дно высокого цилиндра, сверху наполнил его водой, подключил цилиндр к сети и замкнул. После взрыва тут же записал свои наблюдения. Поместил новый заряд, снова взорвал и… неожиданно сверху в подвал быстро спустился адъютант Воронова.

– Что вы тут делаете?

– Эксперимент провожу, – невозмутимо отозвался Попов.

– Приказываю немедленно прекратить! У начальника артиллерии идет совещание… Присутствует маршал Жуков… А тут то и дело со стола документы слетают и свет гаснет.

…Понадобилось как-то Борошневу разрезать полуметровую пороховую шашку из заряда реактивного снаряда. Начал он ее пилить, она от сильного трения воспламенилась. Из канала хлынули пороховые газы, и шашка, словно небольшая ракета, вылетела через открытое окно во двор. Шлепнулась она на землю, завыла, как сирена, подпрыгнула и снова полетела.

Борошнев выскочил за ней следом и кинулся вдогонку. Шашка опять завыла и вырвалась буквально из-под рук. Краем глаза Борошнев уловил, что почти во всех окнах, выходящих во двор, стоят зрители. Показалось даже, что из окна Яковлева ему грозят рукой… Но вот наконец удалось настичь вопящую беглянку, прижать ее, забросать землей.

Борошнев, весь в поту, вернулся в подвал и вскоре был вызван к Снитко, от которого получил нагоняй.

– Соскучились по звуковым эффектам? – ядовито осведомился генерал. – Или забыли такую элементарную вещь, что хоть водой надо бы ее поливать, и тогда никакого воспламенения не произошло бы? А может, голова закружилась от рискованных поездок и уникальных находок?

Борошнев покаянно воспринял этот упрек, понимая всю его справедливость. А генерал удовлетворился, видно, его сокрушенным видом и, сменив гнев на милость, заговорил о новой партии трофейных боеприпасов и о том, что с ними, как обычно, необходимы осторожность, точный расчет и смекалка.

Ну, что ж, новая – так новая! Порядок работы – известный. Вывинчивается взрыватель, капсюльная втулка. Потом выплавляется тротил или извлекается иная взрывчатка, убирается и пороховой заряд. Вот теперь можно резать, готовить макет, а все «извлечения» – изучать «по интересам».

Взрыватели, конечно, – к Салазко. Взрывчатку – Клюеву и Мещерякову. А корпуса и металлические детали направлялись в каплинскую лабораторию.

Пороха – ему, Борошневу, в его лабораторию. Там обе Екатерины живо определят, что это за типы и составы порохов. Правда, доставались эти определения нелегко!

…Кто-то толкнул Катю в бок. Она вздрогнула, открыла глаза. Сидевшая рядом девушка в темной косынке и такой же спецовке сердито буркнула:

– В электричке, как в мамкиной люльке, укачиваешься. Я тебя третий раз бужу. Гляди – опять сумку выронила…

– Ой, надо же! – спохватилась Катя, быстро нагнувшись за сумкой. – Шутка ли – тут и паспорт, и служебный пропуск, и хлеба немного для мамы.

– Держись, – приободрила соседка. – Я вот две смены у станка отстояла, и ничего!

– Да, да, спасибо, – кивнула ей Катя, а про себя подумала: «Я тоже целые сутки в лаборатории крутилась… Как-то там тезке моей сейчас приходится?»

Когда шли сложные, длительные анализы, девушки работали в пороховой лаборатории по двадцать четыре часа: сутки – одна, потом сутки – другая. Особенно тяжело бывало в начале ночи – глаза слипались, руки наливались усталостью. Тогда, чтобы пересилить дрему, нещадно плескали в лицо ледяной водой. На какое-то время становилось полегче. Но следующая волна сна захлестывала уже утром, по дороге к дому. Младшая Катя жила в Мытищах, а старшая – в Лосиноостровской. И в электричках их непременно смаривало.

Выходных дней в НИГ не было. По воскресеньям Алексей Игнатьевич приглашал всех – как он шутил – для разгрузки, чистить во дворе трофейные орудия: и новые, только что доставленные с фронта, и те, что уже стали «заслуженными экспонатами» их выставки, такой интересной и популярной.

На этих воскресниках все члены НИГ отвлекались от своих основных, чисто профессиональных дел. Кате нравилось работать на свежем воздухе, забывая о душноватой, насыщенной «ароматами» горящего пороха атмосфере лаборатории. Она ловко карабкалась по стволам орудии – даром, что ли, была в своем химическом техникуме лучшей гимнасткой? Пропитанной керосином тряпкой оттирала пятна ржавчины и наблюдала, как работают другие.

Вот старшая Катя, подружка дорогая… Как аккуратно и быстренько она все делает – залюбоваться можно! И всякое поручение выполняет только так. Недаром и Борошнев, и Клюев ею не нахвалятся!

А неподалеку – степенный майор Каплин, Николаи Семенович. Этот словно продолжает свои металлографические исследования: потрет-потрет, а потом приглядывается, чуть ли не принюхивается к поверхности металла…

Коля Попов и Коля Мещеряков – те шутят, друг друга подзуживают. Но в шутки непременно вставляют какие-то специальные термины, трудно в них Кате разобраться… А ребятам, видно, смешно очень – ишь как заливаются!

Посмотрела Катя дальше и быстренько голубые свои глаза к орудийному стволу опустила. Дальше работал капитан Салазко, весьма редкий гость на подобных воскресниках. То он в командировки уезжал – не так, правда, часто, как их начальник капитан Борошнев, то, судя по всему, принимался за неизвестные остальным, видно очень опасные, исследования.

Когда Катя пыталась представить себе, чем же занимался в такие дни Салазко, у нее начинало чаще биться сердце и пересыхало в горле, будто ей самой приходилось подвергаться смертельному риску. Не иначе – по душе пришелся младшей Кате этот быстрый, легкий на ногу, такой серьезный капитан, с пышной шевелюрой и пристальным взглядом серых глаз!

Ей правилось и звучное его имя – Георгий, и как его ласково называли друзья: Юра, Юрочка… Нравилось, как он почтительно, но без подобострастия, относится к Клюеву, как умеет спорить с ним, отстаивая свою точку зрения – пару раз Кате доводилось слышать отрывки таких разговоров.

Но во всем этом она не то что лучшей своей подруге – себе самой не признавалась. Старалась только в мыслях образумиться: люди они, мол, такие разные.